Текст книги "Архивы Дрездена: Маленькое одолжение. Продажная шкура"

Люччо медленно кивнула.

– И потом, – добавила Мёрфи, с легкой улыбкой убирая пистолет в кобуру, – вряд ли я оставляю вам, ребята, много выбора.

– Она мне нравится, – пророкотал Саня своим сочным басом. – Такая маленькая и свирепая. Не думаю, чтобы она умела…

– Саня, – вмешался Майкл. – Мы уже говорили на этот счет.

Чернокожий здоровяк со вздохом пожал плечами:

– Вопрос никому не повредит…

– Саня.

Тот с улыбкой поднял руки в знак капитуляции.

Хлопнула дверь дома, захрустели по снегу бегущие шаги. Дверь мастерской распахнулась, и в комнату заглянула Молли.

– Гарри, звонит Кинкейд. Ему сообщили место встречи.

– Кинкейд? – чуть резче, чем можно было бы ожидать, переспросила Мёрфи.

– Ага, а я разве не упоминал об этом? – невинным тоном поинтересовался я, направляясь к двери. – Приехал сегодня ночью.

Она недобро сощурила глаза:

– Мы поговорим.

– Маленькая, – пророкотал Саня на ухо Майклу, сжав для наглядности кулак. – Но свирепая.

Глава 28

Люди считают, что в центре большого города – скажем, Чикаго – не может случиться ничего такого, что не привлекло бы внимания множества свидетелей. Мало кто понимает, что это не так, чему есть две причины. Первая из причин состоит в том, что свидетели из подавляющего большинства людей, скажем прямо, неважные.

Возьмем, к примеру, что-нибудь совершенно обыденное, вроде незначительного транспортного происшествия на оживленном перекрестке. Бип-бип, бумц, сопровождаемые криками и размахиванием руками. Так вот, выстройте всех находившихся на этом перекрестке и спросите у каждого по очереди, что случилось. Каждый расскажет вам слегка отличную от остальных историю. Некоторые видели все от начала до конца. Некоторые увидят только последствия. Некоторые видели только одну из машин. Некоторые с полной уверенностью поведают вам, что с самого начала до самого конца видели обе машины – включая такие детали, как выражение лиц обоих водителей и изменение скорости каждой из машин, несмотря на то что для этого свидетелю пришлось бы находиться одновременно в двух местах, левитировать и обладать телепатическими способностями.

Большая часть людей честны. Но не точны. Искренняя неточность вовсе не то же самое, что ложь, но когда дело касается свидетельских показаний, разница между ними невелика. Относительно небольшая часть людей ограничится рассказом о том, что они действительно видели, не заполняя пробелы и не корректируя свой рассказ в соответствии с предположениями, воспоминаниями или влиянием чужой точки зрения. Из этого относительного меньшинства еще меньше таких, кто – в силу природных способностей или в результате специальной подготовки – умеет замечать за ограниченный промежуток времени и хранить в памяти множество важных для следствия подробностей.

В общем, стоит событию отойти в историю, как оно становится все менее ясным и все более туманным. Умение воссоздать из разноречивых свидетельских показаний более-менее достоверную картину ближе к искусству, чем к науке, и это при условиях, когда событие не затрагивает свидетелей лично, вовлекая в рассказ страсти и эмоции.

Стоит добавить в смесь эмоций, и легкая путаница превратится в абсолютный хаос. Возьмите то же дорожное происшествие, превратите его в столкновение тачки скинхедов с тачкой чернокожих громил на оживленном перекрестке в Саут-Сайде, и вы получите ситуацию, чреватую массовыми беспорядками. Что бы ни случилось, вам вряд ли удастся добиться от кого-либо точного описания произошедшего. Более того, вам придется очень постараться, чтобы вытянуть хоть из кого-то хоть какой-нибудь рассказ.

Человеческие эмоции способны многое превратить в кашу.

Вторая причина, по которой события в центре большого города могут пройти незамеченными, формулируется еще проще: стены. Стены перекрывают линию зрения.

Или нет, давайте-ка я сформулирую по-другому: стены меняют степень вовлеченности.

Человеческое восприятие ориентировано на зрение. Предметы не реальны для нас, пока мы их не увидим: увидеть – значит поверить. Это, кстати, одна из причин, по которым не выходят из моды иллюзионисты: они заставляют нас видеть то, чего на самом деле нет, и это завораживает.

