Текст книги "Повелитель майя"

Судя по выражению лица Наум-Пата, он почувствовал облегчение, но не обрел при этом полной уверенности.

– Да, – тихо ответил он. – Я не сомневаюсь, что это нам поможет.

Не обращая внимания на колебания вождя, Эронимо с воодушевлением продолжал:

– А еще вы должны почитать Деву Марию и крест в своем сердце и поклоняться истинному Богу. Другие испанцы придут когда-нибудь и расскажут вам об этом подробнее. Они научат вас многому, и вам будет от этого польза.

Вождь со слегка рассеянным видом кивнул:

– Да… другие испанцы придут. Мы сделаем то, что надлежит.

Писец составил соответствующее письмо, и Кортес в тот же вечер подписал его. На следующий день испанцы собирались покинуть Косумель, чтобы отправиться на запад – искать золото и спасать души.

Находясь на борту высокого парусного судна Кортеса, Эронимо чувствовал огромную радость оттого, что вырвался из рабства и был принят своими соотечественниками. Пытаясь помочь Наум-Пату, он полагал, что уже начал содействовать установлению гармоничных отношений между испанцами и майя. А еще священника удивило и обрадовало то, как быстро восстанавливалась его способность разговаривать на испанском языке. Единственная неприятность заключалась в том, что новые одежды натирали в некоторых местах его загорелое тело.

Когда испанские корабли отчалили от острова и поплыли к северному побережью Юкатана, Эронимо загорелся желанием увидеть земли, которые, как ему было известно, некоторое время назад посетили экспедиции под командованием первопроходцев Кордовы и Грихальвы. Итак, священник присоединился к великой миссии с большим энтузиазмом; еще до того, как Эронимо угодил в рабство, он осознал, что поиски золота, дававшего богатство и власть, были неотъемлемой частью борьбы за спасение душ туземцев. Наряду с остальными кусочками огромной мозаики под названием Жизнь.

* * *

Когда через несколько дней испанцы бросили якорь неподалеку от реки Табаско, у Эронимо появилась возможность выразить благодарность за свое спасение и хотя бы частично оправдать радушное отношение к нему со стороны Кортеса и других испанцев, к которому он быстро привыкал.

Путешественникам нужно было запастись водой и пищей. Поскольку у берега было мелко, испанцы, оставив корабли побольше стоять на якоре далеко от суши, подплыли к взморью на небольших бригантинах, на которых можно было подняться по течению реки как под парусами, так и на веслах. Однако вдоль берегов они увидели лишь мангровые болота да множество приготовившихся к бою воинов майя. Стоя на бригантине рядом с Кортесом, Эронимо смотрел на туземцев, не веря своим глазам. Если бы испанцы попытались высадиться, численное преимущество было бы явно не на их стороне. К счастью, до вооруженного столкновения дело пока не дошло. Одно из больших каноэ, плывших по реке, оказалось от бригантины «на расстоянии крика». В каноэ этом, кроме гребцов, сидел толстый индеец майя, облаченный в короткую накидку из перьев и высокий головной убор. Перед ним и позади него находилось по одному молодому воину, держащему в руках деревянный меч и копье.

– Siél es el cacique[9]9
  Если это касик (исп).


[Закрыть], – поспешно сказал Кортес, обращаясь к Эронимо, – то поговорите с ним. Узнайте, почему они вооружены. Скажите ему, что у нас мирные намерения: мы прибыли сюда только для того, чтобы запастись питьевой водой и поговорить с ними о Боге и о его величестве.

Эронимо повернулся к капитану и посмотрел ему прямо в глаза:

– Это все, что нам нужно?

Кортес кивнул:

– Конечно. А теперь побеседуйте с ними. Скажите, что мы им кое-что дадим. А еще скажите туземцам, чтобы они не делали того, о чем потом пожалеют. – Он посмотрел на огромную массу вооруженных людей, раскрасивших свои тела для боя. – Я хочу избежать кровопролития. Мы должны спасать души здешних жителей.

