Текст книги "Повелитель майя"

Глава 8

Гонсало стоял в глубине сада и наблюдал за тем, как Эронимо пересекает внутренний дворик и уходит, не оглядываясь. Затем он повернулся к Иш-Цациль и их взгляды встретились. Какое чувство он сейчас испытывал – сожаление или благодарность к ней? Раскаяние или облегчение? Скомкав письмо в ладони, Гонсало подошел к жене и обнял ее. Она тяжело дышала.

– Этот человек не имел права сюда приходить, – решительным голосом сказала Иш-Цациль. – Ты больше не испанец. Ты – повелитель майя.

Гонсало погладил ее по волосам и посмотрел на яркие цветы, которые росли в саду:

– Знаю. Я уже не смог бы туда вернуться. Все очень сильно изменилось. Дело не только в татуировках – и ты это знаешь.

Иш-Цациль слабо улыбнулась:

– Да. Ну что ж, он ушел. Мы избавились от него.

– Да, он ушел, – рассеянно повторил Гонсало.

– Ты жалеешь о том, что не можешь уйти вместе с ним… из-за нас? Эта мысль кажется мне невыносимой.

– Нет, ты должна мне верить. Произошедшие события оставили на мне свой след. И ты это понимаешь. Жизнь далека от совершенства – и на земле майя, и на любой другой земле. Но что касается тебя и наших мальчиков… вы главное, что есть у меня в жизни. Я ни за что бы с вами не расстался – даже не думай об этом. Я попытался выставить своего соотечественника, не оскорбив его чувств, но мне это не удалось. Он был жрецом и слишком уж привязан к своим верованиям, слишком убежден в том, что у него есть ответы на все вопросы. Он хороший человек, и мы вместе с ним прошли через многое, однако он замкнулся в себе после всего того, что с ним произошло.

– Я понимаю, – сказала Иш-Цациль. – И мне его жалко. А что у тебя на сердце – это мне известно. Мне просто хотелось, чтобы ты выразил это словами. Ты мужественный человек и всегда поступал правильно.

Гонсало посмотрел на жену, пытаясь ее ободрить:

– А теперь мне нужно поговорить с твоим отцом.

Войдя в зал, где халач-виник принимал посетителей, Гонсало сразу же перешел к делу:

– Приходил раб Эронимо из Шаманканна. Он принес послание от испанского капитана, который сейчас находится на острове Косумель.

– Мне уже сообщили о том, что он пришел, – спокойно сказал халач-виник. – Этот бородатый раб… он был одним из тех, кто прибыл в нашу землю из Новой Испании – как и ты?

– Да, мы прибыли в одно и то же время. Мы были… в Шаманканне вместе, прежде чем ты забрал меня сюда.

– Понятно. Ты хочешь рассказать мне о письме, которое прислали с нового судна?

– Это было всего лишь приглашение, – сказал Гонсало. – Капитан предлагал мне прийти к нему и присоединиться к его людям.

– Но ты остался здесь.

Гонсало кивнул и улыбнулся.

Начан-Каан протянул руку и погладил своего зятя по груди – там, где была выбита большая татуировка, изображавшая щит.

– А тут, внутри… ты в мире с самим собой?

– Да.

– Хорошо, – сказал правитель. – Значит, ты сделал правильный выбор. Я рад.

– Благодарю тебя, – ответил Гонсало. – Но это не единственная причина, по которой я к тебе пришел. Я не беспокоюсь из-за своего выбора. Я знаю, что поступил правильно. Я беспокоюсь из-за… испанцев. Что бы ни предпринял этот Кортес, он намерен рано или поздно прибыть сюда. За золотом. А может, и за мной.

– Ты уже рассказывал мне о своих соотечественниках, – грустно произнес Начан-Каан. – Ты не веришь в то, что они будут вести себя сдержанно, но благодаря тебе у нас уже есть хорошие оборонительные сооружения. А еще у нас есть союзники, и мы умеем очень быстро перемещаться. – Вождь сделал паузу и посмотрел на большие изображения предков на стенах, а затем снова перевел взгляд на Гонсало. – Если понадобится, мы покинем свои города и селения и будем сражаться на холмах.

– Надеюсь, что до этого не дойдет, – сказал Гонсало.

– Четумаль – могущественный город, – произнес халач-виник. – На моей памяти такого еще не случалось.

