Текст книги "Особые отношения"

Ладно, признаю, я немного преувеличиваю – но факт остается фактом: антидепрессанты подавляют ту часть мозга, которая отвечает за гнев и обидчивость. Если бы раньше Тони вот так ввалился в дом пьяным, я бы ни за что не простила его после краткого и невнятного извинения. А сейчас я спокойно приняла и кофе, и неуклюжий поцелуй в макушку, и нервно-покаянный тон.

Признаюсь, дело было не только в действии антидепрессантов. Где-то в глубине души я страшно не хотела начинать ссору – видимо, из опасения, что это может быть воспринято как тревожный сигнал, симптом душевной нестабильности. К тому же, вспоминая собственное безобразное поведение перед госпитализацией, я чувствовала, что должна сейчас дать Тони некоторую поблажку… и дать ему время привыкнуть, что мы снова вместе. Подобных пьяных возвращений под утро не повторялось, но Тони частенько задерживался в редакции до девяти и даже десяти часов вечера. К тому же он продолжал работать над романом (по его словам). А это означало, что почти каждый вечер, часов в двенадцать, он вставал и удалялся в свой кабинет.

Я не роптала: антидепрессанты подсказывали, что нужно идти по пути наименьшего сопротивления. Когда раза два в неделю Тони выражал желание разделить со мною ложе и заняться сексом, я радовалась. Когда ему «требовалось» допоздна задержаться в «Кроникл», а потом укрыться на чердаке, я соглашалась. Меня даже радовало, что мы пришли к молчаливому соглашению, позволяющему поддерживать определенный уровень стабильности, и что это позволяет мне самой тоже сохранять стабильность.

Еще одна интересная штука, имеющая отношение к медленному выходу из депрессии: начинаешь ценить однообразие. Уход за ребенком тем и хорош, что здесь все размеренно, как ритм метронома: кормление по часам, смена пеленок и подгузников, обычные неприятности с газами в животике после кормления, колики, реакция на новые продукты, снова смена подгузника, обычные неприятности с газами после кормления…

Просто удивительно, какое удовольствие, какую невероятную радость черпала я теперь в сынишке. Давно осталась в прошлом жуткая боязнь, что я не справлюсь с материнством, не говоря уж о порожденном депрессией ужасе при мысли, что я могу причинить ему вред. Сейчас все было иначе: я наслаждалась каждой минутой, проведенной вместе, – меня умиляло, как он хватает меня за палец, как прижимается головой к моей щеке, когда я беру его на руки, как радостно хохочет, глядя на меня.

– Похоже, вы, ребята, стали наконец одной командой, – сказала Сэнди, когда я рассказала ей, как хорошо нам с Джеком вместе.

– Он просто чудный парень, – ответила я.

– Приятно слышать твой радостный голос. Теперь я вижу, тебя отпустило.

– Еще не до конца, – хихикнула я.

Сейчас я не ощущала потребности в какой-то серьезной интеллектуальной или профессиональной нагрузке, зато очень стремилась, чтобы все шло гладко, по накатанной колее. Поэтому домашние хлопоты, заботы по хозяйству воспринимались мной без раздражения, скорее даже радостно. Уборщица Ча была тут как тут каждый день в девять и оставалась с нами до полудня. Она превосходно поладила с Джеком и занимала его, если мне нужно было поспать, даже отпускала меня погулять у реки, взяла на себя заботу о его одежде и прочих детских вещичках. Словом, благодаря Ча, я на три часа в день получала необходимую передышку от обязанностей по уходу за ребенком. А отдохнув, я с радостью к этим обязанностям возвращалась.

Как-то утром я сидела в кофейне на Хай-стрит за чашечкой кофе латте, наблюдая за окружающими меня мамашами и колясками, привычно дивясь однообразию толпы на основной улице Патни, и вдруг меня поразила мысль: отныне это и есть моя жизнь.

Сразу же во мне проснулась стойкая уроженка Новой Англии. «Тебе удалось выкарабкаться из такой передряги, – урезонивала она, – из настоящего дерьма. И ты справилась, пусть пока нетвердо, но стоишь на ногах. Ты, похоже, достигла взаимопонимания с мужем. У тебя есть сын, от которого ты просто без ума. Со временем вернешься и в профессиональный мир. А пока…»

Это и есть моя жизнь.

