Текст книги "История одиночества"

Нынче нашим наставником был отец Слевин, кроткий уроженец Лаоиса. Мы говорили о женщинах в церкви, роль которых, насколько я знал, ограничивалась уходом за алтарными цветами, уборкой ризницы и стиркой пасторских одеяний; потом один парень – кажется, Майкл Троттер – поднял руку и спросил, настанет ли день, когда священникам разрешат жениться. Весь класс взбудоражился и зашикал. Выказать интерес к противоположному полу означало выставить себя на посмешище, но Майкл, крепкий парень, в ответ ухмыльнулся и велел нам затихнуть, иначе позже он обучит нас хорошим манерам. Отец Слевин не увидел крамолы в вопросе и начал богословский разговор о значимом месте женщин в церковной истории от Девы Марии до наших дней. Он даже вроде как пошутил – мол, история не знает ни одного католического священника, у которого не было бы женщины-матери, однако священникам никогда не позволят жениться, ибо они уже повенчаны со своим предназначением, а этого с лихвой довольно.

Майкла ответ, похоже, вполне устроил – он не хохмил, просто задал вопрос. И тут я изумился, увидев, что То м поднял руку. Скорее поверишь, что в шесть тридцать утра он вместе с Шеймусом Уэллсом будет наматывать двести кругов по двору, нежели в его вопрос на уроке.

– О, досточтимый джентльмен из Уэксфорда! – улыбнулся отец Слевин, видимо довольный, что Том наконец-то участвует в обсуждении. – У вас вопрос?

– Да, отче. Хочу спросить о святом Петре.

Отец Слевин нахмурился – вопрос не по теме. При чем тут святой Петр?

– Ведь святой Петр был женат, да? – сказал Том, и священник улыбнулся, словно уже в несчетный раз слышал подобное.

– Ох уж эта старая песня, – вздохнул он. – Верно, святой Петр был женатым человеком.

– И он стал первым папой?

– Да, только не забывайте, что женился он еще до того, как стал апостолом Иисуса. И задолго до того, как Господа нашего распяли и Он провозгласил Петра краеугольным камнем своей Церкви. Вообще-то многие апостолы были женаты. Никто не требовал, чтобы они отреклись от жен. Это было бы очень несправедливо.

– И все-таки он был женат? – наседал Том.

– Да, был. В главе четвертой Евангелия от Луки сказано: «Он вошел в дом Симона; теща же Симонова была одержима сильною горячкою; и просили Его (в смысле, Иисуса) о ней. Подошед к ней, Он запретил горячке; и оставила ее. Она тотчас встала и служила им».

– Ну конечно! – Том во весь рот осклабился. – Что еще делать, как не готовить сэндвичи с чаем, когда только что поднялся со смертного одра? Но ведь были и другие, правда?

– В смысле?

– Другие, скажем так, женатые папы.

– Ну это вряд ли, – сказал отец Слевин.

– Да ладно вам, – не унимался Том. – Я об этом читал. В Британской энциклопедии, а там не ошибаются. В шестом веке жил такой Хормисдас, и он был женат.

– Папа святой Хормисдас духовный сан принял вдовцом, – осторожно сказал отец Слевин. – Правилами это не запрещено. Возможно, вы знаете, что и отец Дементьев был вдовцом, когда поступил в семинарию.

Я этого не знал. Что же случилось с его женой? Погибла в годы войны?

– Хормисдас нашел себе тепленькое местечко, которое потом занял его сын, – продолжал Том. – А как насчет папы Адриана в девятом веке? Я читал, что жена и дети его жили с ним в Ватикане.

– В девятом веке Ватикана не было, Том, – терпеливо ответил священник. – Его строительство завершилось в шестнадцатом веке.

– Вы уклоняетесь от сути вопроса, нет?

– Я мало что знаю о папе Адриане, – сказал отец Слевин. – И вы тоже, если не считать сведений, выкопанных из провокационной книги.

– Там полно других примеров, – не отставал Том. – Разные папы имели жен. Не говоря уж о любовницах.

– Послушайте, Том…

– Александр VI, папа Борджиа, был отцом Лукреции Борджиа, верно? А все мы прекрасно знаем, что она из себя представляла. В Средние века многие папы якшались с кем им вздумается, и хоть бы хны. Кажется, Юлий III делил постель с венецианским послом – с мужиком, ничего себе? Если все это можно папам, тогда почему нельзя священникам?

