Текст книги "Порода убийц"

Глава 8

Я доехал до Бостона за пару часов, но еще час провел в жутких «пробках». У Бостона есть прозвище Большие Раскопки из-за непрекращающихся уличных работ. Рядом с огромными ямами были расставлены таблички с обещающими надписями: «Оно того будет стоить».

Утром, прежде чем уехать, я позвонил Кертису Пелтье. Накануне вечером он ужинал с друзьями в ресторане, и, когда вернулся, около дома была полиция.

– Кто-то пытался проникнуть в дом через заднюю дверь, – пояснил он. – Соседские дети услышали шум и вызвали полицию. Наверное, чертовы наркоманы из парка Кеннеди на Ривертон.

Я думал по-другому, рассказал о пропавших записях.

– Полагаете, там было что-то важное?

– Возможно, – ответил я, хотя не мог представить, что бы это могло быть.

Я предполагал, что, кто бы ни был тот, кто их взял – мистер Падд или кто-то пока неизвестный, – этот человек хотел создать как можно больше проблем для следствия.

Я посоветовал Кертису быть поосторожней, и он заверил меня, что будет внимательнее.

Почти в полдень я оказался на Икзитер-стрит, совсем рядом с Комонуэлс-авеню, и припарковал машину у дома Рейчел. Она снимала квартиру в четырехэтажном здании прямо напротив дома, где жил когда-то Генри Ли Хиггинсон, основатель бостонского симфонического оркестра.

На Коммонуэлс часто можно было увидеть горожан во время утренней или вечерней пробежки, или жителей, выгуливающих собак, или просто сидящих на лавочках и вдыхающих загазованный городской воздух обывателей. Поблизости кормились воробьи и голуби, не брезговавшие возможностью традиционным способом проявить свое отношение к статуе мореплавателя и историка Сэмюэля Моррисона, который сидел на постаменте со слегка встревоженным видом человека, позабывшего, где он припарковал машину.

Рейчел дала мне ключ от квартиры, так что я смог оставить там свой саквояж. Затем купил фруктов и бутыль питьевой воды в супермаркете и пошел по Коммонуэлс-авеню, пока она не привела меня к городскому саду между Арлингтоном и Шарлем. Я поел фруктов, запил их водой, понаблюдал за резвящимися на солнце детьми и собаками, которые увлеченно гоняли за летающими дисками фризби. Мне нужна собака, мелькнула мысль. У нас в семье всегда были собаки, и мне понравилась идея завести в доме пса. Мне просто необходима компания. Неожиданно я задумался, почему мне не пришло в голову попросить Рейчел переехать ко мне. Не может быть, чтобы такая мысль не посещала и ее. В последнее время, когда эта тема всплывала, в ее голосе появлялись напряженные нотки. Четырнадцать месяцев она проявляла терпение. Как мне казалось, ее стала беспокоить ситуация, в которой она оказалась втянутой в какие-то неопределенные отношения. Дело было во мне: я очень хотел, чтобы она была рядом со мной, но все еще не был уверен, что смогу обеспечить ей безопасность. Однажды она чуть не погибла из-за меня, и мне вовсе не хотелось, чтобы она когда-нибудь еще пострадала по моей вине.

В два часа дня я отправился в Гарвард. Полуденное дежурство у Эли Уинн заканчивалось в два тридцать. Накануне я оставил ей сообщение, что подъеду к ней поговорить о Грэйс Пелтье. Вдоль красного кирпичного здания, в котором размещался ресторан, стелился плющ, верхние окна были украшены белыми лампочками. Из комнаты над рестораном раздавался звук отбиваемой чечетки: у артистов шла репетиция, и четкий ритм стэпа напоминал стрекот пишущей машинки.

Молодая женщина лет двадцати трех – двадцати четырех появилась на ступеньках здания, поправляя колечко в носу. Выкрашенные в иссиня-черный цвет волосы дополнял макияж в сине-черных тонах, а губная помада была такого яркого цвета, что могла бы останавливать машины на перекрестке. Сама девушка, очень бледная и худенькая, похоже, вовсе не питалась на работе в своем ресторане. Когда я подошел к ней, она смотрела на меня со смешанным чувством выжидательности и беспокойства.

