Текст книги "Неночь"

– Отойди! – рявкнул на нее Трик.

– Отойти? Ты свихнулся?

– А ты? – Трик указал на ее кинжал. – Думаешь убить песчаного кракена своей зубочисткой? Пусть сожрет коня!

– В бездну! Я только что украла этого гребаного жеребца!

Проделав обманный маневр, Мия ударила по очередной когтистой конечности и пустила свежую кровь. Тварь замахала щупальцами и размазала недовольного Трика по песку. Девушка сжала кулаки, спешно окутывая себя тенями, чтобы избежать подобной участи. Эти когти выглядели достаточно острыми, чтобы продырявить боевого ходока[36]36
  Несмотря на то, что в Годсгрейве имеется с десяток боевых ходоков, этих механических гигантов Железной Коллегии держат незаправленными и неукомплектованными и используют лишь в случае крайней необходимости. Благодаря итрейской военной мощи и географическому положению Годсгрейва, на который можно напасть только с моря, присутствие машин в городе по большей части является формальным. За последние сорок настоящих ночей столичных боевых ходоков пускали в дело ровно два раза.
  Первый – во время свержения короля Франциско XV. Когда новости о восстании разошлись, преданные монархии легионеры попытались взять дворец штурмом и спасти короля от нападавших. Пилоты-лоялисты (строго церемониальная должность в тот период) сдались сразу же, как узнали, что Франциско и вся его семья уже мертвы.
  Во втором случае все началось с трех бутылок золотого вина и пьяного хвастовства перед потенциальной возлюбленной, которое переросло в неловкое столкновение с шестым Ребром (переломившимся у основания и упавшим в море) и закончилось быстрым судом и еще более быстрым распятием молодого человека.
  И это при том, что дама не проявила к нему особого интереса…


[Закрыть].

Сильно раздосадованный этими маленькими тюфяками, набитыми мясом, и их острыми палочками, кракен по большей части сосредоточился на том, чтобы затащить свой породистый ужин – который, несомненно, теперь сокрушался, что был украден, даже больше, чем раньше, – под песок. Но когда Мия укуталась во тьму, чудовище издало оглушительный рев и вновь выскочило из земли, размахивая щупальцами во все стороны. Казалось, Мия окончательно его разозлила.

Трик выплюнул песок изо рта и выкрикнул предупреждение, пытаясь разрубить очередную конечность. Похоже, от тенистого плаща не было никакого проку – под ним Мия почти ослепла, а зверь все равно ее видел. Она позволила теням упасть со своих плеч, прыгнула к стонущему коню и покатилась по пыли. Девушка извивалась между лесом когтей и отростков под звуки свистящего шипения щупалец в воздухе, чувствуя волну почти неминуемых ударов, которые чудом не задевали лицо и горло. В этой буре она не знала настоящего страха. Просто увиливала и пригибалась, скользила и перекатывалась. Танец, которому научил ее Меркурио. Танец, которым она жила почти каждую перемену с тех пор, как ее отец совершил длинный прыжок с короткой веревкой.

Кувырок в пыли, переворот назад. Она прыгала между щупальцами, как дитя между дюжиной скакалок. Мия глянула на распахнутый клюв чудища, чье щелканье и рычание заглушало ржание Ублюдка, прислушалась к скрежету огромной туши, вылезающей из песка. Пыль царапала ей легкие, в воздухе витал запах влажной смерти и соленой кожи. Вдруг Мию осенило, и на ее губах заиграла улыбка. Резко рванув вперед и перепрыгнув через одно, два, три извивающихся отростка, девушка вскочила на спину жеребца.

– Зубы Пасти, она и вправду свихнулась… – выдохнул Трик.

Конь снова взбрыкнул, но Мия цеплялась за него ногами, руками и несокрушимой решимостью. Потянувшись к седельным мешкам, она схватила тяжелую банку с красным порошком. А затем, сделав глубокий вдох, замахнулась и кинула ее в пасть кракену.

Банка разбилась о клюв существа, и осколки вперемешку с порошком посыпались прямиком в глотку. Мия скатилась со спины Ублюдка, чтобы избежать нового удара, и поползла по песку. Воздух пронзил мучительный вой. Кракен отпустил жеребца и начал царапать и раздирать себе рот. Трик еще раз неуверенно пронзил его ятаганом, но зверь совершенно позабыл о своей добыче. Его большие глаза закатились, и он начал вертеться на песке, закапываясь глубже и глубже, завывая, как пес, вернувшийся домой после трудного рабочего дня, чтобы обнаружить в своей конуре другую псину, курящую его сигариллы в постели с его женой.

Мия поднялась на ноги, песок бурлил от дерганья кракена. Смахнув с глаз влажную от пота челку, улыбнулась, как безумная. Трик стоял с отвисшей челюстью, окровавленный ятаган вяло болтался в его руке, лицо было перепачкано в пыли.

– Что это было? – изумленно поинтересовался он.

– Ну, строго говоря, они не головоногие…

– Нет, я о том, что ты кинула ему в пасть.

Мия пожала плечами.

– Банку с «вдоводелом» Жирного Данио.

