Текст книги "Повелитель майя"

Эронимо прошел по садам, где было превеликое множество красных, белых и желтых цветов, цветущих деревьев и прудов с пресной водой, в которых плавали разноцветные рыбы. Имелся птичник со всевозможными птицами – и теми, которых он уже видел, и теми, которые ему еще никогда не встречались. Все здесь было сделано из камней, скрепленных при помощи строительного раствора, – в том числе ванные, аллеи и большие помещения без дверей, где танцевали и пели артисты, развлекавшие Монтесуму. Когда испанцы прибыли в выделенные для них богато обставленные помещения, расположенные рядом с дворцом Монтесумы, Эронимо был поражен великолепием окружающей его обстановки и важностью этого момента в деле распространения христианства.

* * *

После того как Кортес и его люди провели в гостях у Монтесумы несколько месяцев, в течение которых им удалось посадить правителя ацтеков под своего рода домашний арест, ситуация вдруг изменилась не в пользу испанцев. Жители Мехико, рассерженные тем, что их правитель пресмыкается перед чужаками, подняли восстание, которое было хорошо организовано и беспощадно. Они убили Монтесуму и выгнали испанцев из своего города. Кортес, Эронимо и донья Марина оказались в числе счастливчиков, которым удалось спастись; при паническом бегстве испанцев из города по дамбам священник и его спутница не получили даже ран и увечий. Однако Кортес, уже успевший увидеть огромные запасы ценностей, имевшихся в твердыне ацтеков, не собирался отказываться от своих замыслов по завоеванию этого города.

Собрав оставшихся в живых испанцев на берегу, капитан начал новую военную кампанию, используя преимущество в огневой мощи и одолевая враждебно настроенные племена вокруг озера одно за другим. В то же самое время он прибегал к различным хитростям, чтобы приобрести новых союзников благодаря удивительной способности умело сочетать лесть, обещания и запугивание.

Общаясь с туземцами при помощи Эронимо и доньи Марины, переводивших его хитроумные заверения и угрозы, Кортес в течение следующего года заключил союзы с десятками тысяч ацтеков, живших на землях вокруг Мехико. Эронимо было теперь очень трудно игнорировать закрадывающиеся в его душу мучительные сомнения, когда он как зачарованный принимал участие в создании паутины лжи и коварства, которую плел Кортес, замышлявший поймать в нее жителей города, расположенного на острове. Священник продолжал принимать в этом участие, ведь у него, похоже, уже не было возможности остановить происходящие события, ибо, по правде говоря, Кортес никому не позволял оспаривать его действия.

В конце концов Кортес начал осаду Мехико, перекрыв дамбы, соединяющие остров с берегами озера, и разрушив акведук, по которому город снабжался питьевой водой. Он также взял под контроль озеро, спустив на него маленькие бригантины, построенные испанцами по его приказу на берегу озера. Во время затянувшейся на несколько месяцев осады города, жители которого уже начали голодать, у Эронимо и доньи Марины было мало работы – ну разве что переводить переговоры Кортеса с союзниками, живущими на берегах озера, однако Эронимо с каким-то непонятным беспокойством стал замечать, что донью Марину зовут в дом Кортеса гораздо чаще, чем его, причем приглашали ее туда преимущественно по вечерам.

По истечении восьми долгих месяцев испанским солдатам и их союзникам наконец-таки удалось преодолеть сопротивление ослабевших ацтекских воинов, оборонявших дамбы, и ворваться в центр города. Там они стали убивать жителей тысячами и планомерно уничтожать здания квартал за кварталом, стреляя в них из пушек или же поджигая.

Эронимо наделялся на то, что ацтеков удастся убедить капитулировать и это положит конец резне и разрушению. Однако когда он и донья Марина прибыли с берега озера на остров, чтобы переводить во время переговоров, от величественного города, который они видели раньше, почти ничего не осталось.