– Эли Уинн? – уточнил я.

– Вы детектив?

– Чарли Берд Паркер, – почему-то я счел необходимым представиться полным именем, данным мне при крещении.

Она потянулась ко мне и пожала руку, но ее спина плотно прижималась к кирпичной стене здания.

– У вас имя как у джазмена?

– Типа того.

– Да, он классный. Вы его слушаете?

– Нет, я предпочитаю музыку в стиле кантри.

Она наморщила лоб.

– Наверное, ваши папа с мамой были фанатами джаза, если так вас назвали?

– Они слушали Глена Миллера и Лоренса Велка. Я думаю, они даже не знали, кто такой Чарли Паркер Птица.

– А вас называют просто Бердом?

– Иногда. Моя девушка считает, что это мило. А друзья так делают, чтобы подразнить меня или вывести из себя.

– Наверное, надоело?

– Просто привык.

Разговор о моих семейных делах, перипетиях выбора имени и прочего, казалось, немного расслабил ее, настороженность стала проходить. Она отстранилась от стены и пошла рядом со мной. Мы отправились в заведение «Бон Пэйн» на Гарвард-сквер, где она выкурила четыре сигареты и выпила две чашки эспрессо за пятнадцать минут. В ней было столько нервной энергии, что по сравнению с ней электроны выглядели чем-то застывшим.

– Вы хорошо знали Грэйс? – поинтересовался я, когда она была где-то в середине второй сигареты.

Она выпустила струю дыма:

– Да, довольно неплохо. Мы дружили.

– Ее отец сказал мне, что вы вместе жили, а когда она съехала, то иногда останавливалась у вас.

– Она обычно приезжала на выходные, чтобы посидеть в библиотеке, и я предоставила ей в распоряжение мой диван. Грэйс была веселая. Ну, она раньше была веселая.

– И когда она перестала веселиться?

Эли прикончила сигарету номер два и немедленно принялась за сигарету номер три, прикурив от спички из фирменного коробка «Графтон-паба».

– Приблизительно в то время, когда занялась своей научной работой.

– Об Арустукских баптистах?

Сигарета описала ленивую дугу.

– Что-то в этом роде. Она была просто одержима всем этим, собирала их письма и фотографии. Она ложилась на диван, заводила какую-то траурную, занудную музыку и сидела так часами, снова и снова перебирая бумажки. А можно мне еще кофе?

Я пошел за кофе, полагая, что вряд ли она удалится, пока не докурит сигарету.

– Никогда не задумывались об эффекте употребления чрезмерного количества кофеина? – спросил я, когда вернулся.

– Она подергала за колечко в носу и улыбнулась:

– Нет, надеюсь, до этого не дойдет – сначала я уморю себя никотином.

Было в Эли Уинн что-то очень милое, располагающее, несмотря на боевой раскрас в смешанном стиле индейцев сиу и привидений из шотландских готических замков. В ее глазах отражался солнечный свет, правый уголок рта был приподнят в насмешливой полуулыбке. Она была сама открытость. Сигаретный дым почти не задерживался у нее во рту, дикий макияж был положен слишком старательно, чтобы действительно отпугивать. Я так прикинул, что она вызывает у своих однокашников-парней одновременно боязнь, желание и раздражение. Эли Уинн движением пальчика могла бы заставить мир крутиться вокруг своей особы, если бы у нее было достаточно самоуверенности. Со временем она это поймет.

– Вы говорили мне о Грэйс, – напомнил я, чтобы вернуться к теме встречи, от которой не только Эли успела отклониться.

– Да, конечно. В общем, мне не так много есть что сказать. В двух словах, вся эта история с пропавшими семьями иссушала ее, вытягивала из нее соки. Только и слышалось: а вот Элизабет то, а вот Лайал это. Она стала просто как наркоманка, была одержима этой Элизабет Джессоп! Не знаю, может, она думала, что в нее вселился дух Элизабет или что-то вроде того.

– Она думала, что Элизабет умерла?

Эли кивнула.

– Она говорила почему?

– У нее просто было такое предчувствие. В любом случае, с Грэйс становилось очень тяжело общаться. Я сказала ей, что она больше не сможет останавливаться у меня, потому что, мол, жалуется моя соседка по комнате. Это было, ну, полным враньем." Это было в феврале. Она перестала появляться, и мы не много общались с того времени до...

