Текст книги "Зима: ритуалы процветания в темной фазе секулума"

Восемнадцать столетий спустя другие люди продолжали призывать Конкордию по тем же причинам.

Посещая Париж сегодня, вы обязательно побываете на Площади согласия (la Place de la Concorde) – в великолепном сквере в центре города с искусно выполненными фонтанами и обелиском, подаренным Франции Египтом в знак дружбы. Это чудесное место. Трудно представить себе, что чуть более двухсот лет назад здесь произошло 1119 жестоких убийств[99]99
  “25 Avril 1792: Première Utilisation de la Guillotine sur un Condamné,” France-pittoresque.com, April 25, 2019, https://www.france-pittoresque.com/spip.php?article5744.


[Закрыть]. Мужчины и женщины были казнены на гильотине, в том числе бывшие король и королева Людовик XVI и Мария-Антуанетта.

Французская революция разразилась в 1789 году как результат десятилетиями назревавшего разобщения между элитами и народом. Богатые аристократы сосредоточивали в своих руках все бо́льшую и бо́льшую экономическую мощь, в то время как все больше и больше людей скатывались в нищету. Усилия, направленные на то, чтобы изменить положение вещей, уменьшить бедность и модернизировать законодательство и экономику, тормозились элитой. Позиция короля Людовика XV была ключевой: «Après moi le deluge». После меня хоть потоп. После меня хоть полный хаос. Кого волнует, что там будет после моей смерти?

Нерешенные проблемы усугублялись, пока не достигли высшей точки. Хотя революция начиналась как попытка заставить короля принять конституционную монархию, ограниченную постановлениями Генеральных штатов[100]100
  Генеральные штаты – во Франции – высшее сословно-представительское учреждение в 1302–1789 годах.


[Закрыть], как только шлюзы были открыты, потоп уже было не сдержать. В период с 1792 по 1794 год более ста пятидесяти тысяч французских граждан были убиты либо в результате террора, либо в ходе столкновений между различными группировками и повстанцами, не считая сорока тысяч или более солдат, павших во внутренних сражениях или в войне с Австрией. Каждый, кто хотел выплеснуть недовольство, сделал это. Сосед обвинял соседа в том, что тот неправильно думает, занимает неправильную сторону и даже что он недостаточно ревностно поддерживает революционные идеи. Одного обвинения было достаточно, чтобы отправить людей и, возможно, их семьи на гильотину. В нашем представлении только аристократы были осуждены и убиты, однако большинство жертв террора не были богатыми – это были просто люди, которые навлекли на себя гнев толпы. Поскольку каждая группировка революционеров осуждалась следовавшей за ней, те, кто поддерживал предыдущую идеологию, были заключены в тюрьму или убиты.

В течение чуть более двух лет все были в опасности, и тысячи людей доносили на всех, кого недолюбливали – неприветливого соседа, тещу, на собственность которой они зарились, на начальника, вызывавшего неприязнь, даже просто на незнакомца, который придерживался иных взглядов.

Тысячи людей стали частью толпы доносчиков, ликовавших у подножия гильотины, и тысячи дрожали за жизнь в этом непрекращающемся потоке мнений и идеологий.

Слова, которые сегодня были правильными, завтра могли превратиться в ужасное оскорбление. Как можно было знать, что говорить и что делать? Что нужно было делать, чтобы не стать мишенью чужого гнева? Любой человек, которому ты не нравился, мог на тебя донести.

Как общество могло положить этому конец? Как прекратить путь злодеяний и вернуться к нормальной жизни, если ваш наемный работник убил вашего сына, а озлобленный бывший зять сделал так, чтобы вашу жену бросили в тюрьму и подвергли насилию? Если вы сами виновны в смерти человека, который поспорил с вами и был буквально разорван толпой? Если ваша сестра донесла на человека, в магазине которого работала, и стала причиной гибели всей его семьи? Как вы остановитесь?

