Текст книги "Повелитель майя"

Глава 12

Подобно тому, как Ах-Май увидел в Эронимо нечто такое, что позволило ему начать относиться к рабу с доверием, теперь он и в Гонсало увидел нечто такое, что заставило его сделать вывод: этому испанцу тоже можно доверять. Однажды утром Гонсало позвали в дом вождя, и, придя туда, он с удивлением увидел, что там его ждали наком, аль-хольпоп и члены совета селения.

Ах-Май сразу же заговорил с испанцем:

– Ты продемонстрировал нам, что мастерски владеешь мечом и топором. Видимо, у себя в Испании ты был замечательным воином.

– Я был испанским солдатом здесь – в регионе, который мы называем Новой Испанией.

– Новой Испанией? – Ах-Май поднял бровь и посмотрел на сидящих рядом с ним знатных людей селения. – Ты говоришь так, как будто эта земля… принадлежит вам.

– Мы построили несколько городов на местных островах, вождь.

– Я слышал об этом от твоего друга Эронимо, – сказал Ах-Май слегка раздраженным тоном, однако затем его голос снова стал любезным: – А как вы защищаете эти города? Вы ведь, полагаю, ведете войны, в которых сражаются ваши воины?

– Да, мой господин. Мы защищаем города своим оружием. У нас есть мечи из острого металла… а еще пушки и лошади.

– Да, да, я это знаю. Огромные духовые трубки с ветром от горящего порошка и похожие на оленей животные, на которых вы ездите, сидя у них на спине. – Вождь улыбнулся, довольный тем, что только что продемонстрировал перед членами своего совета, что знает больше их. – Но я веду речь не об этом. Как вы защищаете города от нападений? Как обороняете их от других людей, у которых тоже есть пушки и лошади?

Ответ Гонсало был выслушан с большим интересом.

– Я уже задумывался над этим, вождь, после совершенного нами набега. Чтобы защитить это селение, можно было бы возвести оборонительные сооружения – такие, какие используем мы, испанцы.

Испанец взглянул на слушавших его индейцев и, заметив в их глазах интерес, продолжил:

– Если не принимать во внимание несколько отдельно стоящих хижин, Шаманканн занимает не очень-то большую территорию. И у вас тут полно людей, которые в сезон дождей отнюдь не перегружены работой, потому что прополкой занимаются рабы. Вы могли бы возвести частокол.

– Расскажи мне, что это такое.

– Это почти то же самое, что колья и тростник, за которыми притаились наши враги, когда мы натолкнулись на них на старой тропе возле Шоктума. Колья эти должны быть больше по размеру и крепче, и установлены надолго. Нужно приготовить длинные палки и заострить их сверху. Пока вражеские воины будут преодолевать такой частокол, вы успеете подготовиться к сражению. А еще можно разместить лучников в верхней части частокола и за ним.

Пока Гонсало говорил, Ах-Май несколько раз одобрительно кивнул, но затем в разговор вступил наком, и в его голосе прозвучало сомнение:

– Селение окружено джунглями. Как лучники увидят врагов, в которых нужно целиться, если те будут прятаться за деревьями?

– Деревья вокруг частокола нужно вырубить, – объяснил испанец.

– А из их стволов, – присоединился к разговору аль-хольпоп, – можно будет сделать колья, необходимые для частокола; тогда не придется таскать их издалека.

– Да, именно так.

– Ну все, можешь идти, Гонсало, – сказал вождь.

Испанец пошел прочь, не зная, что и думать. То, что он только что предложил, представляло собой весьма масштабный проект – и даже нечто радикально новое – для людей, привыкших взваливать наиболее тяжелую работу на рабов и рядовых свободных земледельцев. Для выполнения этой задачи потребуются усилия почти всех жителей селения. Возможно, он, Гонсало, слегка погорячился. Возможно, ему следовало перевести разговор на боевую стратегию или приемы владения мечом. Однако недавние набеги заставили испанца сделать вывод, что рано или поздно кто-нибудь из соседей совершит такой же набег на Шаманканн.