Эли не смогла закончить фразу и сердито загасила окурок.

– Вы, скорее всего, думаете, что я просто дрянь, – проговорила она, когда растаял дымок сигареты.

– Ничего подобного я не думаю.

Она не взглянула на меня, видимо опасаясь, что выражение моего лица скорее подтвердит ее предположение.

– Я собиралась поехать на похороны, но... не поехала. Я ненавижу похороны! Потом думала, пошлю открытку ее отцу, он был хороший старикан. Тоже не сделала...

Наконец она подняла глаза и посмотрела на меня. Я почти не удивился, заметив, что они влажны от слез.

– Я молилась за нее, мистер Паркер, я не могу вспомнить, когда я молилась до этого в последний раз. Я молилась просто о том, чтобы ей там было хорошо, и, кто бы там ни сидел на том свете – Бог, Будда, Аллах, – чтобы он позаботился о ней. Грэйс была очень хорошей.

– Я тоже так думаю, – произнес я, пока она прикуривала последнюю сигарету. – Она принимала наркотики?

– Нет! Никогда! – Эли решительно затрясла головой.

– Кроме того, что она была сверхувлечена своим исследованием, что-нибудь еще беспокоило, угнетало ее?

– Не больше, чем любого из нас.

– У нее был молодой человек?

– У нее была пара увлечений, но ничего серьезного за последний год. Она бы мне рассказала.

Я внимательно смотрел на нее некоторое время, но было понятно, что она говорит правду. Эли Уинн не было в машине с Грэйс в ночь ее гибели. Теперь стало ясно, что Марси Бекер больше подходила на эту роль. Я откинулся на стуле, разглядывал толпы входящих и покидающих здание – местные и приезжие с пакетами в руках: вино, сладости от Кардюло, фирменная ветчина и экзотические чаи из «Джексона на Пикадилли», соли для ванн и мыло от «Ориджинс». Среди них должна была бы быть и Грэйс. С ее смертью мир стал беднее.

– Я вам помогла хоть чем-то? – спросила Эли.

Я заметил, что она хочет уйти.

– Да, вы кое-что прояснили.

Я передал ей свою визитку, написав на обороте домашний телефон.

– Если еще что-нибудь припомните или кто-то еще будет у вас интересоваться Грэйс, может, позвоните?

– Конечно.

Она взяла карточку, аккуратно положила ее в сумочку и уже почти собралась уйти, но задержалась на секунду и легонько коснулась моей руки.

– Вы думаете, ее кто-то убил, да? – красные губы были плотно сжаты, но дрожащий подбородок выдал ее чувства.

– Да, я так думаю.

Ее рука крепче сжала мою, обожгла жаром.

– Спасибо... спасибо за кофе, – сказала она и ушла.

* * *

Вторую половину дня я провел в магазинах, покупая одежду для пополнения своего пришедшего в разор гардероба, а потом уже отправился в «Копли» и в «Сиарбакс» на Ньюбери почитать газету. Почти ежедневное чтение «Нью-Йорк таймс» так и осталось моей привычкой, хотя, покупая это издание в Бостоне, я чувствовал угрызения совести, как будто свернул газету, чтобы шлепнуть ею местного мэра по затылку.

Я даже не обратил внимания на начало истории в крайней правой колонке на первой полосе, пока на седьмой не наткнулся на ее продолжение и не увидел фотографию, помещенную рядом. С нее на меня смотрел мужчина в белой рубашке, черном костюме и черной шляпе. Я вспомнил, что этот человек кивнул мне из-за тонированного стекла «мерседеса», когда я подъезжал к дому Джека Мерсье, и он же сидел в окружении трех человек, которых я увидел на фотографии в кабинете Мерсье. Это был раввин Джосси Эйпштейн, и теперь он мертв.

