Текст книги "Почему маму всё достало"

Пятница, 27 июля

Сегодня хоронили папу. Я не знаю, как вести себя на похоронах, всегда нервничаю, не слишком ли высокие каблуки надела, уместно ли наносить блеск для губ. И еще на меня нападает глупый смех в самые неподходящие моменты – не то чтобы на похоронах есть повод для смеха или мне кажется что-то чрезвычайно забавным, просто я так стараюсь соответствовать скорбной обстановке, что на меня нападает истерика.

Я отказалась покупать Джейн новое платье, которое ей понадобилось на похороны, потому что выбранное ею черное мини-платье в облипочку было неподобающим случаю, на что она стала доказывать, насколько выгодна эта покупка, ведь она сможет носить его и позже, на вечеринки и по другим поводам, так что оно себя окупит. Подозреваю, что выбор платья был продиктован прежде всего его пригодностью для вечеринок, а не для похорон. Джейн оспаривала целесообразность покупки новой рубашки и брюк для Питера, хотя в последний раз мы покупали что-либо приличное Питеру в прошлом году на школьный Новый год, с тех пор он вырос на целую голову, тот костюм стал ему настолько мал, что он выглядит в нем как сирота из работного дома викторианской эпохи. В то время как у Джейн шкафы трещат по швам от шмотья, так что, если хорошо покопаться, то можно найти что-нибудь подходящее.

Как та черная юбка и скромный джемпер, в которых Джейн выглядела на похоронах очень пристойно.

– Как удачно ты подобрала стиль, – удивленно сказала я ей.

– А что? Почему ты удивлена?

– Просто не ожидала. Ну, готовы? Пойдем?

– Можно включить «Радио-1»?

– Хорошо, – лучше уж слушать по пути к дому Натальи маниакально-быструю трескотню диджеев «Радио-1», чем шумное возмущение детей сладкоголосым радиоведущим Кеном Брюсом с «Радио-2». Да и сам факт, что они снизошли до того, что вынули наушники из ушей, был весьма примечательным.

Лишь позднее, когда мы стояли на светофоре, я увидела, что Джейн сверху такая вся прилично одетая, а снизу она напялила ярко-фиолетовые с отливом мартинсы.

– Джейн, что за обувь? – вырвалось стоном у меня.

– Что опять не так? – встала в стойку Джейн. – Мне их дедуля купил, когда ты отказалась, потому что они слишком дорогие.

– Я помню, но вид у них не очень похоронный, тебе не кажется?

– Дедуле они нравились. Поэтому я их и надела.

Я сдалась. Все равно было уже поздно и мы были на полпути к дому Натальи.

Всю неделю Джессика бомбила меня звонками и электронными письмами, где возмущалась тем, что именно Наталья организовывает похороны, а делает она это, по мнению Джессики, из рук вон плохо. Джессику не устраивало ничего: ни гроб, который выбрала Наталья, ни кремация, ни продолжительность церемонии, ни выбор церковных гимнов, ни порядок службы, ни цветы – Джессике все было не так. Наконец Наталья выслала нам обеим отсканированное последнее письмо папы.

Дорогая Н.,

Сдается мне, что рано или поздно я могу откинуть копыта, а тебе останется вывозить после меня все дерьмо (надеюсь, не в буквальном смысле). Знаю, что тебе будет неприятно это читать, но все же я хотел бы поделиться мыслями о том, что со мной делать, когда меня не станет. Сожги меня. Как представлю, что буду гнить в земле, не по себе становится. И ради бога, не траться на крутой гроб – все равно его сожгут! Купи самый простой, я настаиваю, самый дешевый, а на сэкономленные деньги сходи в какое-нибудь классное место и выпей за помин моей души. Наверно, нужно будет провести какую-то церковную службу, похороны – это так скучно до смерти (прости за каламбур), так что сделайте все покороче и повеселее. Ты и мои девчонки теперь остаетесь одни, так что держитесь вместе – я всеми вами очень горжусь! Да, не забудьте хвалить меня и восхищаться мною на поминках, а прах развейте над цветочной клумбой, хоть после смерти сгожусь на что-нибудь.

Люблю тебя, дорогая моя, и надеюсь, что это письмо не понадобится тебе еще много-много лет.