На следующее утро в длинную хижину к Гонсало пришел член совета Ах-Шок-Мак – главный помощник Ах-Мая. Он сообщил, что отдан приказ вырубать деревья за домами некоторых жителей – не очень знатных, – находившихся на краю селения, за храмами. Гонсало же надлежало проконтролировать возведение частокола длиной в десять человеческих ростов. После этого вождь, аль-хольпоп и наком посмотрят на то, что получилось, и примут окончательное решение.

Вырубка деревьев была трудоемким и утомительным занятием. Жители селения привыкли при расчистке полей вырубать только то, что можно было вырубить, а затем сжигать все остальное, однако использовать огонь в данном случае было бы слишком рискованно, ведь совсем рядом находились дома с тростниковыми крышами, да и стволы деревьев, предназначенных для частокола, должны быть в хорошем состоянии. Срубить их при помощи каменного или медного топора было нелегко. Мужчины работали в поте лица посреди влажных джунглей и даже обрадовались, когда пошел дождь. Туземцы продолжали трудиться, снова и снова ударяя медными и каменными топорами по упрямой древесине тропического леса. Работа затягивалась из-за того, что индейцам приходилось то и дело заострять быстро тупившиеся лезвия. Чтобы вновь сделать каменный топор острым, туземцы скалывали кусочки вдоль лезвия при помощи другого камня. Медные же топоры индейцы заостряли, с силой потирая лезвие о гладкий точильный камень. Пни не выкорчевывали. Работники уносили прочь отрубленные ветви, оставляя стволы деревьев лежать там, где они были срублены.

Вскоре начали мало-помалу возводить частокол. Мужчины устанавливали стволы вертикально друг возле друга и заостряли их верхнюю часть, выжигая лишнее. Затем связывали стволы при помощи прочной лозы и лиан. Гонсало даже сделал калитку в этой короткой стене и мостки с внутренней стороны, которые можно было бы использовать для размещения наблюдателей или лучников. Аль-хольпоп и наком внимательно следили за ходом строительства, и еще до его завершения вождь отдал приказ продлить эту стену так, чтобы она опоясывала основную часть селения.

Сооружение частокола даже вокруг маленького селения потребовало огромных усилий. Те немногие медные топоры, которые имелись у туземцев, полностью износились еще в первый месяц строительства, и их заменили на каменные, толку от которых было гораздо меньше, ведь их лезвие нельзя было сделать таким же острым и ровным, как медное. Тридцать пять мужчин, на которых возложили задачу рубить деревья, были весьма недовольны свалившейся на них непривычно тяжелой работой. Даже живущих в длинной хижине парней – и тех привлекли к строительству, что вызвало среди них ропот.

– Гонсало, похоже, твоя идея заключается в том, чтобы превратить всех нас в рабов, – как-то за обедом сказал испанцу Ах-Нацом, трудившийся с утра на возведении частокола. – Что в этом хорошего? Мы – воины и не должны бояться неприятельских набегов.

– Я понимаю тебя, – ответил испанец. – Но подумай о своих родителях, о сестрах. Ты не всегда будешь рядом с ними и не всегда сможешь прийти им на помощь, а поэтому однажды во время стремительного набега их могут увести в рабство. Я знаю, такое здесь уже случалось, мне говорили об этом члены совета.

– Тогда мы тоже совершим набег и заберем своих родственников обратно. Мы защитим их с помощью воинской доблести, а не потому, что надрывались в поте лица много дней подряд под палящим солнцем, будто рабы.

– Я ведь тоже работаю. Когда строительство закончится, ты увидишь, чего мы добились. Жизнь в этом селении станет лучше, и я уверен, что у тебя еще будет возможность поучаствовать в битвах во время следующих набегов.

После обеда Ах-Нацом снова отправился на работу вместе с другими парнями и некоторыми мужчинами постарше, статус которых был невысоким; все они слышали разговoр Ах-Нацома с Гонсало. Казалось, темп строительства с течением времени замедлялся.