Согласно сообщению полиции, раввин Эпштейн покинул синагогу на Элдридж-стрит в половине восьмого холодным вечером во вторник, когда поток транспорта, пассажиров и прохожих стал утихать и на смену деловой публике пришли те, кто слоняется по городу в поисках развлечений. На нем были традиционный черный костюм и белая рубашка, но, несмотря на свое облачение, Эпштейн не относился к ортодоксальным иудеям. В синагоге были люди, настроенные против него, ведь, по их словам, он не выступал против гомосексуалистов и развратников, слишком часто появлялся перед телевизионными камерами, слишком охотно улыбался и якшался с журналистами, словно чересчур был озабочен делами земного мира, презрев обетования жизни небесной.

Эпштейн сделал себе имя после событий в Краун-Хейтс, призывая всех к согласию, примирению, веротерпимости. Он призывал забыть о разногласиях и различиях между евреями и представителями негритянских общин, потому что зачастую у бедных евреев и бедных чернокожих христиан гораздо больше общего, чем у бедных и богатых единоверцев. Он был ранен во время уличных беспорядков, и фотография в «Пост», запечатлевшая его со струйкой крови, льющейся из раны на лбу, в которой невольно угадывалось сходство с изображением страдающего Христа, принесла рабби известность.

Он также имел отношение к делам в храме Б-Най-Езурун на углу Восемьдесят девятой улицы и Бродвея, основанном Маршалом Т. Мейером, чьим наставником, в свою очередь, был смутьян из числа правых Абрахам Джошуа Хейшель. Нетрудно догадаться, что привлекло такого человека, как Эпштейн, к Мейеру, выступавшему против генералов в Аргентине, пытаясь разыскать пропавших там евреев. Со времени его смерти в 1993 два аргентинских раввина продолжили его работу в Нью-Йорке. Храм Б-Най-Езурун даже сотрудничал с общиной в Гарлеме и Новой Ханаанской церковью баптистов, чей священник даже выступал с проповедями в синагоге. Согласно статье в «Таймс», Эпштейн некоторое время был отстранен от дел в Б-Най-Езурун и дважды в месяц служил в старой синагоге в Дальнем Восточном квартале.

Одной из причин разногласий с единоверцами, похоже, была все большая вовлеченность рабби Джосси в деятельность антинацистских групп, включая Центр за демократическое обновление в Атланте и «Прожектор» в Великобритании. Он основал собственную организацию – Еврейскую лигу в защиту терпимости, состоящую в основном из добровольцев, и руководил ее работой из маленького офиса над бывшим еврейским книжным магазином на Клинтон-стрит.

Газета располагала сведениями, что Эпштейн некоторое время назад получил значительную сумму для организации расследования деятельности антисемитских организаций. Среди прочих в деле фигурировали и обычные подозреваемые: фанатики с «арийскими» именами и побочные группировки, образовавшиеся при Клане[5]5
  Ку-Клукс-Клан – крупнейшая ультраправая националистическая организация белых в США.


[Закрыть] и занимающиеся поджогом синагог и приковыванием чернокожих к задней оси грузовиков.

Чтобы его критики ни говорили о нем, Джосси Эпштейн был храбрым человеком, человеком с убеждениями, который без устали трудился над тем, чтобы сделать лучше жизнь не только евреев, но и всех прочих жителей Нью-Йорка. Его нашли мертвым в одиннадцать часов вечера, после того как на него было совершено нападение. Квартира, в которой он жил один, была вся перевернута вверх дном, пропали его бумажник и записная книжка. Подозрение в насильственном характере смерти усилилось в связи с еще одним преступлением, совершенным немного раньше в тот же вечер.

В десять вечера во вторник был совершен поджог офиса Еврейской лиги в защиту терпимости. Молодая сотрудница организации Сара Миллер была в это время в офисе – печатала наклейки с адресами для почтовой рассылки, которую предстояло сделать на следующий день. В считанные мгновения комната вокруг нее превратилась в ад. Девушку доставили в реанимацию без каких-либо шансов выжить: поверхность ожога захватывала девяносто процентов кожи. Через три дня ей исполнилось бы девятнадцать лет.

Эпштейна должны были похоронить в тот же день на кладбище Пайн-Лоун на Лонг-Айленде после сделанного в спешке заключения судмедэксперта.

