Текст книги "Волк в овечьем стаде"

Глава 10

– Я ценю это, сэр. Надеюсь, вы тоже уважаете мою позицию. Я не могу… – Я глупо себя чувствовал, произнося «сэр», но это не был разговор двух друзей. – Вы, возможно, правы, – вставил я и переждал его утверждения, что он действительно прав, затем продолжил: – Но это не зависит от меня. Все решит суд присяжных.

– Не вводите меня в заблуждение, – неслось из телефонной трубки. – Вы знаете больше любого суда. Вы сами решаете, кому предъявлять обвинение.

Я позволил ему высказаться до конца. Я был вежлив. Я был почтителен. Но в конце концов решил спросить:

– Могу я поинтересоваться, сэр, почему вас занимает этот вопрос?

Через минуту я прикрыл трубку рукой и прошептал:

– Он заинтересован в правосудии.

Бекки улыбнулась.

– Я подумаю над этим, – наконец произнес я как можно искреннее. Моего собеседника, однако, убедил не мой тон, а незыблемая уверенность в собственной важности. Его не могли проигнорировать.

– Это мэр, – сказал я, положив трубку.

Бекки вскинула брови.

– Он хотел, чтобы я отложил суд над Остином для дальнейшего расследования.

Это был мой первый разговор с мэром Сан-Антонио. Теоретически он не влиял на мои решения. Он представил город, я – округ. Он руководил городскими учреждениями, я представлял обвинение против преступников. Наши функции не пересекались. Но власть мэра исходила из того, что он был главой моей политической партии. Это давало ему контроль над фондами избирательной кампании, финансовыми пожертвованиями, лакомыми кусками, которыми он подкармливал глав различных ведомств.

Я уставился на телефон.

– Клянусь, последние дни политики роятся вокруг меня, как будто я стал президентом. У Остина столько друзей!

– Ты тоже был его другом, – напомнила Бекки.

Я этого не отрицал.

– Но я бы не стал идти ради него на такие жертвы. О чем они беспокоятся?

Она пожала плечами. Если я не мог ответить на этот вопрос, то Бекки и подавно.

– Ты думаешь пойти на отсрочку? – спросила она.

– Конечно нет. Если мы с тобой не проведем обвинение на следующей неделе, никто этого не сделает. Они меня недооценивают.

– Слишком они на тебя… давят, – осторожно сказала Бекки.

Я пожал плечами.

– Что они могут мне сделать?

Бекки не была столь наивной и несведущей в политике, как казалось на первый взгляд. Вопрос был не в том, что могли мне сделать эти люди, а в том, в чем бы они мне отказали в преддверии выборов, которые я, похоже, проигрывал. Они считали меня упрямцем. Может, стоило подумать над невиновностью Остина, раз его поддерживало столько людей. Может, мне следовало поддаться на их требования или по крайней мере притвориться: отложить заседание суда, вернуть поддержку на выборах, воспользоваться шансом сохранить за собой этот кабинет. У меня в запасе окажется четыре года, за которые я решу, стоит ли судить Остина.

Но мое упрямство было оправданно. Наступление на меня целой армии политиков заставило увериться в своей правоте.

– Что ж, мне нужно сматываться, – сказал я. – Эти деловые звонки…

– Я хочу пойти с тобой, – сказала Бекки.

Я нахмурился.

– Ты шутишь.

– Тебе бы следовало заняться чем-нибудь получше, – сказал я ей полчаса спустя.

– Нет, – торопливо ответила она и тут же смутилась.

– Мне интересно посмотреть, как: делается политика.

Я хмыкнул. Она достаточно привыкла ко мне, чтобы говорить это в шутку, но и я изучил ее хорошо, чтобы заметить это. Мы с Бекки неожиданно сблизились за последние месяцы. Когда моя жизнь начала рушиться, я стал больше делиться с ней. Из-за напряженной подготовки к суду мы иногда не видели никого, кроме друг друга, вместе завтракали, обедали и ужинали. Хотя Бекки все еще появлялась в суде, большинство обвинительных актов она передала двум помощникам. Она мне не открылась, но, судя по моим наблюдениям, наша близость сказалась и на ней. Она чувствовала себя изгоем даже в окружении коллег. Мы готовились к суду так секретно, что не могли делиться своими соображениями ни с кем. Естественно, за обедом, во время коротких перерывов, мы затрагивали и другие темы. Она знала, что Линда давно ушла из моей жизни, и Бекки была одна.