– Надеюсь, что такого никогда не произойдет, – сказал Гонсало. – Я видел, как испанцы захватывали поселения в Тьерра-Фирме. Я был… вместе с ними. Те поселения – большие поселения – были сожжены дотла. А женщины…

– Да, ты уже рассказывал мне об этом. У испанцев мощное оружие и свирепость ягуара, который способен вырвать твое сердце. Мы будем начеку. Не переживай слишком уж сильно. – Начан-Каан крепко сжал плечо Гонсало. – А теперь иди. Мне нужно вызвать верховного жреца.

* * *

Когда они были на полпути к окраине города, Эронимо пожалел о своем гневе. Прежде он ни на кого не сердился долго, но на этот раз чувства – противоречивые и мучительные – взяли над ним верх. Священник пытался выбросить из головы образ Гонсало, его лицо, покрытое шрамами и татуировками, но ему это не удавалось. Эронимо сожалел о том, что его последние слова были такими резкими, но в конце разговора он видел в глазах Гонсало лишь насмешку. Возможно, в них было кое-что еще, но сейчас поздно было все переосмысливать. Эронимо уже начал бояться, что опоздает, – сначала его задержал Ах-Май, а теперь он сам впустую потратил время на то, чтобы встретиться с Гонсало.

На третий день торопливой ходьбы беспокойство Эронимо усилилось; он начал осознавать, что, чтобы добраться до Косумеля, нужно гораздо больше времени, чем он предполагал поначалу. Раб Ах-Мая расстался со священником там, где тропа поменьше уходила в сторону Шаманканна; сопровождавшие его посланники утверждали, что они еще только на полпути к острову.

Эронимо запаниковал. Ему казалось, что он со своими спутниками не успеет добраться на место вовремя. Когда на второй день зашло солнце, Эронимо не стал останавливаться, а продолжал идти – едва ли не бежать – вперед. Его сопровождающие, чувствуя, как сильно он взволнован, молча следовали за ним. Они шли втроем ночью по лесной тропе, освещаемой лишь луной. Эронимо вдруг почувствовал, что его начинают одолевать страхи. А еще у него возникло ощущение, что ему лишь снится, что он куда-то идет, а в действительности он даже на шаг не приблизился к цели своего путешествия.

Впервые за несколько лет получив возможность вырваться из рабства, он по собственной глупости потратил драгоценное время, пытаясь спасти Гонсало. И теперь ему оставалось лишь мчаться вперед подобно преследуемому животному, прочь от того, кого он пытался спасти, прочь от ужасного лица Гонсало, который, как выяснилось, был уже безнадежным, безмерно далеким от Господа, был уже потеряннным для цивилизации – таким же потерянным, каким сам Эронимо чувствовал себя сейчас в темноте джунглей. Священник ощущал опустошение, и оно, казалось, сжирало его изнутри. Если корабль испанцев уже уплыл, ему, Эронимо, конец. Неожиданно он споткнулся и упал, в кровь разбив колени о камень, торчавший из старой саче. Боль была очень сильной, но священник заставил себя встать и пошел дальше – почти с такой же скоростью, как и раньше.

Продвигаясь вперед – то бегом, то шагом, то ковыляющей походкой, – Эронимо молился о том, чтобы Бог не оставил его. Ведь он так старался быть верным Ему и не нарушать данных обетов. Эронимо любил Господа и служил Ему, как только мог, несмотря на свои просчеты и упущения. Искренне веря в могущество Всевышнего и не сомневаясь в том, что праведность в конечном счете победит в этом мире, священник старался оставаться христианином и в рабстве. Безусловно, его вера и постоянство не должны быть проигнорированы. Если, находясь так близко к спасению, он так и останется здесь, среди туземцев, это будет невыносимо.

Выбившись из сил, трое путешественников немного поспали, перекусили, а затем еще до рассвета снова тронулись в путь. Запланированным местом встречи был песчаный пляж на побережье, как раз напротив острова Косумель, где стояли на якоре корабли Кортеса. По мере того как Эронимо и его спутники продвигались дальше на север, в растительности вдоль узкой тропинки, петлявшей по лесу, появлялось все больше и больше кустарников. Наконец – уже ближе к вечеру – путники прибыли к назначенному месту встречи. Ковыляя вдоль участка песчаной почвы, заросшей пальмами, Эронимо услышал шелест волн, накатывавших на берег. Он продрался через пучки низкой поросли, цеплявшейся за ноги, и оказался на пляже. Однако никаких кораблей у берега видно не было.

Посланники отстали от него и все еще шли по лесу. Эронимо обернулся и крикнул им:

– А где же испанцы? Мы, должно быть, пошли не по той тропе.