Была еще одна деталь, которая привлекла мое внимание. Сообщалось, что помимо работы по разоблачению правых группировок Эпштейн готовил судебный иск против организации IRS, которая предоставила некоторые налоговые льготы ряду религиозных организаций, в том числе Братству, штат Мэн. Эпштейн привлек к этому делу адвокатскую контору «Обер, Тайер и Мосс» в Бостоне, Массачусетс. Вряд ли можно считать совпадением, что фирма также вела дела Джека Мерсье и что сын Обера в недалеком будущем станет его зятем.

Я еще раз пробежал статью глазами, потом позвонил Мерсье домой. К телефону подошла горничная, но, когда я представился и попросил соединить меня с мистером Мерсье, мне ответил другой женский голос. Это была Дебора Мерсье.

– Мистер Паркер, мой супруг сейчас не может ответить на ваш звонок. Возможно, я могу чем-то помочь?

– Сомневаюсь, миссис Мерсье. Мне действительно надо поговорить с вашем мужем.

В разговоре возникла продолжительная пауза, за время которой не осталось никаких сомнений по поводу наших взаимных чувств. Наконец Дебора положила конец разговору:

– В таком случае было бы очень любезно с вашей стороны больше не звонить в этот дом. В настоящий момент с Джеком невозможно связаться, но я позабочусь, чтобы он узнал о вашем звонке.

Она повесила трубку, и у меня возникла уверенность, что Джек никогда не узнает об этом звонке.

Я никогда раньше не встречался с рабби Джосси Эпштейном и не знал ничего о нем, кроме того, что только что прочитал в газетной статье, но его деятельность разбудила и привела в движение нечто, что таилось, свернувшись в своей паутине, пока Эпштейн не задел какую-то нить, и тогда это нечто проснулось и уничтожило его, вновь скрывшись в потаенном месте.

Пройдет время, и я найду это место.

Глава 9

Я вернулся в квартиру Рейчел, принял душ и, пытаясь как-то взбодриться перед встречей, надел кое-что из своих последних приобретений. В черном пальто от Джозефа Абодо я выглядел как актер, собравшийся на кастинг для римейка фильма «Носферату» образ; дополняли черные габардиновые брюки и такого же цвета джемпер с V-образным вырезом. Воплощенная жертва моды, я спустился до отеля «Копли Плаза» и зашел в бар «Дубовый».

Звуки оживленной улицы, гудки автомобилей, рев моторов остались позади, приглушенные тяжелыми красными портьерами на окнах. Четыре огромных вентилятора под потолком разрезали воздух, лед на барной стойке поблескивал в приглушенном свете. Луис уже сидел за столиком у окна, его долговязая фигура уютно устроилась в одном из красных кресел. На нем был черный шерстяной костюм, белая рубашка, изящные черные туфли. Он перестал брить голову, отпустил маленькую мефистофельскую бородку, что делало его внешность еще более зловещей. Правда и в те времена, когда у Луиса не было растительности на лице и черепе, при виде его прохожие, чтобы избежать встречи, переходили на другую сторону улицы. Видимо, сейчас, им вовсе хотелось поскорее смыться куда-нибудь в более безопасное место, скажем в Косово или в Сьерра-Леоне.

Перед Луисом на столе стояла бутылка коллекционного мартини, он курил сигару «Монте-Кристо № 2». Все вместе тянуло баксов на пятьдесят пять. Он выпустил в мою сторону струю голубого дыма в знак приветствия.

Я заказал коктейль, сбросил пальто, словно невзначай обнажил этикетку.

– Да, весьма впечатляет, – протянул он как-то с сомнением, – даже не из последней коллекции. Ты стал такой дешевкой, в конце концов будешь получать девяносто девять центов в час.

– А где остальные ничтожества? – поинтересовался я, не обращая внимание на его реплику.

– Покупает одежду. Авиакомпания потеряла его багаж.

– С их стороны это добрая услуга. Ты им за это заплатил?

– Не пришлось. Служащие, обрабатывающие багаж, побрезговали к нему прикасаться. Этот кусок дерьма отправился в аэропорт Ла-Гардия сам по себе. Как у тебя дела?

– Совсем неплохо.

– По-прежнему охотишься за канцелярскими крысами?

Луис не совсем одобрял то, что я сменил характер работы и переквалифицировался на преступления в деловой сфере. Он считал, что я напрасно трачу свои таланты. Я решил пока оставить его в неведении относительно моих дел и не пререкаться.