Разрушения были просто немыслимыми. На самом большом из островов города не осталось ни одного целого здания; среди развалин лежало такое число умирающих, которого не смог бы вообразить себе никто – ни испанцы, ни ацтеки. По сравнению с этим сражением вооруженные столкновения между местными племенами и предыдущие битвы между испанцами и майя или ацтеками и майя казались мелкими стычками. Улицы были залиты кровью, и победители-испанцы не могли ходить по ним, не наступая при этом на трупы.

Эронимо был потрясен; идя по городу, он видел вокруг себя гниющие тела десятков тысяч воинов из пригорода, которые во время сражения сгрудились в центре Мехико. Они валялись не только на улицах, но и на площадях, в некогда зеленых парках и среди бесконечной череды развалин. От них исходил невыносимый запах разлагающейся плоти. Куда бы Эронимо ни бросал взгляд на этой пустоши, которая некогда была городом Мехико, повсюду виднелись лишь бесформенные развалины и трупы. Шум большого оживленного города сменился унылой тишиной. Не было слышно даже лая собак: их давно уже съели изнемогавшие от голода люди.

Среди оставшихся в живых горожан, прятавшихся среди развалин, начали распространяться болезни; повсюду чувствовался запах смерти. Поэтому после того, как ацтеки осознали свое поражение, первая просьба Куаутемока – преемника Монтесумы – заключалась в том, чтобы испанцы позволили тем, кто выжил, покинуть пределы этого некогда великолепного города, похожего теперь на пустую скорлупу.

Эти люди – большей частью женщины, дети и израненные воины – и сами напоминали пустую скорлупу: осунувшиеся лица, отрешенное выражение лица, изможденные тела – кожа да кости. По настоянию Эронимо Кортес разрешил уцелевшим туземцам покинуть город.

Тысячи живых скелетов поплелись прочь из города по дамбам, окруженным грязной водой озера. Индейцы брели на противоположный берег и далее вглубь суши мимо лагерей ликующих испанцев. Поток беженцев не ослабевал в течение нескольких дней.

Долгие месяцы, предшествовавшие падению Мехико, Эронимо служил Кортесу верой и правдой. Даже после событий в Чолуле он отчаянно пытался убедить самого себя, что и самая жестокая резня оправдана, ведь завоевываются души и прекращаются человеческие жертвоприношения. Но почему же тогда сейчас, после окончательной победы, он испытывал такое сильное беспокойство?

Стоя у костра за пределами города, Эронимо разговаривал с Рамиро де Альварадо – заместителем Кортеса – и монахом Ольмедо. Они поздравляли его с предстоящим назначением на руководящий пост в новом Мехико. Его преданность Кортесу скоро должна была быть вознаграждена.

Эронимо вроде бы и слушал их, однако его блуждающий взгляд был направлен мимо собеседников на поток людей, двигавшийся лишь в нескольких ярдах от него. Он видел угрюмые лица ацтекских детей с большими, ничего не выражающими глазами. Ему на мгновение вспомнились пухленькие дети Шаманканна, сидящие на солнышке возле матерей, измельчающих кукурузные зерна; спокойная улыбка Иш-Кукиль; смех Ах-Балама, играющего во внутреннем дворике; сыновья Гонсало, стоящие возле отца в саду. Когда священник вновь посмотрел на дамбу, образы из его воспоминаний сменились незнакомыми ему людьми, молча шагавшими по дороге мимо него. Но тут его размышления нарушил голос Альварадо.

– El polvo, es terrible[19]19
  Пыль – это ужасно (исп.).


[Закрыть], – сказал тот. – Ну что за мерзкая орда, поднимающая в воздух высохшую грязь!..

– Да, – согласился монах, медленно качая головой. – Они отказались принять неизбежное. Отвергли руку Господа, протянутую им, и сражались с нами до последнего. Они никогда не станут христианами. Эти люди безнадежны.

Эронимо посмотрел на этих двоих, а затем снова мимо них – на матерей, детей и немногочисленных израненных мужчин, у которых текла кровь из нанесенных мечом ран и обрубков конечностей.

Возле костра стояло ведро с питьевой водой, предназначенное для солдат, собиравшихся ужинать. Эронимо схватил его и направился к движущемуся по дороге потоку людей. Лицо священника застыло.