Оба индейца, тяжело дыша, вышли из леса к нему на пляж. Переглянувшись, они посмотрели на пустой берег, а затем на него самого.

– Это как раз то место, куда мы должны были прийти, – сказал один из них, а другой кивнул.

Эронимо взглянул на их удивленные лица, а затем торопливо зашагал по пляжу в северном направлении. Пройдя небольшое расстояние, священник наткнулся на коротенький ряд воткнутых в песок палок, к каждой из которых была прикреплена еще одна, расположенная горизонтально. Эронимо с недоверием уставился на эти примитивные кресты, а затем его охватил восторг при мысли о том, что где-то здесь находятся христиане, его соотечественники. Находятся или… находились. Он снова повернулся к посланникам.

– Пойдемте. Нам нужно спешить. Они, должно быть, расположились дальше по побережью. А может, они все еще на Косумеле.

Индейцы стояли в нерешительности, но, когда Эронимо пошел вдоль берега один, они, посмотрев пару секунд ему в спину, зашагали следом за ним. Вскоре все трое приблизились к маленькой узкой бухточке. На ее берегу они увидели завязшее в песке наполовину сгнившее каноэ, выдолбленное из цельного ствола дерева, и два треснувших весла, кое-как спрятанных в густом кустарнике. Эронимо начал торопливо выкапывать каноэ из песка. Туземцы стали помогать ему, загребая руками песок и отбрасывая его в сторону. Освободив каноэ, они спустили его на воду и, время от времени сменяя друг друга, начали грести, направляясь вдоль линии берега в рыбацкое селение Шаманха. Когда они приплыли туда, Эронимо выскочил из каноэ и подошел к группе мужчин, чинивших сети возле своих лодок. Солнце уже почти зашло.

– Вы видели испанцев – бородатых людей, приплывших на кораблях? – выпалил Эронимо.

– Их все видели, – ответил самый старший из рыбаков – морщинистый низкорослый мужчина в простенькой хлопковой накидке. Затем он без особого интереса добавил: – А что?

– Мне нужно их найти, – ответил Эронимо, тяжело дыша от усталости. – Я – один из них.

Морщинистый индеец бросил быстрый взгляд на обритую голову Эронимо, на его потемневшую кожу и набедренную повязку, а затем ответил:

– Они уплыли.

– На Косумель?

– Да. Один из кораблей уплыл туда.

– А остальные?

Старик склонился над своей сетью, бросив строгий взгляд на одного из рыбаков. Тот тихонько хихикнул.

– После этого все одиннадцать больших кораблей покинули Косумель, – сказал старый рыбак.

– Значит, они уже уплыли, – пробормотал Эронимо. – А в какую сторону они направились?

– На север, в сторону мыса.

Подняв голову и снова посмотрев на Эронимо, старик улыбнулся. Его глаза, окруженные морщинками и завитками татуировок, весело поблескивали.

– Но с одним из их кораблей, похоже, что-то произошло. Чужестранцы в тот же день вернулись на Косумель. Я слышал, что сейчас они ремонтируют свой корабль.

– Почему ты не сказал мне об этом сразу? – спросил Эронимо, все еще не замечая ухмылок на лицах других рыбаков. – Мне нужно переправиться на тот берег. Ваши лодки в хорошем состоянии. Вы сможете меня перевезти?

Поскольку ответа не последовало, Эронимо достал мешочек с остатками стеклянных бусин.

Старик-индеец положил сеть себе на колени и, потянувшись к Эронимо, взял одну бусину.

– Отдай их нам все – и мы тебя перевезем, – сказал он, широко улыбнувшись. – Утром.

– Не утром, а сейчас. Еще светло.

– Нет, уже стемнело. Если ты хочешь поплыть на моей лодке, ты сделаешь это утром, когда я смогу видеть путь.

Не дожидаясь ответа, старик резко поднялся на ноги, сложил свою сеть и направился в сторону селения. Остальные рыбаки последовали за ним.

Когда они ушли, к испанцу и его спутникам подошел низкорослый мужчина с головой довольно странной формы.

– Дайте мне одну из этих бусин, – сказал он вкрадчиво, – и вы сможете переночевать в моей хижине.

