Текст книги "Повелитель майя"

Глава 8

Барабанный бой усиливался. Ах-Кун и Гонсало остановились в дальней части площади, возле гигантской сейбы – или, как называли ее индейцы, «йашче», то есть «дерево жизни». Ах-Кун уже рассказывал Гонсало об этом дереве. Он говорил, что одно огромное йашче стоит в центре вселенной, его ветви достигают небес, а корни доходят до преисподней… Теплый свет факелов отражался от камней храма и мерцал бесчисленными узорами среди веток и листьев большой сейбы, хижин и стоявшего позади них леса.

На площади перед Ах-Куном и Гонсало стояли десятки людей. Они пили из больших чаш балчé[5]5
  См. глоссарий.


[Закрыть]. Шесть жрецов поднялись по кривым ступенькам на вершину низенького храма и встали рядом со статуей Чака – одного из богов дождя с гигантскими лягушечьими глазами и пустым сосудом в руках. Они поклонились и помолились деревянному идолу.

Из здания, откуда некоторое время назад вышли жрецы, несколько воинов вывели трех пленников, раздетых догола и выкрашенных в синий цвет, так же, как были выкрашены в другом селении Вальдивия и его товарищи по несчастью. Гонсало почувствовал, как к лицу приливает кровь. Он покосился на Ах-Куна и увидел, что тот побледнел. А еще испанец вдруг заметил, что дрожит от вечерней прохлады.

Некоторые из туземцев танцевали, крутились на месте и пели, держа в одной руке копье, а в другой – перо.

Жертв заставили подняться на верхнюю площадку храма и подвели к алтарю. Эта сцена была хорошо знакома Гонсало: она отчетливо запечатлелась в его памяти. Холодок, пробежавший по его коже, вездесущий запах копала, громкие звуки, раскрашенные в яркие цвета перья – все это вдруг нахлынуло на него подобно сшибающей с ног приливной волне, и он почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Плотно сжав веки, Гонсало прислонился спиной к широкому стволу дерева, чтобы не рухнуть на землю.

Пока звуки ритуала отдавались эхом у него в ушах, проникая, казалось, глубоко внутрь, испанец видел мысленным взором совсем другое место и другую площадь… Видел, как маленький мальчик бежит по узкой улочке, зажатой между каменными зданиями. Маленький Гонсало бежал туда, откуда доносился звон свинцовых колоколов. Вот он уже на главной площади Севильи, где высится совсем другой – не такой, как здесь, у майя, – каменный храм. Его вершина, казалось, доходит до небес.

Мальчик протискивается сквозь собравшуюся толпу. Он глазеет на процессию, движущуюся к высокой деревянной платформе. Во главе нее идут богато одетые знатные особы, монахи с благочестивым выражением лиц и какие-то люди с крестами и хоругвями, на которых изображены святые.

Замыкают процессию люди с мрачными лицами. На головах у них желтые колпаки, напяленные инквизиторами. Маленький мальчик слышит торжественные слова, произнесенные с платформы, – слова о необходимости сохранить чистоту веры и целостность государства. Людей в желтых колпаках уводят на окраину города к установленным там столбам, привязывают к ним, а затем какие-то мужчины с факелами поджигают лежащую у основания столбов солому.

Когда Гонсало вновь открыл глаза, он увидел, что на площади в нескольких местах пляшут языки пламени, а выкрашенных в синий цвет жертв уже умертвили на алтаре храма. Эти люди погибли ради того, чтобы спасти это селение, чтобы укрепить веру, чтобы вселить в людей страх и умилостивить какого-то разгневанного бога. Разве местное жертвоприношение менее осмысленно, чем то, что Гонсало видел еще ребенком в Испании? Добиться обильных осадков или единства в религии – большая ли между этим разница?

Он снова вспомнил, как над красными черепичными крышами и остроконечными верхушками церквей поднимался дым, и почувствовал его запах, смешанный с ароматом копала.

А затем Гонсало увидел, как три выкрашенных в синий цвет тела бросают в костер; казалось, языки пламени уже заждались их.