– Что вы делаете? – крикнул Альварадо. – Не создавайте суматохи. Этого ведра им явно не хватит… Лучше оставьте язычников в покое.

Он повернулся к Ольмедо.

– Странное поведение, – сказал монах. – Думаю, святой отец слишком много страдал. Он потерпел кораблекрушение, дрейфовал по морю в шлюпке… а еще много лет провел в рабстве. Это не могло не наложить на него свой отпечаток.

Эронимо не видел и не слышал их. Шагая среди бредущих по дороге и время от времени падающих людей, он стал давать выпить по нескольку глотков тем, кто находился рядом с ним, вглядываясь при этом в их лица. Священник напоил несколько человек, а мимо проходили тысячи. Ему бросилась в глаза изможденная ацтекская старушка, неподвижно лежавшая на утоптанной земле, будто была уже в гробу. Она протянула к нему тощие руки, прося воды. Эронимо наклонился над ней. Приподняв ее голову и плечи, он поднес черпак с водой к ее потрескавшимся губам. Старуха уставилась на его лицо, казавшееся ей темным расплывчатым пятном на фоне бескрайнего жаркого тропического неба, залитого белым светом. Когда она стала пить, вода капала из черпака, который Эронимо держал в дрожащей руке, на его ступни и землю, образуя хаотические узоры на крови и пыли.

Глава 12

Два больших каноэ быстро скользили по спокойным водам бухты Четумаля. Сорок человек, сидевших в каждом из них, энергично орудовали веслами в четком и напряженном ритме. На их телах были татуировки, характерные для майя, живших на юге, возле реки Улуа и Гондурасского залива; эти люди были давними врагами Четумаля. Майя были вооружены, но в этих двух каноэ было недостаточно людей, чтобы напасть на город.

Как только каноэ были замечены у входа в бухту, к Гонсало прибежал гонец, чтобы сообщить ему об этом. Когда каноэ подплыли к пляжу, Гонсало и наком уже стояли там с сотней воинов. Хотя прошло немало лет, никто не забыл массовую атаку с моря, которая стала первым испытанием для сооруженных под руководством Гонсало частоколов.

Когда усталые гребцы вытащили первое каноэ на песчаный пляж, богато одетый мужчина, сидевший в центре, направился к носовой части, где другие воины помогли ему сойти на берег. Он был облачен в замысловатый резной деревянный головной убор с султаном из перьев квезаля на верхушке и короткую накидку из шкуры ягуара. На груди мужчины висело тяжелое нефритовое ожерелье. Недавно избранный новый наком Четумаля – Ах-Ницаль – кивнул Гонсало, чтобы тот вышел вперед и встретил прибывшего вождя.

Гость, прежде чем что-то сказать, устремил на Гонсало очень долгий, пристальный взгляд.

– Шивиль ша йапилаль йет чи коли ко лахон ок кайти (Прошло уже много лет с тех пор, как мы здесь сражались), – произнес он наконец. – И в течение времени, миновавшего после той битвы, вдоль всего нашего побережья торговля велась открыто и беспрепятственно.

– Это правда, – ответил Гонсало.

– Я – Чиналь-Кабек, вождь Кимистана. Я подчиняюсь халач-винику Нокан-Каю, который правит в Нито. – Снова окинув Гонсало пристальным взглядом, туземец продолжил: – На нас напало с моря множество бородатых людей с мощным оружием. Они прибыли к нам в огромных каноэ. Я хочу поговорить с вашим халач-виником.

Гонсало повернулся к Ах-Ницалю и сказал:

– Тебе как накому, видимо, следует пойти впереди нас, рассказать обо всем Начан-Каану и спросить у него, не желает ли он побеседовать с нашим уважаемым гостем. Когда их каноэ будут закреплены на берегу, мы пойдем вслед за тобой.

– Хорошо, – сказал Ах-Ницаль, поспешно поворачиваясь и направляясь в сторону города.