Эронимо дал этому человеку бусину и отправил посланников в его хижину. Сам же развел костер и остался на пляже, чтобы быть возле лодок, когда утром к ним придет старый рыбак. Священник сказал себе, что если испанские корабли еще не уплыли прочь от Косумеля, то утром он доберется до острова еще до того, как они отправятся в плавание. Эронимо прилег у костра и попытался читать свой молитвенник. С момента кораблекрушения, произошедшего в 1511 году, он читал по одному отрывку в день и в данный момент дошел до первого мартовского вторника. Получалось, что сейчас был 1519 год.

Вода у берега была спокойной, со стороны моря не доносилось ни звука, а вот в джунглях царил шум. Эронимо слышал, как кричат дикие птицы, как рычат хищники, вышедшие на охоту, как жужжат совокупляющиеся, пожирающие кого-то или пожираемые кем-то насекомые. Он придвинулся поближе к костру, чтобы продолжить чтение, но буковки в маленьком молитвеннике были блеклыми и трудноразличимыми. Когда священник, щурясь, глядел на них, ему казалось, что языки пламени танцуют вдоль строчек и подсвечивают их. Эронимо посмотрел на костер, снова перевел взгляд на страницу, а затем, закрыв глаза, попытался помолиться, но увидел мысленным взором покрытое шрамами и татуировками лицо Гонсало. Почувствовав дуновение ветерка и открыв глаза, священник уставился на воду, освещенную серебристым светом луны, появившейся высоко в безоблачном небе. От поднявшегося ветерка на берег начали накатывать маленькие волны. Эронимо смотрел на покрытую рябью поблескивавшую воду, зная, что по ней лежит путь на Косумель. К спасению.

* * *

Посовещавшись с Начан-Кааном по поводу испанцев, жрецы решили вечером того же дня принести в Четумале в жертву последнего из взятых в плен вражеских воинов. Слушая ни на минуту не стихавший барабанный бой и звуки, издаваемые при помощи морских раковин, Гонсало ощутил, что его внутреннее напряжение нарастает, и обрадовался охватывавшему его волнению, обещавшему разрядку. Однако когда пришло время жертвоприношения, испанец почувствовал себя дурно и попросил Иш-Цациль идти смотреть на это зрелище без него.

Когда Гонсало остался в своей комнате один, его охватило ужасное чувство одиночества. Он зашел в детскую и посмотрел на сыновей, безмятежно спавших на циновках в тусклом свете луны.

Ему вспомнились слова Эронимо о Боге. «Я все еще христианин?» – мысленно спросил себя Гонсало. Нет, с этим уже покончено. Гонсало нащупал пальцами полированные нефритовые бусины, висевшие вокруг его шеи; на самой большой из них было вырезано лицо бога войны. Испанец стал думать об Ицамне, о боге кукурузы и о боге дождя. У каждого из них была какая-то роль. Гонсало осознавал, что она совсем не такая, как у христианского Бога. Однако разве они не похожи чем-то друг на друга? Думать так, конечно же, было святотатством, но разве он не может сравнивать их хотя бы мысленно?

У Гонсало вдруг пропала охота размышлять об этом.

Он вернулся в свою комнату и окинул взглядом окружавшие его ценные предметы: свой замысловатый головной убор накома, великолепную накидку, семейных идолов, изящно сотканные циновки. Некоторое время Гонсало просидел в сосредоточенном молчании, глядя на эту столь знакомую ему комнату, освещенную лунным светом. И вдруг мысленным взором он увидел в полумраке картину яростной атаки и безжалостного опустошения. Увидел, как грабят и сжигают дотла селение, как мужчинам и женщинам отрубают руки и ноги, как искалеченные люди валяются на улицах и в полях, как детей протыкают копьями или же заковывают в цепи и убивают тех, кто не может идти достаточно быстро.

И тут ему в голову пришла идея. Их оборонительные сооружения… Он упустил самую важную часть – рвы. С внешней стороны частоколов нужно выкопать рвы – глубокие и широкие, с помощью которых можно остановить лошадей.

Глава 9

Старик сдержал слово. Он пришел на берег на рассвете, приведя с собой трех мужчин, которые спустили вместе с ним на воду большое каноэ. Эронимо заплатил, как договаривались, и его вместе с посланниками повезли на каноэ к острову. Море было спокойным. Индейцы быстро орудовали веслами при свете восходящего из-за линии горизонта бледно-красного солнечного диска. Когда остров уже можно было рассмотреть, Эронимо воспрял духом. Хоть ветер и течение норовили отбросить каноэ к югу, священник уже видел верхушки мачт за кронами росших на острове пальм. Паруса поставлены не были.