Между аль-хольпопом и накомом возникли разногласия по поводу мостков. Осторожный наком полагал, что мостки с внутренней стороны частокола следует соорудить по всей его длине, а аль-хольпоп, который был помоложе, настаивал на том, чтобы сделать изолированные друг от друга мостки длиной не более нескольких футов: тогда на строительство уйдет гораздо меньше времени, и таких мостков будет вполне достаточно для того, чтобы разместить наблюдателей, которые в случае чего успеют предупредить остальных о появлении врага. В конце концов было принято компромиссное решение: соорудить сплошные мостки с внутренней стороны частокола у каждого из его углов.

Самая большая задержка случилась из-за инцидента, произошедшего с Ах-Канбалем. Жители селения не привыкли рубить деревья там, где предварительно не была выжжена поросль. От такого выжигания сгорали сухие сучья на большей части деревьев. Когда Ах-Канбаль рубил гигантскую сейбу каменным топором, на него упала большая ветвь. Она отломилась в верхней части дерева и, падая, сильно ударила туземца сухим суком по шее. После этого он не мог шевелиться и несколько дней спустя, задыхаясь, умер.

Когда через три месяца после начала работы закончился сезон дождей, почти все селение было опоясано частоколом, и, хотя хижины некоторых простых туземцев – к их явному неудовольствию – оказались снаружи, Ах-Маю и другим знатным жителям селения результат явно понравился. Известие о возведении защитного сооружения распространилось по округе. Некоторые из соседних вождей прислали делегации, чтобы взглянуть на частокол – а заодно и заверить Ах-Мая в своих мирных намерениях: с вождем, обладавшим такой военной мощью, не стоило враждовать.

Ах-Май вызвал к себе Гонсало и оказал ему большую честь, поужинав вместе с бывшим рабом. Кроме всего прочего, им подали пенистую темную жидкость, изготовленную из какао-бобов.

– Гонсало, – сказал вождь, – ты научился жить, как мы, и, думаю, очень сильно помог нашему селению.

– Ты великодушен ко мне, вождь.

– А еще ты предан нам.

Ах-Май улыбнулся, отхлебнул какао и продолжил:

– Гонсало, возможно, ты не знаешь, что, хоть я здесь и вождь, надо мной есть еще один вождь, и он требует, чтобы мы были верны ему и делали то, что он скажет. Его зовут Начан-Каан.

– Я слышал об этом только один раз – от раба по имени Ах-Кун, – ответил Гонсало. – Но не знал имени этого великого повелителя.

– Разумеется, – ответил Ах-Май. – Отец моего отца был назначен правителем Шаманканна. Его сделали вождем потому, что он хорошо услужил Начан-Каану, правителю Четумаля, халач-винику. Он – вождь для своих собственных людей и для жителей других селений, которые ему подчинены. Хотя во многих вопросах мы независимы и даже можем вести собственные войны, нам тем не менее приходится регулярно платить Начан-Каану дань, а однажды мой отец отправлял ему своих воинов для участия в очень большой битве.

Испанец вежливо слушал, но этот разговор его озадачил, ведь все это не имело к нему никакого отношения. Гонсало знал от Эронимо, что задавать вопросы Ах-Маю было бы неразумно, а потому терпеливо ждал, прихлебывая ароматное какао, которое в длинном доме ему доводилось пить очень редко. Вождь же продолжал говорить в свойственной ему спокойной, неторопливой манере:

– Ты видел торговцев, которые иногда являются сюда?

– Да, вождь.

– Они приходят из Четумаля и приносят с собой перья, медные колокольчики, хлопок и какао. Затем торговцы возвращаются в Четумаль на тамошний большой рынок. Благодаря им слухи о твоих оборонительных сооружениях дошли до самого Начан-Каана. – Ах-Май поднял глаза, и в его взгляде появилась гордость. А может, и сожаление. – Тебе придется отправиться туда, в Четумаль, и служить там халач-винику и его военачальникам. Ты будешь давать им советы, если они этого пожелают. Ты станешь их воином.