– Да, – сказал Эронимо.

Подойдя к борту бригантины, он крикнул на языке майя в сторону большого каноэ:

– А хун йахавту? (Это ваш вождь?)

Дородный человек в центре каноэ наклонился вперед и что-то коротко сказал вооруженному воину, сидящему перед ним.

– Это вождь Потончана, – крикнул молодой воин Эронимо. – Говорить за него буду я.

– Почему вы угрожаете нам оружием? – громко спросил священник.

Последовала пауза. Затем вождь и воин пошептались и последний крикнул в ответ:

– Вы, бородатые, уже появлялись здесь раньше; мы дали вам золото, которое было вам нужно, но не получили ничего взамен. Наши соседи сражались с вами, чтобы вас прогнать, и, хотя многие из них погибли, вы наконец убрались отсюда. И вот теперь вы вернулись. Вы хотите больше золота, но нам больше нечего вам дать. На этот раз наша очередь сражаться. Если вы не уберетесь отсюда, мы вас уничтожим. Тут собрались тысячи наших воинов.

Эронимо перевел эту тираду Кортесу. Тот покачал головой и пробормотал:

– Ahora pagamos por los excesos de otros[10]10
  Мы расплачиваемся за чужие злоупотребления (исп.).


[Закрыть]. Скажите им, что мы всего лишь просим у них разрешения запастись питьевой водой, хотим поговорить с ними и обменяться подарками. После этого мы уплывем.

Однако вождь был непреклонен. Получив указания, воин крикнул:

– Та кеш экток бай хунцан те-ту кеш камок. (Если вы пересечете линию наших пальм, вы все умрете).

Кортесу незачем было дожидаться, когда Эронимо переведет ему слова индейского вождя.

– Lo siento, Padre[11]11
  Мне жаль, святой отец (исп.).


[Закрыть]. Они не оставляют нам выбора. Я должен составить план.

Вождь уплыл на своем каноэ прочь – видимо, радуясь тому, что так легко одержал победу в этой словесной перепалке.

Кортес не сказал Эронимо отойти в сторону, а потому тот слышал, как капитан излагал свою стратегию. Его отряд был небольшим: в общей сложности триста солдат, – а противостояли ему тысячи собравшихся на берегу воинов майя. У испанцев имелось двадцать лошадей, немногим более тридцати арбалетчиков, тринадцать мушкетеров и десять пушек. Впрочем, пехотинцы были хорошо обучены, облачены в прочные доспехи и вооружены стальными мечами.

В ходе обсуждения в разговор вступил Эронимо. Он предположил, что майя могут испугаться лошадей. Кортес решил придержать кавалерию и пустить конников в атаку чуть позже, чтобы достичь максимального эффекта. Первая группа из двух сотен пехотинцев будет атаковать вдоль небольшой тропы, которую еще помнили некоторые солдаты, когда-то служившие под командованием Грихальвы. Кортес лично поведет в бой еще один отряд, состоящий из кавалеристов, тридцати арбалетчиков и мушкетеров. Слушая, как капитан хладнокровно излагает свою стратегию перед лицом противника, превосходящего его силой, Эронимо мысленно сказал себе, что этот человек был избран Господом для великих дел.

Когда на следующий день шлюпки и бригантины с солдатами, лошадьми и несколькими пушками приблизились к берегу, там опять было полно воинов майя.

– Скажите людям, пусть не спешат стрелять, – распорядился Кортес. – Выведите вперед королевского нотариуса.

Повернувшись к Эронимо, он добавил:

– Святой отец, переведите указ, который он зачитает.

Эронимо стал тщательно повторять на языке майя каждое предложение из зачитываемого нотариусом «Requerimiento»[12]12
  Требование (исп.).


[Закрыть], являвшегося своего рода моральным оправданием Конкисты – испанской колонизации Нового Света – со стороны Церкви:

От имени короля Карла, покорителя варваров, мы, его слуги, извещаем и сообщаем вам так, как только можем, что Бог, наш Господин, живой и вечный, сотворил небо и землю, а также одного мужчину и одну женщину, потомками которых есть вы, мы и все другие люди мира, а также все, кто придет в этот мир после нас.