И она могла сложиться намного хуже – возможно, даже трагически.

Как у моей бедной сестренки Сэнди. Она позвонила мне поздно вечером в полной истерике. Ее бывший муж Дин погиб во время альпинистского похода в Северном Мэне. Он был инструктором и вместе с группой проходил особенно сложный, предательский участок горы, называемой Лезвие Ножа. Он соответствовал своему названию – тонкая длинная скала, наклоненная над глубоким ущельем. Дин был опытным скалолазом и этот маршрут проходил, наверное, раз сто. Но в то утро поднялся ветер, и порывом его швырнуло прямо на острый край. Тело нашли спустя несколько часов, со свернутой шеей и пробитой головой. Сказали, смерть была мгновенной.

– Он, наверное, даже не понял, что с ним случилось, – повторяла Сэнди.

Я подумала: учитывая, что Дин летел вниз почти тысячу футов, у него, пожалуй, было время понять, что случилось, – понять, что это конец. Но вслух я ничего не сказала.

– Чертов кретин, – прорыдала Сэнди. – Я всегда его предупреждала об этой проклятой горе. Ты же помнишь, мы на нее поднимались в медовый месяц…

Конечно, я помнила. И всегда удивлялась такому нелепому способу отпраздновать заключение брака. Но Дина всегда тянуло на природу, а Сэнди тогда была безумно влюблена. А любовь порой заставляет нас совершать абсолютно неожиданные поступки, вот и Сэнди, по возможности избегавшая даже высоких лестниц, вдруг отправилась в горы и совершила восхождение.

– Знаешь, что меня особенно убивает: когда мы вместе были там, в горах, я постоянно ныла по поводу этого Лезвия Ножа. Верещала, что я ни за что не решусь, что слишком опасно и я боюсь – все такое. В общем, я тогда застряла на полдороге. И знаешь, что сказал Дин? «Не бойся, я же никогда не брошу тебя в беде». И конечно, я ему поверила.

Она снова разрыдалась, рассказывая сквозь слезы, что трое ее мальчишек очень тяжело переживают смерть отца и что его новая подруга обезумела от горя. Я никогда не встречалась с этой женщиной, но всегда питала к ней антипатию из-за той неприглядной роли, которую она сыграла, разрушив семью. Но сейчас я искренне ее пожалела – особенно узнав, что она была замыкающей в той группе альпинистов и все случилось на ее глазах.

А Сэнди – вот такой она была: искренне и безутешно оплакивала человека, которого всего пару недель назад называла не иначе как «этот хорек, этот мешок с дерьмом, мой бывший». А ведь в этом, наверное, отражена самая суть развода? Мы вдруг начинаем смешивать с грязью человека, который когда-то был для нас центром вселенной. И сами удивляемся, откуда такая ненависть и презрение, ведь, положа руку на сердце, мы все еще так отчаянно его любим.

Сэнди сказала, что похороны состоятся через три дня. Я отреагировала мгновенно: «Я приеду». Сэнди запротестовала, убеждая, что я еще не готова к таким перелетам, у нее и так найдется, кому помочь, – ее мальчишки. Но я-то понимала, что трое осиротевших детей, старшему из которых не было и двенадцати, сами нуждаются в помощи и поддержке в это страшное для них время. Поэтому я ответила: «Думаю, что смогу прилететь». И пообещала перезвонить через несколько часов.

Тони, узнав новость, горячо поддержал мою идею. Он буквально настаивал, что я должна поехать, даже сказал, что поручит своей секретарше заказать мне билет в Бостон, а мне предложил позвонить в «Нянюшки Энни» и нанять круглосуточную няню на четыре-пять дней.

– Но это же обойдется в целое состояние? – усомнилась я.

– Это чрезвычайная ситуация в семье, – ответил он.

Но сначала я позвонила доктору Родейл, и мне повезло застать ее в частном кабинете на Уимпол-стрит. Неделей раньше я приезжала к ней в больницу, и она явно осталась довольна моим состоянием. Не настолько довольна, чтобы снизить дозу антидепрессантов, но достаточно, чтобы благословить меня сейчас на перелет через Атлантику.

