Текст книги "Одинокая звезда"

Все рассмеялись.

– Ладно, – заявила Гвен, изображая обиду. – Я буду молча размышлять над важными моральными проблемами. Спасибо большое за это!

Женщины дошли до пикапа.

– До завтра! – крикнула Сара, залезая в кабину. – Встретимся на шоу.

Все помахали ей на прощание, и она поехала домой.

Глава 20

Когда на следующее утро Мэтт и Сара подъехали к особняку, миссис Компсон в нарядном платье в полоску, белых теннисных туфлях и широкополой синей шляпе, украшенной бело-красными цветами, ждала их на заднем крыльце. Сара открыла дверцу машины и подвинулась, освобождая место для пожилой леди.

– Доброе утро. Ну как, вы готовы немного развлечься? – спросила миссис Компсон.

– Мы всегда готовы, – заверил ее Мэтт.

Поскольку из-за праздничного шествия дорога была закрыта, они припарковались на муниципальной стоянке возле кампуса и присоединились к сотням людей, уже наполнявшим улицы. В теплом и влажном воздухе плыли мелодии диксиленда.[5]5
  Диксиленд – название джазовых ансамблей, подражающих темнокожим джазовым коллективам и играющих музыку в новоорлеанском стиле.


[Закрыть]

– С чего начнем? – спросила Сара. – Хотите сразу пойти на выставку?

– Давайте сначала посмотрим, что творится в центре, – ответила миссис Компсон и улыбнулась при виде жонглера с раскрашенным, как у клоуна, лицом, который проезжал мимо на уницикле[6]6
  Уницикл – средство передвижения, оснащенное одним колесом, «одноколесный велосипед».


[Закрыть] в сопровождении стайки восторженных ребятишек.

Следующие несколько часов пролетели быстро. Музыканты развлекали прохожих с маленьких сцен, установленных на перекрестках. Поразительная ловкость рук фокусника вызвала жаркие дебаты между миссис Компсон и Мэттом о том, кто из них пристальней следил за ним и понял, как действуют его трюки. Дети были повсюду, они кричали и хохотали, носились по улицам с привязанными к запястьям воздушными шарами. Родители собирались маленькими кучками в тени деревьев и домов, смеялись и болтали, поглядывая одним глазом на друзей, а другим – на своих резвых отпрысков. Над суетой праздника витали восхитительные ароматы попкорна, жареных цыплят и пряной говядины.

Мэтт посмотрел на часы.

– Почти полдень, – сказал он.

– Неужели? Просто не верится, – воскликнула миссис Компсон. – Вы созрели для ланча?

Созрели. Дружная компания двинулась к ближайшему ларьку и заказала три сэндвича – каджун[7]7
  Каджун – острая приправа.


[Закрыть] с курятиной и картофелем фри, а к ним лимонад. Миссис Компсон настояла на том, что она угощает. После этого все направились сквозь густеющую толпу к площади, где оркестр из десяти музыкантов бойко играл танцевальные мелодии из сороковых. Мэтт нес порцию миссис Компсон. В тенистом уголке, под раскидистыми деревьями они ухитрились найти место для миссис Компсон, и Сара с Мэттом устроились рядом с ней на траве. Пока они ели и разговаривали, миссис Компсон отбивала ногой такт мелодий.

Тут Сара заметила, что люди начали собираться вдоль тротуаров, некоторые сидели на складных стульях лицом к улице.

– Кажется, сейчас начнется парад, – предположила она, когда оркестранты доиграли финальные аккорды.

– Я займу нам место, – крикнул через плечо Мэтт и нырнул в толпу; его кудрявая голова возвышалась над всеми. Сара и миссис Компсон выбросили мусор и присоединились к Мэтту на свободном пятачке возле самой дороги. Место было превосходное.