Гонсало почувствовал, как к его руке прикоснулся Ах-Кун. Испанец устремил на товарища отрешенный взгляд и зашагал вместе с ним прочь от костра, к их хижине, освещенной лунным светом.

Эронимо посмотрел на них. Его лицо было пепельно-серым.

– Они мертвы? Их уже убили, да?

– Да, святой отец. Жертвоприношение закончилось.

Гонсало подошел к своей циновке. Усевшись на нее, он уставился сквозь дверной проем в ночную темноту и стал прислушиваться.

– Гонсало, нам нужно помолиться. Мы должны попросить Отца небесного о том, чтобы Он освободил от этого нашу жизнь. И укрепил веру в Него.

– Мы будем молиться за себя или за них, святой отец?

– За всех нас. Нужно молиться за всех – такой урок я вынес сегодня. Прошло восемь дней после праздника Тела Господня. Пора вспомнить проповедь святого Кирилла.

Эронимо все еще пребывал в смятении. Сосредоточиваясь буквально на каждом слове, он стал переводить с латыни на язык майя:

– …а также истинно то, что, если кто-то станет лить расплавленный воск на другой расплавленный воск, они неизбежно перемешаются друг с другом. И поэтому, если кто-то вкусит плоти и выпьет крови Господа, он тем самым соединится с Ним…

Заметив, что его руки дрожат, священник закрыл молитвенник.

* * *

На следующее утро Гонсало, лежа на кровати, стал, как обычно, наблюдать за тем, как молится Эронимо. Ах-Кун, вынеся свой маленький плоский камень из хижины, в лучах утреннего солнца положил на него небольшой кусочек копала и уголек, взятый из костра, и стал смотреть, как от копала поднимается и уносится прочь легким теплым ветерком струйка дыма. Молился ли он Чаку о дожде, в котором так сильно нуждалось это селение, или же Ицамне о том, чтобы этот бог дал ему сил, необходимых для того, чтобы выжить? Затем трое рабов приготовили себе жидкую кашу из курурузы, оставшейся со вчерашнего дня, и молча поели.

– Наступает новый день, святой отец, – наконец сказал Гонсало. – Не каждый день так же тяжел, как вчерашний.

Эронимо с удивлением посмотрел на солдата, внезапно попытавшегося утешить его, священника.

– Да, – ответил он. – Бог милосерден. И мы должны благодарить Его за это.

Вернувшись в хижину после утренней молитвы, Ах-Кун ответил на молчаливый вопрос товарищей.

– Жителей в моем селении стало меньше, – тихо сказал он. – Но теперь уж точно пойдет дождь.

Вскоре и в самом деле пролился небольшой дождик. Затвердевшая от жары почва размякла, и подсохшие ростки кукурузы, которые все никак не могли дождаться сезона дождей, задержавшегося на несколько недель, наконец-то получили драгоценную влагу и начали расти. Жизнь вновь пошла своим чередом.

Однако если у такого благоденствия и имелась цена, она была еще не полностью оплачена. На селение напал враг, хорошо спланировав свою атаку. Это произошло сразу же после завершения чудотворного сезона дождей: жители селения начали собирать урожай кукурузы, и большинство молодых мужчин находились на полях.

Гонсало первым осознал, что что-то не так, когда услышал крики, донесшиеся с окраины деревни. Он в этот момент рубил дрова в доме Ах-Хок-Мака – одного из членов совета селения. Тут же бросившись к выходу из хижины, испанец увидел отряд, состоявший примерно из двух десятков человек. Эти люди – не обращая на него внимания, потому что обритая голова выдавала в нем раба, – вытащили из дома сначала жену Ах-Хок-Мака, а затем и его самого. Побежав к храму, Гонсало увидел, что остальных членов совета собрали у основания храмовой лестницы.

Поначалу он подумал, что их тут же и убьют, но затем сообразил, что туземцы, напавшие на селение, собираются куда-то увести своих пленников – пусть даже эта затея и требовала дополнительного времени. Гонсало вдруг услышал крики мужчин, спешивших с полей домой, но он знал, что они не вооружены и, вероятно, доберутся до деревни слишком поздно.