В тот день Ча была на работе, и когда я сообщила, что собираюсь на три дня уехать из страны и хочу взять круглосуточную няню, сказала, что она бы согласилась за сто фунтов в сутки. Я тут же ударила с ней по рукам. В тот же день мы перенесли в детскую кровать из гостевой комнаты, чтобы Ча могла спать рядом с Джеком. Услышав о нашей договоренности, Тони был явно доволен, тем более что сумма оказалась гораздо меньше по сравнению с ценами в агентстве, не говоря уж о том, что не хотелось пускать в дом чужого человека. Да и мне – немаловажный фактор – не придется сходить с ума, представляя мужа рядом с молодой сексапильной нянюшкой. Даже очень сильно напившись, он едва ли станет подбивать клинья к уборщице-тайке, выглядящей старше своих пятидесяти пяти.

Итак, я получила добро на поездку от врача, обеспечила пригляд за ребенком и через два дня уже летела в Бостон. В аэропорту меня ожидал сюрприз: выяснилось, что Тони оплатил для меня место в бизнес-классе. Пройдя регистрацию, я позвонила ему: «Ты с ума сошел… Я это говорю в самом лучшем смысле!»

– Тебе не понравилось?

– Конечно, понравилось, очень. Только я подумать боюсь, сколько это стоило.

– Не так уж дорого на самом деле. Всего на три сотни больше, чем в эконом-классе.

– Все равно, такие деньжищи!..

– Ты еще только выздоравливаешь, столько пришлось пережить… а в ближайшие несколько дней тебе нужно быть в хорошей форме. Ты же должна быть опорой для Сэнди.

– Я так тебе благодарна.

– Не нужно. Это меньшее, что я мог…

Не то его потянули прочь от телефона, не то внезапно горло перехватило.

– Тони, ты здесь? – спросила я.

– Прости, прости, я должен…

Снова странная тишина. Вечно мой мобильник шалит.

– Слушай, я должен идти, – наконец раздался его голос.

– У тебя все в порядке?

– Все нормально… просто меня тянут на совещание, вот и все.

– Присматривай за нашим крутым парнем, – напомнила я.

– Не беспокойся. Удачной тебе поездки. Позвони, как приземлишься.

– Позвоню.

– Люблю тебя, – сказал он.

Спустя несколько часов, когда мы летели над Атлантическим океаном, меня вдруг как ударило: Тони в первый раз сказал, что любит меня, впервые с…

Знаете, я так и не сумела вспомнить, когда он в последний раз говорил мне об этом.

Следующие три дня были кошмаром. Сестра была совершенно разбита и непохожа на себя. Трое моих племянников были в растерянности и страдали, каждый по-своему. Похороны превратились в демонстрацию: в церкви Сэнди, дети и я сама сидели по одну сторону прохода, а семья Дина – на противоположной, рядом с Джинни (его возлюбленной), ее родней и множеством загорелых мускулистых парней, видимо членов клуба «Сьерра» (флагом этой организации был накрыт гроб с лежащим в нем Дином). Родители Дина после похорон немного пообщались с внуками, но все демонстративно сторонились Сэнди и ее младшей сестры, с глазами, остекленевшими от антидепрессантов и перелета в другой часовой пояс. Тот день был для нас суровым испытанием, а мне пришлось особенно худо, потому что из-за таблеток я не могла позволить себе ни капли спиртного. А тут как раз был тот редкий случай, когда выпить хотелось просто отчаянно. Я никак не могла взять в толк, почему люди не способны забыть о своих семейных распрях даже перед лицом такой страшной вещи, как внезапная смерть. Ведь гибель Дина напомнила всем нам о бренности, эфемерности бытия, о том, как все хрупко. А мы продолжаем тратить время на мелочные свары, междоусобицы, не замечая за этой возней, как уходит и без того короткая жизнь. А может, наоборот, мы придавлены интуитивным пониманием тщетности всех своих потуг, а с помощью конфликтов надеемся хоть как-то самоутвердиться? Неужто все мы до такой степени глупы и недальновидны?

Едва вернувшись домой, дети мгновенно уснули, настолько вымотал их этот день. Только после этого Сэнди рухнула на диван рядом со мной и дала себе волю. Мы обнялись, и она рыдала у меня на плече. Минут пятнадцать она буквально выла, не переводя дыхания. Наконец утихла, вытерла глаза и тихо произнесла: «Этот кретин разбил мне сердце».