Давай, пока!

Я читала это письмо и плакала, а в это время Джессика отправляла мне гневные голосовушки.

Наконец мы приехали к дому папы и Натальи (придется привыкать называть его просто домом Натальи), пили чай, слушали инструктаж Джессики по поводу похоронного этикета (она не обошла вниманием мою обувь и ботинки Джейн. Как бы то ни было, подразнить Джессику было одной из причин, которыми я руководствовалась при выборе своих туфель…), тут позвонили в дверь.

– Для машин слишком рано, – удивилась Наталья, направляясь к двери.

Дверь открылась – мимо ошалевшей от неожиданности Натальи рьяно пронеслась наша мать и ворвалась на кухню.

– Здравствуйте, дорогие мои! – воскликнула мама.

– Мама! – воскликнула Джессика. – Ты смогла приехать!

– Конечно, дорогая моя! Я же хороню своего мужа сегодня, я обязана быть здесь.

– Кремируешь мужа, – поправила я.

– Что?

– Его кремируют.

– Ну вот, – огорчилась мама. – Со мной никто не советуется.

– Потому что ты с ним разошлась тридцать лет назад, и ты терпеть его не могла и не разговаривала с ним со дня моей свадьбы, потому что, насколько я помню, поругалась с ним из-за того, что он обращал больше внимания на невесту, то есть на меня, а не на тебя, хоть ты и говорила, что это твой праздник тоже.

– Я мать его детей. Со мной надо было посоветоваться, – холодно отчеканила мать.

– А что бабуля тут делает? – удивилась Джейн, когда зашла на кухню за новой порцией печенек. – И что она на себя напялила?

Мама была одета во все черное, от макушки до пят, ее голову венчала огромная черная шляпа – было очевидно, что мама хотела выжать весь драматизм и скорбь из этого дня. Ее неглубоко зарытая ненависть к отцу не стала препятствием на пути тщеславия и любви к всеобщему вниманию.

– Джейн! Милочка! – заверещала она. – Иди поцелуй бабулю. Что за обувь? Нельзя такое носить. Сними сейчас же. У этой женщины, – она метнула гневный взор на Наталью, которая до сих пор не отошла от шока и не обрела дара речи, – надеюсь, найдется приличная пара туфель, чтобы ты переобулась. И ты тоже, Эллен. Ты выглядишь на этих шпильках как дешевая проститутка.

– Джейн нормально одета, а туфли Эллен очень элегантные, – твердо сказала Наталья. – Ральфу не хотелось бы, чтобы сегодня кто-то чувствовал себя некомфортно. Ему хотелось бы, чтобы все запомнили этот день как что-то хорошее, а не как печальную формальность.

Мама сделала вид, что ничего не слышала и продолжала свою речь.

– Эллен, ты считаешь, этот оттенок помады тебе идет? Понятно, что ты расстроена и ничего не соображаешь, но помада не подходит к цвету твоей кожи. А прическа? Могла бы что-нибудь придумать с волосами.

– Я вообще без помады, – выдавила я, сдерживаясь, чтобы не треснуть мать по голове, а то она под этой шляпой совсем сдурела. Но если Наталья сдержалась, то мне и подавно придется держать себя в руках.

– Ох, вот почему ты так блекло выглядишь! Дорогая моя, надо было хотя бы губы накрасить.

– Мама хорошо выглядит, – вступилась за меня Джейн. – Что ты все время к ней цепляешься, бабуля?

– Ох, Джейн, – фыркнула мама. – Я просто пытаюсь помочь своей дочери добрым советом. Как ты можешь подумать, что я к ней цепляюсь?

– Боже мой, бабуля, она папу своего сегодня хоронит, а ты только и делаешь, что критикуешь ее обувь, ее макияж, ее прическу. Отстань ты от нее! – не выдержала Джейн.

– Эллен, и ты позволишь своей дочери разговаривать со мной в таком тоне? – потребовала мама.

Горячность, с которой Джейн вступилась за меня, вызвала у меня очередное желание заплакать.

– Почему мы все не можем просто побыть вместе несколько часов? – слабо взмолилась я. – Сегодня такой трудный день, давайте не будем его еще больше усложнять?