– Я не знаю, что сказать.

– Это большая честь… и для меня, и для тебя, – тихо произнес Ах-Май. – И хотя ты расстаешься с друзьями, ты, безусловно, расстаешься и со всем тем, что произошло здесь с тобой. Ты уйдешь свободным человеком.

Гонсало почувствовал, что его охватывают противоречивые чувства, но сумел их сдержать.

– Когда?

– Ты отправишься в путь завтра на рассвете. Один из моих воинов покажет тебе, куда идти.

После того как Гонсало ушел, Ах-Май некоторое время сидел молча, а затем позвал одного из своих рабов и сказал:

– Пришли ко мне Эронимо. У меня есть для него кое-какие новости.

Вернувшись в длинный дом, Гонсало рассказал товарищам о том, что услышал от вождя. Он знал, что эту хижину вскоре покинет не он один. Родители Ах-Нацома уже договорились со свахой, а потому Ах-Нацом скоро женится и уйдет из длинного дома. Однако уйти не только из длинного дома, но и из селения – это было нечто совсем иное.

– Я слышал, что Четумаль – удивительное место, – сказал Ах-Сийах с легкой завистью. – Это большой город.

– Ты никогда там не бывал? – спросил Гонсало.

– Нет. Но мой отец бывал там с какими-то торговцами. Четумаль находится возле бухты, к югу от того места, куда наши люди ходят ловить рыбу.

Они разговаривали допоздна. Утром Гонсало и его товарищ с грустным видом пожали друг другу руки, после чего испанец вышел из длинного дома и направился к жилищу Ах-Мая. Однако прежде чем зайти туда и встретиться там со своим провожатым, он разыскал Эронимо.

– Я надеялся, что ты придешь, – сказал священник.

– Значит, вам уже все известно, да?

– Да.

– У меня вообще-то не было выбора, но я надеюсь, что благодаря всему этому у меня появится шанс.

Эронимо улыбнулся:

– Ты всегда умел учуять свой шанс, Гонсало.

Солдат с легким смущением рассмеялся:

– Думаю, вы правы, святой отец. Но вообще-то мы с вами оба сумели выжить – каждый по-своему.

– Да, и это было нелегко. Однако у меня все еще есть молитвенник. Он для меня – важный источник утешения. Вера, как тебе известно, может быть великой силой.

Эронимо сделал паузу, а затем – уже другим голосом – продолжил:

– Но, боже мой, Гонсало, мне будет не хватать общения с христианином.

Солдат посмотрел на грустное лицо Эронимо и с удивлением почувствовал, как его горло сжалось. Гонсало не удавалось подобрать нужные слова, и он ничего не мог сказать этому человеку, который пережил вместе с ним так много; человеку, который был так сильно похож на него самого и в то же самое время так сильно от него отличался; брату, который очень хорошо его знал, но при этом никак не мог понять.

Эронимо снял с себя крестик. Его руки задрожали, но он все же протянул крестик Гонсало.

– Возьми это, друг мой. Носи его, чтобы помнить.

– Нет, святой отец, я не могу принять его от вас. Это все, что у вас есть.

– Гонсало, разве ты не знаешь, что мое – вот здесь? – сказал священник, прикасаясь к груди.

Солдат решительно покачал головой. Он сделал шаг назад, а затем, поколебавшись пару секунд, подошел к Эронимо вплотную и обнял его. Когда после этого Гонсало, развернувшись, пошел прочь, священник крикнул ему вслед:

– Ступай с Богом, Гонсало Герреро! Ступай с Богом!