В тот вечер мы просидели долго и говорили, говорили. Накануне ей позвонил адвокат Дина и сообщил, что все имущество – не бог весть какое, если не считать страховки на двести пятьдесят тысяч долларов, – тот завещал своей девушке. Это означало, что финансовое положение Сэнди, и без того не блестящее, отныне было совсем уже аховым: скромные алименты в семьсот пятьдесят долларов, которые Дин ежемесячно платил на детей, составляли ощутимую долю семейного бюджета. Я не знала, что сказать, кроме того, что хотела бы сама быть побогаче, чтобы выписывать ей ежемесячный чек на эту сумму.

– У тебя своих проблем хватает, – оборвала она.

На этих словах – как по сигналу – позвонил Тони из Лондона. Я посмотрела на часы. В Бостоне семь вечера, в Лондоне полночь. К моему безмерному облегчению, он просто хотел узнать, как мои дела и сообщить, что с Джеком все в порядке. Мы перезванивались каждый вечер – и непременно Тони с неподдельной заботой интересовался самочувствием Сэнди и расспрашивал о моем настроении. В этот раз он еще упомянул о Ча («справляется просто прекрасно, вот только не улыбается никогда») и стал расспрашивать, как прошли похороны. Голос был сочувственный, заботливый. Обсудив детали моего прилета («закажу для тебя такси в Хитроу»), он упомянул, что завтра утром на один день уезжает в Париж. Что-то связанное с министрами иностранных дел стран Большой семерки. Но беспокоиться не о чем: Ча получила все инструкции, а он завтра же вечером вернется с последним рейсом экспресса «Евростар» и утром встретит меня дома с распростертыми объятиями.

Когда мы закончили разговор, Сэнди заметила:

– Вы, ребята, кажется, неплохо ладите.

– Да, просто поразительно, до чего хороши антидепрессанты в деле спасения пошатнувшегося брака.

– Нет, дело не в этом, сами по себе таблетки бы не справились. Признай, что в этом есть и твоя заслуга.

– В чем? В том, что вела себя как полудурок и загремела в психушку?

– Ты болела…

– Мне об этом все время твердят.

– И самое худшее уже позади.

– Об этом я тоже слышала.

– И Тони прилично себя ведет.

– У нас, похоже, что-то вроде перемирия на взаимовыгодных условиях.

– Все выглядит куда лучше, чем у большинства известных мне женатых пар.

– Вроде вас с Дином?

– Мы ладили отлично… ну, во всяком случае, так мне казалось. Пока он не услышал зов дикой природы.

– Может, ему…

– Что? Опротивело, что я стала толстая и скучная?

– Прекрати.

– Но это правда.

– Нет, правда заключается в том, что Дину, видимо, не хватало острых ощущений, драмы.

Сэнди посмотрела на меня озадаченно:

– Драмы? Не поняла.

– Он был всем вполне доволен, тобой, мальчиками. Но вот появилась эта девица, и…

– Ну?

– Может, в ней он увидел возможность расцветить жизнь. Романтика, трудности, жизнь в лесу, все такое. Пока не поймешь, что таскаться с туристами взад-вперед по одной и той же горе, – такая же рутина и скука. А ведь скуки мы боимся больше всего… иногда, наверное, даже больше, чем смерти. Скука, как мне кажется, подчеркивает бессмысленность и бесполезность. Потому-то не стоит недооценивать потребность в драме. Она помогает нам вообразить себя главными героями широкоэкранного фильма, а не серыми букашками, что копошатся в повседневных заботах.

Сэнди внимательно глядела на меня.

– Как-как называются антидепрессанты, что ты принимаешь?

Наутро я, едва проснувшись, поглотила две таблетки, а потом позвонила домой. В Лондоне никто не отозвался – видно, Ча уложила Джека в коляску и отправилась на прогулку, решила я. Так что я позвонила Тони на мобильник, просто поздороваться, но услышала автоответчик.

– Знаю, ты в Париже, – прощебетала я, – просто хотела быстренько сказать «бонжур» и сообщить, что ужасно хочу поскорей оказаться дома и увидеть своих мальчишек.

Днем мы с Сэнди отправились в торговый центр. Там я купила несколько детских вещичек и даже раскошелилась на кожаную куртку в «Банана репаблик»[30]30
  «Банана репаблик» – сеть магазинов, продающих одежду, обувь и другие товары производства компании «Гэп».