Когда человек своими глазами видит, как происходит что-либо плохое, шанс на то, что он или она вмешается, гораздо выше, чем если бы это происходило вне поля зрения. В истории полно наглядных иллюстраций этому утверждению. Да, конечно, правительства союзников слышали сообщения о нацистских лагерях смерти, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что поднялось, когда передовые отряды увидели заключенных евреев, освободив лагеря. Медиамагнат Уильям Хёрст знал это раньше: обеспечьте мне картинки – и я обеспечу вам войну. И если верить некоторым источникам, он это сделал.

Проще говоря, пока вы не увидели какое-либо событие своими глазами, оно для вас не совсем реально. Вы можете слышать сообщения о трагедиях, но они не потрясут вас так сильно, как если бы вы сами стояли среди развалин.

Нигде не найти столько стен, сколько в большом городе, а стены не дают вам видеть предметы и события. Они помогают делать вещи менее реальными. Конечно, порой вы слышите доносящиеся ночью с улицы громкие или резкие звуки. Однако легко убедить себя в том, что это не выстрелы, что звонить в полицию нет необходимости, что не стоит даже беспокоиться. Возможно, это просто выхлоп неисправного глушителя. Точно, выхлоп. Или дети балуются с фейерверками. Из расположенной над вами квартиры могут доноситься плач или крики, но вы ведь не знаете наверняка, что пьяный сосед снова колотит свою жену скалкой. Право же, это не ваше дело, и они вообще привыкли скандалить, и потом, жуткий он тип. Да, к нему все время ездят разные типы, и вид у них не самый благонамеренный, но вы ведь сами никогда не заставали его за продажей наркотиков. Даже детям, которые к нему иногда захаживают. Гораздо проще и безопаснее запереть покрепче дверь, не поднимать шума и включить телевизор.

Весь мир – песок, а люди в нем – страусы.

Новички, только-только узнавшие о мире чародеев и оборотной стороне сверхъестественного, считают, что прикладывается максимум усилий, чтобы хранить это в тайне от всех. Вовсе нет. Это не требует почти никаких усилий – конечно, если кто из чародеев задумает пройтись по главной улице с оркестром, этого ему не дадут. Адские погремушки, да мне порой кажется чудом, что нас иногда замечают.

Именно поэтому я пребывал почти в полной уверенности, что наши переговоры с Архивом и динарианцами в океанарии Шедда пройдут незамеченными. Да, он расположен в самом центре города, в двух шагах от Музея естественной истории и в трех – от стадиона «Солджерс», однако с учетом погоды особого наплыва посетителей ожидать не приходилось, к тому же зимой в океанарии вообще мертвый сезон. Там могли оказаться несколько служителей, ухаживающих за питомцами, но я как-то мало сомневался, что Кинкейд изыщет способ убедить их на некоторое время убраться оттуда.

Мёрфи взяла напрокат машину, поскольку ее «сатурн» имел довольно поколоченный вид. Прошедший снегопад привел к росту аварийности, поэтому компактных машин у конторы не имелось совсем, и Мёрфи вернулась с серебристым «кадиллаком» размером с океанскую яхту, после чего я объявил погрузку. Хендрикс и Гард разместились на заднем сиденье. Гард добралась до машины самостоятельно, хотя двигалась осторожно. Рядом с Гард уселась Люччо со своим посохом и шпагой в ножнах, которую она уперла в пол салона между ног. Мой посох оказался на порядок длиннее, чем ее, так что его пришлось сунуть одним концом между передними креслами, да и так другой его конец упирался в заднее стекло рядом с головой Гард.

Снегоочистители продолжали трудиться на улицах, обеспечивая доступ к важнейшим городским объектам. Летний туристический аттракцион к последним, очевидно, не относился. Более того, Музей естественной истории вообще закрыли в связи с непогодой, а это значило, что ни одного действующего общественного здания в радиусе нескольких сотен ярдов от океанария не осталось.