– Почему бы тебе не позвонить тому парню… – Я чуть не сказал – мальчику. – Донни, не встретиться с ним? Уверен…

– Донни нельзя звонить, – прервала Бекки, – он объявится, когда ему будет удобно. – Ее голос был таким спокойным, почти удивленным, как будто она читала вслух стихотворение, которое разучивала часами. – И пожалуйста, – добавила она более оживленно, – если когда-нибудь встретишься с ним, не называй его Донни. Это наша маленькая тайна. Вообще-то он Дон.

– Ты сознательно понизила голос, когда произнесла это имя, или?..

– Так надо произносить его имя, – сказала Бекки, опустив подбородок совсем низко, снова повторяя: – Дон.

– Наверное, так диктор будет произносить его имя, представляя нового президента, – предположил я.

– О, Донни никогда не имел ничего общего с политикой, – быстро сказала Бекки. – Он…

И внезапно замолчала. Она снова смутилась. Вообще-то мне польстило, что она забыла, с кем говорит. Чтобы загладить неловкость, я сказал:

– Ты боишься показаться навязчивой? Позволь тебе заметить, что мужчинам это нравится. Особенно симпатичным. Я влюблялся в каждую девчонку, которая меня преследовала.

Бекки ухмыльнулась при слове «каждая». Ох уж эти юристы, нельзя слово в простоте сказать.

– Что, много было поклонниц, а? – насмешливо спросила она.

Я задумался и не скоро пришел в себя. Когда я выбрался из лабиринта мыслей, то обнаружил, что Бекки тоже замолчала. Я стушевался оттого, что забылся в ее присутствии.

– Это будет унизительно, – сказал я, паркуя машину.

Стоянка была наполовину пуста. У меня еще остались сторонники, последняя надежда на выборах. Некоторые из них пришли на митинг. Юристы – на случай моей победы, кое-кто из кандидатов не упустил возможности покрасоваться в кадре, не все сторонники еще знали, что я стал отверженным в мире политики. По машинам на стоянке можно было определить, что и таких было мало.

В сумерках расплывались контуры низкого здания.

– Пусть люди увидят, – тихо проговорила она, – что они с тобой вытворяют. Пусть знают о звонках и давлении, которому ты противостоишь. Если бы люди имели понятие, против кого ты идешь…

– Это, наверное, не имеет значения.

Бекки вышла из машины. Фары автомобиля осветили ее фигуру, но лицо оставалось в тени. Бекки, должно быть, это нравилось.

– Можно, я скажу тебе кое-что? – спросила она.

– Конечно. – Я захлопнул дверцу машины и двинулся к зданию. Она догнала меня и остановила. Ей не хотелось говорить на ходу.

– Знаешь, ты не играешь в политику, не оказываешь услуг, и так работает вся служба, – торопливо сказала она, – но я никогда не общалась с тобой близко, чтобы проверить это. Я предполагала, что тебе приходится оказывать мелкие услуги, которые помогают политику удержаться на своем месте. Мы все так полагали. Но теперь я стала тебе ближе. И я знаю, что это не было показухой. Я совсем не интересуюсь политикой, стараюсь избегать этого, но всех знакомых убеждаю, чтобы он голосовали за тебя. Уверена, все, кто действительно знает тебя, делают то же самое. Может, если…

– Бекки, – сказал я, чувствуя одновременно благодарность и неловкость, – спасибо тебе. Но я внесу коррективы. Не создавай себе кумира. Это принесет только вред.

– Я не говорила, что ты мой кумир, – резко возразила она.

– Хорошо. Потому что кумиров не существует.

Стимулом к моей речи послужило то, что в дверях показался знакомый силуэт человека, которого я никак не ожидал сегодня увидеть. Но это был он.

– Элиот! – радостно воскликнул я.