В этот момент головы сидящих ближе к двери стали поворачиваться одна за другой, а один из официантов чуть не уронил поднос с напитками: вошел Эйнджел, одетый в яркую желто-зеленую рубаху в гавайском стиле с желтым галстуком, линялого вида голубой пиджак, застиранные джинсы и ярко-красные, словно пульсирующие цветом, ботинки. Когда он проходил, разговоры стихали и несколько человек прикрыли глаза рукой.

– Встречаешься с волшебником сегодня? – поинтересовался я, когда красные ботинки приблизились к нашему столу.

У Луиса был такой вид, будто кто-то плеснул краской на его машину.

– Мать твою, Эйнджел, какого черта ты возомнил о себе! Ты что, на Марди Грас?[6]6
  Ежегодный фестиваль в Новом Орлеане, штат Луизиана, сопровождающийся красочными карнавальными шествиями, музыкой, танцами.


[Закрыть]

Эйнджел спокойно уселся, заказал пиво у совершенно расстроенного официанта, потом вытянул ноги, чтобы полюбоваться на новые ботинки. Он поправил узел галстука, что, в общем не сильно помогло, но чуть прикрыло рубаху.

– У тебя вкус бывалого алкаша, – не удержался я.

– Господи, я даже не знал, что в «Подвале у Филены» такой отстой, – вторил Луис. – Это же настоящее дерьмо.

Эйнджел покачал головой и улыбнулся:

– Я воплощаю концепцию, – сказал он голосом учителя, объясняющего урок паре отстающих учеников.

– Да знаю я твою концепцию! – взорвался Луис. – Ты заявляешь: «Убейте меня, у меня нет вкуса». Тебе надо носить плакат «Буду свалкой отходов моды».

Было так здорово снова оказаться рядом с ними. Эйнджел и Луис, похоже, самые близкие мои друзья. Они были рядом, когда мой поединок со Странником подходил к концу, и они же вместе со мной смотрели в дула пистолетов отмороженных бойцов из бостонской гвардии Тони Сэлли, чтобы спасти жизнь девушки, которую в глаза не видели. Их серая мораль, смягченная соображениями выгоды, оказалась ближе к праведности, чем добродетель многих правдолюбцев.

– Как дела в захолустье? – поинтересовался Эйнджел. – По-прежнему живешь в сельских трущобах?

– Мой дом не трущоба.

– Там даже ковров нет.

– Зато полы из дерева.

– Ха, полы из дерева! Если доски бросили на землю, они еще не стали полом.

Он отпил пиво, дав мне возможность поменять тему.

– А в городе что новенького? – поинтересовался я.

– Умер Мэл Валентайн.

– Мэл-псих?

Псих Мэл Валентайн прошел весь путь уголовника от А до Я: поджог, ночная кража со взломом, мошенничество, наркотики, скотоложство... если бы он не скончался, зоопарку Бронкса в скором времени пришлось бы приставлять к своим зебрам охрану. Эйнджел кивнул:

– Всегда думал, что его кличка несправедливая какая-то. Может, он и был малость придурочным, но «псих» – это по меньшей мере принижение его способностей.

– Как он умер?

– Случайность в саду в Буффало. Он пытался проникнуть в дом, когда хозяин прикончил его граблями.

Эйнджел поднял бокал в память о Мэле Валентайне, жертве садовых работ.

Рейчел появилась несколько минут спустя, гораздо раньше, чем ожидалось, в длинном желтом пальто до щиколотки. Ее длинные рыжие волосы были перехвачены сзади и удерживались парой декоративных деревянных шпилек.

– Хорошая прическа, – заметил Эйнджел. – Ты все каналы принимаешь с этими штуками или только местные?

– Наверно, плохо с настройкой: я тебя слышу.

Она вытащила шпильки и распустила волосы. Они коснулись моего лица, когда она легонько меня поцеловала, здороваясь и усаживаясь со мной рядом, потом заказала «Мимозу». Я не видел ее почти две недели и сразу ощутил прилив острого желания, когда она положила одну ногу в черном чулке на другую и ее короткая черная юбка поднялась до середины бедра. На ней была белая мужская рубашка, верхняя пуговичка расстегнута. Она всегда носила рубашки таким образом, только с одной расстегнутой пуговицей: иначе были бы видны многочисленные шрамы на груди, нанесенные рукой Странника. Усевшись она поставила рядом с собой огромную сумку. Внутри было что-то красное и явно дорогое на вид.