В октябре 1795 года было сформировано новое правительство – Директория, которая надеялась каким-то образом обуздать этих Фурий. Казни прекратились, гильотину убрали, но это было только начало. Как излечиться Франции? Что делать, когда каждый является либо преступником, либо жертвой, а многие и тем и другим? Процесс формирования нового национального самосознания, объединяющего всех французов, должен был быть длительным и, безусловно, не мог совершиться быстро, не оставив неизлечимых шрамов, но одним из первых шагов должно было стать символическое очищение и повторное освящение гражданского пространства. Как бы то ни было, большую площадь в центре столицы нельзя было оставить без внимания! Все знали, что там творилось. Речь шла о площади, известной при монархии как Площадь Людовика XV, а во времена гильотины как Площадь Революции.

Директория помнила о символизме и стремилась с умом его использовать. Поэтому до конца 1795 года площадь очистили от всех следов проходивших здесь казней и переименовали в ходе общественной церемонии в духе классических принципов Согласия-Конкордии. Как Площадь согласия, она стала центром внимания новой гражданской власти, идеи верховенства закона, обеспечивающего справедливый порядок, а не сеющую раздор свободу с ее фригийским колпаком и обагренными кровью руками. Прирученная Свобода стала справедливой богиней, хранительницей общественных добродетелей и прав человека. Началось царствование Конкордии.

Одним из ключей к согласию является вопрос действия и сущности. В чем разница между фразами «вы совершили преступление» и «вы преступник»? В первом случае это действие, то, что человек решил сделать, но в будущем он может поступить иначе. Второе – это сущность, которая в нашем социуме является неизменным, постоянным фундаментом личности. Общество учит, что вы не можете изменить свою сущность. Вы родились с этим, это то, что вы есть. Если кажется, что вы изменились, это просто открытие нового в себе – вы всегда были таким, но только сейчас обнаружили это или продемонстрировали это миру. Если вы преступник, ваша судьба – нарушать закон. Исправление невозможно, и выбора нет. Вы не можете стать иным.

Это модель, которую приняли левые, потому что во многих отношениях она облегчила дебаты касательно, например, сексуальной ориентации. Однако она совершенно несостоятельна в других вопросах, таких как религиозная принадлежность меньшинства. В конце концов, разве у нас нет выбора, какую религию исповедовать? Мы делаем нестандартный выбор, практикуя язычество. Единственный способ заявить, что у нас нет выбора – и, конечно, некоторые видят это таким образом, – это сказать, что мы состоим в секте и у нас нет свободы воли решать, во что верить. В нестандартном выборе нет ничего плохого. Это не имеет биологической природы. Это не культ. Мы решаем сделать что-то, потому что хотим и считаем, что это правильно и никому в обществе не вредит. Мы должны привести конкретное доказательство в пользу того, во что мы верим, а не утверждать, что мы бессильны.

Конечно, найдутся люди, которые скажут: «Я всегда был другим, и я всегда знал, что принадлежу старым богам еще до того, как понял, что это значит». Другие задумаются: «Я ничего об этом не слышал до сорока лет, но это очень разумно!» И все будут правы. Оба варианта – реальный опыт. Мы защищаем наши взгляды и сущность независимо от того, были ли они прочувствованы с младенчества или неожиданно обнаружены спустя десятилетия. Иначе говоря, не имеет значения, почему кто-то является язычником. Неважно, пришли ли они к этому из отчаяния, любви или по другой причине. Они сделали выбор. Если вы решили быть здесь, вы здесь. Вы язычник, если проводите языческие обряды. Само собой разумеется, человек может когда угодно прекратить практику и перестать идентифицировать себя как язычника. Никто не пойдет за ним, чтобы вернуть его или судить, если он однажды совершил ритуал, а затем понял, что это не для него.

Но это не то, как большинство в обществе видит вещи. Сущность становится все более и более кодифицированной и при этом все меньше и меньше зависит от действий, которые вы выбираете, или, скорее, поступок определяет сущность навсегда.

В чем разница между «вы совершили преступление» и «вы преступник»? У преступника нет выбора. Он просто преступник и не может перестать быть им. У него нет свободной воли. Когда говорится «вы совершили преступление», уравнение меняется. Задумайтесь.