Когда гости в сопровождении Гонсало прибыли на центральную площадь, Начан-Каан уже стоял с Ах-Ницалем на ступенях своего дома, чтобы встретить их. Он завел Чиналь-Кабека и одного из его помощников, а также Гонсало и накома внутрь большого зала, на стенах которого были нарисованы его предки. Гости сели на изящные циновки, постеленные для них, и слуга принес им кружки с темным пенистым какао.

– Расскажи мне о людях, которые на вас напали, – сказал Начан-Каан.

– Они прибыли на шести больших кораблях с материей, натянутой на столбах. Четыреста человек. Как ты уже наверняка слышал, у них оружие и доспехи из очень твердого металла и мощные духовые трубки, которые издают звуки, похожие на гром. После того как чужеземцы высадились на берег и начали строить поселение, они обследовали окрестности и обнаружили город Нако. Тамошний вождь оказал им сопротивление. Он сражался очень мужественно, но бородатые люди его одолели. Чужаки не сдерживали себя. Они разрушили город и убили всех, кто не смог убежать.

– Мы уже видели этих людей и их корабли, – сказал Начан-Каан, – и нам известна их сила. Как ты, возможно, уже заметил, наш аль-хольпоп Гонсало когда-то был одним из них. В течение многих лет он служит нам как наком и аль-хольпоп. Он женился на моей дочери, и та родила ему троих сыновей. Гонсало очень хорошо знает этих людей и их обычаи.

– Понятно. Вам хорошо, что у вас есть такой человек.

– Да. А что тебе нужно от нас? – спросил халач-виник.

– Те из нас, кто выжил, присоединились к воинам других селений, подчиняющихся халач-винику Нокан-Каю, но эти бородатые люди очень свирепы. Мы просим вас помочь нам прогнать их, чтобы они оставили нас в покое… и чтобы снова не явились сюда и не напали на вас.

– Присутствие этих людей в наших землях тревожит меня, – признался Начан-Каан. – Возможно, мы не сможем прогнать их навсегда, но нам необходимо хотя бы попытаться это сделать. Я могу выделить тебе триста человек.

– Я их возглавлю, – сказал Гонсало.

– Ты уверен? – спросил Начан-Каан, поворачиваясь к зятю.

– Если мы сможем доставить испанцам неприятности, – ответил Гонсало, – они отправятся куда-нибудь еще – может, в Дарьен или даже еще дальше на юг. Это самое большее, на что мы можем надеяться.

Халач-виник повернулся к гостю.

– Это вас устроит? – спросил он.

– Это именно то, чего мы желали, – ответил Чиналь-Кабек. – А может, даже больше.

– Тогда решено. Вы останетесь здесь на ночь. Мы соберем воинов, и завтра утром вы все вместе отправитесь в путь.

Зайдя на свою часть дома, Гонсало сложил в кучу оружие, несколько набедренных повязок и накидку. Иш-Цациль молча наблюдала за ним. Неяркие лучи вечернего солнца, просачиваясь сквозь колышущиеся на ветру листья фруктовых деревьев, рисовали подвижные узоры на циновке, на которой стоял на коленях Гонсало, засовывая свой тяжелый медный меч в простенький хлопковый мешок вместе с другими предметами. Мышцы на груди и руках Гонсало были такими же сильными, как и раньше, но в аккуратно подстриженной бороде уже появились седые волосы, которых с течением времени становилось все больше. Подняв взгляд на Иш-Цациль, он подумал, что ее лицо было особенно красивым сейчас, когда она стояла у края полосы солнечного цвета, падавшего внутрь помещения через дверной проем, и смотрела на него со смешанным выражением нежности и тревоги.

– Тебе действительно необходимо отправиться туда самому? – спросила Иш-Цациль. – В нашем городе есть другие храбрые мужчины, которые могли бы сделать это, и они моложе тебя.

– Да, – сказал Гонсало. – Но они не знают того, что знаю я об этих людях. Я могу придумать, как их отвадить. Мы не сможем одолеть их в открытом бою. Пытаться сделать это было бы роковой ошибкой. Однако мне кажется, что, если у нас будет достаточное количество воинов, мы сумеем заставить незваных гостей отправиться в другое место.