Часть вторая

Глава 1

Из рассказов Эронимо Гонсало знал, что Четумаль находится в двух днях ходьбы к юго-западу от Шаманканна. Вместе с воином по имени Ах-Пех-Канаб они отправились в путь по узкой, но хорошо утоптанной тропе, петлявшей в джунглях. Хотя Ах-Пех был известен в селении как хороший рассказчик, в это утро они оба разговаривали мало, стараясь идти как можно быстрее. Испанец был погружен в размышления о событиях (битвах и путешествиях), которые привели к резкому – и пока еще непонятно что сулившему – повороту в его жизни; он позволил себе мысленно вернуться во времена своего детства, проведенного в Палосе, где он смотрел на корабли, отправлявшиеся на поиски морского пути в Индию, но нашедшие вместо этого Новый Свет с его новыми возможностями, неведомыми опасностями и суровыми вызовами. Суровыми, но вполне приемлемыми, если не обращать внимания на худшее из того, что в нем было – унижения и, что еще неприятнее, жуткие излишества.

К концу первого дня тропа привела путников в низину, где стала петлять по извилистому клочку твердой земли среди заросших травой болот. Преодолев вброд несколько труднопроходимых заболоченных участков, которые иногда казались бесконечными, путники вышли на более твердую землю и продолжили путешествие на запад. Начинало темнеть. Тропа пересекла дорогу побольше, и испанец с Ах-Пехом зашагали на юг. Гонсало стал замечать под ногами частично засыпанные землей каменные плиты.

– Мне рассказывали, что когда-то эта старая саче от Четумаля до Косумеля на севере была покрыта камнями и известковым раствором, но я не знаю, когда это было, – сказал Ах-Пех. – Я лишь слышал об этом от своих родителей, а они – от своих. Однако это все еще хорошая дорога, и, когда мы найдем подходящее место, сделаем привал. Скоро стемнеет. Ночью не будет путников – а значит, никто нас не потревожит…

Они остановились у края дороги и стали есть кукурузные лепешки; последние лучи стремительно заходящего солнца лились сквозь кроны деревьев на старую дорогу. Когда стало совсем темно, Гонсало, укутавшись в накидку, имевшуюся среди его немногочисленных пожитков, заснул. Спал он беспокойно и проснулся с первыми лучами солнца.

Когда чуть позже путники пошли дальше на юг, Гонсало увидел, что джунгли становятся гуще, а деревья – выше. Дорога большей частью проходила далеко от побережья.

– Местность вдоль берега большой бухты, возле которой находится Четумаль, слишком уж неровная, и идти по ней было бы трудно, – пояснил Ах-Пех своему спутнику. – Бухта защищена длинной полоской земли, которая простирается далеко в море; там есть пляжи, но имеются также небольшие бухты и болота. Дорога пролегает вдоль возвышенности между побережьем и озером Бакалар. Это красивое озеро – огромная лагуна между холмами и морем. Из-за смешения соленой и пресной воды оно окрашивается во все цвета неба – от фиолетового до светло-голубого. Солнечный свет проникает до самых глубин озера, отражаясь обратно к поверхности…

Гонсало перебил своего спутника:

– Раз с одной стороны города находится море, а с другой – озеро, то получается, что он почти окружен водой.

– Да, почти, – ответил Ах-Пех. – Четумаль расположен у моря на берегу большой бухты, и люди в нем – опытные моряки. К западу от города находится озеро, а к югу – большая река.

– А какие у них там лодки?

– Они длинные, как хижина богатого торговца, и узкие, чтобы в них можно было передвигаться с большой скоростью, – ответил Ах-Пех, сопровождая свой рассказ жестами. – На самых больших из них могут разместиться сорок человек с мечами и луками. Ты сам это увидишь.

Ах-Пех приподнял голову с большим покатым лбом и бросил обеспокоенный взгляд вдоль тропы.

Они сделали остановку в полдень только для того, чтобы слегка подкрепиться взятой с собой пищей. Дорога привела их к большому болоту. Здесь Гонсало и Ах-Пех повернули в сторону от побережья и зашагали по возвышенности, тянущейся вдоль края этого болота. На болоте не было деревьев, а росли лишь трава да низенькие кусты с изогнутыми корнями, цеплявшимися за кусочки влажной каменистой почвы. Однако вскоре болото сменилось более сухой местностью; Гонсало и Ай-Пеху стали попадаться на пути поля с кукурузой, перцем и бобами. Привыкнув к не очень-то плодородным полям с каменистой почвой вокруг Шаманканна, испанец удивлялся богатству земли, окружавшей его теперь.