Испанец замер, не зная, что делать. У него вдруг возникла идея воспользоваться ситуацией и дать деру. Началась неразбериха, и он вполне мог бы незаметно ускользнуть, разве нет? Терзаясь сомнениями, Гонсало вдруг случайно бросил взгляд на человека, возглавлявшего нападающих, – на плащ из перьев, доходивший до лодыжек, на шкуру ягуара, повязанную вокруг талии, на драгоценные украшения. Испанец узнал предводителя воинов, который взял в плен на берегу моря его самого и его товарищей. Да, это был военачальник из Шоктума, родного селения Ах-Куна, где вождем был Набатун-Сеель и где принесли в жертву Вальдивию и других испанцев.

Отряд туземных воинов находился сейчас в нескольких ярдах от Гонсало. Испанец поднял топор и рубанул в бок ближайшего к нему индейца. Когда другой воин попытался напасть на Гонсало с копьем, снабженным кремневым наконечником, испанец успел увернуться и нанес противнику сильный удар в плечо. Отскочив в сторону от ринувшегося на него третьего воина, Гонсало ударом топора размозжил ему затылок. Затем, действуя уже скорее машинально, чем осознанно, и не испытывая страха (уверенность в себе ему придавали явное преимущество перед туземцами в физической силе и успешное для него начало схватки), испанский солдат – который был выше ростом и сильнее индейцев – укокошил топором троих из них. Первый попытался напасть на него, размахивая деревянным мечом с прикрепленными к нему острыми камнями. Однако не успел индеец поразить Гонсало своим оружием, как тот нанес ему удар под ребра. Хлопковая одежда воина майя просто не могла смягчить его.

Второй из нападавших был уже более серьезным противником. Испещренный татуировками и явно закаленный в сражениях воин, вооруженный копьем, подступил к Гонсало более осмотрительно. Испанец старался не стоять на месте. Когда противник приблизился к нему, Гонсало ухватил рукоятку своего топора поближе к лезвию и отбил направленное на него вражеское копье. Затем, когда они с индейцем приблизились вплотную друг к другу, стукнул противника обухом по затылку. Заметив, что третий индеец обошел его сзади и собирается вот-вот напасть, Гонсало резко обернулся и рубанул противника топором по лбу. Все удары испанец наносил машинально и с большой силой. В схватке с индейскими воинами он не пятился, а все время бросался вперед; испанский солдат видел, как туземцы падают на землю под его ударами, как поднимается и опускается его топор, несущий врагам тяжелые раны и смерть. Когда остальные индейцы, бросив плененных советников, кинулись наутек, Гонсало стал их преследовать. Один из них, споткнувшись, упал – и тут же получил удар топором по затылку.

Остановившись, Гонсало осмотрелся по сторонам. Оставшиеся в живых воины из вражеского отряда со всех ног убегали от преследовавших их мужчин селения, уже вернувшихся с полей и вооружившихся камнями. Некоторые успели захватить из дому оружие. Вражеский набег был успешно отражен. Индейцы майя, привыкшие не убивать врагов, а брать их в плен, с недоумением смотрели на лежавшие на земле трупы – последствия схватки испанца с нападавшими.

Наком, то есть главный военачальник Шаманканна, по имени Ах-Мо-Кук, оказался одним из тех, кто успел в конце сражения прихватить свое оружие. Он медленно подошел к Гонсало, встал перед ним и посмотрел ему прямо в глаза. Испанец, глянув сначала вниз, на свой окровавленный топор, а затем на накома, протянул ему оружие. Ах-Мо-Кук отнес топор Ах-Маю, который только что вышел из своего дома, и они несколько минут о чем-то оживленно разговаривали. Затем Ах-Мо-Кук резко повернулся и быстро подошел к Гонсало.

– Гонсало Герреро, этот топор тебе больше не понадобится. Ты будешь жить в доме с молодыми мужчинами селения. Тебя обучат нашему боевому искусству и всему, что понадобится тебе для того, чтобы понимать наши обычаи. – Сделав паузу, военачальник посмотрел на окровавленный топор, а затем взглянул в проницательные темные глаза испанца. – Но если ты когда-нибудь предашь наше доверие, боги не будут к тебе благосклонны. – Сделав еще одну паузу, он спросил: – Ты согласен?