Мимо прошли распорядители парада с красно-бело-синими поясами и прогнали последних прохожих с дороги на тротуар. Жизнерадостная женщина в старинном платье раздавала зрителям по маленькому флажку. Уже слышались звуки приближавшегося оркестра и ликование толпы. Вскоре показалась первая платформа, и люди приветствовали ее восторженными криками, размахивая флажками. Сара пересказала миссис Компсон и Мэтту слова Саммер о том, что каждое сообщество Уотерфордского колледжа сделало свою платформу, и теперь они соревнуются. Между платформами шли музыканты от местных школ. Мэр, шеф полиции и Молочная принцесса, наряженные в костюмы восемнадцатого века, ехали на старом «форде» модели «Т». За ними шествовали, бросая конфеты в толпу, Джордж Вашингтон, Бен Франклин и Бетси Росс.[8]8
  Бетси Росс (1752–1836) – филадельфийская швея, которая, согласно легенде, сшила первый американский флаг.


[Закрыть]

Бетси Росс прошла в ярде от Сары.

– Привет, Сара! – радостно крикнула она.

Сара озадаченно посмотрела на нее.

– Диана? – Но Бетси Росс уже пропала из виду.

Внезапно дружные возгласы любящих родителей возвестили о кульминации действа – детском параде велосипедистов. Сначала появились осторожные пятилетние дети на трехколесных стальных конях. За ними ехали дети постарше на двухколесных великах с двумя дополнительными колесами и, наконец, шестиклассники на велосипедах с пятнадцатью скоростями. Каждый велосипед был украшен воздушными шарами и красно-бело-синими бумажными лентами. Сара слышала, что в каждой возрастной группе будет присуждаться свой приз за самый красиво оформленный велосипед.

Когда проехал последний ребенок и показалась очередная платформа, Сара с улыбкой повернулась к миссис Компсон.

– Как вам праздник?

– Ах, восхитительно. Дети такие прелестные.

Мимо прошла группа девушек-подростков в блестящих платьях, они несли сверкавшие на солнце жезлы. После следующей платформы толпа неожиданно успокоилась, потом раздались аплодисменты, которые усиливались с каждым мгновением. Сара услышала одинокий барабан, выбивавший размеренный ритм. Миссис Компсон приложила руку к сердцу и быстро толкнула локтем Мэтта. Он поскорее сорвал с головы бейсбольную кепку.

По дороге медленно промаршировал знаменосец; он высоко держал флаг. За ним в двух открытых кабриолетах ехали семь пожилых мужчин со строгими и гордыми лицами.

– Первая мировая, – сказал Мэтт, кивком показав на мундиры. За ними двадцать мужчин в форме Второй мировой войны чеканили шаг строем в четыре ряда. На груди у некоторых сверкали медали; у кого-то был приколот к плечу булавкой пустой рукав. Другие ветераны, мужчины и женщины, сражавшиеся в последующих войнах, замыкали шествие. Одни из них улыбались и махали толпе, другие угрюмо смотрели перед собой. Длинноволосый мужчина лет сорока держал флаг в зубах, потому что его руки были заняты – толкали колеса инвалидной коляски.

Миссис Компсон вздохнула.

– Пожалуй, я бы присела где-нибудь.

Сара кивнула и взяла ее под локоть. Мэтт проложил для них дорогу сквозь толпу, и они вернулись на площадь, на тенистую скамейку. Вокруг было пусто, только повсюду валялись бумажные стаканчики и обертки от сэндвичей. Миссис Компсон опустилась на скамью. Сара и Мэтт слышали, как приближались музыканты из Уотерфордского колледжа; они играли зажигательный марш Сузы,[9]9
  Джон Филип Су́за (1854–1932) – американский композитор и дирижер духовых оркестров, автор знаменитого марша The Stars and Stripes Forever.


[Закрыть] в такт которому вскоре стали хлопать все зрители.

– У вас патриотичный город, – заметил Мэтт, растянувшись на траве и подложив руки под голову.

– Патриотичный? Думаю, его жители с вами согласятся.

Мэтт удивленно поднял брови.

– А вы нет?

Миссис Компсон пожала плечами и посмотрела на небо.