Это могло создать для нас некоторые проблемы. Белый пикап Майкла не смог бы подъехать ближе незамеченным, а из этого следовало, что помощь со стороны Майкла и Сани, если она потребуется, прибудет на место на две или три минуты позже – если нам вообще удастся подать им сигнал. В случае открытой конфронтации они с таким же успехом могли бы находиться на другом конце света. С другой стороны, нехорошим парням тоже было бы труднее перебрасывать на место свои подкрепления.

Если, конечно, те будут перемещаться на машинах.

Стакан наполовину полон, Гарри. Стакан наполовину полон. Выгоды от драки нет никому – во всяком случае, пока. Что бы там ни задумал Никодимус, ему придется выдвинуть свои требования, прежде чем ему представится шанс вытрясти из нас то, что он хочет получить. И потом, с учетом того, на что способна Архив, – а этому я сам являлся свидетелем, – со стороны Никодимуса было бы сущим безумием затевать что-либо, пока она председательствует на переговорах. Она явно не спустит попыток оспорить ее полномочия.

Ближняя к океанарию улица оказалась очищенной от снега, но на стоянки это не распространялось; более того, въезды ни них перегораживались небольшими горными цепями сугробов.

– Похоже, дальше придется идти пешком, – негромко заметила Мёрфи.

– Поезжай по кругу, – посоветовал я. – Они держат здесь животных круглый год, И за ними надо ухаживать ежедневно, вне зависимости от погоды. Наверняка персонал протоптал где-нибудь тропинку.

– Возможно, они бросили экспонаты голодать на время бурана, – предположила Гард. – Мало найдется таких, которые отважатся прорываться сквозь снег ради зарплаты.

– Океанографией занимаются не ради денег, – возразил я. – И наверняка люди не станут работать с дельфинами и китами только ради зарплаты и казенной машины. – Я покачал головой. – Они любят их. Кто-то наверняка ходит туда каждый день. Если не дорогу, то тропу туда обязательно пробили.

– Вон, – ткнула пальцем Мёрфи.

И точно, кто-то прорыл узкий проход в снежной стене у тротуара, от которого к зданию тянулась узкая тропа. Мёрфи пришлось остановить машину на дороге, почти касаясь правыми дверцами сугроба. Несущаяся по улице машина запросто могла въехать «кадиллаку» в корму, но особого выбора у Мёрфи не имелось.

Мы все выбрались из машины через двери с водительской стороны. Несмотря на ранний час, уже начинало смеркаться. Мы с Люччо задержались, чтобы надеть серые плащи Стражей. Плащи у нас, конечно, выглядят круто и все такое, но на передвижение в машине они рассчитаны неважно. Люччо застегнула красиво отделанный кожаный пояс со шпагой в ножнах на левом бедре и кобурой с кольтом на правом.

Мой револьвер сорок четвертого калибра снова лежал в кармане моего плаща, и вес заговоренной кожи и оружия изрядно меня ободрял. Ветер раздул и мой плащ, и надетый поверх плащ Стража, и я едва не упал, пока не совладал с хлопающей одеждой, подобрав ее ближе к телу. Хендрикс, флегматичный и непоколебимый как скала в своем зимнем пальто цвета лондонского тумана, миновал меня с легкой улыбкой на лице.

Хендрикс возглавил шествие, и мы побрели по тому, что с большой натяжкой можно было назвать тропой. Вместо того чтобы пробиваться через доходящий до уровня груди снег, мы утопали в нем всего по колено. Сначала мы медленно шли по холоду от проезжей части к зданию океанария, потом огибали едва ли не все здание по периметру. Особенно несладко нам пришлось с южной стороны здания, где ветер намел прямо-таки впечатляющую массу снега. Задувавший с озера ветер, казалось, попадал сюда прямо из открытого космоса, и все, кроме Гард, зябко съежились под его порывами. В конце концов тропинка привела нас к служебному входу, дверь которого оказалась открыта: отверстие на месте личинки замка было заклеено изолентой.

Хендрикс открыл дверь, я просунул голову внутрь и наскоро осмотрелся по сторонам. В укутанном снегом здании царила темнота, если не считать редких плафонов дежурного освещения на стенах. Я не увидел никого, но потратил минуту или две, чтобы проверить здание на предмет наличия какой-либо враждебной магии.

Ничего.

Впрочем, в ситуации вроде этой немного паранойи никогда не помешает.

– Капитан, – тихо произнес я. – Что вы думаете?