Гонсало раздумывал лишь секунду. Принять решение ему было совсем нетрудно – нужно было просто предать привитые ему с детства идеалы ради того, чтобы стать частью цивилизации, которая сейчас контролировала буквально все аспекты его жизни. Ответ дался ему легко:

– Да, согласен.

Эронимо, стоявший в дверном проеме хижины вождя, куда он пришел, чтобы выполнить свою ежедневную работу, увидел, как Гонсало зашагал прочь от лежавших у его ног трупов в сторону длинного дома. Никто не заметил, что священник украдкой перекрестился.

Глава 9

Гонсало вступил в мир, о котором мало что знал и почти не размышлял. Длинный дом, в котором жили молодые мужчины племени, стоял у дальнего края главной площади. Испанец издалека видел, как туда заходят люди, однако хорошо помнил, как стражник в Шоктуме зачем-то отправился в такой вот дом – благодаря чему им, пленным испанцам, удалось сбежать. Хижина эта представляла собой сооружение, покрытое тростником подобно другим зданиям Шаманканна, однако была побольше размерами: составляла в длину около сорока футов, а в ширину – около двадцати. Через широкое отверстие в боковой стене виднелись перегородки и двухъярусные кровати, на которых лежали тканые циновки. Личные вещи хранились в корзинах под нарами.

День уже начал клониться к вечеру, и, поскольку схватка с непрошеными гостями закончилась, молодые мужчины селения стали сходиться. Наком попросил своего первого заместителя – аль-хольпопа – проводить Гонсало в его новый дом. Несколько молодых мужчин уже сидели в хижине в расслабленных позах. Их реакция на появление аль-хольпопа удивила Гонсало, хотя он еще не успел прийти в себя после недавней кровавой схватки и был сосредоточен больше на своих мыслях, нежели на окружающей его действительности. Завидев аль-хольпопа, молодые индейцы тут же садились на корточки и прикладывали ладони сначала к земле, а затем ко лбу. Аль-хольпоп, являвшийся профессиональным воином и занимавший в иерархии селения второе место после избираемого на определенный срок накома, отвечал на эти приветствия еле заметным кивком.

Гонсало отметил, что большинство находившихся в хижине мужчин были моложе его; двое были на вид его ровесниками – то есть им было двадцать с чем-то лет. Он узнал многих из них – в том числе и Ах-Балама, сына вождя, и отпрысков прочих представителей местной знати.

– Как вам, возможно, уже известно, – заговорил торжественно аль-хольпоп, – этот бородатый человек попал к нам после того, как сбежал из селения, вождем которого является Набатун-Сеель. Чужестранец был у нас рабом, но теперь он уже не раб. Сегодня он спас членов совета нашего селения и убил много вражеских воинов. – Заместитель военачальника окинул взглядом слушающих его молодых мужчин. – Вы примете его как равного, и он поживет с вами некоторое время, чтобы изучить наши обычаи. Найдите для него циновку.

Самый старший среди молодых людей – Ах-Нацом – сделал шаг вперед и жестом привлек к себе внимание Гонсало.

– Заходи… заходи, – очень медленно произнес Ах-Нацом, глядя в лицо испанца и пытаясь по его выражению определить, понимает ли этот человек то, что ему говорят.

Гонсало улыбнулся мысли о том, что эти люди, похоже, полагают, будто он, прожив среди них столько времени, мог при этом не выучить майяский язык.

– Да, я тебя понимаю, – сказал он.

– Понимаешь? – удивился Ах-Сийах, еще один индеец, которого Гонсало знал в лицо. – Тогда, выходит, тебе известно, как мы тут живем, да?

– Это уже другое дело, – произнес Гонсало. – Мне известно, как выжигать поросль на полях, как вырывать сорняки из земли, как собирать урожай, как готовить укеху и прочую еду. Мне также известно кое-что о ваших богах… Вот, пожалуй, и все. Узнать что-либо еще я пока что не успел.