Трик моргнул пару раз.

– Ты только что одолела кошмар Пустыни Шепота банкой с молотым чили?

Мия кивнула.

– Обидно. Он действительно вкусный, а я украла лишь одну банку.

На минуту в пустыне воцарилась звенящая, недоверчивая тишина, наполненная фальшивой песней изматывающих ветров. А затем юноша разразился хохотом, и его грязное лицо озарилось белоснежной, как кость, улыбкой, и на щеках появились ямочки. Вытерев глаза, он смахнул капли темной крови с ятагана и ушел за Цветочком. Мия повернулась к своему украденному жеребцу, поднимающемуся с песка; его шея и передние ноги были залиты кровью. Девушка, пытаясь угомонить коня, обратилась к нему успокаивающим тоном, несмотря на то, что у нее в горле пересохло от пыли.

– Ты цел, мальчик?

Мия медленно подошла к нему с вытянутой рукой. Животное пережило огромное потрясение, но через пару перемен отдыха в их наблюдательном пункте он поправится и, если повезет, проявит к ней большее расположение – теперь, когда она спасла ему жизнь. Мия уверенно погладила его по бокам, потянулась к седельным мешочкам за…

– Дерьмо!

Девушка взвизгнула: жеребец так сильно укусил ее за руку, что остались кровавые отметины. Конь откинул голову, и его ржание до боли напомнило хихиканье[37]37
  Если хоть один конь, рожденный при свете Аа, и был способен на смех, то это Ублюдок.


[Закрыть]. Взмахнув гривой, он ковыляющей трусцой поскакал по направлению к Последней Надежде, оставляя за собой кровавые отпечатки копыт.

– Стой! – закричала Мия. – Стой!

– Ты действительно ему не нравишься, – заметил Трик.

– Благодарю, дон Трик. Когда закончишь петь свою Оду Очевидности, возможно, ты окажешь мне честь и догонишь коня, свалившего со всеми моими гребаными вещами?!

Юноша ухмыльнулся, запрыгнул на Цветочка и помчался в погоню. Мия прижала к себе раненую руку, прислушиваясь к слабому, принесенному ветром, смеху кота, который не был котом.

Сплюнула в песок, глядя на отдаляющегося жеребца, и прошипела:

– Ублюдок…

Трик вернулся спустя полчаса, ведя за собой прихрамывающего Ублюдка. Воссоединившись, они с Мией побрели по пустыне к небольшой скале, которая должна была послужить им наблюдательным пунктом. Они постоянно следили, не шевелится ли что-то под песком; двеймерец принюхивался, как ищейка, но никто больше не поднимал свои щупальца (или другие отростки), чтобы стать преградой на их пути.

Ублюдку и Цветочку разрешили пожевать небольшие островки травы, окружавщие скалу, – конь Трика с радостью взялся за дело, а вот Ублюдок просто смерил Мию уничижительным взглядом животного, привыкшего есть свежий овес в каждый прием пищи. Он дважды пытался укусить девушку, пока та его привязывала, из-за чего Мия выбрала новую тактику и демонстративно погладила Цветочка (хотя он ей тоже не особо нравился), а также скормила ему пару сахарных кусков из седельных мешков. Единственным лакомством для украденного жеребца стал самый грубый жест, который Мия могла изобразить[38]38
  Известный как «костяшки», этот жест подразумевал собой поднятие кулака с указательным пальцем и мизинцем, оттопыренными так далеко, как позволяли суставы.
  Жест берет начало со времен битвы Алых Песков, в которой король Франциско I Итрейский, также величаемый Великим Объединителем, одолел последнего лиизианского короля волхвов, Люциуса Всемогущего.
  После поражения Люциуса предполагалось, что лиизианское сопротивление итрейскому правлению наконец прекратится. Итрейская оккупация завоеванных территорий была столь же изобретательна, сколь коварна: небольшая группка костеродных администратов заполняла собой вакуум, образовавшийся благодаря уничтожению правящего класса, и, путем принуждения и взяточничества, учреждала новую элиту, связанную напрямую с Итреей. Местные сыны отправлялись в Годсгрейв на обучение, а итрейские дочери выходили замуж за местных мужчин, и богатство перетекало в нужные карманы. Через несколько поколений побежденные задавались вопросом, почему они вообще оказывали сопротивление.
  Но с Лиизом все сложилось иначе, дорогие друзья.
  После смерти Люциуса в лиизианскую столицу, Элай, отправили гарнизон люминатов, чтобы они присматривали за тем, как идет процесс «ассимиляции». Все шло хорошо, пока кадры элитных войск, преданных памяти Люциуса, не организовали нападение во время банкета во дворце бывшего короля волхвов. Итрейская элита и гарнизон люминатов были захвачены, сторонники Люциуса построили их в ряд и, одного за другим, кастрировали раскаленным клинком.
  Позже пленников освободили, а элитные силы лиизианцев забаррикадировались во дворце, ожидая неизбежного возмездия. Продлившись больше шести месяцев, осада Элая стала легендой. Она гласила, что сторонники Люциуса ходили по дворцовым зубчатым стенам, держа кулаки поднятыми, с указательным пальцем и мизинцем, оттопыренными так далеко, как позволяли суставы, – издевательский жест, который должен был напомнить атакующим итрейцам, что повстанцы все еще обладали своими… причиндалами, в то время как итрейское достоинство скормили собакам. Несмотря на то, что в конечном итоге сторонников Люциуса победили, «костяшки» вошли в широкое употребление у граждан республики: издевательский жест служил демонстрацией превосходства над лишенным чести противником.