Люччо встала рядом со мной и вгляделась в вестибюль за дверью. Взгляд ее темных глаз настороженно скользил по помещению.

– На вид чисто.

Я кивнул.

– Прошу прощения, – сказал я и первым вошел в дом, стряхивая с башмаков и джинсов снег.

Остальные последовали за мной. Пока они топали ногами у входа, я двинулся дальше, напрягая слух. Поэтому я услышал шорох мягко ступающих башмаков за две или три секунды до того, как из-за дальнего угла коридора показался Кинкейд. Он снова был одет в свой обычный черный наряд, под которым скрывался бронежилет, и оружия, понавешенного на его тело, хватило бы на оснащение небольшой террористической группировки.

Он чуть дернул подбородком в знак приветствия.

– Сюда, пожа… – Взгляд его скользнул мимо меня, и он осекся на полуслове.

Секунду он смотрел поверх моего плеча, потом вздохнул.

– Ей нельзя здесь находиться, – сказал он мне.

Брови мои невольно поползли вверх, и это же движение повторили уголки губ. Я чуть пригнулся к Кинкейду.

– Сами ей скажите, – прошептал я.

Взгляд его скользнул с Мёрфи на меня. Менее позитивно настроенный человек назвал бы выражение его лица кислым. Он побарабанил пальцем по рукояти пистолета.

– Она угрожала притащить сюда полицию? – спросил он.

– Она вбила себе в голову эту ерунду, когда приносила присягу защищать город и жителей Чикаго, и она относится к этому серьезно.

Кинкейд поморщился:

– Я должен обсудить это с Архивом.

– Не будет Мёрфи – не будет переговоров, – заявил я. – Так ей и передайте.

– Вот сами ей скажите, – хмыкнул убийца.

По залам океанария он повел меня к главному аквариуму. Должно быть, он пользуется у посетителей наибольшей популярностью – огромное полукруглое в плане сооружение, содержащее самые крупные в мире плавающие экспонаты. В расположенных по внешнему радиусу бассейнах общей емкостью в несколько миллионов галлонов воды проживают дельфины и мелкие белые киты, название которых я никак не могу запомнить. Как у икры. Да, белуги… белухи, вот как. Киты-белухи. Вокруг бассейнов понастроено искусственных скал с растущими на них деревьями, мхами и травами – в общем, сделано все, чтобы это напоминало тихоокеанское побережье Штатов. Хотя я более чем уверен, что на берегу какого-нибудь там Орегона нет таких белых скамеек для зрителей, с которых публика может восхищаться китами и дельфинами, проделывающими свои штуки ради аплодисментов и порции рыбы. Боюсь, что такое характерно скорее для Флориды.

Мимо нас проскользнула пара дельфинов, скосив глаза на незнакомцев. Один из них издал щебечущий, не очень мелодичный звук. Другой взмахнул хвостом и плеснул в нашу сторону водой для забавы. Оба не имели отношения к неотразимым сородичам Флиппера, героя одноименного телесериала. Обычные дельфины, не такие красивые, которых наверняка не показывают по телевизору. Может, они просто отказались продаваться или ложиться под нож пластического хирурга. Я поднял кулак. Салют, ребята.

Кинкейд скользнул взглядом по скамейкам и нахмурился:

– Ей полагалось сидеть здесь. Черт возьми.

Я вздохнул и свернул к лестнице на нижний ярус.

– Она может быть сколько угодно Архивом, Кинкейд, но она все еще ребенок.

Он нахмурился еще сильнее и посмотрел на меня:

– И что?

– Что? Дети любят симпатяг.

Он удивленно заморгал:

– Симпатяг?

– Идемте.

Я повел его вниз.

На нижнем уровне океанария расположен внутренний пояс бассейнов, в которых живут пингвины и – внимание! – морские выдры.

Именно так: морские выдры. Они часто забавляются с камнями, плавая на спине. Что может быть симпатичнее маленьких пушистых игривых зверьков с большими карими глазами, качающихся на воде пузом кверху?

Мы обнаружили Иву стоящей перед одним из бассейнов с морскими выдрами. На этот раз она оделась теплее и практичнее, и на ее спине висел маленький рюкзачок. Она смотрела на двух выдр, гонявшихся в бассейне друг за другом, и улыбалась.