– Вообще тогда ничего не буду говорить, – обиженным голосом сказала мама, – раз мои советы никому не нужны, ну и не надо. Я просто хотела помочь.

– Наконец-то, машины приехали, – сказала Джессика.

Джессика настояла, чтобы мы все поехали в крематорий на ритуальных машинах, и Наталья уступила, потому что биться с Джессикой еще из-за машин было слишком.

– Ой, хорошо, – оживилась мама. – В какой машине я еду? Я сажусь в первую машину, с Нилом и с моими внуками?

– Наталья поедет в первой машине, – сказала я.

– А как же я? – надула губки мама. – А мне куда садиться?

– Ну, ты можешь ехать за рулем своей машины. Ты же на ней сюда приехала? – предположила я.

– Что ты, нет, – расхохоталась мама. – Что за глупости! Джеффри привез меня сюда. Мы подумали, что хорошо бы провести здесь уикенд. Он дальше поехал, играть в гольф, а потом заедет за мной. Поэтому я должна ехать с вами в одной из машин, дорогая моя. Я поеду в первой машине. С Джессикой и Нилом – а где же Нил, Джессика?

– В кабинете, работает. Он такой трудоголик, – вздохнула Джессика. Как-то на одном из семейных мероприятий я видела, чем на самом деле занимается Нил, когда отходит, чтобы ни на минуту не отвлекаться от фондового рынка, а то вдруг тот рухнет, а Нил не в курсе: он забился в дальний угол и играл в тетрис на телефоне. В тот момент я от всей души позавидовала ему, ведь у меня никогда не получалось отделаться от нашей дурацкой семьи, сославшись на срочную работу…

– Но в машину могут сесть только четыре пассажира, – сказала я Джессике. – Мы же рассчитывали на восемь человек! А теперь нас девять.

– Я поеду за рулем сама, – сказала Наталья. – Если для Ивонны так важно застолбить себе место в машине, то пусть едет, с богом. Мне важнее попрощаться с моим мужем, а не драться за место в ебучей машине.

– Ты не должна сама ехать за рулем, Наталья, – возразила я. – Давай я поведу.

– А можно мне с вами? Я не хочу садиться в этот страшный катафалк, – попросила Джейн.

– Тогда что мы будем делать с высвободившимися местами в заказанных машинах? – возмутилась Джессика.

– Иди ты к черту! Мне плевать. Джейн, зови Питера. Наталья, пошли. А вы все сами тут разбирайтесь, кто куда сядет. Нам надо ехать на похороны.

На парковке крематория мы встретили Саймона. Он положил свою руку мне на плечо, заглянул пронзительно мне в глаза и спросил: «Ну как ты, милая?»

– Перестань, – сказала я.

– Что перестань?

– Ты ведешь себя по-дурацки. Бесишь.

– Прости, я просто хотел тебя поддержать.

– Мне это не нравится.

– Папа, пойдем с нами внутрь? – позвал его Питер. – Сядешь между мной и мамой.

– Конечно, – согласился Саймон. – Мама не против?

– Я не против. Только прекрати этот цирк.

Сама служба оказалась на удивление прикольной. Папа гордился бы Натальей. В остальном все было довольно предсказуемо, начиная с душного похоронного музона в проигрывателе, советского интерьера в помещении крематория, понатыканных там и сям пластиковых венков, тошного запаха канцелярщины и серых разводов на ковролине (приглядевшись, я поняла, что эти разводы оставались от жвачек, которые живые посетители крематория сплевывали себе под ноги, – нет, ну серьезно, каким надо быть животным, чтобы жевать на похоронах и потом еще сплевывать жвачку себе под ноги?).