Несмотря на предостережения Бекки, я был счастлив видеть его. Он тепло пожал мне руку.

– Как хорошо, что ты пришел. Привет, Мэйми.

Жена Элиота, женщина лет сорока, стояла рядом в шляпе, которую надевала на каждую политическую акцию. Я бы узнал эту шляпу, если бы увидел ее без хозяйки. Мэйми улыбнулась мне. Она была так похожа на мою бабушку, что я почувствовал себя восьмилетним мальчиком.

У входа стояла толпа, человек пятьдесят – шестьдесят, достаточно, чтобы предотвратить полный провал.

Здесь было несколько других кандидатов, которые искали знакомых, чтобы с ними поздороваться. В этой толпе Элиот привлекал к себе больше внимания, чем я. Мне бы пришлось ждать своей очереди, если бы он не выпихнул меня вперед. Я не собирался использовать эту акцию, чтобы задать ему несколько интересующих меня вопросов, просто хотел сказать, что рад его приходу. Появление Элиота Куинна на моем митинге имело большое значение. Не решающее, к сожалению, но это делало его появление еще более трогательным.

Он оборвал мои изъявления благодарности.

– Насколько все плохо? – спросил он.

– Хуже, чем я ожидал, – шутливо ответил я. Меня смущало то, что я возвышаюсь над своим бывшим боссом, как будто стремлюсь привлечь к себе внимание.

Я наклонился к нему.

– Они ведут себя осторожно или уже пригрозили, что могут навредить тебе, если ты обвинишь Остина? – спросил Элиот.

Он как будто тоже шутил, и каждый, увидев нас из другого конца зала, подумал бы, что так оно и есть, но его глаза были серьезны.

– Они действуют напролом, – ответил я.

Эти люди были старыми друзьями Элиота. Он их знал, даже если не поддерживал отношений.

Я спросил:

– Почему они не удосужились прощупать меня? Лучший способ заставить меня выдвинуть обвинение против Остина Пейли – это сказать, что у меня ничего не получится.

Элиот тоскливо улыбнулся. Он, должно быть, вспоминал те годы, когда разделял бремя власти с этими старыми кретинами, ему не раз приходилось иметь с ними дело, помогать им или просить у них помощи.

– Эти люди не обучены дипломатическому обращению, – сказал он. – Они привыкли к тому, чтобы их приказы неукоснительно выполнялись.

– Чего они боятся, Элиот? Можно подумать, что Остину кое-что известно о каждом из них. Неужели ими движет страх, а не желание поддержать старого друга?

– Ничем не могу помочь, Марк. Если узнаю, в чем дело, обязательно расскажу.

Мы стояли молча. Мне хотелось верить в слова Элиота. Но за свою жизнь он научился насквозь видеть людей. Он знал, что я не верил ему, не до конца верил.

Я произнес речь, аудитория вежливо поаплодировала и тут же направилась к дверям. Бекки ждала меня, когда я пожал руку последнему знакомому. Мы ехали обратно ко Дворцу правосудия в молчании, которое, казалось, овладело нами из-за темноты. Был девятый час, улицы в деловом районе опустели. Прохожим здесь нечего было делать.

– Марк?

– Все хорошо.

Неудача расстроила меня, но мне не хотелось обсуждать причины моего провала.

Я подрулил к машине Бекки, простился с ней и уехал, как бы по делам, но вместо этого нашел стоянку в другом конце. Дворец правосудия казался в темноте неуклюжим и уродливым. Почти квадратным. Мягкий свет, который придавал старому зданию суда флер романтичности, не смягчал угловатости новой постройки. Я не стал предаваться красотам архитектуры, а просто вошел внутрь. В коридоре было темно. Кое-кто из честолюбивых подчиненных мог задержаться допоздна, но не настолько. Лифт заворчал, протестуя, так как рабочий день уже закончился.

Прокуратура опустела, что меня порадовало. Света было достаточно, чтобы добраться до офиса, поэтому я не стал включать дополнительное освещение. Закрыв дверь, я с облегчением вздохнул, словно вернулся домой после утомительного дня.