Из всех этих народов Бог, наш Господин, поручил одному человеку, которого величают святым Петром, быть господином и повелителем всех людей на свете, чтобы все ему повиновались и чтобы он был главой всего рода человеческого, где бы ни жили люди и какие бы ни были у них законы, культы и верования; и Он дал ему весь мир на царство и владение.

Один из понтификов, сменивший святого Петра как повелителя мира в той роли и статусе, о которых я упоминал ранее, пожаловал эти острова и материки вышеупомянутому королю, королеве и их наследникам, нашим повелителям, вместе со всем, что имеется на этих территориях.

В связи с этим мы – насколько это возможно – просим и требуем от вас внять тому, что мы только что вам сказали, и, потратив на это столько времени, сколько потребуется для осмысления и размышлений по данному вопросу, признать Церковь правителем и повелителем всего мира.

Если же вы не сделаете этого и будете злонамеренно тянуть время, я заявляю вам, что – с Божьей помощью – мы силой войдем в вашу страну, будем воевать с вами всеми возможными способами и заставим вас подчиняться и повиноваться Церкви и их величествам. Мы возьмем в плен вас, ваших жен и детей, сделаем из них рабов и будем продавать их и распоряжаться ими так, как заблагорассудится их величествам; мы заберем ваше имущество и нанесем вам такой вред и ущерб, какой только можем наносить вассалам, которые не повинуются и отказываются признавать своего господина, сопротивляются и перечат ему; мы заявляем, что смерти и утраты, к которым все это может привести, будут вменены в вину вам, а не их величествам, не нам и не тем благородным господам, которые придут вместе с нами.

Когда Эронимо закончил переводить эту прокламацию, некоторые из майя – в том числе вождь и наком – громко рассмеялись. Многие индейцы начали размахивать оружием и выкрикивать оскорбления в адрес Кортеса и его людей – оскорбления, которые Эронимо не было необходимости переводить. Затем воины майя издали целую какофонию умопомрачительных звуков, дудя в бесчисленное количество морских раковин и свистулек. Шум на берегу становился все громче, и Эронимо почувствовал, что у него в висках пульсирует кровь и его охватывает такой страх, какого он еще никогда не испытывал – страх, смешанный с возбуждением.

Отряд Кортеса, уступающий индейцам в численности, подплыл почти вплотную к берегу и бросился в атаку по мелководью в сторону пляжа, осыпаемый целым градом стрел и дротиков. Бежать в тяжелых доспехах по колено в воде было очень нелегко, но все испанцы справились с этим. Хотя каждый солдат был облачен в доспехи, отличавшиеся от доспехов его боевых товарищей, у каждого имелся либо стальной меч, либо аркебуза, либо арбалет. Несмотря на сыпавшиеся на них стрелы и дротики, испанцы быстро продвигались вперед с криками «Святой Иаков! Святой Иаков!», обращаясь за защитой к небесному покровителю Испании. Оказавшись на твердой земле, испанские солдаты пустили в ход стальные мечи и аркебузы, чтобы отбросить авангард громадного войска майя назад, к линии баррикад и деревянных заграждений.

Туземцы были облачены лишь в хлопковые доспехи и использовали в бою свои традиционные деревянные мечи со вставленными в них острыми камнями, стрелы и дротики. Большинство из выпущенных ими стрел и брошенных дротиков отскакивали от стальных нагрудников и шлемов испанцев, тогда как стальные клинки атакующих легко отрубали руки и ноги воинам майя, выводя их из строя сотню за сотней. Хлопковые доспехи индейцев, плотно облегавшие их тела, быстро окрашивались в красный цвет.

Вторая волна атакующих, возглавляемая всадниками, оттеснила майя к их городу, но туземцы продолжали отчаянно сражаться. Их военачальники кричали «йахавту», подбадривая тем самым своих воинов взять в плен испанского капитана. Защитники города проворно рассредоточились по его улицам, пытаясь окружить непрошеных гостей.