Отец Слевин улыбнулся и покачал головой:

– Очень легко, Том, надергать имен из древности, когда была совсем другая жизнь, и щеголять ими как неоспоримыми фактами. Если б вы были чуть лучше подкованы в церковной истории, а не просто швырялись именами и байками, неизвестно откуда почерпнутыми, вы бы знали, что никто из упомянутых вами пап не достиг особых успехов. Да, папа Иннокентий был отцом Лукреции Борджиа. Но это скорее укрепляет мою позицию. Разве не лучше иметь папу, давшего обет безбрачия, нежели такого, кто плодит этакое потомство? По всем меркам, она была чудовищем.

То м откинулся на стуле и скрестил руки на груди. Я посмотрел не него – он выступил складно, но ему утерли нос.

– А как насчет экономок? – спросил он, когда отец Слевин уже протирал тряпкой доску.

– Насчет кого? – обернулся священник.

– Экономок, – повторил Том. – Их же целая прорва. Живут в доме священника, готовят, пекут пироги, стирают хозяйские носки и подштанники.

– Все, Том. – Отец Слевин положил тряпку на стол, избегая, вероятно, искушения швырнуть ею в ученика. – Довольно.

– Вы не предполагаете, что священник крутит шашни со своей экономкой? Вот вечерком они уютно устроились на диване, чашечка чая, ломтик песочной слойки, по телику идет «Улица Коронации». Одно к другому и…

– Том! – рявкнул отец Слевин, от гнева багровый. – Немедленно прекратите!

– Вопрос допустимый.

– Нет! Намеренно провокационный и умышленно непристойный.

– А у вас-то, отче, есть экономка?

– Разумеется, нет. Я живу в одном корпусе с вами.

– Но когда-то вы служили в приходе?

– Да. – Отец Слевин как-то смешался. – Но это было очень давно, я только принял сан.

– И тогда у вас была экономка?

– Да, если память не изменяет, – поспешно ответил священник. – Это обычная практика и…

– Последний вопрос, отче, и я отстану, – спокойно сказал Том.

Отец Слевин прикрыл глаза и выдохнул, толчками выпустив воздух. Лицо его было в красных пятнах, руки слегка дрожали. Непривычная ситуация ему очень не нравилась. Мне тоже. Лучше бы Том, как обычно, спал на уроке.

– Хорошо, Том, – сказал отец Слевин. – Последний вопрос – и мы идем дальше. Что вы хотели узнать?

– О вашей экономке. – Том ухмыльнулся и оглядел класс, удостоверяясь, что все его слушают. – Хоть разок вы ее отодрали?

После этого он исчез. Буквально испарился. Сгинул на целую неделю. Ему назначили домашний арест, пока каноник решал, что с ним делать. В ночь после заварухи я нарушил Великую тишь и спросил, о чем он думает.

Том так долго молчал, что мне показалось, он спит.

– Если тебе здесь хорошо, Одран, – наконец сказал он, – это не значит, что и всем другим хорошо.

– Но тут нет замков, ни внутри ни снаружи, – возразил я. – Помнишь, что в первый день сказал каноник? Никто не обязан здесь оставаться против своей воли.

Том сел в кровати и, чуть наклонив голову, разглядывал меня, словно пытаясь понять, как можно быть таким наивным.

– Бедняга Одран, – сказал он. – Воистину святая простота.

Утром я проснулся, и его уже не было. Наверное, он потихоньку собрал вещи и покинул семинарию черным ходом, который обычно не запирали, и только через много лет я узнал, куда он делся.

Священники не заметили его отсутствия на утренней молитве и мессе и всполошились, лишь когда он не появился на завтраке. Давешняя стычка Тома с отцом Слевином была чем-то неслыханным. Мы, благовоспитанные спокойные юноши, не затевали споров и драк. Сейчас я сам этому удивляюсь – ведь мы были мальчишками. Неужто в нас не было шального духа?

Каноник Робсон привел меня в свой кабинет и закрыл дверь.

– Том Кардл говорил, что замышляет побег? – спросил он.

Я помотал головой:

– И словом не обмолвился.

Я нервничал, потому что впервые оказался в этом кабинете, и мне тут не понравилось.