Никаких лишних мыслей. Здесь не место размышлять о своей жизни. Вот почему я пришел. Деловые бумаги уже были разложены на столе. Не надо было что-то искать. Я сел, накрыл их ладонями, и моя личная жизнь ушла в сторону. Мне захотелось покопаться в деталях предстоящего дела. Я проверил обвинительный акт в сотый раз, убедившись, что вред, причиненный Остином Томми, был четко и профессионально доказан. Я мысленно стал описывать происшедшее, вдаваясь в нюансы, надеясь, что картина покажется присяжным такой же живой и ясной.

Мои мысли возвратились к Томми. Он пугал меня. Я не знал, что подумают о нем присяжные: мальчик, слишком зрелый для своего возраста, спокойно дающий показания с ухмылкой на губах. Миниатюрный Остин Пейли.

Пришел на ум Дэвид. Забытый отцом Томми кинулся за любовью к другому человеку. Дэвид же отказался от моей любви, решившись на брак без взаимной склонности. Мне не хотелось чувствовать себя ответственным за него – он был взрослым мужчиной, – но тем не менее на душе было неспокойно. Я всегда буду тревожиться за него, не важно, сколько лет ему будет.

Ночь завладела городом, холодная и темная, пробралась она и в мой кабинет. Потому что я не зажигал свет. Мне хотелось темноты, тишины. Я хотел забыться, но знал, что сон не придет.

Я больше не мог думать о деле. В одиночестве и темноте я пронзительно ясно осознал, что привел свою жизнь к краху. Мне не удастся наладить отношения с Линдой. Она строила новую жизнь, свободную от наших разногласий. Меня занимал вопрос, достигнет ли она того счастья, которое было у нас с ней.

Я сам способствовал развалу своей семьи. Мы с Дэвидом еще как-то могли поддерживать натянутые отношения, но все остальное было невозможно. Луиза правильно спланировала свою жизнь. Дина прекратила отчаянные попытки удержать меня. В последние встречи по выходным она в основном говорила о школе, подразумевая мальчиков. Теперь, вооруженная опытом свиданий с двумя парнями. Дина энергично заглядывала в будущее, отметая прошлое, где остался я. Я уже не занимал ее мысли.

Даже старые друзья вроде Элиота отдалились. Я никому больше не верил.

Ничего не осталось. Ни одна человеческая душа обо мне не тревожилась. Мне не к кому было кинуться со своей бедой или радостью. Я не знал, куда пойти в праздник, с кем посидеть погоревать.

Я вышел на крошечный балкон пятого этажа и был очарован колдовским светом луны. Казалось, до нее можно достать рукой. Она плыла над горизонтом отяжелевшая, огромная, с расплывчатыми контурами. Словно объятая пламенем, она походила на птицу-феникс. Она была ущербной и потому неровной и чем-то напоминала слегка откинутую назад человеческую голову. На несколько минут я отвлекся, а потом увидел уже совсем другую луну, суровую и мертвенно-белую. На память пришли ночи далекой юности, когда невозможно было усидеть дома, а мысли устремлялись к прекрасным женщинам и мир был полон романтики. Я тогда воображал себя героем любовного романа, и мечты мои не знали границ. Казалось, я могу оседлать луну и улететь в заоблачные дали. Но сейчас я видел совсем другую луну, похожую на холодный камень, заслонивший звезды.

Я чувствовал, как меняется мое настроение. Меня переполнял сарказм. Но я был внутренне спокоен. Что я приобрел, так это душевную холодность. Я тоже мог быть твердым как камень. Если у меня осталась только работа, я посвящу себя ей. Я буду самым выдающимся обвинителем, которого видел мир. И то дело, которое может оказаться в моей карьере последним, я проведу так, что люди будут вспоминать об этом спустя годы.

Я вернулся в кабинет, подошел к столу и замер в нерешительности, забрать с собой документы или оставить их до завтра, и тут услышал шаги снаружи.

Меня пронзила мысль, что Остину терять нечего… Но отступать было некуда. Шаги стихли перед моей дверью, как будто незнакомец колебался перед принятием решения.

Дверь распахнулась, ударившись о стену, испугав меня, хотя я этого ожидал. Вошедший остановился на пороге, тусклый свет обрисовал его силуэт.