В этот решающий момент боя неожиданно прибыли основные силы испанцев, пробившиеся со стороны реки через труднопроходимые болота. Совместными усилиями два отряда испанцев начали теснить индейских воинов на окраинах города.

Эронимо, находившийся рядом с Кортесом, с удивлением понял, что очутился в самом центре ожесточенной битвы, и прилагал максимум усилий, чтобы не быть оттесненным от телохранителей Кортеса, ведь у него, священника, не было с собой никакого оружия. Святой отец смотрел – отчасти с ужасом, отчасти с чувством удовлетворения, – как повсюду вокруг него индейские воины, убитые или серьезно раненные, падают наземь под ударами испанского оружия, гораздо более опасного, чем оружие майя.

Когда испанцы, несмотря на численное превосходство противника, пробились в город, Эронимо помчался вместе с остальными по широкой тропе, ведущей мимо скопления хижин к центру. После стольких лет пребывания в унизительном рабстве он с ликованием выбежал в толпе соплеменников на площадь, где наконец увидел храм. Тяжело дыша, священник бросился вверх по искрошившимся каменным ступенькам и подбежал к деревянному идолу, изображавшему бога солнца. Точно такого же идола он видел в храме, на вершине которого были принесены в жертву Вальдивия и его товарищи. Эронимо обошел идола сзади и стал с силой толкать его, пока тот не упал со своего каменного основания и не покатился вниз по ступенькам на площадь.

Священник чувствовал прилив энергии и энтузиазма, но понимал, что в его ликовании что-то не так. Он огляделся по сторонам и увидел внизу, на площади и улицах города, множество убитых и раненых. А еще услышал, как Кортес приказывает своим людям помочь товарищам, которые получили ранения. На несколько секунд Эронимо охватило чувство грусти и даже стыда, но это быстро прошло. Он напомнил себе, что Кортес с его помощью сначала пытался договориться с туземцами по-хорошему, мирно, заявляя, что не хочет кровопролития. В конце концов, он, Эронимо, осознанно принял участие в завоевании новых земель, которое принесет Господу новые души. Обращение туземцев в христианство начнется незамедлительно. На земле не бывает идеальных, полных побед, так что задавать слишком много вопросов было бы ошибкой. Ради величия Господа всегда приходится чем-то жертвовать. Кто он, Эронимо, такой, чтобы решать, большая это была жертва или не очень?

* * *

Во время продолжившегося на следующий день сражения внутри и вокруг города потери среди воинов майя снова были очень большими. Солдатам Кортеса удалось взять несколько вражеских бойцов в плен. Допросив их, Эронимо выяснил, что двое из них являются накомами своих селений. Руководствуясь стремлением поскорее начать обращение туземцев в христианство и полагая, что он может помочь предотвратить дальнейшую резню, священник предложил Кортесу отправить накомов к их вождям с предложением заключить мир.

– И на каких условиях будет заключаться этот мир? – спросил тот.

– На тех, которые вы уже установили, капитан, – ответил Эронимо. – Мы получим от них еду и воду, а они согласятся выслушать то, что мы хотели бы рассказать им о нашем Господе и короле.

– Очень мудро, мой друг, – ответил Кортес с легкой улыбкой. – Скажите этим туземцам то, что считаете нужным, а остальное мы объясним их повелителям.

– Ша тшошк абнех эль а тек аниль (Вы проявили большое мужество), – обратился Эронимо к плененным накомам. – И мы с уважением относимся к тому, что вы защищаете свой город, своих женщин и детей. Однако у нас нет причин для того, чтобы атаковать вас снова. Нам нужны всего лишь пища и вода на время нашего пребывания здесь, и мы хотим рассказать вам о нашем Господе и Спасителе и о нашем великом правителе в Испании. Вы храбрые и достойные люди, но у нас есть оружие, против которого вам не выстоять.