– Он выражал какое-нибудь… недовольство? – Каноник развел руки и улыбнулся. На его лице улыбка выглядела чем-то инородным. Я не хотел выдавать чужие секреты, хоть То м не брал с меня никаких клятв.

– Наверное, он скучал по дому, – сказал я. – По Уэксфорду.

– А кто не скучает? Кстати, я сам родом из Уэксфорда, вы знали?

– Нет, отче.

– Там родился и вырос. Бывали в тех краях, Одран?

Я молча покачал головой.

– Не бывали? – Каноник сузил глаза и нахмурился. «Интересно, что ему обо мне известно? – подумал я. – Что рассказала мама?»

– Что-то не припомню, – уклончиво ответил я.

– Что-то не припомните, – повторил каноник, улыбаясь. – Ладно. Но вы определенно не знаете, куда направился Том Кардл?

– Нет, отче.

– Что ж, поверю вам на слово. – Каноник откинулся в кресле и сложил руки на внушительном животе. – Я понимаю, это нелегко, – помолчав, сказал он. – Оказаться здесь, жить в разлуке с друзьями и родными. А вы всего лишь молодые ребята. Даже чересчур молодые. Иногда я думаю, не лучше ли принимать в семинарию не с семнадцати, а с двадцати пяти лет. Как вы считаете, Одран?

– Не знаю, отче.

– Не знаете. – Каноник тяжело вздохнул, словно отдал бы что угодно за точный ответ. – Том не делился тревогами со своим духовным наставником?

– По-моему, нет, отче.

– Вы понимаете, что духовный наставник для того и существует? Чтобы любой из вас мог обратиться с любым вопросом.

– Понимаю, отче.

– Хорошо. – Каноник задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Верно ли, что я слышал о Томе и отце Слевине?

– Я не знаю, что вы слышали, – искренне ответил я.

– Вы прекрасно знаете, что я слышал.

– Том был немного дерзок, – признал я.

– Немного дерзок? Всего лишь?

– Он был не прав. Отец Слевин хороший человек.

– И не заслужил подобного обращения?

Я задумался. Священники были разные: суровые, грубоватые, неласковые или чересчур слащавые. Но отец Слевин был добрый, он мне нравился.

– Нет, отче, – наконец ответил я. – Не заслужил.

Каноник Робсон кивнул, вертя в пальцах белую ручку, модную штуковину, писавшую красной, синей, черной и зеленой пастами.

– А как ваши дела, Одран? Вам здесь хорошо?

– Да, отче, – сказал я. – Кажется, еще никогда мне не было так хорошо.

Каноник улыбнулся, довольный моим ответом.

– Молодец. Что ж, не буду мешать вашему досугу. Чем, кстати, вы увлекаетесь? В херлинг играете?

– Иногда. Я в нем не особо хорош. Но, бывает, играю.

– Ну ступайте. До ужина еще двадцать минут свободного времени.

Во дворе все говорили о Томе Кардле. Слух о стычке со священником распространился мгновенно, и другие темы просто не возникали. Многих его выходка потрясла и одновременно смутила, ибо Том затронул нечто взрослое и чужеродное, что никогда не станет частью нашей жизни. Кое-кто из старшекурсников считал это позой, игрой в мужика, но я-то знал, что все не так просто. Я отвел в сторонку заику Мориса Макуэлла и поделился своей тревогой:

– Том Кардл – сексуальный маньяк.

– Иди ты! – ошеломленно вытаращился Морис.

– Точно. Он думает об этом утром, днем и ночью.

– Господи помилуй! Что ж из него выйдет-то, а?

– Не знаю.

Морис задумчиво потер подбородок.

– А ты сам-то? – спросил он.

– Чего – сам?

– Думаешь об этом?

– Нет! – возмутился я, хотя, конечно, думал, но все-таки меньше других. – А ты?

– Я целовался с девчонкой. – Морис подтянулся и выкатил грудь. – Та к что кое в чем разбираюсь.

– Понятно, – сказал я.

– Она прям умирала по этому делу. Мама сказала, она потаскуха. А ты когда-нибудь целовался с девчонкой?

Я, конечно, целовался, но почему-то соврал:

– Нет.

– А хотел бы?

– Не знаю.

– По-моему, ты чего-то недоговариваешь, а?

– В смысле? – нахмурился я.

– Да ладно, ты понял.

– Не понял. Ты о чем?

– Том к тебе не пристает?

– Пристает? – вылупился я. – Я в толк не возьму, о чем ты?