– Я знала.

Я не сразу узнал ее. Я ожидал чего-то зловещего, и сперва она действительно выглядела устрашающе, пока лицо оставалось в тени. Она была высокой и стройной, а неторопливая походка говорила о достоинстве. Она подошла ко мне.

– Мне даже не пришлось следить за тобой, я знала, что ты сюда придешь.

– Бекки, – ответил я. – Какой сюрприз.

– Еще нет, – сказала она и подошла ко мне. Она была достаточно высокой, чтобы дотронуться ладонями до моих щек и слегка наклонить голову. Но ее губы не сразу встретились с моими, они коснулись щеки. Я приоткрыл от удивления рот. Она проявила готовность, которую раньше я замечал в ней только во время судебных заседаний. Я склонился к ней, машинально обняв. Ее руки все еще были на моем лице, затем скользнули по моей шее, плечам.

Бекки отстранилась, как будто желая убедиться, что я знаю, кто она такая. Ночной свет, проникая через окно, осветил половину ее лица. При лунном свете она выглядела невинной, ее кожа казалась по-детски мягкой. Я хотел дотронуться до ее щеки, чтобы почувствовать тепло и нежность. Бекки уже не была зловещей. В мягких сумерках она выглядела совсем доверчивой.

Мы снова поцеловались. Ее губы были мягче, чем в первый раз. Но в них чувствовалась решимость. Она прикусила мою нижнюю губу, ее пальцы сжали мои плечи.

– Это приходило тебе в голову, правда?

Она говорила твердо, но это меня не ввело в заблуждение.

Ей пришлось побороть себя, чтобы прийти сюда.

– Боже мой, – сказал я, – это явь? Ты, похоже, спустилась с луны, потому что была мне нужна.

Ее лицо просветлело, как будто она действительно лунная гостья. Она положила голову мне на грудь, и я обнял ее. Это мне понравилось больше, потому что не ошеломляло и согревало в довольно прохладной темной комнате.

Мы прижимались друг к другу, пока не ощутили неудобства от статичности позы. Она опустила руки, и я вернулся к действительности, обретая способность размышлять и покидая волшебный мир упоения своими чувствами.

Я восхищался ею, прекрасным юным созданием, пластичным и отзывчивым, которое можно лепить по своему желанию. Я чувствовал ее настроение, нашу близость, счастье от того, что она угадала, куда я направляюсь и о чем думаю. Она жила в унисон со мной и отвечала мне во всем взаимностью, ее чувство ко мне должно было заполнить пустоту в ее жизни.

Но нас разделяли годы, и груз опыта, и служебные отношения. Я знал, что не последую зову этой одинокой, манящей ночи, потому что уже завтра пойму, что воспользовался ее доверчивостью, ведь я не испытывал к ней глубоких чувств, она просто оказалась рядом в минуту моей душевной скорби.

Я не разжимал объятий.

– Черт, – произнесла она тихо и твердо, одним словом давая понять, что почувствовала мои сомнения. – Все не так, – сказала она, взглянув мне в лицо. – Я думала об этом задолго до сегодняшнего вечера. Смотри. – Она указала на пакет, что стоял на столе у дивана. – Я прихватила с собой бутылку вина. Она дожидалась своего момента целую неделю. Я думала, что однажды, когда мы засидимся на работе…

Она взмахнула рукой и этим, казалось, обрубила нить, связующую нас, я же, как мне представилось, незаметно отступил.

– Бекки, я очень тронут, и меня ужасно тянет к тебе, но я не могу воспользоваться ситуацией, потому что все еще нуждаюсь в твоей помощи больше, чем… в наслаждении, которое ты хочешь мне доставить.

Она рассмеялась над моим словесным оборотом. Она выглядела растерянной, но смех спасал ее. Она совладала со своими чувствами и заговорила спокойно, скрестив руки на груди, что можно было оценить как конец нашей близости.

– Почему бы нам не совместить и то и другое?

Я не стал подбирать слова, а ответил прямо.