[Закрыть].

– Почему ты назвал своего коня Цветочком? – спросила девушка, когда они с Триком готовились к подъему.

– А что не так?

– Ну, большинство мужчин дают своим коням более… мужественные прозвища, вот и все.

– Легенда, Принц и все такое прочее.

– Однажды я встретила коня, которого звали Громобоем, – она подняла руку. – Клянусь светом.

– Мне это кажется глупым, – юноша шмыгнул. – Выдавать подобные сведения за просто так.

– В смысле?

– Ну, если называешь коня Легендой, ты даешь людям знать, что считаешь себя неким сказочным героем. Если называешь Громобоем… Дочери, с тем же успехом можно повесить себе на шею табличку «У меня горошинка вместо члена».

Мия улыбнулась.

– Поверю тебе на слово.

– То же самое с парнями, которые называют свой меч Душегубом или Череполомом и так далее, – Трик собрал дреды в неряшливый пучок на голове. – Все они просто придурки.

– Если бы я хотела дать имя своему клинку, – задумчиво начала Мия, – то прозвала бы его Пушистиком.

Трик хрюкнул от смеха.

– Пушистиком?

– Бездна, конечно! – девушка закивала. – Только представь, какой страх бы он внушал. Одно дело, если тебя одолел противник, владеющий мечом по имени Душегуб… с этим еще можно жить. Но до чего будет стыдно, если из тебя выбьют все дерьмо клинком по имени Пушистик.

– Ну, вот и я о том же. Имена многое рассказывают о тех, кто их дает. Может, я не хочу, чтобы люди знали, кто я такой. Может, мне нравится, когда меня недооценивают. – Двеймерец пожал плечами. – Или же я просто люблю цветочки…

Мия не могла сдержать улыбки, пока они поднимались по обломанному утесу. Оба взбирались без крюков и веревок – подобная глупость распространена среди молодых, видимо, считающих себя бессмертными. Их наблюдательный пункт находился на высоте тридцать метров, и когда парочка добралась до вершины, то совсем выбилась из сил. Но, как Мия и предполагала, со скалы открывался великолепный вид; перед ними простиралась вся пустыня. Саан направлял на них свой беспощадный жаркий взгляд. Мия задумалась, насколько же невыносимой станет жара во время истиносвета, когда небеса опалят все три солнца.

– Хороший обзор, – кивнул Трик. – Если в Последней Надежде кто-нибудь чихнет, мы это увидим.

Мия, столкнув камешек со скалы, наблюдала, как он падает в пустоту. Затем села на валун, закинув ноги на другой камень, и приняла позу, от которой донну Корвере бы передернуло. Девушка достала из-за пояса тонкий серебряный портсигар с выгравированными на крышке вороной и скрещенными мечами семьи Корвере. Зажав сигариллу между губ, протянула его Трику. Юноша взял портсигар, сел напротив и наморщил нос, рассматривая надпись на обратной стороне.

– «Не диис лус’а, лус диис’a», – пробормотал он. – Мой лиизианский ужасен. Что-то про кровь?

– Когда все – кровь, кровь – это все. – Мия зажгла сигариллу и довольно затянулась. – Семейный девиз.

– Это фамильная вещица? – Трик обвел герб пальцем. – Я-то думал, ты ее украла.

– Что, не похожа на костеродную?

– Я не знаю, на кого ты похожа. Но на какую-то сопливую девчонку, сидящую на шее у родителей? Вот уж нет.

– Вам нужно поработать над комплиментами, дон Трик.

Двеймерец наступил на ее тень с ничего не выражающим взглядом. Затем покосился на не-кота, ошивающегося за спиной девушки. Мистер Добряк беззвучно посмотрел в ответ. Когда Трик заговорил, в его голосе слышался нескрываемый трепет:

– Я много чего слышал о таких, как ты. Но никогда не встречал. Не думал, что когда-нибудь доведется.

– Таких, как я?

– О даркинах.

Мия выдохнула дым и прищурилась. Затем потянулась к Мистеру Добряку, словно хотела погладить его, но ее пальцы прошли сквозь него, как сквозь туман. Если честно, людей, которые видели, как она использует свой дар, и выжили после этого, почти не осталось. Жители республики боялись того, чего не понимали, и ненавидели то, чего боялись. Тем не менее юноша выглядел скорее заинтригованным, нежели напуганным. Осмотрев его с ног до головы – этого двеймерца-полуростка с татуировками островитянина и именем жителя материка, – она поняла, что он тоже чужак. И в ту же секунду внезапно ощутила радость от того, что именно он составил ей компанию в этом странном и пыльном путешествии.