– Вот как? – Морис вскинул бровь и тихо добавил: – Что ж, ты ответил на мой вопрос.

Мне стало досадно, что меня держат за дурака. Я хотел осадить Мориса, но он опередил меня новым вопросом:

– Слушай, если То м не вернется, я, может, переберусь в твою келью?

– А чего тебе в своей не живется? У тебя кто в соседях, Сопля?

Сопля. Невероятно жирный парень из Гленнагири получил эту кличку благодаря своим вечным простудам.

– Я бы от него съехал, – сказал Морис.

– Почему? Вы что, не ладите?

– Не в том дело. – Морис отвернулся. Я ждал продолжения, но он, похоже, не мог решиться. Разговор зачах, так и не начавшись; наверное, нам бы обоим полегчало, если б мы отважились на искренность. – Ладно, проехали. Но ты не забудь про меня, если То м не объявится.

– Это не я решаю. Поговори с каноником. Я не против.

Морис поджал губы. Я попытался вернуть разговор к прежней теме:

– А кто она такая, девушка, с которой ты целовался?

– Неважно, теперь все это в прошлом. – Морис уставился в землю.

– Я счастлив тем, что имею, – помолчав, сказал я.

– Я тоже, – кивнул Морис.

Вот так вот. Похоже, все были счастливы тем, что имели. Все, кроме Тома Кардла.

Прошло несколько дней, и он вернулся. В свой свободный час мы играли в английскую лапту, из курток соорудив воротца в углах двора. Команды были набраны вперемешку из старшекурсников и молодняка, отец Дементьев исполнял роль судьи, и все шло отлично, но потом нас отвлек необычный шум, и мы, побросав мячи и теннисные ракетки, заменявшие биты, побежали глянуть, что там такое.

Никогда не забуду эту картину: оставляя шлейф черного дыма, по дороге взбирался трактор; на пассажирском сиденье То м Кардл собственной персоной, рядом мужчина в повседневной крестьянской одежде и кепке, надвинутой на глаза, – явно его отец.

– Неужто на этой штуковине он прикатил из самого Уэксфорда? – опешил Мик Сёрр.

– Именно так он приехал на учебу, – сказал я.

– Ничего себе поездочка! – В голосе Мика слышалось изумление пополам с восхищением. – А поездом-то нельзя, что ли?

Я вышел вперед, и Том, заметив меня, невозмутимо отсалютовал двумя пальцами, приложенными к виску. Он вернулся. Его вернули. Прощально рыкнув, несчастный трактор остановился, отец с сыном спрыгнули на землю и направились в контору.

– Том! – окликнул я.

– Привет, Одран, – ответил он.

– Шагай, паршивец, – буркнул его отец, и они скрылись за дверью конторы. Но я успел заметить пожелтевший синяк под глазом моего друга и ссадину на губе. Я, кажется, не сказал, что одна рука его была в гипсе? Тома били смертным боем. Но он вернулся, и я, прости Господи, был этому рад, потому что ужасно по нему соскучился и не хотел соседствовать с Морисом Макуэллом.

Последние годы на Рождество по телевизору показывают «Большой побег», и всякий раз я его смотрю. Этот фильм смотри хоть тысячу раз, не надоест. Там есть один парень, шотландец Айвз, в начале картины заводила, душа компании, а потом он совершает побег, но его ловят, и с той минуты он уже ни разу не улыбнется, мы видим лишь тень его прежнего. Он послушно исполняет все приказы охраны. Не хулиганит. Не шутит. За побег ему крепко досталось. Его били. И выбили из него прежнего Айвза. Однажды на глазах у охранников он лезет через ограду, потому что знает: его пристрелят и положат конец его мучениям.

Каждое Рождество я смотрю «Большой побег» и на этой сцене вспоминаю, каким Том Кардл вернулся в семинарию. Кто знает, что он изведал в первые дни после побега? Он добрался домой, где отец отходил его ремнем, отдубасил кулаками и ногами, потом затолкал в трактор и вывез на дублинскую дорогу. С тех пор Том стал покорным.

Он больше никогда не схлестывался со священником, как было с отцом Слевином. Он молился, репетировал григорианский хорал, вставал в шесть утра и не жаловался. Каноник сказал, что в семинарии нет запоров, ни внутри ни снаружи, но он не учел человека из Уэксфорда, который некогда был чемпионом графства по боксу и хотел, чтобы его младший сын стал священником.