– Но это опасно, и ты нужен здесь, чтобы защищать нас, – сказала Иш-Цациль. – Ты нужен своим сыновьям.

– Я делаю это ради них, – сказал Гонсало, – и ради тебя. Я вернусь быстрее, чем ты думаешь.

– Ну, если тебе так уж необходимо уйти, то знай, что я горжусь тобой и очень надеюсь, что ты ко мне вернешься.

– Я не сомневался, что ты будешь сильной и в такой ситуации, – сказал он, обнимая жену. – Ты всегда была сильной. Я вернусь.

Они поужинали вместе со своими гостями в зале Начан-Каана, освещенном факелами. Еда была очень вкусной, но незамысловатой: тушеная оленина и овощи, завернутые в тонкие кукурузные лепешки, а также манго и гуайява. Ужин был не похож на пир, устраиваемый для почетных гостей. Как и правитель Четумаля со своими приближенными, гости говорили мало, больше размышляя над трудной задачей, которую им предстояло решить. Вернувшись после ужина в свою часть дома, Гонсало и Иш-Цациль занялись любовью; это продолжалось до глубокой ночи.

План Гонсало состоял в том, чтобы, избегая открытого боя, доставлять испанцам как можно больше неприятностей. После прибытия Гонсало и его воинов в Гондурас он и местные вожди распределили свои силы по лесу, окружавшему лагеря испанцев. Когда те отправляли своих людей искать в окрестностях какую-нибудь еду, один или два из них возвращались раненными прилетевшей непонятно откуда стрелой. Когда кто-нибудь отходил в одиночку чуть в сторону от лагеря, брошенный из зарослей дротик внезапно обрывал его жизнь.

Испанцы стали отправлять патрули в селения туземцев, чтобы поквитаться с местными майя и запугать их, однако большинство местных индейцев жили теперь в лесу и постоянно перемещались с места на место. Если им приходилось срочно ретироваться, они сжигали всю еду и имущество, которые не могли унести с собой. Испанцам никак не удавалось обнаружить противника, с которым можно было бы сразиться, но, когда они ехали на лошадях или же шли пешком по узким тропам в джунглях, в шею кого-нибудь из них то и дело вонзались стрела или дротик.

Месяц спустя прибыли новые корабли, и Гонсало со страхом подумал, что эти подкрепления усилят испанское поселение. Суда бросили якорь неподалеку от берега и простояли так весь первый день. Гонсало и другие военачальники, ведя за ними наблюдение, активно обсуждали, что же теперь следует делать. С наступлением сумерек на востоке появились зловещие тучи, освещаемые странным желтым светом, отражавшимся от противоположной – западной – части неба, и ночью на побережье обрушилась мощная тропическая буря. Когда на следующее утро майя снова пришли на берег, они увидели, что корабли чужеземцев либо развалились на части прямо в море, либо сели на рифы. А еще они увидели, что – как это ни странно – испанцы, сумевшие добраться с этих кораблей до берега, вступили в бой с испанцами, прибывшими сюда раньше. Многие из них уже лежали на пляже, умирая от ран, нанесенных выстрелами из аркебуз или мечами.

В течение следующего месяца в результате внутренних распрей и стычек среди испанцев, недостатка еды и потерь от нападений исподтишка, организуемых Гонсало, испанский гарнизон настолько сократился и ослаб физически, что коалиция майя решила, что, пожалуй, можно было бы истребить чужаков в результате одной массовой атаки. Они уже готовились к нападению, когда пришло известие о том, что по суше из глубины материка приближается большой отряд, состоящий из испанцев и ацтеков.