• «Вы слишком много выпили и разбили машину» – «Вы алкоголик»

• «Вы дразнили одноклассника и довели его до слез» – «Вы хулиган»

• «Вы сказали что-то оскорбительное коллеге» – «Вы сексист»

• «Вы взяли что-то чужое» – «Вы вор»

Проступок можно отменить или искупить, сломанную вещь починить, ущерб возместить.

Действие может остаться в прошлом, в отличие от сущности, которая с вами навсегда. В действии можно раскаяться и не повторять его. Сущность можно только принять как факт.

Можно извиниться и получить прощение. Человек может сказать: «Извините за то, что я сказал. Это больше не повторится», а потом продолжать жить, не становясь отверженным навсегда.

Дело принимает серьезный оборот, когда многие люди совершают правонарушения. Представьте себе, к примеру, что все, кого вы знаете, участвовали в онлайн-травле. Что каждого из них везде и всегда до конца жизни будут воспринимать как «онлайн-агрессора» по своей сути. Представьте, что каждый их знакомый, каждый потенциальный клиент или работодатель, будущий зять или внук будут осознавать, что они очень плохие люди. Что из этого выйдет? Сущность изменить невозможно. Онлайн-агрессор – это их новое имя.

Решит ли это проблемы или создаст новые? Если достаточно много людей будут наказаны вместе, не начнут ли они отрицать свое преступление и не дадут ли отпор? Особенно если наказание начинает перевешивать первоначальное преступление с точки зрения тяжести?

Рассмотрение правонарушений как действий, а не как проявлений сущности, не оправдывает случившееся, однако дает возможность искупить вину. Возместить нанесенный ущерб. И на этом все закончится. Наказание же сущности вместо действия приводит к другому циклу. В ситуации, подобной Французской революции, когда многие люди делали ужасные вещи и в то же время становились их жертвами, рассмотрение дела с точки зрения сущности преступника или жертвы не позволит продвинуться вперед. Только согласие и примирение могут дать надежду на то, чтобы выйти из этого положения как нация.

Упражнение на ведение дневника

Для этого упражнения понадобится компьютер, дневник или какое-нибудь электронное средство ведения записей. Также нужно будет тихое, спокойное место и немного свободного времени.

Вспомните ситуацию, когда вы понесли наказание, по вашему мнению, несоответствующее тяжести проступка. Возможно, что-то произошло в детстве – у вас забрали игрушку на неделю за то, что вы дерзили, – или это было что-нибудь более серьезное, например тюремный срок за хранение небольшого количества марихуаны. Что вы чувствовали? Раскаяние или гнев? Каковы ваши мысли на этот счет сегодня?

Подумайте, что вы сделали в прошлом, о чем действительно сожалеете, независимо от того, были ли вы наказаны за это. Может быть, это обидные слова в адрес любимого человека, которые привели к разрыву, или, может быть, что-то куда серьезнее – небрежность, которая привела к автомобильной аварии, повлекшей за собой смерть человека. Как ваше раскаяние меняет вас? Что вы делаете по-другому?

Вы верите во второй шанс? Верите, что человек может измениться? Или вы считаете, что если кто-то показал свое истинное лицо, то никакие изменения уже невозможны?

Подумайте о том случае, когда вы кого-то простили. Что сделали эти люди? Почему вы решились на прощение? Что произошло потом?

Считаете ли вы, что люди несут ответственность за преступления других членов группы, к которой принадлежат, независимо от того, является ли эта группа религиозной, этнической, расовой, политической или иной? Считаете ли вы, что дети преступников заранее испорченные? Должны ли эти дети или другие члены группы расплачиваться за чужие грехи или только непосредственные виновные должны быть наказаны?

Это непростые вопросы, и может потребоваться некоторое время, чтобы поразмышлять над каждым. То, как мы ответим на них как личности и как общество, определит, как мы будем взаимодействовать друг с другом и что сможем построить в следующем секулуме.

Однако мы знаем, что Конкордия необходима, чтобы привести нас в новую эру.