Он и его спутник подошли к городу Четумаль с севера, по возвышенности, заросшей высокими деревьями. На окраине они увидели сады, в которых росли сапотовые и шоколадные деревья; среди них появлялось все больше хижин.

– Я все еще не вижу бухты, – сказал Гонсало. – Получается, город находится вовсе не на побережье.

– Именно так, – сказал Ах-Пех. – Он находится не на побережье моря и не на берегу озера. Вдоль края воды здесь дуют злые ветры. Хотя бухта частично защищена полоской земли, которая простирается далеко в море, здесь случались свирепые бури. Но море также и друг для людей: оно обеспечивает их едой и дает возможность торговать. Одно из названий этой обширной области – Сийанкаан. Это слово означает «там, где небо рождается из глубин моря».

Когда они вошли в город Четумаль, старая дорога стала шире и Гонсало увидел на ней больше неровных участков, состоявших из истершихся камней и остатков известкового раствора.

Как и в Шаманканне, на окраине этого города стояли в основном хижины из связанных друг с другом жердей, с тростниковыми крышами, однако многие из них были оштукатурены, а дома побольше были окружены побеленными каменными заборами. В садах за ними виднелись фруктовые деревья. На них росли манго, гуайява, папайя и другие – незнакомые Гонсало – плоды. Проходя мимо них, он чувствовал приятное сладковатое благоухание. Позади некоторых домов стояли ульи – широкие полые бревна с закрытыми крышками торцами. Ах-Пех рассказал Гонсало, что у пчел здесь – как и в Шаманканне – нет жала.

Они пришли на площадь, где был большой оживленный рынок. Стоя под длинными белыми хлопковыми навесами, закрепленными на столбах, торговцы продавали свои товары. Попросив Ах-Пеха подождать, Гонсало прошелся вдоль торговых рядов. Он знал, что разложенные здесь богатства ему недоступны, но ему все равно хотелось на них посмотреть. На прилавках, соблазняя местных жителей, лежали товары, доставленные из горных регионов: куски застывшей лавы, переливающиеся перья квезаля, медные колокольчики, куски пряжи из высококачественного хлопка, вышитые накидки, золотые и медные фигурки, чаши и даже самый редкий из камней – нефрит.

Некоторые торговцы принимали в качестве платы бусины, изготовленные из красных ракушек, однако главной единицей измерения стоимости был боб какао. За пятьсот таких бобов можно было купить крепкого взрослого раба. Какой-то торговец продавал на аукционе рабов – кого для работы, кого для жертвоприношения. Некоторое время Гонсало внимательно наблюдал за аукционом, однако затем отвернулся и снова стал разглядывать перья и нефрит.

В центре площади стояли четыре больших здания, мало чем отличавшихся от монументальных общественных сооружений индейцев, которые Гонсало видел раньше. Здешние находились в лучшем состоянии, однако их все же заметно потрепало время и природные стихии. Крайнее сооружение представляло собой трехступенчатую пирамиду из известняка; между ее камнями был лишь очень тонкий слой строительного раствора. Гонсало увидел, что на вершине пирамиды есть алтарь, покрытый навесом из тростника. С земли этот алтарь был едва заметен.

Испанец отвел взгляд в сторону и сконцентрировал внимание на трех зданиях пониже, стоявших рядом с пирамидой. Они были длинными, а их стены были оштукатурены – так, что камни виднелись лишь в тех местах, где штукатурка потрескалась и отвалилась. У каждого из этих зданий имелся в передней части широкий вход, и сквозь приоткрытый занавес Гонсало увидел каменные скамейки и что-то вроде алтаря, стоявшего у дальней стены. Верхняя часть фасада была искусно украшена росписью по штукатурке и каменными фигурами, которые казались не такими древними, как само здание. Эти рисунки и фигуры представляли собой извивающихся змей и головы животных с квадратными челюстями, острыми зубами и выпученными глазами. Между рисунками и фигурами виднелись замысловатые завитки. Часть рисунков и фигур Гонсало рассмотреть не смог.