Вручив индейцам нитки с нанизанными на них зелеными стеклянными бусинами, священник продолжал:

– Передайте эти драгоценности своим вождям. Скажите им, что мы хотим мира и просим их прийти на встречу с нами, чтобы прекратить эти сражения. Больше не нужно проливать кровь.

После того как Эронимо кратко пересказал свою речь Кортесу, тот с удовлетворенным видом кивнул и распорядился отправить обоих накомов к их вождям.

Позднее в тот же день пятнадцать рабов с раскрашенными лицами, одетых в потрепанные накидки и набедренные повязки, принесли испанцам кукурузные лепешки и вяленую рыбу. Кортес уже собирался принять все это, как вдруг вмешался Эронимо.

– Почему рабы осмелились прийти сюда в боевой раскраске? – спросил он у индейцев. – Идите обратно. Пусть сюда явятся члены совета вашего города и вожди, чтобы встретиться с нашим великим капитаном.

Когда он перевел то, что только что сказал, Кортесу, тот улыбнулся и приказал дать рабам бусины, а затем отправить их к хозяевам.

На следующий день явилась целая процессия из вождей и членов совета. Они были облачены в красивые накидки и принесли с собой перепелок, рыбу и фрукты. А еще передали испанцам в качестве подарка двадцать женщин. Кортес решил кое-что продемонстрировать, велев доставить к нему пушку и привести двух самых норовистых лошадей.

Когда по его приказу выстрелили из пушки, майя очень сильно удивились, а лошади громко заржали и стали бить копытами о землю, что вызвало у индейцев большой испуг. Кортес сообщил туземцам через Эронимо, что лишь с очень большим трудом удерживает этих животных от нападения на них, майя. Священник, конечно же, понимал, что это обман, но счел его оправданным, раз его целью было установление мира. Кортес добавил, что единственное, чего он хочет, – это чтобы майя поклялись в верности великому правителю – королю Испании Карлу – без уплаты какой-либо дани, чтобы они перестали поклоняться своим идолам, прекратили жертвоприношения и уверовали в единственного истинного Бога и образ Его матери – Девы Марии.

– Вы согласны это сделать? – спросил у индейцев Эронимо.

– Да, согласны, – ответил халач-виник с торжественным видом, пристально глядя на Кортеса. – Мы будем придерживаться ваших обычаев, будем преданны вашему великому вождю, находящемуся в Испании, даже после того, как вы нас покинете.

Остальные индейцы закивали в знак того, что принимают эти условия. Эронимо ликовал. После стольких лет безуспешных попыток донести до туземцев Слово Божие он с восторгом констатировал, что в этом деле достигнут первый успех. Переведя слова халач-виника, священник попросил у Кортеса разрешения осуществить массовое крещение. Конкистадор дал согласие, но порекомендовал Эронимо посоветоваться с монахом Ольмедо относительно того, что именно следует сказать индейцам перед проведением церковных ритуалов.

Когда ласковые лучи утреннего солнца пробились сквозь легкий туман, поднимавшийся от темно-зеленой листвы деревьев, росших вокруг центральной площади, Эронимо поставил священное изображение Богоматери и крест на алтарь храма, с вершины которого ранее сбросил идола. По его сигналу пятьсот самых знатных людей города и близлежащих селений поклонились в знак покорности.

– Милостью нашего Господа и капитана Кортеса и по вашей собственной воле вы были избавлены от дальнейших разрушений и смерти, – сказал священник собравшимся. – В том, что с вами произошло, виноваты вы сами, ведь вы стали сопротивляться нам, но наш господин желает, чтобы вы знали: вы прощены и мы хотим быть вам друзьями. Вам также следует знать, что наш Господь Иисус Христос – это добрый Бог и Он не желает вам зла. Он не такой, как ваши злобные идолы, которые требуют, чтобы вы приносили им в жертву молодых и слабых, совершая при этом ужасные ритуалы. Он – исцеляющий Бог. Он – Бог любви, прощения и доброты. Вы можете молиться ему как благосклонному Господу на небесах, который удовлетворит ваши потребности в хорошем урожае и мире с соседями. Однако если вы будете продолжать приносить жертвы своим идолам, которые являются демонами, вы попадете в ад и будете гореть там вечно в негасимом пламени. Если же вы будете молиться нашему Господу и верить в Него, ваши души попадут на небеса и будут находиться там в вечном блаженстве. Итак, во имя нашей благословенной Девы Марии, пребывающей на небесах и являющейся матерью нашего Господа Иисуса Христа, принимаете ли вы доброго и любящего Истинного Бога как своего Спасителя?

