Текст книги "Изумрудный лебедь"

Глава 10

– Какого дьявола?..

Гарет круто обернулся, услышав, как кто-то прыгнул на корму за спиной. Возбужденный и веселый Чип прыгал на перилах, сорвав с головы свою шляпу с пером, и весело махал ею, глядя на удаляющийся берег. Миранда стояла под лампой. Она сбросила с плеч шаль и подняла голову, подставляя лицо ветру и глубоко вдыхая прохладный воздух.

– Миранда, какого дьявола ты здесь делаешь?

Гарет с изумлением уставился на легкую фигурку в оранжевом одеянии. Она появилась внезапно, неизвестно откуда, словно с неба свалилась, и снова была похожа на уличного мальчишку, будто никогда и не существовало изящной молодой леди в платье василькового цвета.

Гребцы, не услышав новых приказаний, продолжали грести, и теперь барка оказалась уже на середине реки, где течение было бурным и сильным.

– Я увидела вас из окна. Мне показалось, что я задыхаюсь в этой мрачной комнате. Это все равно что сидеть в тюрьме!

Она подошла к поручням и остановилась рядом с ним. В свете фонаря в волосах ее заплясали золотые искры.

– Мне был необходим свежий воздух… Это был… самый… самый удушливый вечер в моей жизни.

Она подняла на него глаза, и взгляд ее был серьезным.

– Прошу прощения за то, что я допустила все эти глупые ошибки. Не понимаю, почему я назвала вас Гаретом.

– Вероятно, потому, что это мое имя, – заметил он. – Но Мод не подобает называть меня так на публике.

– А наедине?

Гарет ненадолго задумался.

– Нет, – сказал он наконец. – Моей подопечной не годится называть меня по имени ни при каких обстоятельствах. Во всяком случае, пока я ее опекун.

– А той, кто не состоит под вашей опекой?

Голос Миранды звучал несколько приглушенно, она немного наклонилась, разглядывая ночную бабочку на поручнях. Волосы упали ей на лоб, и теперь серебристая отметина на ее шее в форме полумесяца была хорошо заметна в свете факела.

Миранда явно намекала на себя, и об этом стоило подумать. Неужели сейчас ею руководил безотчетный порыв, естественный для отпрыска семьи д'Альбаров? Было ли это подтверждением ее происхождения? Конечно, она будет признана как член этой семьи.

– Все будет зависеть от обстоятельств, – осторожно сказал Гарет. – Но не следует привыкать обращаться ко мне так, чтобы случайно не назвать меня по имени при посторонних.

– Боюсь, это костюмированное представление не будет иметь успеха, – сказала Миранда, помолчав с минуту.

– Что?

Гарет, изумленный этими словами, смотрел на нее сверху вниз. Миранда отвела взгляд. Взор ее теперь был устремлен на волны за кормой.

– Боюсь, я не смогу сыграть ее роль, – сказала она просто. – Сегодняшний вечер прошел ужасно. Я сделала столько ошибок, а ведь там присутствовали только ваши друзья и семья и все происходило у вас в доме.

– Не будь глупышкой, – резко возразил он. – Конечно, ты сможешь с этим справиться. Сегодня ты вела себя очень хорошо. Ведь ты совсем не подготовлена к этому.

По крайней мере он это понял, размышляла Миранда. Он впервые признал вслух сложность ее задачи.

– Все-таки, я думаю, вам было бы лучше найти кого-нибудь другого, – сказала она наконец. И тут же почувствовала горечь и сожаление. Она сама не понимала почему, ведь при одной мысли о том, что ей предстоит пережить еще немало таких же вечеров, как сегодняшний, ей становилось не по себе.

Гарет расставил ноги пошире, чтобы выдержать покачивание судна, вдыхал свежий ночной ветер, слышал плеск темной воды, видел трепетные огни проплывающих навстречу барж и других речных судов. Ночь была ясная, небеса над Лондоном сверкали тысячами звезд.

Чувства Гарета были, как никогда, обострены. Миранда была так близко! Настолько близко, что он пронзительно чувствовал каждое ее движение, каждый вздох. Руки ее свободно лежали на перилах, и под светом масляного светильника был отчетливо заметен блеск золотого браслета ее покойной матери, мягкое сияние жемчуга и зеленое свечение изумруда. У нее были красивые, изящные руки. Но он знал, сколько силы таится в этих на вид хрупких руках, сколько силы в этом столь миниатюрном теле.