Она особенно важна, чтобы помочь примириться, как это было после римских войн триумвиратов и после Французской революции.

Примирение часто происходит путем повторного освящения общественных мест и совершения масштабных гражданских ритуалов, призванных объединить людей. Стремитесь к таким действиям, которые являются положительными индикаторами того, что грядущие изменения будут основаны на единстве, а не на разобщении, на согласии, а не на силе. Если они правильно организованы, они будут знаменовать объединение, а не крах какого-либо человека, идеологии или народа. Празднование чьего-либо поражения означает перенесение старых обид в новый секулум, тогда как примирение создает прочное согласие и мир.

Есть разница между ликованием победы и торжеством поражения. Сравните триумф Августа, когда дети его мертвых врагов шли по улицам Рима в цепях, и празднования конца Второй мировой войны в Нью-Йорке, где полностью отсутствовали символы гитлеровской коалиции, пленные и военные трофеи. Ни один немецкий или японский пленный не проходил по улицам Соединенных Штатов в цепях. Победа и месть не связаны друг с другом. Всегда есть выбор, как побеждать, и мы должны сделать его сознательно.

Хотя рассмотрение масштабных гражданских ритуалов выходит за рамки этой книги, каждый может принять Конкордию в собственной жизни. Теперь, когда мы подумали о наших надеждах (и страхах) на будущее, предлагаемый обряд поможет вызвать Конкордию, когда мы войдем в дальнейшую фазу.

Вам понадобятся:

• белая свеча;

• что-нибудь, чтобы ее зажечь;

• дневник с вашими предыдущими записями и заметками.

Ритуал

Найдите тихое место, где вам не помешают. Зажгите свечу. Скажите: «Конкордия, мы стоим на перекрестке. Мир изменился. Моя жизнь изменилась. Мы взяли новый курс. Помоги нам. Помоги добиться примирения между людьми и народами. Помоги положить конец войне всех против всех и снова обрести мир и надежду».

Можете добавить имена тех, с кем вы надеетесь примириться. Возможно, вы любили тех, кто шел другим путем. Возможно, вы потеряли людей, которых надеетесь найти. Или же вы просто хотите, чтобы в жизни конфликты не играли доминирующей роли. Произнесите эти надежды вслух. Сформулируйте их положительно. Вместо того чтобы утверждать: «Я хотел бы, чтобы мои родственники увидели, что я был прав», скажите: «Я хотел бы найти общий язык с родными и снова стать одной семьей». Речь идет не о победе, а о мире. Заметки помогут продумать, что вы хотите сказать и как хотите это сказать.

Затем выразите надежды на исцеление. Скажите: «Конкордия, помоги нам залечить раны, которые мы получили, как личности, так и общество. Помоги встать на путь здоровья». Это может оказаться очень эмоциональным. Помните, вы не просите, чтобы исцеление было полным. Вы просите ее помощи, чтобы начать процесс.

После того как вы объяснились Конкордии, поблагодарите ее и потушите свечу.

Вы готовы перейти к следующему этапу. Пришло время подумать о том, как вдохнуть жизнь в мир после пожара.

Глава 14

Это аккуратный, чистенький кирпичный домик-фахверк с ладной крышей. Мальчику не нужно видеть флаг, развевающийся снаружи, чтобы понять, что дом принадлежит старшему офицеру американской армии. Дом с крышей, а в Вюрцбурге сейчас немного осталось таких домов. Худенький белокурый мальчик в рваной одежде стоит в нерешительности, держа на подводке подросшего щенка боксера. Это хорошая собачка, она смирно сидит рядом, не натягивая поводок. Мальчик делает глубокий вдох и стучит в дверь.

Открывает женщина. На ее лице появляется выражение удивления при виде ребенка. Ей около сорока, у нее карие глаза, каштановые волосы заколоты на голове, на лице улыбка. «Да?» – говорит она по-немецки с ужасным акцентом.

Мальчик глотает слюну.