– Да, не успел, – с легким смущением проговорил юный Ах-Балам. – И не мог успеть.

– Но это хорошо, что ты быстро все запоминаешь, – сказал Ах-Сийах. – Тебе ведь еще многому нужно научиться.

– Да, – ответил Гонсало. – Я знаю.

Остаток дня ушел на то, чтобы найти для него пожитки. Один из парней помоложе куда-то убежал и через некоторое время вернулся с хлопковой накидкой и рубахой без рукавов.

– Это подарок от моей матери и моего отца Кана, члена совета, – сказал юноша, улыбаясь. – В знак благодарности за твою храбрость.

Еще один юноша, Ах-Никан, принес из угла циновку и положил ее в центре помещения. На двухъярусных кроватях лежало в общей сложности около дюжины таких циновок. Под кроватями – в корзинах или просто на полу – хранились пожитки: ожерелья из длинных полых бусин, какао-бобы, связанные вместе кожи, свернутые листья табака, баночки с краской, учебные копья, тренировочные мечи и прочие ценные предметы – например, небольшие кусочки нефрита и крошечные медные колокольчики. Имелись также шипы ската-хвостокола и другие, незнакомые Гонсало предметы.

Вечером пара женщин-рабынь среднего возраста принесла изысканный ужин: тушеные овощи, дыни и жареных куропаток. Гонсало уже видел прежде, как эти женщины перемалывали зерна кукурузы вместе с Ритой и Эсмеральдой. Испанец быстро, с жадностью поел и почти сразу же направился к своей циновке, чувствуя усталость после событий прошедшего дня и пока что не рискуя заводить досужие беседы с новыми товарищами. Вскоре Гонсало уснул под тихие разговоры, которые велись у очага, представлявшего собой три больших камня и разведенный между ними костер.

Утром он проснулся от сладковато-едкого запаха горящего копала. Молодые мужчины жгли его не на камне с углублением, как это делал Ах-Кун, а в маленьких керамических чашечках, у каждой из которых сбоку имелась прямая ручка, а на корпусе были вырезаны и нарисованы разнообразные узоры. Увидев, что Гонсало проснулся, Ах-Сийах подошел к нему.

– Тебе нужна горелка?

Испанец ответил не сразу. Ему, конечно же, вовсе не хотелось уменьшить свои шансы стать частью этого племени и навсегда распрощаться с рабством. К тому же он уже не молился по-христиански. Что плохого в том, если он станет молиться так же, как это делают туземцы? По крайней мере, это было не самое обременительное занятие.

– Конечно, – сказал Гонсало. – А где ее можно взять?

– Мои родители – зажиточные люди, – сказал Ах-Сийах. – У меня есть несколько таких горелок, и поскольку у тебя совсем нет родственников, которые могли бы предоставить тебе то, что нужно, я дам тебе одну из них… и немного копала.

– Ах-Кун – раб, с которым я жил в одной хижине, – молился Ицамне, – сказал Гонсало, когда Ах-Сийах принес ему маленькую горелку. – Видимо, он поступал правильно, да?

– Ты можешь молиться любому богу, какому захочешь. Если собираешься работать на полях, можешь помолиться Юм-Каашу, богу кукурузы, попросить у него удачи в земледелии. Если намерен пойти поохотиться, попроси оленя быть медлительным и простить тебя. Сообщи ему, что убиваешь его только ради еды, чтобы его дух не навлек на тебя зла и боги леса отнеслись к тебе благосклонно. На войне можешь обратиться к Ах-Пучу, богу смерти, чтобы он не забирал тебя к себе. По крайней мере, я бы поступил именно так.

– Ах-Кун говорил, что Ицамна – бог солнца и ему следует молиться о том, чтобы кукуруза вырастала большой и не засыхала.

– Да, днем он – Кинич-Ахау. Однако ночью ему приходится опускаться в нижний мир и он принимает темную форму – становится Ах-Пучем, богом смерти.

Гонсало вспомнил гигантское жуткое изображение – наполовину плоть, наполовину кости – на храме, возле которого был умерщвлен Вальдивия.