– «Needless Markup», – присвистнул Луис. – Да ты прямо раздаешь денежки направо-налево. Если у тебя их куры не клюют, можно мне немного?

– Стиль стоит денег, – ответила она.

– Точно, – согласился Луис, – постарайся убедить в этом другую половину присутствующих.

Двадцать пять процентов в лице Эйнджела рылись в огромном пакете, пока не нашли чек, который быстро выронили и подули на пальцы, будто обожгли их.

– Что она купила? – поинтересовался Луис.

– Судя по чеку, дом, а может быть, и два.

Она показала им язык.

– Ты сегодня рано, – заметил я.

– Как-то ты расстроено это сказал. Я помешала разговору о футболе или о ралли на грузовиках?

– Мыслишь стереотипами, а еще психолог.

Мы еще немного поболтали, потом пошли через дорогу в «Анаго» и еще пару часов провели в разговорах ни о чем и обо всем за олениной, говядиной и жареным лососем. Когда подали кофе и троица попивала арманьяк, я рассказал им о Грэйс Пелтье, Джеке Мерсье и смерти Джосси Эпштейна.

– И ты думаешь, что ее отец прав насчет того, что она не покончила с собой? – уточнил Эйнджел, когда я закончил.

– Просто концы не сходятся. Мерсье мог бы надавить на следствие через Огасту, но привлек бы внимание к себе самому, а этого ему не хотелось бы.

– И поэтому он нанял тебя, чтобы заварить всю кашу.

– Может быть, – согласился я. Впрочем у сенатора, могли быть и другие причины, хотя я и не мог сказать какие.

– И что же ты думаешь случилось с Грэйс? – спросила Рейчел.

– По моим прикидкам, вторым человеком, кто находился в автомобиле во время поездки на север, могла быть Марси Бекер. Но ее нет, и из машины она убралась так стремительно, что забыла сигареты, которые лежали над бардачком прямо перед ней.

– И, возможно, забыла свой пакетик с кокаином, – добавил Эйнджел.

– Это вероятно, но я так не думаю. Похоже, кокаин подбросили, чтобы несколько подпортить слишком чистый образ Грэйс. Наркотики, стресс из-за учебы, лишила себя жизни из непонятно откуда взявшегося пистолета.

– А что была за пушка? – поинтересовался Эйнджел.

– «Смит-вессон», специальная модель «Субботний вечер».

– Не так уж трудно раздобыть, если знаешь, у кого спросить, – пожал плечами Эйнджел.

– Но я не думаю, что Грэйс Пелтье знала, у кого спросить. По словам ее отца, она вообще терпеть не могла оружие.

– Ты думаешь, Марси Бекер могла ее убить? – спросила Рейчел.

Я повертел в руке стакан.

– Опять же, это не исключено, но ведь они были подругами, и к тому же вряд ли эта девушка смогла бы так хорошо сымитировать самоубийство. Если бы мне пришлось строить гипотезу – и, Бог свидетель, я уже достаточно этим занимался, – я бы предположил, что Марси Бекер что-то или кого-то увидела. Того, кто убил ее подругу, пока ее не было в машине по какой-то причине. И если я смог догадаться о том, что Грэйс ехала в машине не одна, то об этом же догадается и тот, другой – убийца.

– А значит, ты должен разыскать Марси Бекер, – подытожил Луис.

– И побеседовать с Картером Парагоном, чья секретарша уверяет, что Грэйс так и не приехала на встречу.

– А причем тут смерть Эпштейна?

– Я не знаю, но только он и Мерсье пользовались услугами одной и той же адвокатской конторы, и Мерсье достаточно хорошо знал покойного рабби, если приглашал его домой и даже повесил его фотографию на стене своего кабинета.

Затем я рассказал им об Аль Зете и Харви Рэйгле, господине Падде и сопровождавшей его женщине.

– Ты хочешь сказать, что он пытался отравить тебя своей визитной карточкой? – с недоверием переспросил Эйнджел.