– Я привлек тебя к этому делу, потому что доверяю, мы ведь раньше не работали вместе. Все, на кого я полагался, подвели меня. Физическая близость свяжет нас, возникнет личный контакт. Я не смогу тебе больше доверять.

Тревога отразилась на ее лице.

– Вот по каким законам ты существуешь? – спросила она.

– Последнее время – да.

Я лукавил. Дело было в другом. Я оказался в идиотском положении. Я уже сейчас жалел об отказе. Но раскаяние в любом случае овладело бы мною. Приблизив Бекки к себе, я бы томился от обмана, ибо она не смогла бы рассеять мое одиночество. Я бы использовал ее. Неизбежно настала бы разлука, и Бекки поняла бы, что я растратил ее молодость. Хуже того, она бы, подобно мне сейчас, предпочла бы работу всему остальному. И даже если бы она не возненавидела меня за это, я бы никогда не простил себя.

Мы помолчали. Бекки уставилась в потолок, не размыкая скрещенных рук.

– Я сейчас ускользну под покровом ночи, и мы сделаем вид, что ничего не произошло, – прошептала она. Беспечный тон выдавал ее готовность разрыдаться.

Я взял ее за руку.

– Я рад, что ты пришла, – сказал я. – Ты мне правда нужна. Это дело очень сложное. Только с тобой я могу быть откровенным. Останемся партнерами?!

Я говорил негромко, и она так же тихо ответила:

– Хорошо.

Я включил свет. Бекки выглядела прелестно. На ней было платье, не слишком роскошное, но и не из тех деловых костюмов, к которым я привык. Она чувствовала себя скованно. А я, как неисправимый эгоист, не отпускал ее, она действительно была мне необходима. Мне нужен был совет. И первое же мною произнесенное слово, мой жест в сторону лежащих на столе документов, разрушил атмосферу вечера. Бекки как-то сникла и все свое внимание сосредоточила на бумагах. Доставая блокнот, она нечаянно задела мою руку и не заметила этого. Мы были настоящими юристами, позже подумал я. Романтика – романтикой, но дело прежде всего.

– Просто задавай вопросы, – говорила Бекки оживленно. – Мы не можем проиграть. Если они позволят нам углубиться в это, поведай его историю. Присяжные заинтересуются, я гарантирую. Сорокатрехлетний мужчина, Ни разу не имевший серьезных отношений с женщиной?

– Может, он придет в суд с подружкой? – предположил я.

– Если так, мы вызовем ее в качестве свидетеля, – вышла из положения Бекки.

Я засмеялся, машинально дотронулся до ее руки и отдернул ее прежде, чем она успела среагировать. Мы сварили кофе. Запечатанная бутылка вина все еще стояла на краю стола, как укор нашей беспечности.

Правда заключалась в том, что меня больше влекло к ней во время нашего спора, чем когда я обнимал ее. Это напомнило мне старые времена с Линдой. Мне хотелось дотронуться до Бекки, спросить, не утратило ли силу ее предложение. Разум не дал волю чувствам. Я не желал двусмысленности в отношениях.

– Нам надо поговорить, – сказал по телефону Остин Пейли.

– Хорошо. В офисе твоего адвоката? Или в моем?

– Нет. Это очень личное. – Он говорил тихо, я бы сказал, преодолевая отчаяние, это было не похоже на его обычный развязный тон.

Он удивил меня, дав адрес дома, где я никогда не бывал, на южной окраине города.

– Что это за место? – спросил я.

– Дом, о котором никто не знает.

– Остин. Скажи, зачем я тебе нужен.

Наступило молчание. Остин, похоже, что-то скрывал от меня.

– Марк, ты действительно думаешь, что тебя встретит убийца? Или голая шлюха? Скажи своему заместителю, куда направляешься, или кому-то другому, кому можно доверять. Но не заходи дальше. И приходи один.

– Ты не сказал зачем.

– Потому что ты хочешь знать правду, – сказал он.

Как всегда, уходить из здания суда в дневное время доставляло мне удовольствие, сопряженное с чувством вины. Здание суда – мой дом, более чем любое другое здание в моей жизни, но здесь мне постоянно нужно работать. Я уезжал с чувством мальчишки, прогуливающего школу. В эту среду погода наконец изменилась, наступила осень, характерная для юга Техаса.