– И что же вам известно о даркинах, дон Трик?

– Народные россказни. Хрень всякая. Что вы крадете младенцев из колыбелей, растлеваете девственниц и прочая гниль. – Юноша пожал плечами. – До меня доходили слухи, что пару лет назад даркин напал на Гранд Базилику. Перебил целую кучу легионеров.

– А-а, – Мия спрятала улыбку, выпустив облачко дыма. – Резня в истинотьму.

– Наверняка очередная брехня, которую они состряпали, чтобы поднять налоги.

– Наверняка, – Мия кивнула на свою тень. – И все же тебя это не смущает.

– Я знавал гадалку, которая могла предсказывать будущее по внутренностям животных. Встречал аркимика, который создавал пламя из пыли и убивал людей одним дыханием. Как по мне, игра с тьмой – это просто очередной вид грязного чудотворства. – Он взглянул на безоблачное небо. – Да и в стране, где солнца почти никогда не заходят, от этого дара мало проку.

– …Чем ярче свет, тем гуще тени…

Трик удивленно посмотрел на не-кота – он определенно не ожидал, что тот заговорит. Юноша настороженно наблюдал за ним какое-то время, словно у того вот-вот появятся несколько голов, выдыхающих черное пламя. Поскольку головы так и не показались, двеймерец вновь повернулся к Мие.

– Как тебе достался этот дар? От мамы, папы?

– Не знаю… Я никогда не встречала других даркинов, чтобы спросить. Мой шахид говорил, что меня коснулась сама Мать. Что бы это ни значило. Он-то точно не знал.

Трик пожал плечами и провел большим пальцем по гербу на портсигаре.

– Если мне не изменяет память, пару настоящих ночей назад семья Корвере была замешана в каком-то неприятном деле. Что-то насчет царетворства?

– Никогда не отводи взгляд. Никогда не бойся, – Мия вздохнула. – И никогда, никогда не забывай.

– Итак, я начинаю видеть картину целиком. Последняя дочь опальной семьи. Направляется в лучшую школу убийц во всей республике. Задумала свести счеты после выпуска?

– Вы же не собираетесь читать мне мораль о тщетности возмездия, правда, дон Трик? Я ведь только начала проникаться к вам теплотой.

– О нет, – Трик улыбнулся. – Я понимаю, что такое жажда возмездия. Но, учитывая ошибки, которые ты настроена исправить, полагаю, по твоим целям будет нелегко ударить.

– Одна уже поражена, – она похлопала по мешочку с зубами. – Остались еще три.

– У этих ходячих трупов есть имена?

– Первый – Франческо Дуомо.

– Тот самый Франческо Дуомо? Великий кардинал Церкви Света?

– Именно.

– Бездна и кровь…

– Второй – Марк Рем. Судья легиона люминатов.

– И третий?..

В глазах Мии заблестел свет от Саана, длинная черная прядь волос прилипла к краю губ. Тени вокруг нее заколыхались, как волны океана, покрываясь рябью у ног Трика. В два раза темнее, чем должны быть. Почти такие же мрачные, как ее настроение.

– Консул Юлий Скаева.

– Четыре Дочери, – ахнул Трик. – Поэтому ты хочешь обучаться в Церкви!

Мия кивнула.

– При большой удаче острый нож сможет пронзить Дуомо или Рема. Но Скаеву не прикончишь какой-то заточенной палочкой. Не после Резни. Он даже в койку не ложится, пока легионеры не прощупают его простыни.

– Трижды избранный консул итрейского Сената, – двеймерец вздохнул. – Главный аркимик. Самый могущественный человек во всей республике. – Покачал головой. – Умеешь ты создавать себе проблемы, Бледная Дочь.

– О да. Он опасен, как мешок черных гадюк, – кивнула девушка. – Даже не сомневайся, он та еще манда.

Юноша поднял брови и слегка приоткрыл рот.

Мия насупленно встретила его взгляд.

– Что?

– Мама говорила, что это плохое слово, – Трик нахмурился. – Очень плохое. Мне запретили его произносить. Особенно в присутствии донны.

– Ой, да что ты, – Мия снова затянулась сигариллой и сощурила глаза. – И почему же?

– Не знаю, – пробормотал Трик. – Просто она так сказала.

Девушка покачала головой, кривая челка упала на глаза.

– Знаешь, я никогда этого не понимала. Почему, если тебя обзывают женской промежностью, – это обиднее, чем какое-либо другое ругательство? Как по мне, когда тебя обзывают мужским причиндалом, это куда хуже. К примеру, что ты думаешь, когда слышишь, как какого-то паренька кличут «елдой»?

Трик пожал плечами, озадаченный таким поворотом в разговоре.

– Ты думаешь, что он олух, не так ли? – продолжила Мия. – Что в нем столько дерьма, что места для мозгов не осталось. Тупоголовый ублюдок, который думает только о дрочке и совершенно не понимает, как он выглядит в глазах других.

В воздухе между ними повисло серое облачко дыма с гвоздичным ароматом.