Сухой сезон только начался, и вечер стоял погожий, однако путешествие сильно утомило Гонсало и его спутника, даже несмотря на то что они оба привыкли к тяжелым физическим нарузкам. К счастью, пожитков испанец нес с собой немного – лишь маленький хлопковый мешочек с горелкой, запасную набедренную повязку, тунику, накидку и несколько безделушек, подаренных ему в длинном доме. Гонсало и Ах-Пех прошли через оживленный рынок почти незамеченными и оказались у жилого дома, расположенного возле четырех больших общественных зданий. Ах-Пех поговорил с кем-то через занавес, закрывавший вход в этот дом.

Из-за занавеса появился пожилой мужчина с резко очерченными чертами лица и взглядом, который казался суровым и в еще большей степени проницательным. Он был одет в одну лишь набедренную повязку, на шее у него висел кулон с замысловатой резьбой. Гонсало догадался, что это один из членов совета. Желая произвести наилучшее впечатление, испанец прикоснулся ладонью сначала к покрывавшим двор плитам, а затем к своему лбу. Член совета слегка наклонился вперед и кивнул.

– Меня зовут Ах-Копо-Ба, – сказал он. – Тебе необходимо пойти прямо к халач-винику, но сначала ты должен помыться и переодеться. О тебе позаботятся в хижине, которую мы для тебя подготовили.

Он повел Гонсало мимо своего дома по узкой улочке между деревянными хижинами и маленькими каменными домами и остановился перед довольно большой, как показалось Гонсало, хижиной со свежей штукатуркой. В очаге перед ней только что развела огонь полная, почтенного вида женщина лет сорока, уже возвращавшаяся в хижину. Когда Гонсало последовал за женщиной, она любезно поклонилась ему, а затем и вошедшему вместе с ним пожилому мужчине, причем второй поклон был гораздо ниже. При этом женщина старалась не встречаться с ними взглядом.

– Ее зовут Иш-Ченад, – сказал пожилой мужчина. – Она позаботится о том, чтобы вы поели и помылись.

Женщина тут же взяла большой таз с водой и понесла его к очагу.

Гонсало очень часто мылся в длинной хижине, черпая для этого воду из больших тазов и чаш, и ополоснуть тело подогретой водой было для него большим удовольствием, а потому он стал делать это не спеша. Искупавшись, испанец надел чистую набедренную повязку и, подумав, решил облачиться и в голубую хлопковую тунику без рукавов, которую ему подарили близкие родственники одного из спасенных им членов совета. Гонсало надел тунику скорее для представительности, чем ради того, чтобы уберечься от холода. Закончив одеваться, он сел на маленький табурет, который стоял в углу, и стал ждать, наблюдая через заднюю дверь, как Иш-Ченад готовит ужин.

Гонсало еще не знал, сколько времени ему предстоит провести в этом месте. Ах-Пех, расставшийся с ним у входа в дом члена совета, вероятно, тоже этого не знал. Однако Гонсало был уверен, что случившийся в его судьбе поворот был к лучшему, а не к худшему.

Когда член совета вернулся, он был одет уже гораздо более официально, чем раньше. Волосы были туго заплетены и убраны назад – так, чтобы были видны нефритовые вставки в ушах: похожие на рога трубочки, просунутые в отверстия, сделанные в мочках. Бóльшую часть груди и плеч покрывало тяжелое ожерелье из разноцветных камней; на спину свисала короткая накидка. На запястьях старика красовались золотые браслеты. Когда Ах-Копо-Ба повел Гонсало через площадь, тот в полной мере осознал важность предстоящего события. Он должен был встретиться с халач-виником – правителем региона, в котором, кроме самого города Четумаля с несколькими тысячами жителей, имелось также множество селений – таких, как то, из которого он, Гонсало, сюда явился.

