Текст книги "Волк в овечьем стаде"

На шкафу у Бекки стояло бедное одинокое растение. Это был плющ, который спустился по шкафу и повис в воздухе, ища опоры. Всего несколько листьев на тощем стебле, но растение было зеленым и придавало кабинету Бекки домашний вид.

– Довольно таинственно, не правда ли? – сказала она. – Мы можем предъявить факты его основательных приготовлений к сближению с детьми. Конспирацию.

Я поднялся.

– Ты неплохо работаешь, Бекки. Жаль, что тебе приходится делать всю грязную работу, но так уж получается. Я тем временем поеду поговорю с Томми.

Бекки поднялась, накидывая ремень сумки на плечо.

– Хорошо, – сказала она.

Я покачал головой.

– Я поеду один.

Бекки выглядела озабоченной.

– Марк, ты не думаешь, что мне тоже надо с ним познакомиться? Даже если ты будешь задавать ему вопросы на суде, мы вдвоем вытянем из него больше. Может, с мужчинами он осторожен.

– Мне так нужно, – сказал я. – Я хочу, чтобы он доверился мне. Пока эта связь не такая прочная, чтобы я мог ослабить ее твоим появлением. В следующий раз, обещаю.

Когда я повернулся в дверях, чтобы помахать ей на прощание, Бекки все еще стояла и обеспокоенно на меня смотрела. Никто мне больше не доверял.

Пока я ехал к Томми домой в тот вечер, я думал над тем, что мне сказала Дженет Маклэрен насчет искренности мальчика.

– Если он так боится последствий своего признания, – спросил я, – то почему он вообще решился на это?

– Может, чтобы привлечь к себе внимание, – ответила она. – Я не исключаю этот вариант. Но, видимо, тут дело в ревности. – Она заметила мое изумление. – Уверена, что Остин не хвалился Томми своими победами над другими детьми, – резонно объяснила она. – Томми думал, что для них обоих это было очень важно. Он думал, что Остин относится к нему по-особенному. Потом он увидел его по телевизору, где он участвовал в деле, связанном с несколькими детьми, и он сразу же догадался, что Остин стоял за всем этим. Он почувствовал себя обманутым. Вот что, видимо, подорвало его привязанность к Остину настолько, что он решился рассказать обо всем родителям.

Это не поддавалось обычной логике. Мне случалось привлекать в свидетели обвинения ревнивого любовника. Но мне хотелось, чтобы у Томми была более веская причина для показаний.

На этот раз его родители были дома. Миссис Олгрен открыла дверь, одетая как деловая женщина в телесериалах, в костюме, украшениях и чулках даже после работы. Когда она провела меня в гостиную, я ожидал увидеть ее мужа при полном параде, но он был в футболке и спортивных штанах.

– Извините, – сказал он, имея в виду потную ладонь, когда пожимал мне руку. – Я занимался на велотренажере.

Гостиная была просторной, с высоким потолком. Арка соединяла ее со столовой, из-за чего комната казалась еще больше. Ковер был белым, чистым. Камин обложен светлым кирпичом. Над ним на полках за стеклом стояли различные безделушки и большая семейная фотография в серебряной оправе.

– Мне надо поговорить с вами, – сказал я. Мистер и миссис Олгрен выглядели смущенными и не сразу расслабились. Он немного склонил голову, глядя мне в глаза и кивая в такт моим словам. Редеющие волосы придавали ему солидность. Он был очень подтянут, но не мускулист, ему явно не хватало времени на физические упражнения. Мистер Олгрен был в расцвете лет, по-моему, не старше тридцати пяти, но выглядел как человек, который преуспел в бизнесе.

Миссис Олгрен тоже могла бы с пользой проводить время, крутя педали. Она выглядела старше мужа. Ей недоставало его энергии. У нее был вид женщины, которая все время пытается вникнуть в разговор, но отвлекается на происходящее в соседней комнате.

– Вы знаете, что я не планировал так быстро выступать в суде по делу Томми. Я был вынужден изменить свои планы, так как потерял свидетеля в первом деле. Думаю, обвиняемый дал взятку родителям мальчика.

– Взятку? – переспросил мистер Олгрен.

Я кивнул. Олгрены с сочувствием покачали головами, потрясенные тем, что родители за деньги могли отказаться от защиты интересов своего ребенка.

– Понимаете, что должно произойти дальше? – сказал я.

– Он придет к нам.

– Я не хочу, чтобы этот человек приближался к нашему дому, – сказала миссис Олгрен. Она придвинулась к мужу.

– Это будет не он, дорогая. – Он посмотрел на меня, и я покачал головой. – Какой-нибудь подонок, которого он наймет, чтобы уговорить нас. Возможно, юрист.