– Хееле (Да), – последовал ответ.

– Будете ли вы жить в соответствии с Его заповедями любви, доброты и прощения?

И вновь раздался тот же ответ:

– Хееле.

Площадь заливали яркие солнечные лучи. Эронимо ходил между собравшимися знатными майя и брызгал на них водой из большой серебряной чаши, которую Кортес принес со своего корабля.

– Я крещу вас во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – вновь и вновь повторял священник, медленно проходя между рядами.

Делая это, он с восторгом думал о том, что сегодня – самый лучший, самый знаменательный день в его жизни.

Глава 10

В годы, последовавшие после отбытия Эронимо, Гонсало продолжала сопутствовать удача. Старший из его сыновей уже становился юношей. Гонсало и Иш-Цациль еще больше сблизились после того, как исчезла самая большая угроза их семье в лице явившегося в Четумаль священника. До них дошли слухи о сражении в Табаско и о других вооруженных столкновениях майя с испанцами в северных землях. Вращаясь где-то в глубине сознания, мысли об этих слухах вызывали немалое беспокойство.

Как-то они сидели у костра возле своего жилища и Гонсало вдруг подумал, что с течением времени Иш-Цациль стала еще более красивой. Изящные черты ее лица, освещенные неярким вечерним светом, гармонировали с улыбкой и решительным взглядом. Она стала рассказывать мужу о том, что ее беспокоит.

– Иногда я задумываюсь, – сказала Иш-Цациль, – удовлетворятся ли люди из твоей Испании тем, что уже взяли у наших соседей на севере?

– Почему ты спрашиваешь об этом сейчас, ведь прошло много времени с тех пор, как они убрались отсюда?

– Все это время наша жизнь шла своим чередом, это правда, – сказала Иш-Цациль. – В твоей замечательной бороде даже появились седые волосы, – добавила она с еле заметной усмешкой. – Но наши дети подрастают. Я надеюсь, что им не придется жить в мире, где люди с лошадьми и мощным оружием явятся, чтобы отнять их землю.

– Это маловероятно, – ответил Гонсало, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. – Да, Испания активно захватывала новые территории в те времена, когда я сюда попал, но кто знает, насколько удачливыми… или неудачливыми были прибывавшие сюда капитаны. Сейчас они сосредоточили свои усилия на севере, за Табаско, где, как они полагают, в реках есть золото. А у нас тут золота совсем мало.

– Так именно оно привлекает твоих соотечественников?

– Да, привлекает… и привлекало. Там, в Испании, за небольшое количество золота можно купить много хороших вещей.

– Они лучше, чем те вещи, которые есть у тебя здесь?

– Нет. У нас тут есть все, что нам нужно, и даже больше. Ты это знаешь.

Прежде чем вернуться к прерванному занятию – вышиванию церемониального одеяния, – Иш-Цациль посмотрела поверх крыш хижин поменьше, которые окружали большой дом халач-виника, и сказала:

– Я никогда не узнаю, какова жизнь в Испании. Но здесь, в Сийанкаане, она большей частью проходит неплохо… и для нас, и для наших соотечественников. Чего еще просить у богов?

– Мне ничего не приходит в голову, – ответил Гонсало. – Я мечтаю лишь о долгой жизни для нашей семьи.