Сопровождавший его сановник зашел в длинное каменное здание и несколько минут спустя появился вместе с еще одним мужчиной, внешность которого вызвала у испанца удивление и симпатию. Одет этот человек был очень просто. Конечно же, на нем была набедренная повязка, украшения в носу и вставки в ушах, однако не было ни роскошной накидки, ни массивного головного убора. И хотя грудь туземца украшало широкое ожерелье из нефрита, у него было всего одно переливающееся перо квезаля, воткнутое в пучок волос на затылке. Мужчина был полноватым, но отнюдь не толстым, и когда он появился в дверном проходе, озаренный тускловатым светом раннего вечера, в его манере держаться ощущались уверенность и сила. И хотя его лицо испещряли глубокие морщины, он, похоже, был лишь немного старше среднего возраста.

После того как Гонсало поприветствовал его, туземец заговорил в свободной манере:

– Ага, значит, ты – тот самый бородатый воин. Мы рады, что ты согласился прийти к нам сюда. Заходи.

Гонсало вошел вслед за халач-виником в помещение, длина которого по меньшей мере в четыре раза превышала его ширину. Когда завесу у них за спиной задернули, единственным источником света стало маленькое окно, вырезанное в камне в задней части помещения. Стены здесь были наклонными и сходились у потолка, где их разделял лишь ряд плоских камней. У дальней стены стояли две каменные скамьи и что-то вроде алтаря. По краям стола стояли горелки. На оштукатуренной стене над скамьями был нарисован человек в головном уборе из перьев квезаля. Позади него был изображен рынок и воины. Гонсало разглядывал эти рисунки, пока его не отвлек голос халач-виника.

– Мы сядем здесь, – сказал Начан-Каан, указывая на циновку с большими хлопковыми подушками, лежавшую возле низенького стола. – Я слышал о твоих оборонительных сооружениях. Где ты научился их возводить?

Он говорил резко, но при этом с достоинством. В выражении его глаз было что-то, вызывавшее у Гонсало доверие и смутно напоминавшее о лучших командирах, под началом которых ему доводилось воевать. Гость как можно короче рассказал о том, как приплыл на корабле из Испании, как сражался возле Дарьена и потерпел кораблекрушение.

– А куда вы плыли, когда начался шторм? – почти рассеянно спросил халач-виник.

Гонсало задумался. Ему не хотелось рассказывать о покорении индейцев и завоевании их земель. Он и его спутники плыли к адмиралу Диего Колумбу, чтобы под его командованием сражаться с туземцами.

Не успел Гонсало обдумать свой ответ, как Начан-Каан сам заговорил с деловитым видом:

– Я спрашиваю это только потому, что… если твои соотечественники умеют возводить такие крепкие оборонительные сооружения, какие ты построил для Ах-Мая, и если они используют мощное оружие, о котором мы слышали, то… Когда они здесь появятся?

Гонсало снова посмотрел в спокойные глаза правителя и по их выражению понял, что лгать нет никакого смысла, а потому и сам заговорил в простой и деловитой манере:

– Не знаю. Возможно, до этого момента пройдет еще не один год… Но ты прав – скорее всего, они здесь в конце концов появятся. Я, впрочем, надеюсь, что обойдется без сражений. В них нет необходимости. К тому же, я умею говорить на обоих языках… – Гонсало опустил взгляд, а затем снова посмотрел на туземца. – А может, они вообще никогда сюда не придут.

Начан-Каан улыбнулся:

– Решать это мы предоставим богам. Ты нужен мне потому, что нам угрожают люди, живущие на юге, возле реки Улуа. Некоторые из наших торговцев отправились туда на лодках и не вернулись. Южане не проявляют уважения к нашей морской торговле. Ты видел наш рынок?

Гонсало кивнул.

– Тогда ты понимаешь, как важна для нас торговля. Моя область – Сийанкаан – простирается только на половину расстояния между Четумалем и их городом Нито. А потому нам необходимо постоянно быть начеку.