Они не подумали, что меня могут задеть эти слова, которые, как я полагаю, были комплиментом в мой адрес. Были адвокаты-подонки и юристы типа меня.

– Вы не должны беспокоиться на наш счет, мистер Блэквелл, – сказал Олгрен, – я так быстро укажу этому сукину сыну на дверь, что он решит, будто его сшиб поезд. Могу выкинуть его. Если…

Он все схватывал на лету.

– Теперь вы понимаете, – сказал я.

– Понимаем что? – переспросила его жена. Она смотрела мимо меня.

– Вы хотите, чтобы мы подыграли, когда он с нами свяжется? – сказал мистер Олгрен.

– Точно.

Он кивнул. Я кивнул. Если бы в комнате оказался Джо Фрайди, он бы тоже кивнул.

– И тогда нам удастся обвинить мистера Пейли еще в одном противозаконном действии, – сказал Олгрен.

– А если он узнает, что вы нас предупредили? – спросила миссис Олгрен.

– Это не имеет значения. Он попробует добраться до вас. Он так боится суда, что находится в отчаянном положении.

– Он может сделать что-нибудь с Томми?

– Это меня и беспокоит, – сказал я. – Я не думаю, что Пейли способен на насилие, но нам следует отсечь такую возможность. Я вижусь с Томми каждый день после школы, подготавливая его к даче показаний. В те дни, когда мы не встречаемся, я приставлю к нему полицейского. Остается школа и дом.

– А мы позаботимся о нем здесь, – сказал мистер Олгрен.

– Прекрасно, – ответил я.

Мы не говорили о том, что Олгрены могут согласиться на взятку – не на наличные, но на обещания продвижения по службе, на связи и, наиболее вероятно, на обещание избавить их и Томми от огласки. Я не думал, что они купятся даже на это, но у меня был способ избежать такого поворота событий.

– Пусть это останется между нами, – предупредил их я. – Я пойду поговорю с Томми немного, чтобы он не догадался, зачем я приехал.

Они кивнули, готовые хранить секрет.

– О чем вы говорили с мамой и папой? – спросил Томми, когда я обнаружил его в комнате, которую Олгрены называли кабинетом, где стоял современный стол из дерева и металла, компьютер на отдельном столике и массивный книжный шкаф, забитый справочной литературой. Томми сидел за компьютером. Он нажал на кнопку, и слова на экране исчезли.

– Мы говорили о твоей безопасности. Они беспокоятся о тебе. – Он, похоже, был рад это слышать. Я продолжил. – Послушай, Том, я пришел поговорить с тобой, потому что у меня появилась идея.

Это было моей хитростью. Я подумал, что являюсь первым человеком, который назвал его полным именем. Я хотел, чтобы он оценил, что я говорю с ним на равных. Томми уже лечили несколько недель, и он понимал, в чем смысл этого лечения, понимал, что взрослые решили, будто он пострадал от происшедшего. Томми предстояло нести на себе этот отпечаток до конца жизни. Когда ему будет шестьдесят, он все еще будет в душе ущербным мальчиком. К тому же он мог поверить в то, что все были так же слабы, как и он, что взрослые – всего лишь напуганные дети. Он не должен больше никого бояться. Я мог объяснить ему как.

– Я подумал о ваших счетах с Брайаном, – сказал я, хмурясь.

Лицо Томми оживилось. Он был готов снова обсудить детали судебного дела. Но нет, я был здесь потому, что хотел поговорить о его проблемах в школе.

– Я сглупил, когда посоветовал тебе припугнуть его моим именем. Это бессмысленно.

– Да, – согласился Томми.

– Знаю, знаю. Это даст ему еще большее преимущество. Он воспользуется этим. – Томми почувствовал облегчение от того, что меня осенило. Он думал, что я потерял чувство реальности. – Но знаешь, что собьет с этого парня спесь? Заставь его над чем-то задуматься. Он не привык напрягать мозги. Ему трудно думать. Это его обезвредит. При твоем появлении у него начнется головная боль. Он незаметно исчезнет. Ему будет неприятно на тебя смотреть.

Томми в недоумении уставился на меня.

– Вы так думаете? – с сомнением спросил он.

– Послушай, Том, ты думаешь, Брайан единственный в мире? Я со столькими дураками сталкивался в суде. Я вижу таких парней каждый день, в наручниках и в тюремной робе, когда их волокут за решетку. Эти парни просто идиоты. – Я дотронулся кончиками пальцев до висков, как до электродов. – Ты не можешь убежать от него, ты не можешь его побить. Но с этой минуты ты на восемь футов выше.