Том Кардл, бойкий парень, понимающий, что такая жизнь не для него, стал другим.

Из него выбили его прежнего.

Глава 8
2011

Мы с Джонасом условились пообедать в кафе возле парка Святого Стефана. Теперь я редко бывал в городе. В церковном облачении появиться на людях означало неприятности. Меня ждали презрительные взгляды заносчивых студентов и обрюзглых бизнесменов. Мамаши прижимали к себе детей, а какой-нибудь прохожий непременно отпускал оскорбительную реплику. Безусловно, я мог бы облачиться в мирскую одежду и стать неприметным, но я этого не желал. Пусть насмешки. Пусть унижение. Я останусь самим собой.

Трамвай подъехал к остановке, и я увидел Джонаса – перед вогнутыми дверями «Одуванчика» он разговаривал с парнем лет двадцати шести, своим ровесником, оживленно жестикулировавшим. Мы не виделись порядочно, и облик племянника меня удивил: волосы до плеч сменила очень короткая стрижка, выгодно подчеркнувшая резко очерченные скулы и синие глаза. Заметив меня, Джонас глянул на часы, бросил и затоптал недокуренную сигарету. Одет он был так, словно утром накинул первое попавшееся под руку, но я заподозрил, что он долго раздумывал, как преподнести себя миру. Тесные джинсы, хорошо смотревшиеся на длинных стройных ногах, грубые ботинки, по виду весом с тонну, подвернутые рукава рубашки, на шее некое подобие шарфа… Девушки наверняка поглядывали на симпатичного парня с двухдневной мужественной небритостью. Внешностью Джонас пошел в отца.

– Одран! – Сердечно улыбаясь, племянник протянул мне руку. Обращение ко мне он уже давно не предварял словом «дядя». Его приятель с такой же тщательно продуманной щетиной, которая ему совсем не шла, уставился на меня как на восьмое чудо света.

– Рад тебя видеть, Джонас. – Я улыбнулся и пожал ему руку. Даже подумал, не обняться ли нам, но племянник был напряжен и, видимо, хотел сохранить дистанцию.

– Не рановато ли для маскарада? – Приятель Джонаса осклабился, точно бурундук. Люди редко вызывают у меня неприязнь, но этот наглый молокосос мне не понравился сразу.

– Заткнись, Марк. – Джонас одернул его не сердито, а как-то устало. – Одран священник. Потому так одет.

– Че, серьезно?

Мы не ответили.

– Ты голоден, Одран? – спросил Джонас.

– Да.

– Ты нас не познакомишь? – вмешался приятель.

Джонас помешкал, словно раздумывая, стоит ли утруждаться, и пожал плечами:

– Одран, это Марк. Марк, это Одран. Мой дядя.

– Шутишь, да? – Приятель подавил смешок.

– С какой стати?

– Ага. – Марк смерил меня взглядом. – Вы вправду священник?

– Да, вправду.

Марк глянул на Джонаса:

– Я не знал, что у тебя в семье церковник. Прямо в духе пятидесятых годов. И ты помалкивал?

– Я помалкиваю о многом, – ответил Джонас. – И потом, разве я рассказывал тебе о своей семье?

– Нет, я в том смысле…

– Смотрите, Боно! – Я показал на Арку Стрелков, через которую из парка вышел сам ирландский рок-идол в своих знаменитых красных солнечных очках. Он вскинул руку, подзывая такси, прохожие судорожно доставали мобильники, чтобы его запечатлеть. Мои собеседники посмотрели на знаменитость, но Джонас тотчас отвернулся и глянул на часы:

– Нам пора. Впереди еще много дел.

– Конечно, – поддержал я, надеясь, что Марк не будет с нами обедать. С племянником мы виделись редко, и я ни с кем не хотел его делить.

– Ты куда-то собирался? – спросил Джонас приятеля.

– Да-да. – Марк вроде как сник. – Позже я позвоню?

– Как тебе угодно, – сказал Джонас. – Мой телефон, наверное, будет выключен. До позднего вечера.

– Почему?

– Потому что я его отключу.

Бедняга Марк сглотнул – он сник определенно – и потупился.

– Ладно, – сказал он. – Но я все же попробую. Если не дозвонюсь, оставлю сообщение и, может быть, встретимся позже?