– «Елда» – это то же самое, что и «дурак». Но если назвать кого-то мандой, что ж… – девушка улыбнулась. – В этом слове ощущается злоба. Намеренная. Яростная и осознанная. Не думай, что, называя консула Скаеву мандой, я пытаюсь его оскорбить. Это значит, я признаю, что у него есть мозги. Есть острые зубки. Если кто-то назовет тебя мандой, считай это комплиментом. Знаком того, что люди думают, что с тобой опасно связываться. – Пожала плечами. – Кажется, это называют иронией.

Мия шмыгнула носом, глядя на простирающуюся перед ними пустыню.

– По правде говоря, между нашими половыми органами нет особой разницы. Помимо очевидной, конечно же. Что один, что другой не придают нам большего или меньшего значения. Почему то, что у меня между ног, должно считаться умнее или глупее, лучше или хуже? Это всего лишь плоть, дон Трик. В конце концов она станет пищей для червей. Прямо как Дуомо, Рем и Скаева.

Последняя затяжка, долгая и щедрая, словно она вытягивала саму жизнь из этой сигариллы.

– Но я бы все равно предпочла, чтобы меня называли мандой, а не елдой.

Девушка выдохнула дым и затушила сигариллу носком ботинка.

Сплюнула в ветер.

И, вот так просто, наш юный Трик влюбился.

Глава 6
Пыль

Когда Мие было пять, мама подарила ей коробку-головоломку – деревянный куб с подвижными деталями, которые, если их выстроить правильно, откроют настоящий подарок, спрятанный внутри. Это был лучший подарок на Великое Подношение, который она когда-либо получала[39]39
  Великим Подношением отмечается (приблизительная) срединная отметка между следующей и прошлой истинотьмой – это один из священных праздников Аа, в который близкие люди традиционно дарят друг другу подарки. Первое Великое Подношение отмечалось в ту перемену, когда Аа подарил своим дочерям власть над стихиями. Цане, старшенькой, он подарил царствование над огнем. Кеф – над землей, Трелен – над океанами, а Налипсе – над бурями. В ответ дочери подарили отцу свою любовь и покорность.
  Говорят, Ная ничего не преподнесла дочерям, так как у Пасти ничего и не осталось. Но это ложь, сплетенная духовенством церкви Аа.
  Кеф Ная подарила сны, чтобы те составили ей компанию в вечной дремоте. Трелен подарила загадку – темную глубину вод за пределами солнечного света. Налипсе мать даровала спокойствие; мир в центре бури. А Цане? Старшей дочери, которая так ее презирала?
  Цане, Богине Огня, Ная подарила голод.
  Неутолимый голод.


[Закрыть].

Сначала Мие это показалось жестоким. Пока остальные костеродные дети играли с новыми куклами или деревянными мечами, она сидела с проклятой коробкой, которая просто отказывалась открываться! Она бросала ее об стену, но это не принесло никакой пользы. Плакала на коленях у отца, считая это нечестным, но тот лишь улыбался. А когда обозленная Мия пришла к донне Корвере и потребовала объяснений, почему ей просто не подарили красивую ленту для волос или новое платье вместо этой убогой вещицы, мама присела и посмотрела дочери в глаза.

– Твой разум послужит тебе лучше любой безделушки, – сказала она. – Это оружие, Мия. И, как с любым оружием, ты должна учиться, чтобы хорошо им овладеть.

– Но, мама…

– Нет, Мия Корвере. С красотой рождаются, а вот мозги нужно заслужить.

Поэтому Мия взяла коробку и вернулась с ней на диван. Прожигала ее взглядом. Смотрела на нее до тех пор, пока та не стала являться во снах. Вертела, крутила и осыпала всеми ругательствами, которые только слышала от отца. Но через два, полных раздражения, месяца она нашла верное место для последней детали и услышала чудесный звук.

Щелчок.

Крышка открылась, и внутри девочка нашла брошь – ворону с крошечными янтарными глазами. Символ ее семьи. Ворона Корвере. На следующую перемену она надела ее к завтраку. Мать просто улыбнулась, но не произнесла ни слова. Мия сохранила коробку; спустя все Великие Подношения, спустя все головоломки, которые дарили ей родители, эта оставалась ее любимой. После казни отца и ареста матери она оставила коробку и частичку девочки, которая ее любила, позади.

Но саму брошь взяла с собой. Ее и свою любовь к головоломкам.

Мия проснулась рядом с кучей мусора в пустынном проулке где-то на задворках Годсгрейва. Потерев глаза после сна, почувствовала урчание в животе. Девочка понимала, что слуги консула до сих пор ее ищут, и что Скаева отправит подкрепление, если узнает, что им не удалось ее утопить. У нее не было ни дома. Ни друзей. Ни денег, ни еды.

Ей было больно, одиноко и страшно. Она скучала по матери. По младшему брату Йоннену. По мягкой кровати, теплой одежде и своему коту. При воспоминании о его изувеченном тельце, брошенном на пол, глаза девочки наполнились слезами, а мысль о человеке, который его убил, заставила ее сердце наполниться ненавистью.

– Бедный Капитан Лужица…

– …Мяу… – раздалось рядом.