– Возможно, мои слова покажутся мелочной придиркой, но мне трудно смотреть, как эти люди неистово размахивают флагами.

– Неистово? – засмеялась Сара. – Вам не кажется, что вы слишком суровы?

– Я имею право на свою точку зрения. В мои молодые годы этот город был не очень милосерден к Бергстромам как раз из-за этого так называемого патриотизма.

– Я ничего не понимаю. Ваша семья приехала в Америку давным-давно, верно? Кажется, вы говорили, что первым был ваш прапрадед.

– Да, верно.

Мэтт и Сара удивленно переглянулись.

Миссис Компсон заметила это и грустно улыбнулась.

– Я расскажу вам, что случилось. Может, тогда вы поймете, почему я испытываю смешанные чувства к этому городу… и к этим людям.

* * *

Мэттью, я думаю, что Сара пересказывала вам многое из того, что я говорила про мою семью и Элм-Крик, но если вам что-то покажется непонятным, спросите, и я все объясню.

Шел март 1944 года; мне было двадцать четыре года. У отца ухудшалось здоровье, и на нас с Джеймсом к этому времени почти полностью легла забота о лошадях. Ричард все еще жил в Филадельфии и учился в школе. Наш семейный бизнес, который так разросся за десятилетия и выдержал Великую депрессию и войну, теперь переживал кризис. Нам казалось эгоизмом беспокоиться о собственном богатстве, когда вокруг страдали люди. Мы делали, что могли, чтобы поддерживать наше дело, в надежде, что после окончания войны мы снова добьемся успеха.

В Уотерфорде все мысли были только о войне. Гарольд, поклонник Клаудии, был помощником местного начальника по гражданской обороне. Хотя Джеймс заверял меня, что мы в безопасности, весь город завел себе привычку нервно смотреть на небо в ожидании немецких бомбардировщиков, которые могли ошибочно принять нас за Питтсбург или Амбридж. Время было тяжелое, но мы храбро держались.

Беспокоили меня и письма Ричарда. Он писал про друзей, которые уходили на войну, и о том, как он им завидовал и какое у них будет роскошное приключение. Ох, а помните его детского приятеля Эндрю, того самого, который прятался в театральном домике? Ричард разыскал его в Филадельфии, и они снова сдружились. Стали как два сапога пара. Когда Ричард написал мне и напомнил, что им с Эндрю теперь по семнадцать и теперь они мужчины, у меня задрожало сердце. Но я старалась выбросить его слова из головы.

Для нас с Клаудией еженедельные собрания гильдии квилтинга были спасением. Каждый член организации приберегал лоскутки ткани, чтобы шить квилты для аукциона и выручать деньги, которые мы потом жертвовали на армию. Прямо как тот квилт «Бабушкин цветник» с фотографии, которую вы видели, Сара. Это был наш первый «Квилт победы». Мы сшили его предыдущим летом, когда я возглавляла гильдию и думала, что война не может длиться так долго.

Но в следующий март нам уже казалось, что война будет теперь всегда, а с ней карточки и затемнение. Мы работали над новыми квилтами и вполголоса говорили о мужьях, братьях и сыновьях, воевавших за океаном. Когда одна из нас переживала страшную утрату, остальные делали что могли, чтобы утешить ее.

Как-то вечером мы собрались в школьном кафетерии. Мы с Клаудией и четырьмя другими женщинами сидели возле рамы для квилта, а другие мастерицы работали маленькими группами над другими вещами. Я сказала, что через две недели Ричард приедет домой на весенние каникулы.

– Богатенький немецкий мальчик приедет домой. Не то что мой сын, – пробормотал за моей спиной чей-то голос.

Я резко повернулась и спросила, что означают эти слова. Ответом стало ледяное молчание.

Я оглядела собравшихся и встретила только взгляд Клаудии. Она смотрела на меня вытаращенными от ужаса глазами.

– Лучше уж не надо, чтобы эти фрицы дрались с нашими ребятами, – прошипел другой голос.