[Закрыть] для Тони. В обед я приняла еще две таблетки, а последние две выпила после того, как мы простились в аэропорту с Сэнди. Она расплакалась при мысли, что снова невесть на сколько расстается с сестричкой, отпуская ее на чужбину.

– Ты все преодолеешь, – говорила я ей. – У тебя просто нет другого выхода.

Перед тем как пройти регистрацию на рейс, я позвонила на лондонский домашний номер в надежде поговорить с Ча, пока она не легла спать (по правде говоря, я подозревала, что она вовсе не спит, а расхаживает по комнатам с Джеком на руках). Но трубку не брали. Я сверилась с часами: в Бостоне 7:15, значит, в Лондоне начало первого. Наверное, она намучилась с ребенком прошлой ночью и уже легла спать.

То же самое сделала и я, как только устроилась в широком и удобном кресле бизнес-класса, мысленно благодаря Тони за его столь неожиданную щедрость. Мы взлетели, я с помощью берушей и наглазников отгородилась от мира и погрузилась в глубокий сон, стараясь стряхнуть с себя усталость и напряжение последних дней.

И вот мы уже в Лондоне. Как и обещал Тони, на стоянке меня ожидало мини-такси. Мы пересекли Атлантику в темпе allegro con molto и прибыли на место на сорок минут раньше. Это означало, что уже в 6:45 утра мы выехали на шоссе М4, а я боролась с искушением позвонить с мобильника Тони или Ча, понимая, что жестоко будить их в такую рань.

Мы доехали от аэропорта до Патни в рекордные сроки – всего за полчаса. Шофер донес мой чемодан до входной двери. Я достала ключ и открыла дверь, стараясь не шуметь. Вошла в дом. И немедленно почувствовала, что что-то стряслось. Прихожая казалась голой, со стен исчезли старинные фотографии с видами Каира, которые Тони привез из Египта.

Должно быть, он подыскал им другое место в доме…

Но, поднимаясь в детскую, я боковым зрением увидела гостиную. И обмерла. С книжных полок исчезли почти все книги, а заодно принадлежавшие Тони компакт-диски и шикарная, непомерно дорогая стереосистема, которую он подарил сам себе, когда мы въехали в дом.

Нас ограбили.

Я закричала и через несколько ступенек взбежала наверх. Рывком отворила дверь детской. Ничего… Под этим я имею в виду следующее: ни колыбели, ни манежа, ни игрушек, ни колясок, ни Джека. Я стояла посреди пустой комнаты – исчезла вся мебель, все игрушки, даже вся одежда, которую я ему покупала. Все до последней тряпки.

В полном шоке я закрыла глаза. Это не ограбление.

Потом я бросилась выше, в кабинет Тони. Пусто, голые стены. Я кинулась в спальню, распахнула створки шкафа. Его одежда исчезла, но моя осталась на месте. А в ванной я нашла в шкафчиках только свои лекарства и туалетные принадлежности.

Пошатываясь, я вернулась в спальню. Села на кровать. И сказала себе: что за ерунда… просто глупость какая-то. Мой муж и мой сын бесследно исчезли.

Глава девятая

Долго сидела я, не в силах подняться с кровати. Мне никак не удавалось сосредоточиться и понять, что происходит. Одна мысль билась в голове: мне это приснилось, это просто кошмар.

Кухня. Последнее помещение, которые я еще не осмотрела. Я встала. Спустилась по лестнице и сразу увидела, что исчезли все бутылочки, стерилизатор и высокий стульчик. Так же, как и полная упаковка детского питания, подгузники, пеленки и прочие детские принадлежности.

Это не укладывалось у меня в голове. Кто-то прошелся по дому и уничтожил все следы пребывания Тони и Джека. Не осталось вообще ничего, что бы о них напоминало.

Я схватила телефон, набрала номер мобильника Тони. В ответ раздалось сообщение автоответчика. Дрожащим голосом я проговорила: «Тони, это я. Я дома. И мне необходимо знать, что происходит. Сейчас же. Пожалуйста. Немедленно».

Потом я позвонила ему на работу – в дикой надежде, что кто-то может оказаться там в семь утра. И здесь я услышала автоответчик. И оставила такое же сообщение.