– Милорд? – Она нерешительно окликнула графа, ощущая неловкость от его молчания, которое, как ей показалось, длилось уже целую вечность.

– Больше нет никого, кто мог бы так хорошо сыграть эту роль, – возразил Гарет, понимая, что говорит чистую правду. – Если ты этого не сделаешь, мне придется пожертвовать кое-чем… очень дорогим для меня. Твое право – сделать выбор.

Миранда подняла на него глаза. Он смотрел куда-то на другой берег реки, и она не могла видеть его глаз, но уловила решительное выражение лица и то, как твердо сжаты его челюсти.

– Почему так важно, чтобы Мод вышла замуж за французского герцога?

При этом вопросе Гарет повернул голову и посмотрел на нее, все еще стоящую у перил за его спиной. И теперь она снова заметила чуть презрительный изгиб его губ и насмешливый блеск в глазах.

– Честолюбие, Миранда. Всего лишь мое честолюбие. Эгоизм, если тебе будет угодно это назвать так, но для меня очень важно, чтобы моя семья вернула себе то положение, которое мы занимали, пока гугенотов не

начали преследовать во Франции. Родство с Руасси, а следовательно, и с французским двором, поможет этому.

– И вы станете могущественным?

– Да. – Он вернулся к созерцанию темной воды и очень тихо добавил: – Да, очень могущественным.

Но он не сказал вслух всего, о чем думал. Что, только достигнув влияния и власти, он сможет отделаться от того, что оставила ему в наследство Шарлотта: от ужасного стыда и чувства вины, вызванного тайной догадкой, которую он не мог поведать никому.

Миранда покусывала неровный ноготь на одном из своих пальчиков и хмурилась.

– Но если Мод действительно не захочет этого, вы ведь не сможете принудить ее пожертвовать собой ради вашего честолюбия?

– Думаю, что Мод одумается и ее разум возьмет верх над упрямством, – ответил Гарет. – Но пока этого не произойдет, важно хорошо встретить ее поклонника. Он должен увидеть покорную невесту.

Миранда сглотнула. Возможно, она и могла бы с этим справиться, но как ей все это вынести? Даже за пятьдесят золотых? Деньги были большие – это могло бы помочь всей труппе найти убежище на зиму, не испытывая обычной нужды в страшные, суровые зимние месяцы. Это были огромные деньги, которые при разумном вложении могли обеспечить Миранде долгие годы спокойной жизни. Имела ли она право лишить своих друзей подобной помощи? Ведь эти люди взяли ее к себе младенцем, делили с ней все, что имели, заботились о ней. Они были единственной семьей, которую она знала и которую ей суждено было узнать.

Гарет, чувствуя, что она смотрит на него, снова повернулся к ней и встретил ее вопрошающий взгляд.

– Мне надо, чтобы ты это сделала, Миранда, – сказал он. – Для меня.

Сомнения тотчас покинули ее, и она кивнула:

– Очень хорошо, милорд. Я сделаю все, что смогу.

Когда он обратился к ней так, она не смогла отказать. Он был добр к ней даже до того, как попросил ее сослужить ему эту службу. Но главным было другое – он нравился ей. Ей приятно было находиться с ним рядом, чувствовать на себе его взгляд, ощущать тепло его улыбки и то, как он легко прикасался к ней. Ей нравились его дружелюбие и общительность, его манера говорить с ней.

Он улыбнулся, и маска, которая была ей так неприятна, будто спала с его лица. Оно снова стало веселым и озорным, в глазах заблестели смешинки, зубы блеснули в улыбке.

– Я буду твоим вечным должником, Светлячок.

Он приподнял пальцем ее голову за подбородок, наклонился и поцеловал в губы.