А Ах-Сийах тем временем продолжал:

– Но некоторые говорят, что боги дождя – Чаки – на самом деле являются Ицамной в какой-то иной его форме, поэтому он служит источником всего того, что нужно полям.

– Солнце, ночь и дождь, – перечислил Гонсало. – Как он может быть тремя богами в единственном лице?

– Мое знание не означает способность объяснить, – сказал Ах-Сийах. – Помни: только жрецы понимают все, что касается богов. Раз в несколько дней ах-мен приходит и поучает нас. Вот ему ты и должен задать эти вопросы. А пока что молись, как хочешь. Вот тебе копал и горелка. Не переживай, боги, должно быть, благоволят тебе, иначе ты не добился бы вчера такого успеха.

Гонсало пошел вместе с молодыми индейцами во двор, находившийся позади длинного дома с тростниковой крышей. Он присел чуть в стороне от остальных, держа в руках горелку, которую дал ему Ах-Сийах. Бросая крупинки копала на маленький раскаленный уголек, взятый из костра, и глядя на то, как дымок поднимается завитками, испанец лишь делал вид, что молится. Гонсало и раньше-то не уделял много времени религии. Сейчас же он просто сидел и думал о том, что произошло вчера, о ярости, которая его охватила, и о судьбе, которая его ждет. А еще с ухмылкой размышлял об Ицамне – о трех богах в единственном лице. Странная троица.

Гонсало сидел возле своей горелки совсем недолго: испанцу не терпелось узнать, что готовит ему грядущий день. А в этот день ему предстояло работать на полях. Во время сухого сезона сбор урожая будет продолжаться несколько месяцев, ведь кукуруза, которой день за днем засевали поля в период последнего сезона дождей, уже созревала – поле за полем. Раньше Гонсало отправили бы с другими рабами выполнять самую тяжелую работу по подготовке новых полей для засева, еще до того, как жрецы скажут, что скоро начнутся новые дожди. Однако теперь он, взяв корзину, пошел с молодыми мужчинами, вместе с которыми отныне жил в длинном доме, на поле, где уже созрел урожай. Часть собранных початков складывали в зернохранилища – глубокие прохладные ямы. Остальное уносили в корзинах в селение, где зерна затем перемалывались и использовались для приготовления пищи.

Принеся кукурузу и отдав ее рабыням и некоторым из наиболее молодых свободных жительниц селения, Гонсало, Ах-Балам и Ах-Сийах отошли в сторонку и стали смотреть, как женщины перемалывают урожай, собранный днем раньше. Ночью кукурузу обычно отмачивали в известковой воде, чтобы зерна размякли. Молодые женщины катали камень цилиндрической формы по кукурузным зернам, положив их на маленький каменный стол – «каах». Ритмично двигаясь взад-вперед, туземки постепенно превращали размягчившиеся зерна в муку. Молча глядя на капельки пота, блестевшие на изогнутых губах Иш-Халеб, на гладкие смуглые руки девушки, совершавшие однообразные движения, на ее темные волосы и длинные черные ресницы, Гонсало вдруг почувствовал, как к его лицу приливает кровь. Впрочем, это длилось лишь пару секунд. Затем испанец вместе с другими молодыми мужчинами вернулся на поля.

* * *

Сухой сезон подходил к концу, и мужчины селения уже собрали урожай с основной части засеянных полей. У них появилось больше времени на то, чтобы отдыхать и чему-то учиться. Гонсало теперь умел раскрашивать свое тело, используя для этого кусочки керамики, окунаемые в густые красители. Черный – цвет неженатых молодых мужчин, а потому юноши наносили эту краску на свои тела и вокруг глаз. В случае войны к черному добавляли красный.

Однажды утром в длинную хижину пришел аль-хольпоп, чтобы показать молодым мужчинам, как пользоваться атль-атль – палкой с ремнем на конце, применяемой для метания копья. Копье клалось параллельно частично полому приспособлению для метания, и при помощи соответствующих движений рук даже совсем еще молодые юноши могли метнуть его на большое расстояние. Гонсало, будучи старше и крепче, мог бы приложить еще и силу, но, как он ни старался, ему не удавалось превзойти мастеров метания копья, особенно Ах-Мочан-Мака, сына одного из знатных представителей селения, спасенных испанцем во время вражеского набега.