– Может быть, – уклончиво ответил Джонас. – Я еще не знаю своих планов.

– Весь вечер я свободен.

Марк смотрел на Джонаса, точно щенок, ожидающий лакомства от хозяина. Но нет, его ничем не угостили.

– Приятно познакомиться, дядя Одран, – сказал он, одарив меня кивком.

– Вам я не дядя, – усмехнулся я. Что, получил? – подумал я, глядя, как он неохотно отваливает. – Ну, пошли?

Место встречи выбрал Джонас. Когда мы сговаривались по телефону, он предложил кафе неподалеку от радиостанции «Тудей ФМ», где полчаса назад закончил беседу с Рэем Д’Арси[26]26
  Рэй Д’Арси (р. 1964) – популярный в Ирландии радио– и телеведущий.


[Закрыть].

– Как поживаешь? – спросил Джонас, когда мы заказали два салата, бутылку пива и минеральную воду. (Пиво взял я, чтобы успокоиться. В трамвае два парня нарочно задели меня плечом. Они даже не извинились, а один хмыкнул и шепнул «педофил». Я промолчал и, найдя место, глядел в окно. Однако расстроился.)

– Хорошо, – ответил я.

– По-прежнему служишь в приходе?

– Кара за грехи.

– Никаких перспектив вернуться в школу?

Я покачал головой:

– По всему, дохлый номер. Мой преемник, нигерийский священник, выказал удаль в регби и стал тренером команды старшеклассников. И уж после событий последней недели…

– А что случилось?

– Наша команда завоевала кубок, ты не читал в газетах?

Джонас равнодушно пожал плечами. Это его не трогало.

– Я к тому, что после такой победы должность за ним навсегда. Я уже не вернусь.

– Скучаешь по школе?

– Скучаю.

– Есть и другие школы.

Я покачал головой:

– Я прикипел к Теренуру. И потом, не я выбираю. Отправляюсь, куда пошлет архиепископ.

– Да ладно? – Джонас смотрел недоверчиво.

– Никаких «ладно». Без вариантов.

– В Теренурском колледже учился один мой знакомый. – Джонас огляделся, задержав взгляд на своем отражении в зеркале. – Джейсон Уикс. Ты его знал?

– Я помню Джейсона, – кивнул я.

– И хорошо его знал?

Я помотал головой:

– Да не особо.

– А того учителя? Как бишь, его?

– Донлан, – сказал я. – Отец Майлз Донлан.

– Его ты знал хорошо?

– Довольно хорошо. Откуда ты знаешь Джейсона?

– В Тринити вместе учились на филологическом.

– Отношения поддерживаете?

– Нет, он в тюрьме.

Я оторопел. Ничего себе новость.

– В тюрьме? За что?

– Ограбил винный магазин.

– Не может быть!

– Может.

– Но зачем?

Джонас пожал плечами:

– Наверное, из-за денег.

– Он же из очень богатой семьи. Кажется, его отец какая-то шишка в Объединенном ирландском банке? Помнится, он приходил на все регбийные матчи и как бешеный орал на сына. После одного проигрыша влепил ему оплеуху, мистер Кэрролл буквально оттащил его от парня.

– Отец давно его вышвырнул. Он пристрастился к игре и наркотикам…

– Отец?

– Да нет, Джейсон.

– Невероятно.

– И тем не менее. Из-за этого Донлана он совсем охерел. – Джонас вскинул ладонь, извиняясь за грязное слово: – Прости.

– Ты винишь Донлана в том, что сделал Джейсон? – спросил я, переваривая новость.

– Конечно. Я знаю Джейсона с первого курса. Он просто кипел от злости. А после суда над Донланом поостыл.

– Они… – я не знал, как спросить, чтобы не вышло смешно, – не в одной тюрьме, нет?

– Понятия не имею, я не общаюсь с Джейсоном. А ты общаешься с Донланом, что ли?

– Нет.

– Сколько он получил?

– Если не ошибаюсь, шесть лет.

Джонас рассмеялся:

– Джейсону дали двенадцать. Забавно, правда?

– Смотря что считать забавным. – Я обрадовался, что нам подали еду. Разговор этот мне совсем не нравился, я попробовал сменить тему: – Видел тебя по телевизору.

Польщенный, Джонас улыбнулся:

– Правда?