Потом я позвонила Ча. На сей раз автоответчика не было. Просто металлический компьютерный голос сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети.

Я прислонилась к кухонному шкафу. Что делать дальше, я не знала.

В дверь позвонили. Я бросилась открывать, надеясь, что увижу Тони с Джеком на руках. Вместо них передо мной предстал здоровенный парень лет двадцати восьми. На нем был тесный, скверно сидящий костюм, ворот белой рубахи расстегнут, галстук в пятнах. У него совсем не было шеи – только валик жира от подбородка до ключиц. Толстяк мрачно посмотрел на меня:

– Салли Гудчайлд?

– Да, это я.

– Тут кое-что для вас. – Он расстегнул портфель.

– Что это?

– Должен доставить вам бумаги, – заявил он, впихивая мне в руки какой-то документ.

– Что еще за бумаги? О чем речь?

– Решение суда ex parte[31]31
  Ex parte — в одностороннем порядке, без уведомления или в отсутствие другой стороны.


[Закрыть], красавица. – И он вложил мне в руку большой конверт.

Выполнив свое дело, он развернулся и был таков.

Я вскрыла конверт и стала читать. Это было решение суда, подписанное достопочтенным судьей Томсоном вчера, в Высоком суде правосудия[32]32
  Высокий суд правосудия – первая инстанция Верховного суда в Англии.


[Закрыть]. Я прочла его один раз, прочла другой. Полная бессмыслица. В бумаге говорилось, что после слушания ex parte (судья мистер Томсон) суд ех parte удовлетворил прошение Энтони Хоббса, проживающего по адресу: Лондон, Альберт-Бридж-роуд, 42, о временном проживании с ним его сына Джека Хоббса, вплоть до промежуточного слушания.

Я бросилась вдогонку за курьером и настигла его в конце улицы. Он уже садился в машину.

– Вы должны объяснить мне, что это, – сказала я.

– Не моя обязанность, красавица.

– Прошу вас, пожалуйста. Я должна понять…

– Советую нанять адвоката, красавица. Они знают, что в таких случаях делать.

Он уехал.

Я вернулась в дом. Села возле кухонного стола. Снова попыталась перечитать текст судебного решения, состоявший всего из трех предложений. Бросила его на стол, обхватила себя руками и почувствовала, что меня начинает бить крупная дрожь.

Этого просто быть не может… просто быть не может…

Я встала. Посмотрела на настенные часы. Семь пятьдесят семь. Я схватила телефонную трубку. Снова попыталась дозвониться Тони. Опять автоответчик. Я сказала: «Тони, я не понимаю, что за игру ты затеял… Но ты просто обязан сейчас же со мной поговорить».

Суд удовлетворил прошение Энтони Хоббса, проживающего по адресу: Аондон, Альберт-Бридж-роуд, 42…

Я открыла кухонный шкаф и сунула руку в жестянку, где хранились ключи от машины и запасная связка ключей от дома. Ключи от машины исчезли. Это означало, что он забрал машину, а не только…

Меня охватил ужас.

После слушания ex parte (судья мистер Томсон)…

С чего вдруг ему понадобилось слушание? Какие показания он давал? Что такого я сделала, чем заслужила?..

Я снова взяла трубку и вызвала такси. Через пять минут машина была подана. Я назвала адрес: Лондон, Альберт-Бридж-роуд, 42.

Мы сразу попали в пробку. Час пик. Оказалось, что таксист только недавно приехал в Англию, путался в автомобильном атласе лондонских улиц, а его потрепанному «вольво» не помешала бы пара новых амортизаторов. Однако он был совершенно невозмутим, не терял самообладания даже в кошмарной утренней пробке и только мурлыкал что-то себе под нос. Дважды он умудрился заблудиться, и то, что я с нарастающим беспокойством подпрыгиваю на заднем сиденье, его явно огорчало.

– Вы только не волнуйтесь, – повторял он. – Я вас доставлю куда надо.

Но нам потребовался почти час, чтобы преодолеть две мили до Альберт-Бридж-роуд. Я вышла из машины, поднялась по ступенькам и оказалась у дверей внушительного четырехэтажного дома в викторианском стиле. Увидев медный дверной молоток, я начала бешено колотить им в дверь, оповещая о своем приходе. Спустя минуту мне открыла миниатюрная смуглая женщина с усталыми глазами.