– Так что мне делать, подбрасывать ему математические задачи каждый раз, как он ко мне приблизится? – Он вскинул голову, глядя на меня с вызовом.

Мне это нравилось. Я ответил:

– Сперва скажи ему, что ты всегда им восхищался.

Томми скривился.

– Этому куску жира?

– Я сказал, говори это, а не думай так. Эй, ты действительно умнее этого парня или я зря трачу время? Подай ему это так. Скажи, что ты однажды видел, как он за кого-то заступился и это заставило тебя понять, что он гораздо лучше, чем думают другие.

Томми возразил мне.

– Этот парень никогда ни за кого в жизни не заступался. Если десять ребят будут бить девчонку, повалив ее на пол, он с радостью присоединится к ним.

– Я знаю. И ты знаешь. Но думаешь, этот идиот помнит каждый день своей жизни? Скажи ему, что так было, скажи это уверенно, и он ответит: «Что? Нет. Ну… О да, я помню». Поверь мне, если скажешь кому-нибудь, что он сделал что-то благородное, он тебе поверит.

– Может быть, – сказал Томми. Он все еще сомневался, но задумался над моими словами.

– Если это сработает, ты победишь. В твоем присутствии он будет вспоминать, какой он герой, и не захочет портить свою репутацию, обижая тебя. Может, он будет обижать всех остальных, но не тебя, единственного парня в Америке, который восхищается им.

– Не знаю, – возразил Томми. – Мне придется делать это, пока не стошнит, или до конца жизни?

– Через некоторое время у тебя будет получаться автоматически. Послушай, Том, действуй так, будто ты издеваешься. Это же развлечение. Ты обращаешь в свою веру парня, который тебя ненавидит, и он вежлив с тобой, тогда как ты втихомолку посмеиваешься над этим идиотом. Поверь мне, для этого Бог и создал мир. Нет большего удовольствия на свете.

Я не собирался восхвалять радость обмана, это было слишком, но такие вещи обычно захватывают.

– Стоит попробовать? – спросил я. – Или тебе больше нравится есть землю каждый раз, когда он ловит тебя на школьном дворе?

– Неплохо придумано, – медленно проговорил Томми. Он не хотел соглашаться слишком быстро. – А какова ваша вторая мысль? – спросил он.

– Почему ты думаешь, что у меня есть другая идея?

Он улыбнулся мне.

– О'кей, если эта первая блестящая идея не сработает, если он начнет снова к тебе приставать – это значит, что он задумался над тем, почему это ты вдруг стал им восхищаться. Эта мысль мешает ему жить. Он придумает самый примитивный ответ, например, что ты трус, но ты не давай упрощать идею. Дай ему подумать над чем-нибудь еще.

Я быстро отбросил вариант с «трусом», как будто только такого идиота, как Брайан, может посетить эта мысль.

– Например? – спросил Томми.

Я развел руками.

– Тебе ситуация знакома лучше, чем мне. Том. Используй то, что он тебе говорит. Если он скажет, что слышал, будто ты собираешься удрать из города, согласись с ним, и тогда ты поймешь, что его занимает. Это объяснит, почему Брайан не отстает от тебя. Не говори ему почему, просто скажи, что понимаешь его, и все будет в порядке.

Томми кивал головой. Я увлеченно продолжал.

– Тебя будет забирать из школы полицейский в те дни, когда мы не будем видеться. Если Брайан узнает об этом и что-то тебе скажет, просто испуганно спроси:

«Ты ведь никому об этом не говорил, правда?» Заставь его волноваться, он должен осознать, что оступился. Или, если ты думаешь, что так будет лучше, признайся ему в чем-нибудь. Признайся в том, чего на самом деле нет, конечно.

– Да, – согласился Томми. Он был таким же сообразительным, как и его отец.

– Запомни: парень вроде Брайана не любит думать. Усложняй все, выводи его из равновесия. Он или попробует подружиться с тобой, или будет держаться подальше.

– Мне это подходит, – добавил Томми. Он говорил действительно как взрослый, опытный человек. Он вытянул перед собой руку в величественном жесте, который я и раньше видел. Но это была рука ребенка, маленькая ручка с тонкими, почти прозрачными пальцами.

– Это лучшее, что я могу тебе посоветовать, – сказал я.

Давал ли такие советы Остин? Интересовали ли его проблемы Томми?

– Если и это не поможет, скажи мне, и я прикажу своему полицейскому сделать из него отбивную.

– Вас за это судить будут, – сказал Томми.