* * *

Став свидетелем завоевания и разрушения Мехико, которым он лично немало поспособствовал, Эронимо начал все больше и больше тяготиться своей службой Кортесу. Когда изможденные туземцы, которым посчастливилось выжить, устремились прочь из своего разрушенного города, святого отца стали одолевать нешуточные сомнения, которые он и ранее прогонял с немалым трудом. Теперь он осознал, что больше всего хочет быть обычным приходским священником и трудиться среди тех, кто выжил, когда они будут восстанавливать Мехико. Однако выбора у него не было. Могущественный конкистадор не потерпел бы возражений, да и услуги Эронимо были для него слишком уж ценны. Безжалостность и железная воля Кортеса, позволявшие ему преодолевать невообразимые трудности и неудачи, с которыми он сталкивался, проявляли себя во всем, что он делал. И вот теперь эта безжалостность и эта воля заставляли его взять с собой Эронимо и донью Марину в беспрецедентную экспедицию.

Эта экспедиция была следствием того, что Кортес воспринял как предательство в своем собственном лагере. Вскоре после падения Мехико он отправил помощника в Гондурас, чтобы основать там колонию и поискать на юге путь в Тихий океан. Узнав, что этот помощник вроде бы заключил тайное соглашение с его, Кортеса, врагами на Кубе, конкистадор пришел в ярость и отправил еще одного помощника по морю, чтобы покарать мятежника. Шел месяц за месяцем, но никаких известий от отправленного по морю отряда не поступало. Находясь в Мехико, Кортес не знал, что корабли его второго помощника затонули у берегов Гондураса во время бури. И уж тем более ему было неизвестно, что те, кто сумел добраться с этих кораблей до берега, уже убили его мятежного помощника, тем самым устранив угрозу его власти.

Позволив своей нетерпеливости довести его до припадка ярости, Кортес решил лично отправиться в Гондурас и навести там порядок. Поскольку уже наступил сезон ураганов, капитан принял решение пройти с подчиненными по неизвестной ему местности – через весь полуостров Юкатан.

Эронимо вошел в состав большого отряда испанцев и ацтеков, который первым делом отправился на судах по морю из Веракруса в Потончан. Когда отряд начал свой долгий поход по суше на юг от Табаско, он прошел через какой-то город неподалеку от Пайналы – город, в котором донья Марина жила до того, как мать и отчим передали ее в одно из селений ацтеков.

Когда Кортес собрал местных, чтобы поведать им об императоре Карле и Господе Иисусе Христе, среди туземцев были и родственники доньи Марины. Стоя рядом с Эронимо на нижних ступеньках городского храма, она заметила их в толпе.

– Эронимо, вон та женщина похожа на мою мать, – сказала донья Марина. – А рядом с ней, судя по всему, стоит мой единоутробный брат.

– Ты удивительно похожа на мать, – ответил Эронимо. – Она – очень красивая и величавая женщина. А твой брат одет как вождь – в накидку с перьями квезаля.

– Да, они все еще правят несколькими селениями, – сказала донья Марина.

– Я знаю, что мать отдала тебя чужим людям, – поспешно добавил Эронимо, – но ты должна простить ее и своего отчима. Только так можно стать по-настоящему счастливой, донья Марина. Тебе известно, что это является частью новой для тебя христианской веры… Умение прощать и доброта избавляют тебя от яда негодования. Ты можешь стать образцом христианского милосердия.

– Я понимаю, Эронимо, – ответила женщина. – Возможно, они боятся того, что может теперь с ними произойти. Но я никогда не испытывала ненависти к матери и отчиму. Все это произошло много лет назад, и та горечь, которую я когда-то ощущала, уже исчезла. Ваш Бог по-настоящему добр ко мне. У меня хорошая жизнь, и я думаю, что наш с Кортесом ребенок станет великим человеком.

– Да. Как тебе известно, когда я в конце концов узнал о вашей с ним связи, то отнесся к ней негативно, потому что вы не были обвенчаны, – смущенно произнес Эронимо. – Но все это уже позади, и я одобряю твое бракосочетание с капитаном Харамильо.

– Да, мой муж – хороший человек.

Эронимо кивнул, а затем снова посмотрел на родственников доньи Марины.

– Что ты скажешь своей матери и своему брату?