– Кому понравится проснуться с ножом в спине, – пробубнил третий.

– Хорошо, когда у тебя много денег и ты можешь откупиться от службы.

Клаудия покраснела, ее глаза были полны слез. Она открыла рот, хотела что-то ответить, но передумала – просто схватила корзинку для рукоделия и выбежала на улицу.

– Если вы хотите что-то сказать обо мне или моей семье, говорите это сейчас. – Мой голос звучал твердо и решительно, хотя внутри все дрожало.

Никто не произнес ни слова.

– Тогда ладно, – закончила я, поочередно глядя ледяным взглядом на каждую из мастериц. – На следующей неделе вы можете извиниться перед моей сестрой. – Тут я резко повернулась, взяла корзинку и вышла вслед за Клаудией.

Несмотря на то что было уже начало марта, погода стояла ужасно холодная. Сестра шла домой; ее плечи сотрясались от рыданий. Я побежала за ней.

– Клаудия?

Она высморкалась в носовой платок.

– Вот так месяцами, и в библиотеке, и в булочной, повсюду, но это уже слишком. Как они могут? Почему в них столько ненависти ко мне?

Я обняла ее за плечи.

– Не обращай внимания. Они просто устали. Все устали от войны. Они это не всерьез. На следующей неделе все будет нормально.

– Сомневаюсь. – Она всхлипнула. Остаток пути до дома мы прошли молча.

Клаудия всегда была душой компании, поэтому язвительные слова женщин задели ее гораздо сильнее, чем меня. Их поведение ее смутило. В Уотерфорде жили и другие немецкие семьи, кое у кого из тех, кто отпускал в наш адрес язвительные реплики, деды и бабки приехали в Америку позже наших. К тому же у нас шведская фамилия, не немецкая, да и происхождение тоже в значительной мере. Так почему же напали именно на нас?

Впрочем, я это понимала.

Хотя папа и наши дяди сражались в Первую мировую, мы были одной из немногих семей в городе, в которой пока еще никто не воевал. Джеймсу было двадцать шесть лет, хотя на фронт уходили мужчины и старше. Ричард был слишком молод, а остальные у нас были девочки. Более того, наше богатство постоянно вызывало споры. Так что люди злословили на наш счет не потому, что мы немцы, а из зависти к нашему благополучию.

Я пыталась объяснить это Клаудии, но не думаю, что она поняла. Можно было бы подумать, что уж кому, как не Клаудии, уметь распознавать ревность и зависть. Но это было не так.

На следующей неделе все пошло еще хуже. Я физически ощущала, как спину буравили полные ненависти взгляды, злобный шепоток лез мне в уши. Мы с сестрой сели рядом, ни на кого не смотрели и пытались делать вид, будто ничего не замечаем.

В конце вечера руководительница гильдии Глория Шеффер отвела нас в сторону. Даже не извиняясь, она вежливо предложила нам покинуть гильдию на какое-то время. Представляете? На какое-то время. Честное слово. И от кого мы это услышали? От Глории Шеффер.

Я сдержалась и не высказала все, что думала о ней и ее подружках. Просто собрала рукоделие, взяла сестру под локоть и вывела из комнаты. Если уж уходить, то с гордо поднятой головой. А выплакаться можно будет потом, когда тебя никто не видит.

Сара, вы удивлялись, почему я не хочу вступать в Уотерфордскую гильдию. Теперь вы знаете причину. Да, я понимаю, что теперь там нет почти никого из тех людей, но тут дело принципа. Они не захотели нас там видеть, ну и ладно. Теперь я не хочу иметь с ними дела.

Мы с сестрой пытались забыть про гильдию и про то, как наши так называемые подружки обошлись с нами. Скоро должен был приехать Ричард, мы с восторгом ждали его.

После приезда он бесконечно говорил об Эндрю, о друзьях, воевавших в Европе, и, разумеется, о Загадке. Папа просто сиял от радости. Вероятно, мы тоже, хотя я предпочла бы не слышать все эти разговоры о войне.