Срок его службы в качестве накома уже закончился, однако после смерти Ах-Чак-Хана Гонсало назначили аль-хольпопом. Он не стремился к этому назначению, но тем не менее исполнял возложенные на него обязанности очень добросовестно. Начан-Каан все больше и больше привязывался к нему; он был чрезвычайно доволен своим зятем. Обязанности аль-хольпопа были не очень обременительными. Мало кто из соседних племен отваживался бросить вызов четумальцам после того, как те несколько лет назад нанесли сокрушительное поражение воинам из Уаймиля.

За несколько месяцев, прошедших после появления в Четумале Эронимо, Гонсало сумел окончательно подавить в себе волнение, охватившее его в день их встречи и затем тлевшее в его душе. Неприятные мысли о том, как отреагировала бы его мать, живущая в Палосе, если бы узнала о его нынешнем образе жизни, постепенно улетучились. Подобные сомнения обычно закрадывались в его сознание только во время ставших уже довольно редкими жертвоприношений, которые необходимо было совершать ради благополучия города. Немного бальче и досуг в кругу семьи помогали Гонсало изгонять из своего сознания призраки – как тех, кто мог осудить его за его участие в кровожадных обрядах, так и тех, кто мог бы сделать это из-за поступков, совершенных им во время сражения у Дарьена под испанскими знаменами.

Повседневные обязанности Гонсало заключались в том, чтобы обучать воинов и поддерживать оборонительные сооружения в пригодном состоянии. Впрочем, он понимал, что частокол вряд ли сможет преградить путь его соотечественникам.

Ведя за собой воинов в спорадических стычках на границах Сийанкаана, Гонсало уже не чувствовал прежнего энтузиазма. И даже человеческие жертвоприношения больше не волновали его, не вызывали ни интереса, ни отвращения. По правде говоря, теперь Гонсало не молился ни Иисусу, ни Ицамне, хотя формально и участвовал в религиозных церемониях. Но его жизнь, свободная от сильных эмоций, была свободна и от душевной боли. Гонсало сосредоточился на своих обязанностях аль-хольпопа и на заботе о собственной семье.

Ах-Чималь уже почти достиг возраста, когда юношей поселяют в длинную хижину, а Ах-Кануль – сын Гонсало, названный в честь его лучшего друга, – был лишь немного младше. Самый молодой из сыновей – Ах-Нокан – все еще проводил бóльшую часть времени с родителями, и его смех, равно как и добродушный нрав, были источником бесконечной радости для его матери.

* * *

Сеть осведомителей Начан-Каана работала безотказно, и он довольно скоро получил известие о том, что новый отряд испанцев высадился на побережье к северу от Четумаля, между городом Шельха и селением, расположенным возле развалин крепости Тулум. Шпионы вождя доложили ему, что отряд этот состоит из двухсот хорошо вооруженных солдат и расположился лагерем на берегу. Начан-Каан тут же приказал позвать к нему Гонсало.

– Что, по-твоему, означает эта новость, сын мой? – спокойно спросил старый правитель.

– Еще не знаю, но нам необходимо внимательно следить за ними.

– Зачем, по-твоему, они туда явились?

– Забрать себе то, что смогут, – откровенно ответил Гонсало. – Они поступают именно так.

– Мои люди находятся там, и мы будем получать сообщения обо всех перемещениях испанцев. Один из возможных вариантов наших действий – это собрать воинов со всего Сийанкаана и напасть на чужаков всем вместе.

– Этот был бы мужественный поступок, мой повелитель, но многие наши воины могут быть убиты стальными мечами и пушками испанцев. Кроме того, вполне вероятно, что к Четумалю они не пойдут. Пожалуй, пока что следует лишь сообщить вождям, которые поклялись тебе в верности, что нам потребуется их помощь, если враг направится сюда.

– Да, конечно, это лучший вариант наших действий, – сказал халач-виник, кивая. – Мы будем внимательно наблюдать за испанцами… очень внимательно.

– Если они двинутся от Тулума далеко на юг, мы можем собрать наши силы и дать им отпор, – сказал Гонсало.

– Я уже стар, – ответил Начан-Каан, – но не боюсь сражаться за свой город и своих людей.