Даже меня самого смущало это предположение, но я кивнул утвердительно:

– У меня было такое ощущение, что он приехал повидаться со мной, потому что это то, чего от него ожидали, а не потому, что действительно думал, будто я отступлю, выйду из игры, – объяснил я. – Карточка была частью сценария, средством побудить меня к действиям, так же, как и то, что в другом случае мне откровенно дали понять, что за мной следят.

Луис посмотрел на меня, не отрываясь от стакана:

– Мужик хотел посмотреть на тебя, понять, с кем имеет дело, – негромко заметил он.

– Я показал ему пистолет, – ответил я, – он убрался.

Бровь Луиса заметно приподнялась:

– Говорил же, тебе этот ствол пригодится когда-нибудь.

Но при этом ни он ни я не улыбнулись.

Мы с Рейчел шли домой пешком, держась за руки, ни о чем не разговаривая довольные уже тем, что наконец наедине друг с другом. Мы больше не говорили ни о Грэйс Пелтье, ни о чем другом, связанном с этим делом. В ее спальне я сбросил туфли и улегся на ее постель, наблюдая за тем, как она двигается в мягком желтом свете ночника.

Затем она встала передо мной и вытащила сверточек из своего необъятного пакета.

– Это что, для меня? – удивился я.

– В некотором роде, – она разрывая упаковку и извлекая белоснежный лифчик тончайшего кружева, такие же трусики, еще более нежный пояс с резинками и пару настоящих шелковых чулок.

– Не думаю, что они мне сгодятся, – заметил я, – даже не уверен, подойдут ли они тебе.

Рейчел состроила гримаску, расстегнула юбку и дала ей упасть на пол, потом стала медленно расстегивать рубашку.

– Ты даже не хочешь, чтобы я примерила? – шепотом спросила она.

Считайте меня слабаком, но и более сильные мужики сдавались под таким нажимом.

– О'кей, – охрипшим голосом согласился я, чувствуя, как вся кровь от головы устремилась куда-то вниз.

* * *

Потом, ночью, я лежал рядом с ней в темноте и слушал звуки ночного города за окном. Я думал, что она спит, но через некоторое время она потерлась головой о мою грудь, и я почувствовал, что она смотрит на меня.

– Ставлю пенни, что ты думаешь о них, – сказала она.

– Я бы поставил больше.

– Пенни и поцелуй, – она прижалась ко мне своими мягкими губами. – Думаешь о Грэйс Пелтье, да?

– О ней, о Братстве, о Падде, – ответил я, – обо всем.

– Я повернулся к ней и увидел белки ее глаз.

– Кажется, я боюсь, Рейчел.

– Боишься чего?

– Того, что я могу сделать, того, что мне придется сделать.

Ее рука потянулась ко мне, бледный призрак в ночи. Она прошлась по моим глазам, скулам, очертаниям головы.

– Боюсь того, что я сделал в прошлом, – произнес я наконец.

– Ты хороший человек, Чарли Паркер, – прошептала она. – Я бы не была бы с тобой, если бы не верила в это.

– Ради того, чтобы победить зло, я множил зло и насилие в мире. Я больше не хочу этого делать.

– Ты делал то, что тебе приходилось.

Я крепко сжал ее руку и почувствовал, как ее ладонь замерла у моего виска, пальцы легонько перебирали мои волосы.

– Я делал страшные вещи.

Казалось, я плыву в черноте, с бесконечной ночью надо мной и подо мной, и только ее рука удерживает меня от падения. Она поняла это, ее тело приблизилось ко мне, ее ноги обвились вокруг моих, словно сообщая, что, если я буду падать, мы упадем вместе. Ее подбородок уткнулся мне в шею, и на какое-то время она затихла. В темноте я ощущал всю тяжесть ее мыслей.

– Ты наверняка не знаешь, виноваты люди из Братства в ее смерти или в чьей-то еще, – сказала она наконец.

– Нет, не уверен, – признался я. – Но я чувствую, что мистер Падд – жестокий человек, мягко говоря. Я почувствовал это, когда он приблизился ко мне, а потом прикоснулся.

– А жестокость рождает жестокость, – прошептала Рейчел.