Девочка повернулась на звук, убирая угольные пряди волос от мокрых ресниц. И там, на мостовой, среди очисток, гнили и грязи, сидел кот.

Не ее кот, это уж точно. О, он был черным, как истинотьма, прямо как добрый Капитан. Но при этом плоским, как бумага, и полупрозрачным, словно кто-то вырезал силуэт кота из самой тени. Несмотря на то, что теперь он принял форму, вместо отсутствия каких-либо очертаний, Мия все равно узнала своего друга. Того, кто помог ей, когда никто другой в мире не был на это способен.

– Мистер Добряк?

– …Мяу…

Она протянула к существу руку, желая его погладить, но та прошла сквозь кота, как через струйку дыма. Вглядываясь в его черноту, она уловила уже знакомое ощущение – ее страх вытекал из тела, как яд из раны, оставляя девочку суровой и бесстрашной. И тогда она поняла: хоть у нее нет ни брата, ни мамы, ни отца, ни семьи, она все равно не одинока.

– Все хорошо, – кивнула Мия.

Сперва еда. У нее не было денег, зато имелись стилет и брошь, прикрепленная к (поразительно грязному) платью. Клинок из могильной кости стоил целое состояние, но ей было жалко продавать свое единственное оружие. Однако она знала, что существуют люди, которые отстегнут монеты за драгоценное украшение. Деньги дадут ей возможность купить еду и заплатить за комнату, чтобы залечь на дно и продумать дальнейшие действия. Ей десять лет, мать в цепях, отец…

– …Мяу… – снова отозвался Мистер Добряк.

– Верно, – кивнула она. – Всему свой черед.

Она даже не знала, в какой части Годсгрейва находится. Вся ее жизнь прошла в Хребте. Но в кабинете отца хранились карты города – висели на стенах рядом с его мечами и лаврами, – и она примерно помнила схему столицы. Лучше держаться подальше от кварталов костеродных и прятаться так глубоко, как только возможно, пока люди консула не прекратят преследование.

Когда девочка встала, Мистер Добряк перетек, как вода, в черноту у ее ног, и тень потемнела. Хотя подобное зрелище должно было ее напугать, Мия просто сделала глубокий вдох, расчесала волосы пальцами и шагнула из переулка прямо в хлюпающую кучку чего-то, что, как она надеялась, было грязью[40]40
  Это была не грязь. Увы.


[Закрыть].

Ругаясь совершенно недопустимыми словами и вытирая подошвы о край мостовой, она увидела толпу разношерстных людей, проталкивающихся вдоль тесной проезжей части. Рыжеволосые ваанианцы и голубоглазые итрейцы, высокие двеймерцы с татуировками из чернил левиафана и десятки рабов с аркимическими метками о продаже, выжженными на щеках. Но вскоре Мия осознала, что большинство людей были лиизианцами: оливковая кожа и темные волосы. Витрины лавок украшал символ, который она узнала – помнила его еще со своих уроков с братом Крассом и с истинотемных месс в великих соборах, – три горящих переплетенных круга. Отражение трех солнц, странствующих по небесам. Глаза самого Аа.

Троица[41]41
  Естественно, число три является сакральным в Итрее, и поклонение Всевидящему считается официальнаой религией республики. Тем не менее любопытно отметить, что даже в других регионах, где поклонение Аа было не столь распространенным, числу три все равно придавалось неимоверное культурное значение.
  Возьмите Лииз, к примеру.
  Еще до тех перемен, когда итрейские Железные Коллегии отправили своих боевых ходоков на Лииз и захватили его во имя Великого Объединителя, короля Франциско I, у лиизианцев был собственный пантеон богослужения – троица, состоящая из Отца, Матери и Ребенка. Дети, рожденные в третью перемену месяца, считались благословленными. Третий ребенок третьего ребенка третьего ребенка посвящался в лиизианское духовенство без исключения. И, наконец, поговаривали, что каждый лиизианский король обладал тремя яичками – знак их божественного права на царствование.
  Несмотря на то, что изначально этот факт оспаривался завистливыми коллегами-правителями, в конечном итоге король Франциско I нашел ему доказательство. Захватив последнего лиизианского короля Люциуса Всемогущего в битве Алых Песков, Великий Объединитель отрезал мошонку монарха собственным кинжалом и обнаружил три яичка, грустно смотрящих на него из мешочка.
  И хоть народ выразил признательность за то, что легенда подтвердилась, Люциус Всемогущий был очень недоволен методом проверки Франциско.
  Но не долго.


[Закрыть].

Мия догадалась, что находится в лиизианском квартале – Малом Лиизе, как его называли. Он был убогим и перенаселенным, в каждой крошащейся каменной кладке читалась нищета. Воды канала выходили за границы и затапливали нижние этажи зданий. От влаги палаццо из красного кирпича ржавели до темно-коричневого цвета. К смраду воды примешивались ароматы пряных булочек и гвоздичного дыма. Мия прислушалась к песням на довольно странном языке – она не понимала слов, но в то же время они казались до боли знакомыми.