Однако когда дело дошло до использования мечей, ситуация изменилась. Клинки были короткими и плоскими, и Гонсало поначалу подумал: как странно, что они сделаны из древесины. Однако их края были испещрены острыми камнями, а потому таким мечом можно было нанести серьезную рану. Молодые воины тренировались деревянным оружием без камней, и никто из юношей – даже Ах-Мочан – не мог сравниться с Гонсало в искусстве владения мечом. Испанский солдат был не только физически крепче большинства туземцев, но еще и превосходил их всех в искусстве отражения ударов и использовании во время схватки веса своего тела. Аль-хольпоп лично потренировал некоторых молодых воинов, но обменяться хотя бы несколькими ударами с чужеземцем не решился. Отражая отчаянные рубящие и колющие удары, наносимые Ах-Мочаном, Гонсало чувствовал на себе пристальный взгляд аль-хольпопа.

А Ах-Мочан наседал на испанца изо всех сил. Этот индеец был не только сильным, но и умным. На его лице отражалось коварство, сопровождавшееся еле заметной кровожадной и надменной улыбкой. Когда Гонсало и Ах-Мочан вступили в схватку, индеец стал прибегать к всевозможным хитростям. Первым делом он попытался ошеломить испанца, ударив его ногой в левую коленную чашечку и тут же сделав выпад мечом по направлению к правой коленной чашечке. Гонсало сумел отскочить назад, тем самым уклонившись от удара, который грозил ему увечьем. Его лицо посуровело, когда Ах-Мочан снова пошел в наступление. Индеец неожиданно схватил у себя под ногами пригоршню пыльной земли и бросил ее прямо в лицо Гонсало. Ослепленный на пару мгновений, испанец инстинктивно отпрянул назад, а Ах-Мочан тем временем попытался нанести ему удар мечом по шее. Гонсало каким-то образом смог отразить этот выпад, однако меч индейца все же чиркнул его по плечу, оставив довольно глубокую рану. Наконец аль-хольпоп развел их в стороны и приступил к тренировке других боевых приемов.

В тот вечер после ужина Ах-Мочан поднялся со своей циновки и, окинув взглядом товарищей, сидевших вокруг него, заявил:

– Ну что ж, пришло время нанести новые татуировки.

Показав на Ах-Сийаха, он добавил:

– У тебя, Си, узор лишь на одной руке, да и тот слишком маленький.

– Да, – закивал Ах-Нацом, самый близкий друг Ах-Мочана, – ни один воин майя не может отправиться на битву в таком виде.

Гонсало стал внимательно наблюдать за тем, как один из юношей постарше взял что-то похожее на кончик обломанного шипа ската-хвостокола и сделал несколько надрезов на левом предплечье Ах-Сийаха; получился замысловатый узор. Другие юноши достали баночки с краской, и мастер по нанесению татуировок стал наполнять ею надрезы. Узор был шириной в два пальца и длиной в три дюйма. Он был похож на что-то вроде змеи, тело которой извивалось под резкими неестественными углами.

– Ну что, Гонсало Герреро, – сказал Ах-Мочан, поворачиваясь к испанцу, – теперь твоя очередь, не так ли?

Гонсало уже давно ожидал этого. Если бы он ответил отказом, это было бы воспринято как оскорбление и даже как проявление трусости. Испанец кивнул. Его не очень-то радостный вид вызвал у Ах-Мочана, уже потянувшегося за шипом, легкую улыбку.

– Я сделаю это для тебя, – сказал Ах-Мочан, окидывая взглядом тех, кто находился вместе с ними в хижине. – Какой узор мы нанесем нашему бородатому герою?

Никто не ответил. Все молча наблюдали за тем, как Ах-Мочан с шипом в руке присаживается на корточки возле испанца.