При виде этого Кинкейд застыл как вкопанный. Исключительно для того, чтобы посмотреть, что он будет делать, я попытался шагнуть мимо него. Он бросил на меня такой взгляд, словно убил бы меня на месте, если бы я попробовал помешать ей, и мое мнение о нем разом поднялось на целую ступеньку. Я отступил на шаг и принялся ждать. Право же, целостность моих зубов стоит того, чтобы девочка лишнюю минуту полюбовалась на морских выдр.

В детстве – уже после того, как у меня начали проявляться магические способности, – мне приходилось порой очень нелегко. Я ощущал себя отличным от других – и ужасно одиноким. Это постепенно отдаляло меня от других детей. Но Ива вообще не знала родительской ласки или дружбы сверстников – даже недолгой. Как я понимаю, она была Архивом с самого рождения, абсолютно осознавая тот объем знаний, который заложили в нее. Я даже представить себе не могу, насколько это ужасно.

Черт возьми, чем больше я узнавал с возрастом, тем больше жалел о былом невежестве. Так сказать, о невинности. По крайней мере, я помню, каково это – быть невинным.

Ива не была невинной никогда.

Так что я мог и подождать. Пусть постоит еще, улыбаясь морским выдрам.

За спиной шевельнулась тень, и я усилием воли сдержал панику и заставил себя повернуться медленно, с достоинством. Я увидел двух дельфинов из верхнего аквариума – они снова подплыли поглазеть на нас. В дне больших аквариумов имелись смотровые иллюминаторы, так что посетители могли любоваться с одной стороны на пушистых симпатяг, а с другой – на любопытных дельфинов и этих, как их, китов, которые в честь икры.

Отсюда же видно дальнюю стену большого аквариума – изогнутую стеклянную плоскость, обращенную на озеро Мичиган. Это всегда казалось мне в некотором роде садизмом. Я имею в виду, здесь собрали животных, созданных природой для жизни на просторах морей, – собрали и заперли в трех миллионах галлонов воды. Им и так неважно приходится и без того, чтобы их дразнили видом на те самые водные просторы.

А может, и нет. Я слышал, что в наши дни быть китом или дельфином на воле, в открытом океане, – полный отстой, учитывая нынешнюю рыболовную индустрию.

– Боюсь, они смотрят на нас как на корм, – пробормотал я.

– А? – не понял Кинкейд.

– Нет, ничего.

Ива довольно вздохнула, дождавшись, пока выдры исчезнут в своем домике. Потом повернулась к нам и моргнула от неожиданности.

– Ой, – произнесла она. Щеки ее чуть порозовели, и на мгновение она превратилась в настоящую маленькую девочку. – Ой. – Она разгладила несуществующие морщинки на брючках и кивнула Кинкейду: – Да?

Кинкейд кивнул в мою сторону:

– Местные правоохранительные органы хотят, чтобы их представитель присутствовал здесь в качестве наблюдателя. Дрезден поддерживает это требование.

Она задумалась на мгновение.

– Сержант Мёрфи?

– Да, – подтвердил я.

– Ясно. – Она нахмурилась. Когда она заговорила, голос ее сделался предельно осторожным, словно обдумывала каждое слово. – Выступая в качестве арбитра переговоров, я не имею возражений, если только обе участвующие в переговорах стороны дадут свое согласие.

– Ладно, – кивнул Кинкейд.

Он повернулся и зашагал обратно к выходу.

Я поклонился Иве, которая ответила мне тем же. Потом поспешил догонять Кинкейда.

– И что теперь? – спросил я его, когда мы поднимались по лестнице обратно.

– Теперь, – ответил он, – пошли поговорим с Никодимусом.

Следом за Кинкейдом я миновал главные бассейны и достиг входного вестибюля. Здесь тоже в достатке блестящих каменных полов и коринфских колонн, расставленных вокруг большого аквариума размером с каток для роллеров. Он полон соленой морской воды, водорослей и кораллов, а также всевозможных тропических рыб. Иногда здесь плавает ныряльщик или ныряльщица со встроенным в маску микрофоном – он кормит маленьких акул, других рыбок и разговаривает с глазеющими на это туристами. аквариум переливается преломленным светом, попадающим в него через огромный трехгранный зенитный фонарь в потолке.