– Я скажу им правду… Я полагаю, что мать сама не знала, что делает, когда отдавала меня чужим людям… и, возможно, по-своему пыталась меня защитить. А мой единоутробный брат, конечно же, в то время был еще младенцем.

Все еще анализируя свою безупречную, но сомнительную службу Кортесу, Эронимо находил утешение в христианском всепрощении доньи Марины, которая направилась через толпу к своей матери. Он увидел, что пожилая женщина и ее сын поначалу испугались, ибо знали: их родственница теперь является частью могущественного отряда, который разрушил Мехико. Но когда донья Марина поговорила с ними, они, явно почувствовав облегчение, стали с ней обниматься. Затем она вручила им подарки и отправила обратно в селение.

Хотя любовная связь доньи Марины с Кортесом в свое время сильно обеспокоила Эронимо, он увидел в примирении женщины с родственниками настоящую победу, достигнутую в результате его многочисленных терпеливых бесед со своей коллегой-переводчицей.

Продвигаясь на юг, Кортес отказывался считаться с какими-либо препятствиями, возникавшими на пути к осуществлению его целей – даже когда долгий поход в Гондурас потребовал гораздо бóльших усилий, чем он предполагал. Неделя текла за неделей, а Кортес и его спутники все еще брели по жуткой заболоченной местности или карабкались по труднопроходимым горным хребтам.

Чтобы не допустить восстания в оставленном им Мехико, Кортес взял с собой в поход Куаутемока и большую группу других знатных ацтеков. Когда осведомители сообщили капитану испанцев, что Куаутемок обсуждает возможность мятежа с другими заложниками, он стал действовать с характерной для него решительностью: приказал кучке преданных ему людей вытащить Куаутемока в полночь из постели и повесить на дереве, которое росло возле тропы.

Увидев на следующее утро болтающееся на огромной сейбе тело Куаутемока, Эронимо пришел в ужас. Что произошло с человеком, который когда-то пригласил его присоединиться к славному походу, направленному на привлечение человеческих душ к истинному Богу? Или же это был тот самый Кортес – человек, которого он, Эронимо, раньше не сумел разгадать? Хамелеон, умеющий по желанию скрывать свою гнусную сущность за фасадом из обаяния и любезности? Душевные мучения Эронимо становились едва ли не осязаемыми.

Когда отряд начал подниматься в горы, на его пути показалось селение, в котором предыдущим вечером проходил ритуал. Было уже позднее утро, но на маленькой площади валялось множество чаш для питья и перьев. Виднелись потухшие костры. Хижины вокруг площади были маленькими, а одежда у людей – довольно скудной, несмотря на характерный для гор прохладный климат. Когда колонна испанцев и ацтеков направилась по тропе к следующему селению, Кортес заметил мужчину, который сидел возле своей хижины и жарил кусок мяса; по его форме было понятно, что это человеческая рука. Став очень раздражительным из-за неожиданных трудностей, возникавших во время похода, Кортес приказал своему телохранителю сжечь этого мужчину на костре.

Хотя у Эронимо и вызвало отвращение то, что он увидел вслед за Кортесом, ему казалась невыносимой мысль о том, что на его глазах сожгут человека заживо. Священник никогда не присутствовал на публичных сожжениях, время от времени устраиваемых инквизицией в Испании, и старался не думать о них. И вот ему представилась возможность остановить подобное зверство. Эронимо решил высказаться против чрезмерной жестокости Кортеса, пусть даже и с некоторым опозданием.

– Mi Señor[20]20
  Мой господин (исп.).


[Закрыть], – сказал он капитану. – Вы действуете правильно, выступая против подобных порочных обычаев. Но разве есть необходимость сжигать этого человека заживо? Это ведь тоже жестоко.

Ответ Кортеса поначалу был сдержанным.

– Эронимо, мой добрый друг, – спокойно сказал он, – вам известно, в чем заключается моя задача. Я обещал императору Карлу покончить с порочными обычаями этих людей и обратить их лицом к свету. Это заставит остальных задуматься.