Он просто хотел таким образом выразить свою благодарность. Это было знаком скрепления сделки, и Гарет был совсем не готов к тому, что почувствовал. Когда губы Миранды приоткрылись навстречу его поцелую, он испытал странное потрясение, будто его ударили в живот. Запах ее кожи и волос заворожил его. Руки его поднялись, и он заключил в ладони ее лицо, почувствовав ее удивительно нежную и упругую кожу под пальцами. Она слегка покачнулась, и ее легкое и гибкое тело чуть коснулось его. Это было мгновенное прикосновение, но оно вызвало в его теле живейший отклик, и кровь ударила ему в голову, а в ушах зазвенело. Он отпрянул, стремительно отвернулся и снова принялся смотреть на воду. Руки его вцепились в поручни, и он тряхнул головой, стараясь освободиться от осаждавших его смутных образов.

Миранда прикоснулась к своим губам. Они горели, хотя поцелуй Гарета был легким. Ее вдруг бросило в жар. И от этого лихорадочного жара по спине ее поползли струйки пота, и такие же струйки заскользили вниз по ложбинке между грудями. И груди ее тоже заныли, соски стали твердыми и приподнялись, упираясь в корсаж платья, а по бедрам и внизу живота разлилась странная истома.

Барка причалила к пристани у Монастырской улицы. От реки к Лутгейт-Хиллу вели узкие улочки, и над скопищем близко расположенных друг к другу крыш возвышался купол собора Святого Павла.

– Тебя отвезут домой, – сказал Гарет и не узнал собственного голоса: настолько хриплым он ему показался. – Саймон, я сам доберусь до дома.

– Да, милорд.

Перевозчик потянулся за шестом и оттолкнул барку от пристани.

– К слову сказать, милорд, новую церковь почти достроили, – заметил он. – Стоит на нее взглянуть.

– Да, – согласился Гарет, ступая на берег. – Я хочу прогуляться и поглядеть, насколько все изменилось с весны.

Он оглянулся на барку. Миранда все еще стояла у поручней с рукой, бессознательно прижатой к губам, и хмурилась.

– Доброй ночи, Миранда, – сказал Гарет, повернулся и зашагал к улице Плотников, которая привела его к улице Епископов, где было расположено множество кабачков и увеселительных заведений. Там было небезопасно, и Гарет невольно нащупал кинжал…

Миранда не колебалась: она не могла вернуться, будто ничего не произошло. Она должна была точно понять, что случилось. Она спрыгнула на берег, как раз когда перевозчик оттолкнулся от пристани. Чип, нахлобучив свою шляпу, последовал за ней.

Несмотря на глубокую ночь, люди кое-где попадались. Они спешили по своим делам… Прошел купец в отороченной мехом шапке. Двое ливрейных лакеев расчищали ему дорогу, двое других замыкали шествие. Четверо дюжих носильщиков с паланкином проследовали рысцой к Темплу. Белая рука раздвинула занавески паланкина, и на мгновение Миранде открылось маленькое острое личико под головным убором, усыпанным драгоценными камнями. Потом носильщики с паланкином свернули на другую улицу…

– Не нужно ли посветить, милорд?

На улице Плотников из подъезда вынырнул маленький мальчик с фонарем, еще не зажженным. Он улыбнулся благородному лорду щербатым ртом, но в глазах его, запавших и обведенных кругами, улыбка не отразилась, и Гарет заметил, что личико у него было худое и бледное.

– Зажги свою лампу, – сказал Гарет, доставая из кармана монету, – и иди впереди меня.

Мальчик спрятал фартинг в карман, высек искру из огнива, поджег фитиль в фонаре и зашагал впереди Гарета, высоко поднимая фонарь и выпрямив худенькие плечики, будто гордился оказанной ему честью.

– Милорд… милорд!

Гарет повернул голову. К нему спешили Миранда и Чип.

– Вы не будете возражать, если мы составим вам компанию, милорд? Я никогда не бывала в Лондоне.

Миранда отвела волосы от глаз и серьезно смотрела на него, но своего смущения скрыть не могла.

– Я предпочел бы сегодня ночью побыть в одиночестве, – ответил Гарет.

Если за этим поцелуем ничего не последует, они оба скоро забудут о нем. В конце концов это ничего не значило. Да и как могло это что-нибудь значить?

– Отправляйся на барку. Перевозчики отвезут тебя домой.