Воздух не потерял утренней свежести, но солнце пригревало. Днем стояла почти летняя погода, не слишком жаркая. Дети к полудню стаскивали надетые утром свитера.

Я крутился на машине, пытаясь отыскать дом в лабиринте улиц, столь характерном для Сан-Антонио, где улица имеет два названия: в начале и конце – или, располагаясь параллельно другой улице, вдруг изгибается и утыкается в нее. Везде тупики. Один из таких тупиков оказался искомым: короткая и узкая улица с восемью домами, по четыре на каждой стороне. Нужный мне оказался в конце, крошечный деревянный домишко с покосившейся верандой. Дом был не лучше окружавших его построек. Его не мешало бы покрасить; давно немытые окна вполне обходились без занавесок.

Я предположил, что это было одно из многих пристанищ Остина, логовищ, которые он устраивал по всему городу, чтобы заманивать туда детей. Я не мог представить его в таком месте.

Но он действительно был там. Прежде чем я постучал, дверь со скрипом распахнулась. За ней стоял Остин, в таком виде я его еще не заставал: он был одет по-домашнему. На нем были брюки, желтая рубашка с открытым воротом и коричневые тапочки на босу ногу. Желтый цвет не шел Остину. Он, казалось, поглощал соки лица, из-за чего Остин выглядел изнуренным. Даже его улыбка не была сердечной. Он походил на свою неудачную копию.

– Марк. Проходи. Извини за обстановку. Ни к чему не притрагивайся, подцепишь заразу.

Он не пожал мне руки, но в остальном был гостеприимен, пригласил меня в темную гостиную, загроможденную старомодной мебелью, среди которой выделялось потрепанное массивное кресло и деревянные стулья с накидками. Дневной свет остался за дверьми. В маленькой комнатке как будто царила ночь. Остин включил торшер, слабый свет только подчеркнул его бледность.

Мне не приходило в голову, что Остин мог быть болен или напуган. Я привык думать о его двуличии. Он просто надел соответствующую маску. Однако меня поразил его взгляд, даже если сделать поправку на притворство.

Остин был серьезен как никогда.

– Давай сразу перейдем к делу, – сказал он. – Я знаю, что ты не хочешь здесь долго оставаться. Но Марк, обещай, что выслушаешь меня. Я говорю тебе это не просто потому, что мне нужна твоя помощь, я доведен до крайности этой тайной. Так что послушай, пожалуйста. Даже в том случае, если ты не согласишься на отсрочку, которая мне необходима, обещай, что проверишь то, что я собираюсь тебе рассказать. Нужно что-то делать.

Я недоверчиво кивнул. Остин подался ко мне и начал торопливо говорить. Он потирал руки, массировал каждый палец по очереди, как будто хотел согреться или смахнуть что-то. Он начал.

– Около четырех лет назад Джордж Пендрэйк хотел построить здание под офисы. С магазинами на первом этаже, банком, фонтанами. Прекрасный проект. Он рассказал об этом всему городу, пытаясь завлечь, инвесторов, нашел место, кстати, здесь рядом. Бедный район, но близко к центру. Этот проект мог бы возродить всю округу. Так он говорил. Он быстро собрал деньги.

– И ты тоже дал? – спросил я.

– Нет. – Остин невозмутимо покачал головой. – Он не нуждался в мелких инвесторах вроде меня. Проект развивался очень быстро. Пендрэйк получил необходимые разрешения без особых проблем. Место, которое ему требовалось, было свободным, округ продал ему землю за ничтожную цену. Началось строительство. Затем все развалилось, – произнес Остин так печально, как будто он сам потерпел убытки от неудачи. – Строительство наконец достигло центра Сан-Антонио, деньги кончались, затраты на постройку были чрезмерными, как это обычно бывает. Кое-кто считает, что Джордж Пендрэйк с самого начала занизил смету на строительство, а также растранжирил слишком много пожертвованных денег, но не в этом дело, он тоже разорился. Его кредиторы толкали его к банкротству. Это не было катастрофой в те дни, обычная ситуация в бизнесе, когда ты поднимаешься, а потом терпишь убытки, но на этот раз Джордж и его друзья пытались предотвратить банкротство и боролись изо всех сил.