Правда, теперь стекла фонаря оказались покрыты снегом, которым занесло и стеклянные входные двери больше чем наполовину, так что помещение освещалось только небольшими разноцветными светильниками, размещенными внутри аквариума. Рыбы призраками скользили в воде за стеклом, и причудливый свет играл на их чешуе, окрашивая ее в зловещие тона, а их тени, увеличенные расстоянием и выпуклой поверхностью аквариума, плыли по стенам.

Все это выглядело чертовски жутко.

Одна из теней привлекла мое внимание, потому что какой-то из моих инстинктов уловил в ней неясную, но несомненную угрозу. Мне потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, чем именно встревожила меня эта тень: она была человеческой и двигалась по стене в плавном, скользящем темпе за тенью одной из плававших в аквариуме маленьких, но самых настоящих акул – хотя отбрасывавший ее человек стоял совершенно неподвижно.

Никодимус оторвался от созерцания плававших в аквариуме рыб, так что теперь я видел его профиль на фоне неярких разноцветных огней. Зубы его блеснули оранжево-красным в свете ближайшей к нему подводной лампы.

Я удержался от того, чтобы сделать шаг назад, но, признаюсь, с трудом.

– Какая метафора, – тихо произнес он. Приятный у него был голос: мягкий и неожиданно звучный. – Только посмотрите на них. Плавают. Питаются. Спариваются. Охотятся, убивают, спасаются, прячутся – каждая в соответствии со своей натурой. Все такие разные. Чужие друг другу. Весь их мир в непрерывном движении, вечно меняющийся, вечно угрожающий, бросающий вызов. – Он сделал рукой широкое движение. – Им не дано знать, насколько он хрупок, или того, что их все время окружают существа, обладающие возможностью одним движением пальца уничтожить этот их мир и убить их всех. Конечно, в этом нет их вины. – Никодимус пожал плечами. – Они просто… ограниченны. Очень, очень ограниченны. Привет, Дрезден.

– Вы чуть переигрываете, изображая из себя страшилу, – заметил я. – С таким же успехом вы могли бы набелить лицо, надеть черный цилиндр и врубить какую-нибудь органную музыку.

Он негромко рассмеялся. Не зловеще – нет, просто от души и чертовски уверенно.

– Я так понимаю, какие-то отклонения в регламенте встречи, да?

Кинкейд покосился на меня и кивнул.

– Местные органы правопорядка желают присутствия на ней своего представителя, – сообщил я.

Никодимус склонил голову набок:

– В самом деле? Кто?

– Какая разница? – спросил Кинкейд скучающим тоном. – Архив готова дать на это согласие, если вы не имеете возражений.

Никодимус наконец окончательно повернулся в нашу сторону. Выражения его лица я не видел, только силуэт на фоне аквариума. Тень его тем не менее продолжала кружить по помещению следом за акулой.

– Два условия, – произнес он.

– Выкладывайте, – сказал Кинкейд.

– Во-первых, представитель должен быть безоружен, и Архив должна гарантировать его нейтралитет при отсутствии факторов, вступающих в противоречие с интересами правоохранительных органов.

Кинкейд снова покосился на меня. Условие насчет безоружности Мёрфи не понравится, но она его выполнит. Хотя бы потому, что не захочет идти на попятный передо мной – или, возможно, перед Кинкейдом.

Впрочем, я не понял, чем не устраивает Никодимуса присутствие вооруженного копа. Пистолеты этому типу нипочем. Совершенно. Тогда в чем дело?

Я кивнул Кинкейду.

– Отлично, – сказал Никодимус. – Во-вторых… – Он двинулся вперед, гулко ступая по мраморному полу, пока мы не смогли разглядеть его в свете ближайших напольных светильников.

Это был мужчина среднего роста и сложения, с симпатичными, сильными чертами лица и темными умными глазами. Безупречно ухоженную шевелюру кое-где тронула седина, но для человека, чей возраст достигает двух тысяч лет, он держался более чем неплохо. Одежду его составляли черная шелковая рубашка, темные брюки и то, что могло бы сойти за серый ковбойский платок на шее. Только это был не платок. Это была старая, очень старая выцветшая веревка, ровесница его монеты.

– Во-вторых, – произнес он, – я хочу поговорить пять минут наедине с Дрезденом.