– Ты никогда не боялся сражаться, мой повелитель. Если нам придется дать им отпор, мы сможем неожиданно напасть на чужаков в лесу или на болотистой местности и заставить их пожалеть о том, что они сюда явились.

– Уверен, что именно так нам и следует поступить, – произнес правитель, глядя на север поверх крыш домов своего города.

* * *

Отряд, который был меньше отряда Кортеса лишь на сотню человек, пробыл на севере Юкатана более двух месяцев, совершая рейды в Шельху и Тулум в поисках продовольствия, но не предпринимая никаких серьезных военных действий. Начан-Каан с облегчением узнал, что испанцы двинулись на север, не встретив сопротивления со стороны вождя Косумеля Наум-Пата, умеющего ко всему приспосабливаться.

Однако затем поступило тревожное известие о том, что, одержав легкие победы на севере, командир отряда испанцев (его звали Монтехо) повел своих людей на юг, к Четумалю. Отряд разделился на две части: одна – которой командовал Давила, заместитель Монтехо, – двинулась на юг по суше, а другая поплыла на корабле в том же направлении вдоль побережья. Гонсало, новый наком Ах-Науат и халач-виник тут же собрались, чтобы обсудить возможные варианты действий.

Ах-Науат был осторожным человеком и стал накомом в уже довольно солидном возрасте.

– Судя по сообщениям, которые поступают с севера, мой повелитель, – начал он, – нам, возможно, не хватит сил для того, чтобы победить этих людей в открытом бою. Их доспехи, прочные металлические мечи и пушки очень мощные, как и говорил Гонсало. Воины Уаймиля в этом, похоже, уже убедились.

Начан-Каан сидел с хладнокровным видом на каменной скамье напротив собеседников. Встав, он медленно подошел к двум изображениям своего предка – правителя в роли торговца и в роли воина, – которые Гонсало видел почти каждый день с того момента, как прибыл в этот город много лет назад. Однако он никогда не смотрел на них так внимательно, как сейчас, дожидаясь ответа тестя на слова накома.

Наконец халач-виник нарушил тишину:

– То, что ты говоришь, наком, – правда. Испанцы очень могущественны. Но возглавишь ли ты процессию людей, которые опустятся на колени перед этими чужаками и их новым Единым Богом – чужаками, низвергающими изображения богов и предков наших соплеменников? – Он бросил на накома долгий пристальный взгляд, а затем вновь заговорил гортанным голосом: – Понесете ли вы двое подношения этим испанцам в виде тушек птиц и кукурузных лепешек, чтобы поприветствовать их здесь, у нас? Дадите ли вы им от имени нашего города нефрит и золото – а может, даже наших женщин и детей, – чтобы тем самым выпросить унизительный мир? – Он встал спиной к собеседникам и лицом к изображениям своего предка. – Я этого не сделаю.

Ах-Науат оставался невозмутимым:

– Я вовсе не предлагал тебе этого, мой повелитель, но как военачальник должен сообщить тебе, что шансов победить испанцев в открытом бою у нас очень мало. Мы должны найти более подходящие варианты, нежели фронтальная атака.

– А ты с этим согласен? – спросил Начан-Каан у зятя.

Когда Гонсало посмотрел на своего тестя, на лице у испанца было лишь выражение глубокой тоски. Ему вспомнился день, проведенный в джунглях под командованием заместителя Бальбоа, – тот самый день, думать о котором он не позволял себе на протяжении последующих лет. Гонсало снова увидел мысленным взором горящее селение… А еще – женщин, распятых на крестах среди почерневших сожженных полей. Груди у них были отрезаны, а на веревках, привязанных к их ступням, болтались повешенные за шею дети… Он также вспомнил битву: воины в набедренных повязках и с копьями в руках падали рядами под выстрелами пушек и мушкетов и под ударами мечей – в том числе и его меча. Индейские воины погибли в том бою все до одного.

– Да, мой повелитель, – машинально ответил Гонсало. – Мне неприятно об этом говорить, но нам, несомненно, следует избегать столкновения в открытом бою.