Он последовал за мной в гостиную. Мы попрощались, как будто это был деловой визит. Когда я оглянулся к двери, Олгрены стояли, будто позируя для еще одного семейного портрета: миссис Олгрен рядом с мужем, рука мистера Олгрена на плече Томми. Отец и сын подмигнули мне. Я ответил на их знаки загадочным кивком и посмотрел на каждого по очереди. Я крепко держал их в руках, подумал я.

– Ну вот, это случилось, – сказал Тим Шойлесс по телефону. – Ты уже видел, да?

Он имел в виду последний опрос избирателей. Лео Мендоза только что обошел меня по популярности в предварительном опросе.

– Похоже на то, что я проиграл скорее колеблющимся, чем Лео.

– Да, тебе хорошо шутить, – сказал Тим, но его голос не изменился. Он был мрачным, словно ноябрь. —

Мы потеряли, – сказал он, – преимущество. Но это можно поправить. Нет ли у тебя на примете чего-нибудь «жареного»?

– Подумаю, – коротко сказал я. – Тем временем давай займемся долгами и рекламой. Пусть по радио снова прокрутят ролики. Может, пора сделать новую рекламу?

– Возможно. Не знаю, хватит ли времени. Или денег. Все уже заранее расписано. Но я посмотрю, что можно сделать.

Как обычно после разговора со своим помощником, я был подавлен. Я ввязался в драку ради справедливости.

– Посмотри, нет ли на этой неделе какого-нибудь ужасного, душещипательного дела для судебного разбирательства, – сказал я, – чтобы я мог этим заняться?

– Я спрошу, – ответила Бекки. Она говорила в тон мне, но я не мог угадать, считает она, что я шучу или говорю всерьез.

– И вот еще что, Джек, – сказал я начальнику следственного отдела, – попробуй установить, есть ли доказательства того, что Остин подкупил Поллардов. Большая сумма на их счете в банке, что-нибудь в этом роде…

– Хорошо.

– Да, и пошли кого-нибудь забрать Томми Олгрена из школы.

– Уже сделано, – ответил Джек и вышел из кабинета, озабоченный, как всегда.

Бекки Ширтхарт довольно откровенно меня рассматривала. Я вспомнил, что службу окружного прокурора лихорадило перед выборами, когда под вопросом оказалась дальнейшая карьера босса и подчиненных. Новая метла чисто метет. Служащие занимались тем, что выправляли свои анкетные данные и обедали с влиятельными адвокатами. Я был уверен, что не только я ознакомлен с опросом избирателей. Я решил, что Бекки тоже обеспокоена этим.

Но она всего лишь повторила предложение, которое я не закончил из-за звонка Тима.

– Проблема с Томми заключается в том…

– Проблема с Томми заключается в том, что он стал похожим на Ости на, – устало сказал я, мои энтузиазм поубавился из-за того, что это дело не было особо эффектным. – Самый искушенный человек на планете. Я должен разрушить эту оболочку, даже если мальчику будет больно, чтобы убедить присяжных, что ребенок действительно пострадал.

– Тебе придется доказать, что пережитое умертвило Томми, что он неадекватно на все реагирует. Уверена, можно получить подтверждение психиатра. Меня ужасает в этом мальчике пустота, которой он себя окружил. Это столь же страшно наблюдать, как и постоянные слезы, ведь так?

– Возможно, – отозвался я.

– Давай я поговорю с ним сегодня. – Бекки наклонилась ко мне.

Будь я энергетическим вампиром, если бы я мог подпитываться ее энтузиазмом, то избавился бы от этого паралича. Но я не принял ее помощи.

– Бекки, – сказал я. – Думаю, что справлюсь сам.

Она посмотрела на меня так, будто не поняла, что имелось в виду.

– Это обвинение посильно одному, – продолжал я. – Я ценю твою помощь, но мне не понадобится коллега на суде.

Я ожидал, что она подумает, будто я хочу, чтобы слава досталась только мне. Я был готов к такой реакции. Но в таком случае она не стала бы возражать. Она бы просто ушла, обиженная.

– Я буду тебе нужна, – твердо сказала она.

– Будет лучше, если я сделаю это один.

Она села. Я сумел преодолеть себя и вывести ее из дела. Мы стали ближе, работая вместе, но я все-таки был ее начальником. Через минуту я поднялся, и разговор был окончен. Бекки все поняла. Ее плечи опустились, она съежилась на стуле, как бы ожидая, что я силой встряхну ее.

– Я знаю почему, – надломленно произнесла она.

– Ошибаешься, это просто…

– Ты думаешь, что я перечеркну свою карьеру участием в твоем последнем деле. Ты думаешь, что мне надо остеречься на тот случай, если Лео Мендоза пройдет на выборах.