– Почему? – спросил я.

Остин с надеждой посмотрел на меня, обрадованный моим интересом.

– В противном случае владельцу пришлось бы возместить долги, расходы и пожертвования всех инвесторов. А у Пендрэйка были тайные инвесторы, которые не хотели, чтобы их имена вытащили на свет.

– Я знаю эту историю, – сказал я Остину. – Пит Джонас ушел с поста члена окружной комиссии. Элис Сильвестер проиграла на выборах в городской совет.

– Ты кое-что знаешь, – сказал Остин. – Но Пит и Элис не были в центре всего этого. Мне особенно жаль Элис. Она почти не имела к этому отношения, но пошла ко дну. У нее было блестящее будущее.

– Так ты знал о проекте, – сказал я.

– Нет, еще не знал. Извини, я забегаю вперед. В тот момент я занимался своими делами. Для всех это оставалось тайной, кроме заинтересованных лиц.

– Политиков, которые давали Пендрэйку зеленый свет, чтобы он потом поделился с ними частью прибыли, – сказал я. – Они не хотели, чтобы дело кончилось банкротством, это запятнало бы их репутацию.

Я был удивлён, что Остин не возразил мне, потому что у меня зародилось подозрение, что обсуждаемые нами тайные инвесторы окажутся друзьями Остина, людьми, которые заставляли меня отказаться от обвинения против него.

– Но затем появилась надежда, – продолжал он. – Пендрэйк нашел бизнесмена из Хьюстона, который мог купить неоконченный проект. Речь не шла о прибыли, но все бы избежали скандала. Люди приободрились. У покупателя было условие. Он приобретает проект, если ему продадут близлежащую территорию, что давало ему доступ к железнодорожной линии. Он сказал, что проект будет убыточным без включения примыкающей территории. Нет проблем. – Остин улыбнулся. – Территория принадлежала городу. Те же люди, которые устранили препятствия ради проекта Джорджа, могли продать землю новому покупателю. Потому что она принадлежала городу, а они представляли его Интересы. Но их постигла неудача.

– Потому что на этой территории был общественный центр, – вставил я.

Остин поморщился.

– Убыточный общественный центр. Ты когда-нибудь его видел? Маленькая деревянная развалюха, два этажа, несколько комнат не больше этой гостиной, которые никому не нужны. Заброшенная баскетбольная площадка. Никому это место не было нужно. Никакого урона.

– Но…

– Но была техническая проблема. Эта земля была завещана городу под учреждение общественного центра. Если бы общественный центр подвергся со временем сносу или бы встал вопрос о продаже земли частному лицу, собственность перешла бы во владение наследников дарителя.

– Я хорошо осведомлен, – сказал я. – Эту уловку изучали в правовой школе.

Остин улыбнулся.

– Да, – сказал он и вернулся к своему рассказу: – Нет проблем. Наследники согласны продать землю. Они были не прочь сбыть землю с рук, да еще деньги за нее выручить. Однако многие протестовали. Город, как к наследники, не мог распорядиться землей, пока на ней стоял общественный центр. Покупатель готов был отступить. Были затронуты интересы многих, пополз слушок, что в деле замешан кое-кто наверху. Активисты общественного центра вступили в борьбу и пытались заставить избирателей проголосовать за обновление центра. Инвесторы обезумели от злости.

– Вот тогда они обратились к тебе, – сказал я.

Остин покачал головой.

– Им не нужен был адвокат. Они изучили все тонкости. Они хотели обойти стороной препятствия. Так что однажды ночью…

– Однажды ночью общественный центр сгорел дотла, – добавил я.

– Все об этом знают, не так ли? – спросил Остин.

Да, это событие наделало шуму. Никто, пожалуй, не сомневался, что пожар подстроен, хотя подстрекатели остались в тени. Усложненная конструкция не выдержала собственного веса. Проект взорвался под напором общественности. Несколько тайных инвесторов были раскрыты, но не все, как мне уже сказали Элиот и Остин.