Он улыбнулся, чтобы смягчить свой отказ, и зашагал дальше. Миранда заколебалась: она во что бы то ни стало должна понять, что произошло между ними на барке. Она должна заставить его объясниться. Но если бы Миранда покорилась и смиренно возвратилась домой, как он велел, она, пожалуй, так никогда бы и не узнала правды.

Девушка снова нагнала его и, хотя, казалось, он не замечал ее, пошла рядом.

Через несколько минут Миранда заговорила:

– Вы снова собрались беспутно провести ночь, милорд?

Гарет вздохнул: он уже понял, что и у этой сестры д'Альбар упрямства хоть отбавляй.

– Если у меня и было первоначально такое намерение, то сейчас уже нет, – отвечал Гарет. – А ты непременно хочешь меня сопровождать?

– Если вы разрешите, – сказала Миранда. – Я могу потеряться одна.

– Надо же! Я был лучшего мнения о твоей природной находчивости, – хмыкнул Гарет.

Миранда ощутила безмерное облегчение. Она узнала его насмешливую манеру и тон, и тотчас же ее смущение, вызванное происшествием на барке, рассеялось. Она опять почувствовала себя легко и свободно в его обществе. Если это не обеспокоило лорда Харкорта, значит, и ей не следовало об этом думать.

Возможно, он точно так же, не задумываясь, целовал леди Мэри. Но почему-то эта мысль не только не понравилась ей, а напротив, вызвала возмущение. Она не могла себе этого представить. Эта высокомерная, безупречно воспитанная, невозмутимая женщина в объятиях Гарета, которые показались Миранде жаркими, как адский огонь… Нет, просто немыслимо!

Переулок, по которому они шли, был узким и темным. Над головой сходились крыши соседних домов. Здания стояли настолько близко друг к другу, что человек, сидя на подоконнике, спокойно мог дотянуться до окна соседнего дома. Но как только они оказались на улице Епископов, все преобразилось. Теперь улица стала шире и казалась светлее. Из дверей и окон лился свет. До прохожих доносились хриплый смех, музыка и пение.

На засыпанной мусором булыжной мостовой теснились повозки и кареты. В воздухе стоял запах эля, табачного дыма, навоза и гниющих отбросов. Здесь было намного теплее, чем на реке.

Миранда следовала за графом сквозь ряды подвыпивших гуляк. Ее отнюдь не смущали женщины с обнаженными грудями и мужчины с расстегнутыми штанами и едва наброшенными на плечи камзолами, выныривающие из темных закоулков с довольным видом, после того как они удовлетворили свою похоть. Она всю жизнь скиталась по таким местам, как гостиница «Золотой осел».

Гарет взбежал по ступенькам на галерею второго этажа с видом человека, отлично знающего, куда направляется. Миранда спешила за ним, с нескрываемым интересом оглядывая комнаты, мимо которых они проходили. По обе стороны галереи располагались залы, предназначенные для возлияний, но дальше было помещение для кое-чего другого. На перилах повисли женщины.

Но Гарет свернул в небольшой зальчик с низким потолком и подозвал слугу.

– Мальвазии, паренек, – распорядился он.

Он отодвинул скамью, приставленную к длинному столу, и сел на нее верхом. Миранда расположилась с ним рядом, ничуть не смущенная обстановкой. Чип – тоже, как видно, чувствовавший себя здесь по-свойски – прогуливался по столу, размахивая шляпой и призывая публику бросать туда монетки.

Миранда почувствовала аппетитный запах. Группа мужчин и женщин столпилась вокруг стоявшего на столе котла с рагу.

– Пахнет олениной, – сказала Миранда. – Мне ужасно хочется есть.

– Но ведь ты только что пообедала!

– Я там почти ничего не съела, – призналась она с гримаской. – Я не осмеливаюсь критиковать блюда, которые подают у вас в доме, милорд, но…

Он кивнул:

– Ты привыкнешь к нашему образу жизни. – Потом сделал знак мальчику-слуге: – Принеси миску тушеного мяса и хлеба.

Здесь не подавали столовые приборы. Вместо них использовались толстые ломти хлеба. Есть руками Миранда привыкла. Однако она старалась есть как можно изящнее и не пролить подливку. Ей казалось, что эта ее трапеза была самой вкусной с того дня, как они покинули Дувр. И девушка нисколько не сомневалась, что причиной тому было знакомое окружение.