– Похоже, он выиграет, – кивнул я.

– Ты ведь не думаешь, что я останусь здесь с его приходом, правда?

Я слегка улыбнулся в знак благодарности.

– Говорить легко, но на деле все гораздо сложнее, Бекки. Надвигается спад. Фирмы увольняют юристов, а не нанимают новых.

– Это не имеет значения, я не буду здесь работать, – сказала она. – Я знаю, что произойдет с твоей отставкой. Придется налаживать нужные связи, сотрудничать с юристами, которые помогали Лео на выборах.

– Это только разговоры, – возразил я. – Такие слухи всегда ходят. Прокуратура вроде машины, которая едет, вне зависимости от того, кто за рулем.

– Нет, – сказала Бекки жестко. Она склонила голову к плечу. Убежденность подчеркивала ее молодость, но не могла заставить меня изменить решение. Молодости свойственно перебарывать отчаяние и держаться веры, чтобы воплотиться во все задуманное.

– Я работала здесь еще до твоего повышения, – сказала она. – Я видела, кого продвигали по служебной лестнице и почему. После работы надо было встречаться с боссом твоего отдела или идти на мероприятия, которые нравились начальнику. То, что мы делали в зале суда, не имело большого значения.

Бекки, возможно, была права насчет того, что служебная атмосфера изменится, если выберут Лео. Он не был плохим парнем, я не подозревал его в вынашивании злобных замыслов. Но он верил в систему одолжений и личного расположения. Если он и правда одолеет меня на выборах, то обязан будет своей приверженности системе. Он не забывал об услугах. Но это не изменит кардинально будничную рутину службы окружного прокурора. Как утверждал Элиот, у убийц нет большом поддержки в обществе. Каждый окружной прокурор должен преследовать преступников, прилагая к этому максимум усилий.

– Я бы никогда не стала главным обвинителем в старой системе, – продолжала Бекки. – И я не вернусь на это место, пока не увижу, что чиновники играют по правилам.

Ее приверженность трогала меня. Но я чувствовал соблазнительное желание с головой уйти в личную жизнь. Это будет так просто – отказаться от места с легким сердцем. Отделаться от трудных решений и травли сограждан, телефонных звонков от разъяренных полицейских, бесконечных пустых встреч с общественными деятелями. Мне было любопытно узнать, как управлять службой прокурора, я выяснил это, и большее не входило в мои планы. Уход стал бы для меня освобождением.

До излияний Бекки я не мог припомнить, чтобы меня хвалили за мою работу. Неизменной была только критика. Мало кто был доволен результатами работы уголовного суда. Я не винил их, я тоже не был доволен. Чистое правосудие встречалось так редко. Каждый день приходилось идти на компромисс. Я устал от соглашений, смертельно измучился от своих обязанностей.

– Хорошо, – сказал я Бекки. – Это твое дело. Но учти, у меня велика вероятность проиграть как дело, так и выборы. Тогда и твоей доле не позавидуешь.

– Мы не можем проиграть дело, – возразила Бекки.

Она быстро сообразила, что я могу спросить ее насчет выборов, и добавила:

– Или выборы.

– Дело вроде этого… – начал я поучающе.

Я говорил ей о фактах, а Бекки – как я и предполагал, она оказалась наивной – о том, что непременно должно произойти. Она прервала меня:

– Мы не можем спустить ему то, что он сотворил с этими детьми. Мы не можем позволить ему продолжать свои художества.

Я раньше не обращал внимания на то, что ее так увлекло это дело. Я не замечал сочувствия Бекки к детям, и, когда мы говорили о деле, мы говорили о его практической стороне. Я забыл, что с самого начала поразило меня в Бекки: ее сострадание к жертве.

Она больше не была сосредоточена на себе. Она слегка подалась вперед, ее глаза сияли. Я был уверен, что это задело ее. Я видел, как она старалась выглядеть такой же искушенной, как и все мы. Но она не могла подавить свои эмоции. Она представляла себя одной из жертв.

Я указал рукой на дверь. Бекки поняла это как отлучение от дела и поднялась. Но я спросил у нее:

– Как ты думаешь, если мы забаррикадируем дверь и окна, продержусь я дольше января?

Я не собирался сдаваться. К черту личную жизнь. Мне нравилось принимать решения. Никто не мог управлять этим механизмом лучше меня. Компромиссы мешали мне, несправедливость возмущала. Я не хотел, чтобы этим креслом завладел человек, который выпустил бы джинна на волю.

– Можно попытаться, – улыбнулась Бекки.

По крайней мере, мы расстались друзьями. Оставшись в одиночестве, я оглядел кабинет с преждевременной тоской.