– Вам что? – настороженно спросила она с заметным латиноамериканским акцентом.

Я заглянула ей через плечо в вестибюль. Минимализм. Лоск. Видна работа профессионального дизайнера. Очень дорого.

– Кто здесь живет?

– Мисс Декстер.

– А еще кто?

– У нее есть друг.

– Как его зовут?

– Мистер Тони.

– А у мистера Тони есть маленький мальчик?

– Чудесный маленький мальчик. – Она даже улыбнулась.

– А где они сейчас?

– Уехали.

– Куда?

– За город.

– Точнее.

– Я не знаю. У мисс Декстер есть имение за городом.

– Можете дать мне номер телефона, адрес?

– Не могу…

Она попыталась захлопнуть дверь. Я подставила ногу, чтобы ей помешать:

– Я мать этого мальчика. Мне только нужно знать…

– Не могу, – ответила она.

– Прошу вас, помогите мне.

– Уходите.

– Только номер телефона. Я…

На языке вертелось «я в отчаянии», но я не сумела выговорить эти слова: от волнения вдруг перехватило горло. Экономка смотрела на меня в испуге.

– Пожалуйста, – шепнула я.

Нервно оглянувшись, как будто кто-то мог нас увидеть, она сказала:

– Они поехали к нему на работу.

– Когда?

– Полчаса назад. Им нужно было заехать туда перед тем, как отправляться за город.

Я пожала ей запястье:

– Спасибо.

И поскорей вернулась к такси:

– Сможете вы сейчас отвезти меня в Уоппинг?

По дороге я лихорадочно переваривала крохи добытой информации. Женщина по фамилии Декстер. У нее явно водятся деньги – мало фешенебельного особняка на Альберт-Бридж-роуд, так еще и загородный дом. А то, что мой муж здесь фигурирует как мистер Тони, означает…

Что? Что он свой человек в этом доме еще с…?

После слушания ex parte (судья мистер Томсон)…

Достав телефон, я хотела еще раз попробовать дозвониться Тони. Но передумала, решив, что, если он поймет, что я еду в «Кроникл», то попытается избежать встречи или…

Что он делает? Что?

Советую нанять адвоката, красавица. Они знают, что в таких случаях делать.

Но я не знала в Лондоне ни одного юриста. Собственно, я здесь вообще никого не знала. Ни одного человека, к кому бы можно было обратиться, посоветоваться, рассказать…

Нет, все это было чересчур нелепо, абсурдно. Наверное, это просто глупый розыгрыш, шутка, зашедшая слишком далеко, чудовищное недоразумение…

А ведь он так ласково говорил со мной, когда я была в Бостоне. А еще раньше, с каким неподдельным сочувствием он вел себя, когда бывший муж Сэнди сорвался со скалы. Поезжай, родная, поезжай… вот тебе и билет получше, чтобы было удобно в полете. Потому что, пока тебя не будет…

Прекрати, прекрати это — ведешь себя как чокнутая с манией преследования.

Мы тем временем оказались у въезда в Уоппинг. Я заплатила тридцать фунтов таксисту и подошла к проходной, которую Тони всегда именовал «Чекпойнт Чарли»[33]33
  «Чекпойнт Чарли» – контрольно-пропускной пункт в Берлине, возникший после Второй мировой войны и раздела Германии на оккупационные зоны на границе между американским и советским секторами.


[Закрыть]. Но вместо агента Штази в будке для посетителей я увидела охранника в форме.

– Чем могу помочь?

– Я приехала повидать мужа, – сказала я.

– В какой газете он работает?

– В «Кроникл». Тони Хоббс – заведующий отделом внешней политики.

– Как же, знаю такого. Так вы его хозяюшка?

Я кивнула. Охранник предложил мне сесть, пока он набирает номер. Он заговорил, объяснил, кто я такая, потом выслушал, что говорили на том конце, поминутно бросая на меня опасливые взгляды, как будто от меня можно было ждать каверзы. Положив трубку, он повернулся ко мне:

– К вам сейчас выйдут.

– Кто? – спросила я, поднимаясь. – Вы не с мужем моим говорили?

– Вам сейчас объяснят…

– Что объяснят?

– Она скоро придет, – сказал охранник.

– Кто она?