Ощущая в желудке приятную полноту и разомлев от кружки мальвазии, она почувствовала, что не может удержаться от вопроса, который мучил ее уже долгие часы.

– Вы очень любите леди Мэри, милорд? Свою невесту?

Выражение лица Гарета тотчас изменилось, и она пожалела о том, что спросила его об этом. И все же ждала ответа.

– Леди Мэри будет моей женой, – сказал Гарет после минутного колебания. – Из нее получится замечательная жена, и, если будет на то воля Божья, она подарит мне наследников.

– А ваша первая жена…

– А что ты о ней знаешь? – перебил он ее, и голос его, хотя и очень тихий, прозвучал почти угрожающе.

– Ничего, – ответила Миранда, отхлебывая очередной глоток вина. – Мод только сказала мне, что с ней произошло несчастье… Я ничего не хотела разнюхивать о вашей жизни.

Ее испугало выражение его лица.

Несчастный случай. Всему миру было известно, что произошел несчастный случай. Неясная тень, мелькнувшая за спиной Шарлотты за миг до того, как она упала. Возможно, это было игрой его воспаленного воображения. Он стоял на гравиевой дорожке тремя этажами ниже. Он вполне мог ошибиться. Но ведь Шарлотта была там со своим обезумевшим от страсти любовником, юнцом, муки ревности которого Гарет наблюдал даже с некоторым сочувствием, потому что Шарлотта то мучила его своей холодностью, то одаривала внезапными вспышками бурной страсти, а потом отсылала за ненадобностью, бросая ради нового претендента, способного лучше, чем он, удовлетворить ее ненасытную чувственность. В тот злополучный день с Шарлоттой был Джон де Вер. Гарет был свидетелем его отчаяния, видел побелевшее лицо и безумные глаза молодого человека, когда тот промчался мимо мужа своей любовницы, ничего не замечая, как слепой. Гарета он не увидел, хотя тот стоял в двух шагах. Когда затихли его шаги, Гарет стал снова смотреть на окно спальни жены. Он видел падение Шарлотты. Он видел тень за ее спиной секундой раньше. Кто-то, похоже, наблюдал за ее падением, смотрел, как тело Шарлотты коснулось гравия с тяжелым, глухим стуком, а затем под ее головой появилось и растеклось пятно крови. Только тогда загадочная тень исчезла, а он сам подбежал к телу и взял жену за руку, пытаясь определить, есть ли пульс, потом закрыл ей глаза. Сердце его пело от радости. Это вполне мог быть несчастный случай. Но могло быть и убийство, и ему казалось, он знал, кто его совершил.

– Милорд… милорд?

Он услышал голос Миранды, рука ее теребила его обшлаг. Он очнулся от видения и взглянул ей в лицо. Ее глаза были расширены от страха.

– В чем дело, милорд?

– Ничего. Пошли, нам пора уходить. Уже близится рассвет.

Он вскочил со скамьи, бросил горсть монет на выщербленный дощатый стол и направился к реке.

Миранда медленно поднялась с места. Он точно так же выглядел, когда в гостинице ему приснился кошмарный сон. Она щелкнула пальцами, подзывая Чипа, и последовала за графом к реке.

Существовали вещи, которых умная женщина не должна была касаться. Но Миранда не была уверена в своей мудрости.

Зубчатая летняя молния расколола черное небо и озарила светом темную громаду парижских домов, возвышавшихся над берегами Сены. И почти сразу же послышался оглушительный грохот, заставивший завибрировать тихий, застоявшийся воздух, – небеса разверзлись, исторгнув потоки дождя. Он хлестал по иссохшей земле. Крупные капли падали на грязно-стальную поверхность реки и взрывались на ней.

Солдаты, стоявшие в пикетах, кутались в плащи, а в самом лагере осаждавших Генрих Наваррский остановился возле своей палатки, подставив лицо дождю и жадно ловя открытым ртом капли. Его волосы и борода промокли, полотняная рубашка прилипла к широкой груди.

Из палатки его советники смотрели, как он мокнет под дождем и как земля под его сапогами превращается в хлябь. Они не могли объяснить странное поведение короля. Генрих был опытным воином, и потоки воды, проливавшейся с неба, его не смущали, но мокнуть под дождем столь прагматичному и разумному командиру не пристало.