По настоятельному требованию Джессики ее детям были отведены особые роли во время церемонии прощания: Персефона (одетая как Уэнсдэй из «Семейки Аддамс») довольно прилично сыграла на пианино, Гулливер прочел несколько странное стихотворение собственного сочинения. Наталья спрашивала у Джейн и Питера, хотели бы они что-нибудь сказать на церемонии, но оба моих ребенка были так напуганы перспективой выступать на публике, «перед толпой стариков», по выражению Джейн, что наотрез отказались. Затем слово взял Кристофер, лучший друг отца еще с университетских времен. Вместо подобающей случаю хвалебной речи Кристофер поделился такими непотребными историями об отце, некоторые из них на грани фола, что все смеялись до слез – ну то есть все, кроме мамы, потому что Кристофер, не предполагая, что она приедет на церемонию, в одном из анекдотов про папину страсть к риску и опасностям назвал ее «взбесившейся коровой Ивонной», которую отец хотел укротить. Наталья смеялась в этом месте громче всех. Позже был неловкий момент, когда на обратном пути к машинам Питер спросил: «А что, в могилу закапывать не будут?»

– Что ты имеешь в виду, сынок?

– Ну, по телевизору на всех похоронах люди подходят к могиле и бросают туда комок земли. Или это только по телику так делают?

– Питер, мы сейчас где?

– В крематории?

– Что делают в крематории?

– Ну, типа кремируют.

– Тааак, а если тебя кремировали…

Питер непонимающе уставился на меня.

– …то в могилу тебя уже не закопают, – закончила я.

Смотрю я на него и переживаю, как он дальше-то будет жить в мире, где думать надо не коллективно, а самостоятельно.

В гостинице, которую Наталья зарезервировала для поминального обеда, все было опять как в тумане, хотя я ничего не пила, потому что была за рулем. Туда пришли Ханна и Чарли, Саймон (Сэм и Колин были на Ибице, и я настояла, чтобы они даже не думали прерывать свой отпуск) и много других людей, которых я не знала, но они говорили мне, что помнят меня еще пятилетней девочкой и что я нисколько не изменилась с тех пор, что было странно слышать, ибо в детстве у меня была жуткая стрижка горшком, а я-то надеялась, что с тех пор мой стиль несколько улучшился…

Шампанского и еды было полно, Наталья могла быть спокойна, все были довольны угощением.

– Кажется, всем нравится, все довольны, – сказала она. К сожалению, это услышала мама.

– Это же похороны, Наталья, – громким голосом с нотками скандалезности заявила она. – На похоронах не пристало радоваться. Здесь нужно скорбеть и переживать утрату.

– Херня все это, – с нажимом сказала Наталья. – Ральф планировал закатить вечеринку, чтобы все выпили за его счет, за помин его души. Когда мы с ним ходили по другим похоронам, он всегда говорил, что не потерпит, если его проводы будут таким унылым дерьмом. Он хотел, чтобы люди потом говорили: «Помнишь похороны Ральфа Грина? Веселились так, что порвали две волынки!» Мы же все умрем, никому не избежать этой участи, так надо на похоронах вспоминать только хорошее, а не предаваться унынию и трепетать от страха перед своим неминуемым концом.

Вспоминать хорошее. Наталье точно есть, что вспомнить об отце. А как насчет нас с Саймоном? У нас с ним тоже были хорошие времена, наверняка были, вот только последние годы запомнились вечными ссорами из-за детей, и моими криками, почему он не вытирает за собой стол после еды, и бесконечными стирками грязного белья, и постоянными уборками за всеми, а также моим ором: «Нашли служанку! Я же ОБЯЗАНА за всеми вами подбирать, зачем вам это делать, Я ЖЕ ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ!» Все это кажется мелочами, но все эти мелочи складываются в единую картину невыносимого семейного бытия. Секс был неплох, этого не отрицаю (тут я даже покраснела от недавнего напоминания, насколько он был неплох), но и он как-то сошел на нет в последние годы нашего брака. Вроде бы ничего ужасного не было, кроме наших вечных скандалов и бесконечных ночей перед телевизором за просмотром одних и тех же повторов «Махинаторов», и я уже практически сроднилась с ведущими этой программы, а механик Эд Чайна почти стал членом семьи.

Из моего мечтательного забытья об Эде Чайне (такие большие сильные руки!) меня вывела перепалка, которая разразилась между Натальей и мамой: они спорили, кого отец любил больше.

– Эллен, скажи ей! – приказным тоном сказала мама. – Я мать его детей, и, разумеется, я была любовью всей его жизни.

– Да он о тебе и не вспоминал с тех пор, как Эллен вышла замуж, – тихим голосом настаивала Наталья. – Если речь о тебе когда и заходила, то он называл тебя не иначе, как пустоголовая старая кляча.