Я повысила голос и, кажется, несколько встревожила охранника. Он хотел что-то сказать, но промолчал, отвернулся и углубился в какие-то бумаги.

А я села на пластмассовый стул и крепко обхватила себя руками. Через минуту-другую вошла Джудит Крэндолл. Это была секретарша Тони – пятидесятилетняя женщина, которая пришла в отдел внешней политики лет тридцать назад и с тех пор работала там. «Она приговорена к „Кроникл“ пожизненно», – говаривал Тони (он и сам был такой). Джудит знала все обо всех, была закоренелой курильщицей, дымившей как паровоз, вот и сейчас тоже в руках у нее была зажженная сигарета. Она подошла ко мне с мрачным, напряженным лицом:

– Привет, Салли.

– Что происходит? – Я снова повысила голос.

Она уселась на стул рядом со мной, подвинула его поближе, так что мы могли переговариваться вполголоса, будто заговорщики.

– Вчера Тони уволился из газеты, – сказала она.

Чтобы осознать это, мне потребовалось какое-то время.

– Вы лжете, – отреагировала я.

Он сделала глубокую затяжку:

– Если бы.

– Почему?

– Об этом лучше спросить его самого.

– Но ведь сейчас он здесь, так?

– Был здесь – и уехал пятнадцать минут назад.

– Вы опять лжете. Он здесь. С Джеком.

Он загасила окурок и тут же зажгла новую сигарету.

– Я не вру, – прошептала она с таинственным видом. – Он уехал четверть часа назад.

– С моим сыном?

– Он приезжал один. Подъехал на машине, выгреб все из своего стола, потом попрощался с нами и был таков.

– Он оставил какой-нибудь контактный адрес?

– Альберт-Бридж-роуд в Баттерси.

– Тот же адрес, что и в судебном решении…

Она ничего не ответила, но отвернулась. Этого было достаточно, чтобы понять: она в курсе всего происшедшего.

– Кто эта другая женщина? – спросила я.

– Не знаю.

– Вы знаете, – настаивала я.

– Он о ней ничего не рассказывал.

– Пожалуйста…

– Я серьезно.

– Лгунья, – крикнула я.

Охранник встал из-за стола и подошел ко мне:

– Мне придется просить вас сейчас же покинуть помещение.

– Салли, – Джудит взяла меня за руку, – это ни к чему хорошему не приведет.

– Он забрал моего ребенка. Вы же знаете. Он скрылся с моим сыном. И я не собираюсь уходить. Потому что знаю, что вы его прячете здесь. Я это знаю.

Последнюю фразу я пронзительно выкрикнула, отчего Джудит и охранник отпрянули. Он, однако, быстро опомнился и заговорил:

– Повторяю в последний раз: если вы не уйдете добровольно, я вынужден буду выдворить вас отсюда силой. А если будете оказывать сопротивление, мне придется вызвать полицию.

Джудит снова потянулась было к моей руке, но передумала:

– Салли, умоляю, не вынуждайте его делать это.

– Вам все известно, не так ли? – спросила я свистящим шепотом. – Вам известно, кто такая эта Декстер, сколько времени они встречаются и почему они добились этого решения, почему отняли у меня…

Я разрыдалась. Джудит и охранник оторопели. Я упала на стул, сотрясаясь от рыданий. Охранник дернулся было ко мне, но Джудит его остановила, что-то прошептав ему на ухо. Потом склонилась надо мной:

– Вы нуждаетесь в помощи. Давайте я позвоню, позову кого-нибудь?

– Так вот что он вам рассказывал – что я совершенно не в себе и нуждаюсь в помощи?

Услышав мой злой голос, охранник опять направился к нам.

– Я ухожу, – сказала я и выскочила из проходной не оглядываясь.

Я пришла в себя на так называемой Магистрали – автостраде, ведущей в сторону Тауэрского моста. Куда я направляюсь? Этого я и сама не знала. По южной стороне Магистраль была отгорожена высокой длинной стеной. Я прошла шагов двадцать и прислонилась к ней, не в силах двигаться дальше. Пока еще я держалась на ногах, но в то же время мне казалось, что я падаю, стремительно падаю в пропасть, как в первые дни своей послеродовой напасти. Только в этот раз все усиливалось осознанием ужасного факта: муж скрылся с моим ребенком… он добился решения суда, позволяющего ему отобрать у меня сына.