– Не обижайтесь, Ник, – сказал я, – но это примерно на пять минут больше, чем я хочу провести с вами.

– Вот именно, – с улыбкой ответил он. Такую улыбку можно увидеть в загородных клубах, на заседаниях совета директоров или у крокодилов. – Нам ведь так и не представилось хорошей возможности мирно поговорить. Вот я и хочу исправить этот пробел. – Он махнул рукой в сторону аквариумов. – По возможности, без разрушений, ладно?

Я смерил его хмурым взглядом.

– Мистер Архлеон, – произнес Кинкейд. – Вы предлагаете мирные гарантии? Если так, Архив заставит вас придерживаться этого условия.

– Я ничего подобного не предлагаю, – ответил Никодимус, не сводя с меня взгляда. – Дрезден сочтет это лишенной ценности монетой, и его мнение – единственное, что имеет значение в данной конкретной ситуации. – Он развел руками. – Просто поговорить, Дрезден. Пять минут. Уверяю вас, если бы я хотел причинить вам вред, даже репутация адской гончей, – он сделал паузу, чтобы выразительно покоситься в сторону Кинкейда, – ни на мгновение не заставила бы меня колебаться. Я бы уже убил вас.

Кинкейд удостоил Никодимуса легкой ледяной улыбки, и воздух буквально закипел от сгустившегося напряжения.

Я поднял руку.

– Полегче, Дикий Билл, – вполголоса произнес я. – Я поговорю с ним. Потом устроим общее заседание. Мило и цивилизованно.

Кинкейд покосился на меня и изогнул кустистую бровь:

– Вы уверены?

Я пожал плечами.

– Ладно, – кивнул он. – Вернусь через пять минут. – Он сделал паузу. – Если любой из вас инициирует насилие, не укладывающееся в рамки дуэльного кодекса, это будет означать нарушение уговора. Более того, это будет считаться оскорблением репутации Архива, и я лично прослежу за тем, чтобы оно не осталось безнаказанным.

Ледяной холод в его голубых глазах предназначался преимущественно Никодимусу, но и мне досталось немного. Кинкейд не шутил; мне доводилось видеть его в деле. Он был одним из самых страшных людей, которых я знал; тем более что он подходил к делу с бесстрастной практичностью, не стесняемый ни личными пристрастиями, ни гордостью, которые часто являются определяющими в сверхъестественных разборках. Кинкейд не побоялся бы заглянуть мне в глаза, убивая меня, если бы до этого дошло. Впрочем, он без колебаний всадил бы в меня пулю и с расстояния в тысячу метров или подложил бы мне бомбу в машину, чтобы прочитать о моей смерти на следующее утро в Интернете. Главное – выполнить работу.

Подобный подход вряд ли поможет, когда вам необходимо расправиться с соперниками по возможности более впечатляющим и драматичным способом, однако, уступая другим по части эстетики, Кинкейд превосходит их с экономической точки зрения. Марконе, из-за которого заварилась вся эта каша, действовал точно такими же методами – и, надо сказать, далеко продвинулся. В общем, из всех опасностей такие люди представляют собой особо экстремальный ее вид.

Никодимус снова негромко, мило рассмеялся. Похоже, Кинкейд не производил на него особого впечатления. Может, это и к лучшему. Избыток гордости может и сгубить.

С другой стороны, мои недолгие встречи с Никодимусом свидетельствовали о том, что он, возможно, и впрямь настолько крут.

– Валяй, Адский Пес, – произнес Никодимус. – Чести твоей госпожи ничего не угрожает. – Он начертал у себя на груди косой крест. – Сердцем клянусь.

Возможно, это было продолжение их старых разборок. Глаза Кинкейда вспыхнули диким огнем – и снова застыли как лед. Он кивнул мне, потом – точно так же – Никодимусу и удалился.

Я совершенно уверен, что помещение не сделалось более темным, мрачным и угрожающим, когда я остался наедине с самым опасным человеком, которого я когда-либо встречал.

Но ощущение было именно такое.

Никодимус блеснул мне своей зубастой, хищной улыбкой, а его тень принялась кружить по стенам пустого вестибюля, медленно приближаясь ко мне. Как акула.

– Итак, Гарри, – произнес он, подходя ближе. – О чем мы с вами поговорим?