– Я слышал, вы покупаете вещи, – говорит он. – Женщины так говорят. Они говорят, вы покупаете вещи, которые они делают. Браслеты из медной проволоки, из гильз, резные фигурки из дерева, вещи, которые им удалось спасти.

Вюрцбург наполовину разрушен бомбами. Есть такое название для женщин, которые расчищают город от развалин, – ttrümmerfrau[101]101
  Ttrümmerfrau – дословно – мусорщица (нем.).


[Закрыть]. Они делают вещи из того, что находят. А эта женщина скупает их – медные браслеты, фигурки, вырезанные из деревянных балок, – больше, чем может кому-либо понадобится.

Похоже, она не поняла всего, что он сказал. У нее не очень хороший немецкий. Но смысл ясен.

– Я покупаю вещи. Ты что-то продаешь?

Она протягивает руку, чтобы посмотреть, что принес мальчик, без сомнения ожидая увидеть какое-нибудь маленькое украшение, за которое можно купить еды на один-два раза, более приличной, чем та, что раздают в лагере для перемещенных лиц. Мальчик снова глотает слюну и тянет за поводок.

– Это Аста, – говорит он. – Мои родители…

Он замолкает, но заставляет себя продолжить.

– Мы разводили собак в Саксонии. Хорошие собаки, отличные собаки для охоты на кабана. Они…

Снова пауза. Аста поднимается, встает лапами на его ноги и лижет ему лицо, словно понимает каждое его слово. Она ведь тоже потеряла семью. Мальчик не смотрит на женщину и только чешет Асту за ухом.

– Это последний щенок. У меня нет на нее бумаг. У меня осталась только она. Мы ушли вместе. Она была такая маленькая, что я нес ее в рубашке. Мы шли и шли. Я ее кормил. Я ее согревал. А теперь мы здесь.

– Вы живете в лагере для перемещенных лиц?

Глаза женщины светлеют.

– Мне говорят, что ее нельзя там держать. Там нет места для собак. Поэтому я сплю на улице и отдаю ей половину своей еды.

Он судорожно глотает.

– Но этого недостаточно. Она такая худенькая. Это не дает ей расти. Асте нужна еда.

Он выпрямляется и смотрит женщине прямо в глаза, как всегда учил отец.

– Фрау полковник, я слышал, вы добрая женщина и любите собак. Я хотел бы продать вам Асту. Она последняя из великой породы. Она будет хорошей собакой.

Женщина наклоняется и протягивает руку к Асте, чтобы та ее понюхала. Затем начинает ласкать ее, мягко, но с твердостью человека, который знает собак и не боится больших охотничьих псов, хотя Аста еще не набрала веса своей породы и, возможно, никогда не наберет. Она задумчиво ласкает Асту, словно размышляя над чем-то.

– Она стоит денег, – говорит он и глотает слюну. Аста бесценна.

– Я куплю Асту. Но, видишь ли, у меня вообще-то мало времени для собаки. Мне придется нанять мальчика, чтобы позаботиться о ней вместо меня. Ему нужно будет выгуливать ее три раза в день и кормить в обеденное время. Так что это должен быть очень ответственный мальчик, который мог бы прийти и позаботиться о ней. – Она смотрит на него очень серьезно. – Думаю, я могла бы нанять тебя, если ты не очень занят.

– Наймете меня, чтобы заботиться об Асте? – он едва может поверить своим ушам.

– Конечно, я буду платить тебе, чтобы ты ее выгуливал, – говорит женщина. Она протягивает руку. – Мы договорились?

Каждый день. Он будет видеть Асту каждый день. Он позаботится о ней.

– Да, – мальчик сжимает протянутую руку. Внезапно ему приходит в голову мысль. – А разве у вас нет своего сына?

– Он постарше тебя, – отвечает фрау полковник. В ее голосе звучит легкость, которой нет в ее взгляде. – Он дома с моей сестрой и поправляется. Попал под обстрел при переходе через Рейн, и ему пришлось еще раз оперировать руку.

Немецкий мальчик холодеет. Сын этой фрау пострадал от них, и кто знает, кто пострадал от ее сына?