Изумление среди приближенных все росло, и наконец его личный лекарь закричал:

– Сеньор… сеньор… это безумие! – Старик выскочил из палатки, запахивая свой толстый, тяжелый плащ. Когда он подбежал к королю, с его длинной бороды уже стекала вода. – Прошу вас, сир. Идемте в укрытие.

Генрих кинул па него веселый взгляд и от души хлопнул по дряхлому плечу.

– Ролан, ты – как старая баба. Чтобы свалить меня с ног, требуется нечто большее, чем какой-то там дождик. – И Генрих широко раскинул руки, будто хотел обнять бурю.

Ослепительно белая молния ударила в землю за спиной короля. Она была столь яркой, что на мгновение ослепила всех. Молния угодила в тополь и расщепила его, прежде чем ушла в землю, и звук ломающегося дерева потонул в последовавшем за молнией раскате грома. Воздух теперь наполнился запахом обгорелой земли и подпаленного дерева.

– Сеньор! – Из палатки выбежали люди Генриха. Они схватили короля за руки и потащили под защиту грубого, плотного полотна. – Право, сир, это безумие – подвергать свою жизнь опасности подобным образом, – обрушился на него герцог де Руасси.

Король Генрих больше всего ценил в своих ближайших соратниках искренность, поэтому герцог не имел обыкновения скрывать свои мысли.

– Один удар молнии – и всему конец. – Герцог сделал жест в сторону городских стен, под которыми были разбиты палатки. – Вы король Франции, монсеньор. Вы уже не Генрих Наваррский. А мы ваши подданные, и наши судьбы зависят от вас.

У короля было печальное лицо.

– Да, Руасси, вы правы, что отчитали меня. Молния ударила слишком близко, чтобы не напугать меня. Но, по правде говоря, жара в последние дни так нас допекла, что разгул стихии вызвал непреодолимое желание бросить ей вызов… Ах да, благодарю, Ролан.

Он взял полотенце, протянутое стариком, и принялся вытирать волосы и бороду. Потом снял вымокшую рубашку. Опираясь на плечо Руасси, поднял сначала одну, потом вторую ногу, чтобы слуга стянул с него мокрые, заляпанные грязью сапоги, за ними последовали насквозь промокшие рейтузы и штаны.

Обнаженный, он подошел к столу, где стояла фляжка с вином. Поднес ее к губам и сделал добрый глоток, отер рот тыльной стороной ладони и с насмешливым и ироническим видом оглядел своих приближенных.

– Друзья мои, друзья мои, вы смотрите на меня как на сумасшедшего. Неужели был случай, когда я что-нибудь делал без разумной причины? Жиль!

Он щелкнул пальцами, подзывая слугу, тотчас же поспешившего к нему с ворохом сухой одежды. Генрих надел рубашку, влез в сухие штаны и рейтузы, затем сел на скамью, вытянул ногу, предлагая слуге надеть на свои царственные стопы чулки и сапоги.

– А теперь к столу, друзья мои. На рассвете я намерен отбыть.

Король поднялся с места, как только его сапоги были зашнурованы, и жестом пригласил всех к столу, где уже были расставлены хлеб, сыр, мясо и несколько бутылей вина.

– Значит, вы отправляетесь в Англию, несмотря на наши предостережения? – Руасси пытался скрыть свой гнев, но ему это не удалось.

– Да, Руасси, отправляюсь. – Генрих наколол на острие кинжала кусок говядины. – Пора поворковать с девицей. Мне нужна жена-протестантка.

Он поднес мясо ко рту, потом острием ножа указал своим приближенным на скамейки и табуреты, стоявшие у стола.

Это приглашение было равноценно команде, и его соратники заняли свои места. Один только Руасси замешкался, прежде чем сесть, и тотчас же потянулся за бутылкой вина.

– Мой господин, прошу вас подумать. Если вы уедете, боевой дух солдат снизится. Люди потеряют веру в наше дело, а жители Парижа, напротив, приободрятся, – сказал герцог.

Генрих разломил каравай ячменного хлеба.

– Мой милый Руасси, что касается наших людей, то я всегда с ними. А что до парижан, то пусть думают, будто я по-прежнему осаждаю город.