Стоило Мии нырнуть в поток людей, как она тут же попала в водоворот толчков и ударов. Такой натиск мог бы напугать девочку, которая провела всю жизнь под защитой Хребта, но уже во второй раз она обнаружила, что не чувствует ни капли страха. Ее толкали на протяжении всего пути, пока она шла по улице, которая перетекала в широкую площадь, обрамленную рядами лотков и лавок. Поднявшись по стопке пустых ящиков, Мия поняла, что оказалась на рынке. Воздух гудел от звуков кутерьмы и говора сотен людей, сверху за происходящим сердито наблюдали два жгучих солнца, а ветер разносил самый необыкновенный запах в ее жизни.

Мия не решилась бы описать его как зловоние – скорее вонь, приукрашенная несравненным парфюмом. Малый Лииз находился на юго-западе Годсгрейва, под Бедрами у залива Мясников, и был окружен скотобойнями и канализационными стоками. Смрад залива можно было сравнить с запахом, исходящим от вспоротого живота, покрытого лошадиным дерьмом и палеными человеческими волосами, который уже три перемены гнил под жаром истиносвета.

Тем не менее это зловоние маскировалось запахом самого рынка. Теплым ароматом свежеиспеченного хлеба, пирожных и сладких булочек. Терпким благоуханием садов на крышах. У Мии потекли слюнки, смешанные с желчью: часть девочки хотела съесть все, что попадалось на глаза, а другая часть задавалась вопросом, сможет ли она когда-либо снова есть.

Погладив брошь на груди, она оглянулась в поисках торговца. Продавцов безделушек хватало с лихвой, но большинство из них походили на мошенников. На краю рынка, на пересечении двух крючковатых дорог, стоял горбатый, как бедняк, домик. Над его грустной дверцей раскачивалась на скрипящих петлях табличка.

«СУВЕНИРЫ МЕРКУРИО – ДИКОВИНКИ, РЕДКОСТИ И ЛУЧШИЙ АНТИКВАРИАТ».

Надпись на двери сообщала: «Бездельникам, оборванцам и верующим вход воспрещен».

Девочка посмотрела на дорогу, опустила взгляд на слишком темную тень у своих ног и спросила:

– Ну?

– …Мяу… – ответил Мистер Добряк.

– И я так думаю.

Мия спрыгнула с ящиков и направилась к лавке.

Густая кровь заляпала пол фургона, засыхала на руках Мии. Пыль летела в глаза, поднимаясь в воздух из-под копыт верблюдов. Бить животных хлыстом не понадобилось: они и без подначивания бежали со всей прыти. Поэтому она сосредоточилась на том, чтобы унять головную боль и уже знакомое желание многократно ударить Трика по лицу.

Юноша стоял в хвосте фургона и лупил по приспособлению, напоминавшему ксилофон, если бы тот был сделан из железных труб и издавал звуки, похожие на крики ослов, совокупляющихся на колокольне. Двеймерец был с ног до головы покрыт кровью и пылью; его идеально белые зубы были крепко сжаты, лицо исказилось в гримасе из уродливых татуировок и грязных алых пятен.

– Трик, заткни свою волынку! – прорычала Мия.

– Она отпугивает кракенов!

– Отпугивает кра-а-акенов… – простонала Наив, распластавшись в луже собственной крови.

– Ни хрена она не отпугивает! – рявкнула девушка.

Она посмотрела через плечо, просто на случай, если эта безбожная штука действительно отпугнула чудищ, мчавшихся за ними по пятам, но, увы, четыре туннеля бурлящего песка все еще преследовали их вплотную.

Ублюдок бежал рядом с фургоном, привязанный к нему поводьями. Жеребец злобно косился на Мию и время от времени обвинительно ржал в ее сторону.

– Ой, закройся! – крикнула она коню.

– …Ты и вправду ему не нравишься… – прошептал Мистер Добряк.

– Своими замечаниями ты делу не поможешь!

– …А что поможет?..

– Лучше объясни, как мы вляпались в это дерьмо!

Кот из теней наклонил голову, будто задумался. От пробирающего до костей рева чудовищ фургончик едва не распадался на части, подскакивая на дюнах, но Мистер Добряк оставался непоколебим. Он посмотрел на бугрящуюся Пустыню Шепота, на приближающийся зубчатый горизонт, на свою хозяйку. И заговорил таким тоном, каким обнажают безобразную, но необходимую истину:

– …В общем-то, это ты виновата…

Вот уже две недели они сидели в засаде в своем наблюдательном пункте. Мия с Триком начали терять веру в правильность ее теории. Приближалась первая перемена Септимия – если очень скоро они не переступят порог Церкви, их не примут с паствой этого года. Они посменно следили за округой, чтобы было время отдохнуть, и иногда делали перерывы на болтовню. Обменивались историями о тех временах, когда были учениками, и делились профессиональным опытом. Мия редко упоминала о своей семье. Трик о своей вообще не говорил. Тем не менее он всегда ненадолго задерживался рядом с ней – даже если ему было нечего сказать, юноша просто сидел и с пару минут смотрел, как она читает.