Куда подевался тот застенчивый нервный подросток, каким он был десять лет назад? – подумал я. Сгинул бесследно. Сейчас он излучал превосходство. Незамутненное высокомерие. Потребность в успехе и признании. Чтоб все его замечали. Отчего ему это столь важно, если он и так хорошо устроился в жизни?

– Да. Ты никогда не думал пойти в актеры? Ведущего ты уделал в пух и прах.

– Нет, не думал.

– Откуда в тебе такая уверенность? В детстве ты был ужасно робкий.

– Я притворяюсь, – сказал Джонас. – Если честно, я был пьяный.

– Что-что?

– Так, слегка. Сначала принял дозу в «Оленьей голове», да в гримерной выпивки было полно. Я набрался вдохновения.

– После тебя выступал Питер О’Тул.

– Ну да.

– Ты с ним говорил?

– Так, перебросились парой слов.

– Какой он?

– Не знаю. Старый. По-моему, он не соображал, что происходит. Попросил в долг полтинник.

– Ты дал?

– Нет. Плакали б мои денежки.

– Как продается книга? – спросил я.

– Она вышла всего неделю назад. Посмотрим.

На днях я шел по Графтон-стрит и в витрине книжного магазина, что напротив музыкального салона, увидел штук двадцать афиш. Половина из них представляла книгу, половина – самого Джонаса. На плакате он выглядел точно модель с рекламы одежды от Кельвина Кляйна: рубашка расстегнута до пупа, рука зарылась в шевелюру, недоуменный взгляд прямо в объектив. Интересно, подумал я, каково быть писателем, не обладающим этакой внешностью? Нынче издатели, наверное, и на порог не пустят, если выглядишь как обычный человек.

– Работаешь над чем-нибудь новым?

– Работаю.

– О чем книга?

– О том о сем. – Джонас тщательно разжевал брокколи. – Не перескажешь.

Я вздохнул. Наверное, я ему не нравился. Либо он просто хамил.

– Тут вот твоя мама… – после долгой паузы сказал я.

– Да, мама, – кивнул Джонас.

– Недавно я ее навестил.

– Я знаю. Я был у нее на другой день после тебя. Сиделка сказала, что ты приезжал.

– Улучшений, похоже, нет?

Джонас нахмурился, как будто слегка удивившись вопросу:

– Ты же знаешь, что не будет никаких улучшений.

– Я в том смысле, что рассудок ее быстро угасает. Первые двадцать минут она меня даже не узнавала, потом очнулась и была вполне разумной. А затем попросила глянуть, не ушла ли еще Кейт Буш, и взять у нее автограф.

Не сдержавшись, Джонас рассмеялся:

– Певица Кейт Буш?

– Ну да. Видимо, слышала ее по радио.

– Наверное. Вряд ли Кейт Буш ездит по приютам, верно?

Я не стал отвечать. Прихлебнул пиво. Поковырялся в салате.

– Тот парень твой друг? – спросил я.

– Какой парень?

– Как его, Марк?

Джонас нахмурился:

– А что?

– Он твой… как это называется… партнер?

– Господи, нет. – Джонас так скривился, словно я уличил его в непотребстве.

– Я в этом не разбираюсь.

– Обычный приятель, вот и все. Даже не приятель. Просто знакомый. Он написал роман.

– Успешный?

– Пока что никакой. Он ищет издателя. Просит помочь.

– Книга-то хорошая?

Джонас пожал плечами:

– Я не читал.

– Но прочтешь?

– Нет, если удастся.

Я кивнул и съел немного салата. Высокомерие Джонаса меня раздражало. Наконец я выдавил:

– А тебе разве никто не помогал, когда ты начинал?

– Ни одна душа.

Я посмотрел в окно. Прохожие – все в основном молодые, как Джонас, – о чем-то болтали и выглядели счастливыми. Я подумал, что племянник мой, несмотря на весь свой успех, деньги, экранизированный роман и книги, выходившие одна за другой, удовлетворен жизнью гораздо меньше, чем любой из них.

– В твоей жизни есть кто-то особенный? – спросил я, прекрасно сознавая, что подобные вопросы задает лишь тот, кто сам отчаянно ищет счастья.

– Ты на самом деле хочешь знать? – улыбнулся Джонас.

– Иначе не спрашивал бы.

– Нет никого особенного. Мне и одному хорошо.