И все же он держит ее руку. Аста с надеждой обнюхивает ее колени.

– Я думаю, мы хорошо позаботимся об Асте вместе, – говорит женщина мягко. – А ты как думаешь?

– Думаю, да, – отвечает он, – конечно.

Девочке около десяти, она сидит на стуле рядом с глубоким креслом с искусственной обивкой, в котором лежит старик.

– А что было потом? – спрашивает она. – Что случилось с Астой и мальчиком?

Отставной полковник Эдвардс очень худой, ему почти девяносто лет, а это его внучка.

– Мальчик жил в лагере и гулял с Астой каждый день в течение года. И тогда Красный Крест нашел его тетю, которая находилась в убежище в Бремене и была в безопасности. Бедная женщина отчаянно искала его и почти сдалась. Он уехал жить с ней в Бремен. Аста осталась с нами, и мы привезли ее в Штаты. У нас несколько раз было от нее потомство, и это были очень красивые щенки. Она стала основательницей линии. Она жила почти до твоего рождения, а ее внучата сейчас здесь. Аста была лучшей из всех собак, очень хорошей девочкой, и твоя бабушка сильно ее любила.

Глаза маленькой девочки сияют.

– А как бабушка придумала, чтобы тот мальчик позаботился о нашей Асте?

– Думаю, это была Книга исхода.

Девочка на минуту задумывается, а затем осторожно спрашивает:

– А почему ты не ненавидишь его? Почему бабушка не ненавидела его? Я имею в виду, они ведь убили папу.

Старик смотрит перед собой, словно видит что-то вдали от этого комфортабельного панельного дома.

– Я сражался с немцами в Первой мировой, когда был совсем молодым. Я боролся с ними снова, когда я был зрелым человеком. Я не хочу делать это снова. Я не хочу, чтобы мы снова воевали, и этого больше не произошло. В 1970 году мы не сражались с Германией, и это было настоящей победой. Самая лучшая война, детка, это та, которой нам удалось избежать. Есть нечто более важное, чем быть хорошим проигравшим. Это быть хорошим победителем. Вот что главное. Помни об этом, когда придет черед твоей войны.

– Не забуду, – обещает она.

Моя бабушка, та самая молодая женщина, которая проводила сеанс во второй главе, столкнулась с вопросом, который никогда прежде не приходил ей в голову: как вы относитесь к людям, которые только что убили вашего ребенка? Как вы можете заботиться о людях, убивших миллионы в концентрационных лагерях? Как вы лично относитесь к женщинам, чьи сыновья или мужья совершали неслыханные злодеяния, когда вашему сыну, которому всего двадцать два года, предстояло несколько операций на ране, которая могла никогда не зажить полностью?

Ты победитель. На твоей стороне сила. Ты можешь наказать. Отомстить. Ты даже можешь назвать это справедливостью.

Вместо этого моя бабушка проявила доброту. Она помогла мальчику-беженцу и его собаке. Она покупала кустарные изделия, чтобы дать денег женщинам-беженкам, помогала Красному Кресту находить родственников для оставшихся без надзора детей, помогала людям находить жилье и пропавших без вести членов семьи. «Я относилась к ним так, как хотела бы, чтобы относились к Банки», – сказала она.

Она относилась к сыновьям своих врагов так, как хотела, чтобы относились к ее сыну, не спрашивая, заслуживают ли они этого, не спрашивая, виновны ли они.

Можем ли мы сделать столько же? Это вопрос, который я задавала себе с 1978 года. Он не дает мне покоя с тех пор, как отчим впервые рассказал эту историю. Если бы я была на месте бабушки, смогла бы я проявить такое великодушие? Я спрашиваю себя, могла бы я быть доброй к людям, которые убили мою дочь? Стала бы я мстить их детям и называть это справедливостью?

Мне хочется думать, что не стала бы. Я попыталась бы этого не делать. Я уже давно задаю себе этот сложный вопрос, и у меня перед глазами стоит пример бабушки. Я постаралась бы жить в соответствии с моими ценностями и надеюсь, что мне бы это удалось.