– Да, но… но, поступая подобным образом, – смущенно произнес Эронимо, – разве мы сами не ведем себя как дикари?

– Вы осмеливаетесь задавать мне вопросы?! – сердито воскликнул Кортес, и его лицо вдруг помрачнело. – После всего того, через что мы прошли… после победы, к которой я привел всех нас? – Он холодно посмотрел на Эронимо, а затем добавил тоном, который снова был спокойным и почти дружеским: – Занимайтесь-ка лучше своими молитвами и переводами, святой отец. Не вмешивайтесь в мои решения. – На устах командора появилась лукавая улыбка. – С вашей стороны было бы разумно оставаться мне полезным, а не становиться помехой.

Кортес собрал поглазеть на сожжение индейца всех своих приближенных и столько местных жителей, сколько испанцы смогли найти и пригнать к костру. Жуткие вопли обреченного приводили Эронимо в отчаяние. Однако находясь на расстоянии сотен миль в глубине неизведанной территории, он не видел иного выхода, кроме как продолжать работать совместно с доньей Мариной переводчиком Кортеса. Их отряд уже подходил к нужному им испанскому поселению на побережье Гондураса. Однако от восторженного отношения к Кортесу не осталось и следа.

Преодолевая последние мили пешего перехода, священник размышлял о том, что он всегда кому-то подчинялся – Церкви, когда был послушником, Ах-Маю, когда был рабом… И вот теперь – испанскому конкистадору. Эронимо упорно верил: то, что он делает, в конечном счете направлено на служение Господу. Однако не стала ли в какой-то момент цена его служения слишком уж высокой? Покидая Четумаль, священник был убежден, что он лучше Гонсало, потому что сохранил верность самому себе. Но что он делает сейчас? Хуже того, разве он все еще служит Господу?

* * *

Разведчики сообщили Гонсало, что испанский отряд, приближавшийся к побережью Гондураса из глубины материка, был многочисленным, но в значительной степени состоял из ацтеков, живших далеко к северу отсюда и представлявших собой скорее заложников, чем преданных воинов. Разведчики из числа местных майя, понаблюдав за перемещениями испанцев, сообщили, что новый отряд соединился с другими испанцами, уже стоявшими лагерем в Нако, и теперь исследует реки этого региона. Чужеземцы использовали две бригантины, которые построили, когда стояли лагерем на побережье. Это были небольшие суда, изготовленные из древесины и шкур и оснащенные как парусами, так и веслами. Кроме того, у испанцев имелись две шлюпки, оставшиеся от затонувших судов, и несколько больших каноэ, добытых в селениях, набеги на которые они совершили.

Гонсало и другие военачальники решили попытаться прогнать испанцев, напав на них с берегов реки, по которой те будут плыть. Для этого вдоль обоих берегов были размещены воины, вооруженные луками, стрелами и копьями. Туземцы спрятались в зарослях и стали ждать.

Дул лишь очень слабый ветерок, а потому жара и москиты были почти невыносимыми. После первого дня ожидания запасы пищи закончились, но все воины оставались на своих местах. У них имелись серьезные основания для того, чтобы быть терпеливыми. Некоторые из их родственников были убиты испанцами, и большинство утратило свой дом. Воины майя знали: сейчас им может представиться возможность избавить свою родину от этих странных и опасных захватчиков.

Сообщения, поступившие от разведчиков, оказались верными: на второй день незадолго до полудня майя наконец увидели, как из-за поворота реки с медленным течением и коричневатой водой появляются первые каноэ.

Гонсало заметил, что испанцы оставили ацтеков позади – кроме тех, кто работал веслами на каноэ, шлюпках и бригантинах. Тем не менее этот отряд насчитывал несколько сотен вооруженных испанских солдат. Бросившись бежать изо всех сил вдоль высокого западного берега позади воинов, прятавшихся в густых зарослях, Гонсало держался на одном уровне с передней бригантиной. Он заставлял воинов майя ждать, пока судно не достигнет дальнего края их линии, наказав им до тех пор не выпускать ни одной стрелы.