Это тему я больше не затрагивал. Не то чтобы меня смущала ориентация моего племянника, просто мне, лишенному всякого сексуального опыта, не с чем было сравнивать. Если сделать вид, что гомосексуализм ничуть не хуже натуральных отношений, не будет ли это выглядеть снисходительностью? А если вести себя так, словно это отклонение, не нанесу ли я оскорбление? Точно на минном поле. Что ни скажешь, все не так. Нынче плюнуть нельзя, чтоб кого-нибудь не обидеть. Мы с Джонасом никогда не углублялись в сию тему, а в интервью об этом он говорил неохотно, словно не понимая, почему кого-то интересует, с кем он спит. В своих четырех романах (последний я еще не читал) он лишь однажды коснулся данного предмета и этой книгой сделал себе имя. Было время, когда казалось, ее читают все поголовно.

В романе под названием «Шатер» действие происходит не где-нибудь, а в Австралии, к которой Джонас, я знал, питает особую привязанность. Книга небольшая, это самый короткий роман Джонаса, там все случается за два выходных дня. Главный персонаж, молодой ирландец, заехавший в этакую даль в поисках работы, видит объявление о концерте певца, с которым лет десять назад был немного знаком по Дублину. Выступление состоится через неделю в сиднейском Гайд-парке и пройдет в шатре – сооружении из деревянных конструкций, парусины и зеркал. Герой покупает билет и посылает весточку музыканту, тот вспоминает их недолгое знакомство, и они договариваются вместе выпить после концерта. Затем идет большая сцена, когда герой сидит во втором ряду, смотрит на певца и вспоминает давние дублинские события, которые нанесли ему душевную рану и к которым музыкант имел некоторое отношение через их общего приятеля. Надо же такому случиться, герой и музыкант – оба геи. Между ними никогда ничего не было, хотя когда-то давно герой по уши втрескался в певца и теперь сидит, зачарованный изяществом его музыки и неписаной красотой. Музыкант весьма тщедушен, ему далеко за двадцать, но лицом он прямо мальчик из церковного хора. Герой в смятении. Ему кажется, будто вся его жизнь шла к этому дню. Такое впечатление, что молодой музыкант повествует о трудном детстве героя и перечисляет все горести его жизни, не пропуская ни одной. Потом в баре они сидят за пивом, и герой впитывает каждое слово певца. Пусть мы едва знакомы, хочет сказать он, но между нами существует взаимопонимание. Он сгорает от желания прикоснуться к музыканту. Он уверен, что самой судьбой предназначен этому юноше в нежно-голубых брюках, из-под которых выглядывают лодыжки и с которыми не очень-то сочетаются кроссовки, этому певцу с миниатюрной гитарой, но чувства его захлестывают, и он боится, что если заговорит о них, то покажется банальным или напыщенным, чем отпугнет музыканта. Герой обречен на неудачу; он молчит, опасаясь сказать не то. Тут к их столику подходит пара – мужчина с девушкой. Они тоже были на концерте, слушали молодого музыканта и теперь хотят угостить его выпивкой. Было двое, стало четверо, но вновь пришедшие совершенно не интересуются героем. Наконец музыкант говорит, что ему пора в отель – мол, завтра опять концерт, надо поберечь горло. Герой хочет его проводить, надеясь, что по дороге отыщет слова, которые выразят его чувства, но, увы, – как назло, эта пара туристов остановилась в том же отеле и предлагает втроем ехать на такси. Через минуту они исчезают, и герой ошеломлен тем, как быстро он остался один. Позже музыкант присылает эсэмэску – он спрашивает, придет ли герой на завтрашний концерт, и тот отвечает «нет», ссылаясь на загруженность работой. Но это вранье, и герой плачет в своей одинокой квартире. Его пугает физическая близость, к которой может привести новая встреча. Однако на другой вечер, когда концерт заканчивается, ноги сами несут его к шатру, и тут история принимает неожиданный оборот.

Я просто излагаю сюжет. Рассказчик из меня никакой. У Джонаса все гораздо лучше.

– Так вот о маме, – опять начал я.

– Да-да, – откликнулся Джонас.

– Врачи предупредили о возможности резкой перемены.

– Ей обеспечен отличный уход.

– Даже не сомневаюсь.

– И потом, я навещаю ее регулярно. Иногда дважды в неделю.

– Да, я знаю, Джонас. Я тебя не укоряю. Ты хороший сын.