– Ричард, в школе тебя никто не преследует из-за твоего происхождения? – неожиданно спросила Клаудия.

Джеймс сердито посмотрел на нее, а я пнула ее ногой под столом, сильно так. Она взвизгнула и резко повернулась ко мне.

Ричард положил вилку.

– Нет, конечно. Все знают о моем отношении к Гитлеру. А почему ты спросила? – Клаудия опасливо покосилась на меня, я нахмурила брови. Ричард тут же почувствовал неладное. – Ну-ка, Клауд, не обращай внимания на Сильвию. Что происходит?

Сестра неохотно рассказала, как с нами недавно обошлись бывшие подруги. Ричард стиснул зубы, а его глаза превратились в ледяные щелочки.

Папа удивленно посмотрел на нас.

– Сильвия? Джеймс? И вы утаили это от меня? – В его голосе звучала обида, и мы не могли смотреть ему в глаза. – Я не понимаю их, ведь мы – Бергстромы – сделали для города столько хорошего. Никто и никогда не ставил под сомнение патриотизм нашей семьи. Я воевал в Первую мировую и потерял в ней двух братьев. Какие еще им нужны доказательства?

Ричард нахмурился и снова взялся за еду. Его руки с побелевшими костяшками пальцев дрожали от ярости. Я увидела его лицо, и мне стало страшно.

Когда все разошлись по спальням, Ричард отвел нас с Джеймсом в сторону.

– Что бы ни случилось, обещайте, что не оставите Агнес.

Я вытаращила глаза.

– Ты о чем? Как это – что бы ни случилось?

– Объясни ей, – сказал Ричард Джеймсу.

– Ты сам объясни, ведь я стою рядом. – Мой голос оборвался, и я вцепилась в рукав Ричарда. Брат уже перерос меня на несколько дюймов, но все-таки это был семнадцатилетний мальчишка. – Что ты задумал? Ты должен закончить школу, а потом ты будешь нужен дома.

Джеймс обнял меня за плечи и отвел в сторону.

– Давай поговорим об этом утром. Утром, Ричард, – обратился он к моему брату. – Думаю, ты будешь здесь.

Ричард кивнул и скрылся за углом. Мы поднялись по лестнице к себе наверх.

Мне кое-как удалось заснуть, но утром я проснулась с неприятным чувством под ложечкой. Я разбудила Джеймса.

– Что-то случилось, – прошептала я, сходя с ума от беспокойства.

Мы торопливо оделись. Внизу Клаудия хлопотала на кухне и что-то весело мурлыкала, помогая повару. Ричард всегда был ранней пташкой и по всем расчетам должен был появиться за столом раньше нас, чтобы выклянчить пирожок, испеченный из скудных запасов муки. Веселая улыбка сестры увяла, когда она увидела наши лица.

Обыскав дом и сады, мы поняли, что Ричард и его чемодан исчезли. Но я была уверена, что он не мог уехать, не попрощавшись или, по крайней мере, не оставив записку. Был поднят весь дом, Джеймс пытался всех успокоить. Я была в полном смятении, но потом внезапно вспомнила про садовый театр.

Я побежала со всех ног к старым развалинам. Дверь в театр давно слетела с петель и была просто прислонена к стене, загораживая часть проема. Я протиснулась мимо нее и огляделась.

И тут заметила уголок сложенного листка бумаги, торчащий из-под ржавой консервной банки в центре пола. Ричард не сомневался, что я найду его послание. Дрожащими руками я развернула бумагу.

«Дорогая Сильвия. Прости, что я вот так уехал, но я знал, что ты меня простишь. Я понимал, что ты быстро найдешь записку, но не настолько, чтобы меня остановить. Мы с Эндрю уже думали об этом, но слова Клаудии меня подтолкнули. Мы запишемся добровольцами и поедем бить немцев, чтобы они знали, как творить безобразия. Никто не имеет права говорить, что Бергстромы трусы, или сомневаться в нашем патриотизме. Во всяком случае, я все сделаю, чтобы доказать обратное. Помни о своем обещании. Не волнуйся. Со мной все будет в порядке».