Огромных размеров дама, которую, кажется, звали Джин, обняла меня и крепко прижала к своей необъятной груди, на которую она до этого, видимо, вылила полфлакона Шанель № 5, и я бы точно задохнулась там, если бы она так же мощно не отодвинула меня в сторону и не спросила, наклоняя голову к моему лицу: «Ну как ты, дорогая?»

Я уже открыла было рот, но не успела сказать и слова, как внезапно объявилась Джессика, вся кипевшая от злости.

– Персефона напилась! – прорычала она. – Это все Джейн подстроила, ты собираешься что-нибудь предпринять или нет?

– Мам, – сказал тут Питер. – Что-то мне плохо.

– Эллен, твой дядя Эдвард просит узнать, что еще есть из еды, а то он канапе недолюбливает, – добавил Саймон со стороны.

– Мам, не поила я Персефону, – с трудом выговорила Джейн, появившись за спиной у Джессики, с позеленевшей Персефоной. – Она сама хотела попробать шампанского. Хочу, грит, шампусика. А я че, я ниче, она сама.

– Под водочку любая мысль гениальна, – промычала Персефона. – Фух, чет мне херово. Боюсь, я щас…

Не успела закончить свою фразу, как ее вырвало прямо под ноги Джессики.

Леди-которую-кажется-звали-Джин отшатнулась и поморщилась.

Джессика с мамой завизжали.

Наталью пробил истерический смех, сквозь который она пыталась сказать: «Господи, если бы Ральф это видел, он бы оценил», и ее смех сменился слезами.

– Офигеть, – это уже добавила от себя Джейн, пятясь назад в ужасе.

– Ой, не могу больше! – сказала я. – Я больше не могу, – я развернулась и пошла прочь оттуда.

На улице, за оградой отеля, я сидела в одиночестве, пока не пришла мама Ханны и не села рядом.

– Привет, милая, – сказала она мне. – Вот, возьми, выпей джина. Сигу хочешь?

– Я думала, Вы бросили курить.

– С ума ты сошла, что ли? В моем возрасте только начинаешь получать удовольствие от пороков. Только Ханне не говори, ладно? Ей, бедняжке, сейчас нельзя ничего из порочного. Давно мы с тобой не болтали, хотела спросить, как ты поживаешь? Туфли у тебя чумовые.

– Я же за рулем, мне пить нельзя.

– Ханна отвезет тебя домой, а Чарли поедет за вами на их машине. Я все предусмотрела. Так что давай, пей, выкури сигаретку – и тебе полегчает, обещаю. Ну рассказывай, что у тебя в жизни происходит, только честно.

Я обожаю маму Ханны. Она пример настоящей мамы, такой, какой я пытаюсь быть для своих детей. Миссис П., как я ее всегда называла и до сих пор к ней так обращаюсь, бесконечно добрая, смешная тетка, никого и ничего не боится, и сколько себя помню, у нее всегда была припасена для меня шоколадка, или джин, или сига, в зависимости от моего возраста и от существа проблемы. Она никогда не лезла с расспросами, если ты сама не хотела поговорить, выслушивала тебя с пониманием и никогда не давала советы, если ее не просили. В ее глазах я была еще одной ее дочкой, а Ханна добротой и широтой своей души пошла в нее, потому что никогда не ревновала свою маму ко мне, а, наоборот, с радостью делилась.

– Честно? – спросила я.

– Милая моя, это же я. Если ты не будешь честной со мной, тогда с кем еще?

– Честно, если еще хоть кто-нибудь подойдет ко мне, положит руку ко мне на плечо, склонит голову и задушевно трогательным шепотом спросит: «Ну как ты?», мне кажется, я закричу.

– Да, помню все эти руки у меня на плече, когда мои родители умерли, – вздохнула миссис П. – Невыносимо, да? Самое ужасное, что ты прекрасно понимаешь, что им всем наплевать, как ты. Они это ради себя делают, чтобы похвалить самих себя, как они сочувствуют и сопереживают. Если не ответить дежурными «Ничего» или «Держусь», а рассказать, как тебе на самом деле, они отскочат от тебя в ту же минуту. Скажи, ты хочешь поговорить об этом?