Гонсало посмотрел вниз, на свою руку, стараясь не выказывать эмоций, но при этом сильно вспотел и крепко сжимал зубы по мере того, как Ах-Мочан медленно и аккуратно наносил на кожу рисунок. Индеец двигал шипом медленнее и врезался им в кожу намного глубже, чем это делал только что другой индеец, наносивший татуировку на тело Ах-Сийаха. Боль была очень сильной. Гонсало почувствовал, что у него на лице выступили капли пота. Испанец с трудом подавлял в себе естественное желание вскрикнуть и ударить своего мучителя. Два часа спустя, отгоняя подступающую к горлу тошноту, Гонсало увидел, что рисунок у него на руке больше, чем у Ах-Сийаха. Пара длинных тонких линий тянулась о запястья к локтю, где они сливались воедино. Копье? Ах-Мочан продолжал наносить татуировку – размеренно и в полном молчании. У запястья испанца появился овал, затем – две широкие линии. Ага, это обух топора. Ах-Мочан аккуратно украсил рукоятку необычно сложным узором собственного изобретения. Когда процесс наконец подошел к концу, Гонсало, подняв взгляд, увидел, что все улыбаются. Несмотря на тошноту и пульсировавшую в руке боль, он испытывал радость и странное чувство гордости.

На следующий день рука Гонсало распухла и очень сильно болела. Однако испанец не стал просить о помощи – даже тогда, когда утром к молодым воинам пришел ах-мен, то есть знахарь.

– Это могущественный жрец, – сказал Ах-Сийах. – Ах-мену известно, какие растения и минералы позволяют избавиться от боли в животе; он знает, как готовить настой из жабы или крокодильих яиц, чтобы отогнать злые силы.

– И он нас этому научит? – спросил Гонсало.

– Конечно же, нет, – ответил Ах-Балам, сын вождя. – Ах-мен всего лишь покажет нам, как обрабатывать раны, полученные в бою. Он не может раскрыть нам все свои секреты. Он делится своими знаниями не больше, чем предсказатели, которые передают нам послания богов.

Гонсало очень внимательно слушал ах-мена. Тот занимал в местной иерархии ступень пониже, чем предсказатели, но по почтительному тону Ах-Балама Гонсало понял, что этот человек, лечивший других людей, обучавший их и молившийся за них, пользуется большим уважением.

Испанец сидел в тени длинного дома в окружении других молодых мужчин и слушал, как жрец монотонно рассказывает о богах; о днях, когда можно есть вдоволь, и о днях, когда необходимо воздерживаться от еды; о девяти преисподних и тринадцати небесных мирах; о том, как изготавливать на праздники фигурки из древесины священной сейбы. Гонсало был внимателен, но мало что впитал в себя. Он запомнил лишь минимум, необходимый для того, чтобы иметь общее представление об окружавшей его действительности и не попасть впросак. Испанец уже начал понимать, кто обладает властью в этом селении. А именно это его и интересовало. Это станет ключом к тому, чтобы добиться привилегий и самому завоевать уважение и власть.

Совместное обучение занимало лишь часть дня молодых воинов; остававшееся время они проводили в кругу семьи – помогали работать в огороде или же учились чему-либо у своих отцов. Это было особенно важно для тех, чьи родители занимали ключевые позиции в местной политической иерархии. Когда остальные молодые мужчины расходились по домам, Гонсало обычно отправлялся на поиски аль-хольпопа, чьи сыновья были еще слишком юны для того, чтобы жить в длинном доме. Больше всего испанцу хотелось научиться у майя их боевому искусству. Аль-хольпоп был ненамного старше Гонсало. У него была приятная наружность, а благодаря умению сражаться он завоевал уважение в селении. Аль-хольпоп охотно обучал испанца и даже начал расспрашивать его о боевом искусстве европейцев.

Гонсало постепенно привыкал к новой жизни и вскоре уже с нетерпением ожидал сжигания копала по утрам и вечернего купания в подогретой воде. Теперь испанец питался лучше, чем в те времена, когда был рабом: в его рацион входили жареные и тушеные блюда из мяса оленей, диких свиней и тапиров, а также из мяса куропаток (сейчас у него было больше времени на то, чтобы на них охотиться). Гонсало чувствовал, как его загорелое тело набирает вес и силу.