Он улыбнулся герцогу самой милой улыбкой, не обманувшей, однако, никого из присутствующих.

– Вы, мой друг, останетесь замещать меня. Мы одного роста. Вы будете носить мой плащ, когда станете появляться на людях. Скажете, что я вымок сегодня под дождем и это отразилось на моем голосе – я охрип, что мои проказы не прошли для меня даром. Скажете, что у меня лихорадка, а потому я редко выхожу из палатки.

Он слегка пожал плечами и положил кусочек хлеба в рот.

Руасси отхлебнул вина из бутылки. Итак, теперь стала понятна причина безумного танца под дождем.

– Я полностью доверяю тебе, Руасси, – продолжал Генрих, и теперь тон его был серьезным. – Ты прекрасно знаешь, как продолжать осаду, не хуже меня самого. Мы оба понимаем, что раньше зимы город не падет, а я вернусь как раз вовремя, чтобы засвидетельствовать их поражение и изъявление покорности.

Руасси кивнул, но лицо его оставалось суровым. Их шпионы, находившиеся в городе, сообщали, что горожане приняли твердое решение не отдавать ключей от города до тех пор, пока там останется хотя бы одна крыса, пригодная для еды, которую можно выловить из сточных канав. В городе еще оставались небольшие запасы зерна, но пополнить их из нынешнего урожая было нереально, и потому положение горожан неуклонно ухудшалось.

– Если вы слишком долго задержитесь в Англии, сир, пересечь Ла-Манш может оказаться невозможным до самой весны, – возразил Руасси.

– Я не задержусь там слишком долго, – объявил Генрих. – Если она окажется такой же пригожей, как на портрете, и я не сочту ее полной дурой, если к тому же она будет склонна к браку…

Он хмыкнул, и даже Руасси не смог скрыть улыбки при столь нелепой мысли. Какая девица могла бы отказаться от подобного брака?

– Тогда, – продолжал Генрих, – я быстро закончу переговоры с лордом Харкортом и вернусь к концу октября, чтобы начать дело о разводе с Маргаритой. Думаю, оно будет закончено до моей коронации?

Он вопросительно поднял бровь, глядя на своего канцлера.

– Не сомневаюсь, сир, – согласился тот, вынимая из кармана кружевной носовой платок и вытирая им рот брезгливым жестом, совсем не вязавшимся с окружающей походной обстановкой, грубой пищей и развязными манерами сотрапезников, которые, как и их король, прежде всего были солдатами, а уж только потом придворными и ничуть не стыдились своих совсем не изысканных манер.

– Кто будет вас сопровождать, сир? – спросил Руасси, отказавшийся от дальнейших попыток отговорить короля от этой экспедиции и предпочитая не тратить зря слов.

– Деруль, Ванкер и Магрэ. – Генрих указал на троих дворян по очереди. – А я назовусь тобой, Руасси. Раз уж тебе суждено на время стать мною.

Генрих нахмурился, и тотчас же на лице его не осталось ни малейших следов веселья и легкомыслия. Он опять стал неумолимым и бесстрашным полководцем.

– Я буду носить твои цвета и твой штандарт. Очень важно, чтобы никто, кроме девушки и ее родственников, не заподозрил ни на секунду, кто этот французский гость. Герцог Руасси предстанет при дворе королевы Елизаветы в то время, как его суверен будет продолжать осаду Парижа. Сама королева не должна подозревать, кто этот французский дворянин. Она утверждает, что поддерживает мой замысел, но ведь Елизавета коварна и непостоянна, как целый выводок гадюк. – Он откинулся на спинку скамьи, оглядывая своих приближенных. – Сомневаюсь даже в том, что ее правой руке известно о том, что творив левая, и если она узнает, что Генриха нет под стенами Парижа, никто не может предсказать, как она поведет себя.

– Именно так, государь. – Руасси подался к королю, и тон его стал серьезным, а голос напряженным. – Подумайте о риске, сир. Представьте, что будет, если вас все-таки узнают.

– Я буду осторожен, Руасси, если и ты правильно сыграешь свою роль. – Король потянулся к фляжке с вином. – Давайте выпьем за успех в любви, друзья.