– Вообще-то нет, – призналась я. – Я просто не знаю, о чем здесь говорить. Не знаю точно, что я чувствую. Печаль, наверное, но мне кажется, я должна как-то больше печалиться, хотя, не знаю. Что полагается чувствовать?

– К сожалению, не существует сводной таблицы, по которой мы можем сопоставить нашу степень скорби с нормой и вычислить, достаточно ли мы скорбим, – сказала миссис П. – Некоторые люди рвут на себе одежду только потому, что у их двоюродной внучатой племянницы помер хомячок, а другие замыкаются в себе и не подают вида, даже если случилось что-то страшное. Похоже, ты ближе ко второму типу, это не очень полезно для здоровья, хотя для окружающих это удобнее, а то поглядишь на таких, как твоя мама, что убиваются на публике…

– Она там все еще визжит по поводу Персефоны?

– К счастью, нет, Саймон быстро все там уладил и взял под контроль. Он попросил твою маму взять себя в руки, Джессику с Персефоной отправил в туалет и Питера тоже послал по тому же адресу, если тот вдруг захочет расстаться с содержимым своего желудка. Мальчику, оказывается, не от игристого было плохо, он просто умял целый поднос мясной нарезки, а потом слопал тарелку пирожных, так что сам виноват.

– А Джейн?

– Саймон усадил ее со стаканом воды для промывки мозгов и попросил Наталью посидеть с ней, пока та не протрезвеет, так что Джейн сейчас учится ругаться матом на русском. Саймон – молодец, так лихо со всем справился. А что там у вас двоих происходит?

Меня опять бросило в краску.

– Да ничего!

– Что, правда? Ханна мне сказала, что ты ей рассказала, что вы с ним, как там Эмили говорила? Замутили? Ханна не одобрила, хотя она с самого начала его не одобряла. А тут смотрю, он сидит на похоронах, регулирует и распоряжается. Так вы с ним опять сошлись, что ли?

– Нет!

– А ты не хочешь с ним сойтись?

– Не знаю… ничего не знаю. Все так запуталось!

– Ты единственная, кто может принять решение. Вижу, как он на тебя смотрит. Если бы я делала ставки, то спорила на все свои деньги, что он до сих пор тебя любит.

– Вы всегда знаете, на что ставить. Это же Вы научили нас с Ханной играть в покер и обчистили нас обеих, забрали все наши карманные денежки.

– Помню-помню, было дело! Ну что же. Саймон все еще влюблен в тебя как мальчик. Стоит тебе только захотеть, только помани. Вопрос – хочешь ли ты его?

– Иногда. В прошлый раз… ночью… было неплохо. Хоть кто-то рядом.

– Кто-то? Или именно Саймон?

– Да не знаю я! В этом и проблема. Иногда у нас с ним все хорошо, а иногда он меня так раздражает, прямо все в нем выводит меня из себя. Наталья говорила, что надо помнить хорошее, но у нас с ним было столько плохого тоже.

– Ну, оглядываясь на прошлое, будущего не увидишь, так? – сказала миссис П. – Закрой глаза, представь свое будущее, подумай, как сложится твоя жизнь в будущем. Хотя глаза можешь не закрывать. А то люди подумают, что мы тут кумарим. Просто подумай о своем будущем. Видишь там Саймона?

Я подумала. Потом еще немного подумала.

– Не знаю, – сказала я. – Думаю, точнее, надеюсь, что там есть кто-то, с кем можно поехать в отпуск, но Саймон ли это или кто другой, не пойму.

– Ну что ж, таков твой ответ на данный момент, сейчас. Не забывай время от времени закрывать глаза – но не на людях – в минуту сомнений, или когда тебе очень хорошо, и задавай себе этот вопрос: что ты видишь в будущем? Рано или поздно ты увидишь ответ. А теперь пойдем назад, накатим еще джина и посмотрим, какая там очередная драма разыгралась. Может, даже будет драка, – с надеждой произнесла она. – Твой отец всегда говорил, что вечеринка удалась, если в результате кому-нибудь набили морду, или кто-то залетел, или развелся. Последние два варианта сейчас нежелательны. Достаточно и того, что Ханна вот-вот родит.