Прижимая к сердцу записку, я помчалась в дом. Никто даже не заметил моего отсутствия. Когда я вбежала, все замолкли. Подняв над головой записку, я рухнула в кресло. Джеймс подскочил ко мне, взял за руку и с угрюмым лицом прочел послание Ричарда. Потом скомкал его в кулаке.

– Сейчас я возьму Гарольда, и мы поедем в Филадельфию ближайшим поездом.

– Откуда ты знаешь, что он двинется туда? Он запросто может записаться добровольцем и дома.

– Там Эндрю, а, судя по записке Ричарда, они решили отправиться на войну вместе. – Его голос звучал спокойно, чтобы никого не тревожить, но глаза сказали мне правду. Он не знал, вернулся ли Ричард в Филадельфию, но его предположения были разумными. Хорошо бы, чтобы они еще и оправдались.

– Джеймс, если с ним что-нибудь случится…

Муж стиснул мои плечи.

– Не беспокойся. Я позабочусь об этом. – Быстро поцеловав меня, он поспешил к себе, чтобы собрать вещи.

Через два дня они с Гарольдом телеграфировали нам. Новость была ужасная.

Ричарда обнаружили в школе. Он упаковывал вещи, и они с Эндрю уже записались добровольцами и меньше чем через две недели должны были лететь в Европу. Ричард и Агнес поженились, на что родители невесты согласились с явной неохотой. Ближайшим поездом ее привезут к нам в Элм-Крик.

Когда все наконец вернулись домой, Джеймс и Гарольд разводили руками – мол, что делать, Загадка обливалась слезами, а Ричард с трудом сдерживал свой восторг. Я обняла его так сильно, что он едва не задохнулся.

– Что ты наделал?! – воскликнула я, даже не рассчитывая на ответ.

Вечером, когда мы с Джеймсом остались вдвоем, он поцеловал меня. На его лице я увидела столько разных чувств – любовь, заботу, сожаление, какую-то смесь всего этого. Я предположила, что он думает, будто я сержусь на него за неудачную поездку.

– Джеймс, я знаю – вы сделали все, что могли, – сказала я, чтобы его успокоить. – Я уверена, что ты пытался его остановить. Теперь все в Божьих руках.

– Сильвия, я тоже записался добровольцем.

Я задохнулась от ужаса.

– Что?!

– Милая, это был единственный выход. Его уже определили в какое-то подразделение, и я поспешил записаться, чтобы мы оказались вместе. Гарольд тоже записался, не знаю, почему. Ясно было, что ему очень не хотелось.

– Господи! – Я прижала пальцы к губам и рухнула на кровать. Стены спальни закружились вокруг меня.

– Я буду присматривать за ним, обещаю. И клянусь, что мы вернемся домой целыми и невредимыми. Сильвия, даю тебе слово. Я всегда буду возвращаться к тебе.

Что я тогда могла сказать? И что мог он сказать мне?

На следующее утро мы узнали, что Гарольд попросил Клаудию стать его женой и что она дала согласие. Я старалась порадоваться за нее.

Спустя неделю, которая показалась мне самой короткой в моей жизни, Джеймс, Ричард и Гарольд уехали от нас. Их направили в Тихий океан воевать с японцами. Примерно в это же время я обнаружила, что беременна.

* * *

Парад закончился, площадь снова наполнилась людьми, в концертной раковине заиграл оркестр. Какое-то время миссис Компсон, Сара и Мэтт слушали музыку и молчали. Потом старая леди встала со скамьи.

– Кажется, я готова посмотреть на квилт-шоу. Вы как, согласны? – Она невесело улыбнулась. – Может быть, я получу какой-нибудь диплом, а то и парочку.

Сара кивнула, а Мэтт попытался изобразить улыбку. Они пошли по следам недавнего парада к кампусу.