В конце концов Ублюдок сдался и начал пощипывать траву у основания скалы, хоть и делал это с нескрываемым презрением. Мия часто ловила на себе его взгляд, будто он предпочел бы сожрать ее взамен.

С наступлением неночи на их, наверное, тринадцатую перемену они с Триком сидели на валуне и смотрели на пустыню. Запасы сигарилл Мии стремительно сокращались; осталось всего сорок две, и девушка уже жалела, что не взяла больше.

– Однажды я пыталась бросить, – сказала она, разглядывая водяной знак Черного Дориана[42]42
  Поставщик лучших итрейских сигарилл, качественного коньяка и обладатель самой большой коллекции непристойных литографий во всем Годсгрейве.


[Закрыть] на скрученной вручную сигарилле. – Продержалась четырнадцать перемен.

– Так по ним соскучилась?

– У меня началась ломка. Меркурио заставил меня снова закурить. Сказал, с него хватает и того, что три перемены в месяц я веду себя как медведь с похмелья.

– Три перемены в… а-а-а…

– Ага.

– На самом деле ты не настолько ужасна, правда?

– Расскажешь мне через пару перемен, – усмехнулась она.

– У меня нет сестер, – Трик распустил и снова начал собирать дреды в пучок – эта привычка, как заметила Мия, проявлялась, когда он чувствовал себя неуютно. – Я не разбираюсь в… – он неопределенно помахал рукой – …женских делах.

– Ну, значит, тебя ждет незабываемый сюрприз.

Трик замер и как-то странно покосился на Мию.

– Ты не похожа ни на одну девушку, которую я когда-либо…

Юноша умолк, соскользнул с валуна и присел на землю. Затем вытащил старую подзорную капитанскую трубу – с выгравированными на ней тремя морскими драками, точь-в-точь как на кольце – и приставил ее к глазу.

Мия расположилась рядом, глядя в сторону Последней Надежды.

– Что видно?

– Караван.

– Охотники за приданым[43]43
  Примерно три перемены назад одна группа отправилась в Пустыню Шепота, ведя длинный кортеж порожних лошадей. Заметив выставленное напоказ оружие, Мия приняла их за расхитителей гробниц, но на самом деле это были паломники из живущей на окраине фракции, члены которой именовали себя кефийцами. Лидер группы – мужчина по имени Эмилиано Ростас – убедил их, что близится время пробуждения великой Кеф, что скоро Богиня Земли очнется от своего сна и устроит конец света. Только те верующие, кто соберется в Пупке Богини (а по мнению Эмилиано, он находился именно в ашкахской пустыне), будут спасены.
  Когда люди попытались обратить его внимание на то, что путешествие может быть опаснее, чем покорное ожидание пробуждения Кеф, Эмилиано ответил, что он и его последователи – любимцы Богини Земли, и она не даст их в обиду.
  Остается только предположить, что пыльные призраки, поглотившие их трупы, не получили божественного меморандума.


[Закрыть]?

– Не думаю. – Трик плюнул на линзу подзорной трубы и стер пыль. – Два загруженных фургона. Четыре человека. Едут на верблюдах, так что путь их ждет дальний.

– Никогда раньше не ездила на верблюдах.

– И я. Слышал, они воняют. И плюются.

– Все равно звучит лучше, чем Ублюдок.

– Даже оседланный белый драк звучит лучше, чем Ублюдок.

Где-то с час они наблюдали, как караван движется по кроваво-алому песку, и размышляли о том, что их ждет впереди, если группа действительно направляется в Красную Церковь. Когда караван почти превратился в точку на горизонте, Мия и Трик слезли со скалы и последовали за ним по пустыне.

Поначалу они держались на расстоянии; Цветочек и Ублюдок медленно брели по песку. Мия была уверена, что слышит странную мелодию ветра. Не сводящий с ума шепот – к которому она до сих пор не привыкла, – а что-то похожее на фальшивившие колокольчики, по которым стучали железной дубинкой. Девушка понятия не имела, что бы это могло быть.

Парочка не была подготовлена к путешествию вглубь пустыни и решила подобраться к каравану, когда тот остановится на привал. Подкрасться незаметно не выйдет – каменных обломков и разрушенных памятников, усеивающих пустыню, не хватит, чтобы как следует спрятаться, а в плащ из теней помещался только один человек. Кроме того, рассуждала Мия, если это действительно слуги Матери Священного Убийства, им может не понравиться, что к ним подойдут исподтишка, когда они остановятся помочиться.

К сожалению, люди из каравана, похоже, не испытывали никаких неудобств и продолжали двигаться дальше. Мия с Триком их нагоняли, но после целых двух перемен в седле Ублюдка, который постоянно кусал ее за ноги и даже сбрасывал в пыль, Мия не выдержала. Подведя жеребца к кругу обветренных статуй, она не столько потеряла самообладание, сколько просто швырнула его в песок.

– Стой, стой! – сплюнула она. – Ебись оно все в уши!

Трик поднял бровь.

– Что-что?

– У меня в штанах больше ушибов, чем задницы. Ей нужна передышка.

– Это была метафора или ты действительно…