– Вон они!.. – воскликнул испанец, указывая на мачты пальцем. – Быстрее!

Четыре рыбака гребли, отчаянно борясь с течениями, омывавшими остров, но несмотря на их усилия, каноэ пристало к берегу намного южнее того места, где стояли на якоре корабли. Наконец каноэ причалило к пустынному пляжу. Эронимо поспешил спрыгнуть в воду и выбрался на сушу. Индейцы, оставшись в каноэ, наблюдали за ним. На пляж из-за деревьев вышла небольшая группа испанцев. На головах у них были заостренные сверху металлические шлемы с изогнутыми краями. Некоторые испанцы были облачены в кольчуги, у других грудь была защищена стальной кирасой, надетой поверх куртки с широкими рукавами. Панталоны были разной длины и фасона. Ниже панталон виднелись чулки, плотно облегавшие ноги и исчезавшие в голенищах высоких сапог. Кое-кто из испанцев был вооружен висевшим у пояса мечом, другие несли в руках пики, выставив их перед собой.

Индейцы тут же хотели оттолкнуть каноэ от берега и уплыть, но Эронимо крикнул им, чтобы они подождали, и пошел навстречу вооруженным соотечественникам.

– Sois Christianos?[7]7
  Вы христиане? (исп.).


[Закрыть] – спросил он.

Один из испанцев выступил вперед.

– Me llamo Andrés de Tapia[8]8
  Меня зовут Андрес де Тапиа (исп.).


[Закрыть], – сказал он. – Я – заместитель Эрнана Кортеса. А вы… человек, потерпевший кораблекрушение?

Эронимо рухнул на колени. Сейчас, в момент возвращения к соплеменникам, он почувствовал, что уже не может скрывать эмоции, которые сдерживал так долго. Сегодня был день, о котором он мечтал восемь лет своего рабства, лишений и ужаса. И вот теперь он снова оказался среди людей, верящих в истинного Бога. Его преданность Господу была вознаграждена. По худому загорелому лицу Эронимо потекли слезы.

– Сегодня среда? – спросил он. – Я отсчитывал каждый день… по своему молитвеннику. Сегодня среда?

– Да, среда. Да благословит вас Господь, человек! – сказал де Тапиа, наклоняясь, чтобы обнять Эронимо и помочь ему подняться на ноги.

– О Господи… Пресвятая Дева Мария… и Севилья… – Слова слетали с губ Эронимо помимо его воли. – Я спасен! Подождите, мы должны помолиться.

Тапиа жестом показал остальным испанцам, чтобы они опустились на колени, и сам произнес коротенькую молитву:

– Мы все благодарим Иисуса Христа за то, что Он спас этого человека от язычников, вернул его к братьям-христианам и тем самым еще больше возвеличил Себя. Слава Господу! Аминь.

– Вы среди друзей, – сказал он Эронимо со сдержанной улыбкой. – Мы доставим вас к Кортесу. Сегодня знаменательный день.

Рыбаки, не понимая ничего из того, что говорили и делали испанцы, предпочли отплыть от берега и направились в сторону материка. Священник и оба посланника пошли вслед за вооруженными испанцами.

Эронимо уже очень долгое время не уделял должного внимания своей внешности, и ему было невдомек, почему Тапиа поглядывает на него с удивлением и жалостью. Если не обращать внимания на жиденькую, коротко обрезанную бороду, священник выглядел почти так же, как явившиеся вместе с ним индейцы майя. Поскольку ему как рабу регулярно брили голову, волосы на ней были очень короткими. Кожа сильно загорела. Одет Эронимо был лишь в потрепанную набедренную повязку и старую короткую накидку, которую жена Ах-Мая дала ему перед тем, как он отправился в путь. За несколько дней путешествия это одеяние испачкалось. В руке Эронимо нес одну сандалию, порвавшуюся во время быстрой ходьбы по лесной тропе. Другая сандалия – очень сильно потертая – была надета на исцарапанную, покрытую волдырями ногу. К талии Эронимо был привязан мешок, в котором лежали его скромные пожитки – в том числе и потрепанный молитвенник. На загорелой груди висел маленький крестик.

Тапиа и его люди провели Эронимо и двух индейцев вдоль берега к тому месту, где расположился Кортес, наблюдавший за ремонтом одного из своих кораблей. Капитану уже сообщили о том, что прибыл долго живший среди майя испанец, однако когда к Кортесу подвели усталого, но счастливого Эронимо и сопровождавших его индейцев, он не смог разобрать, кто же из них испанец, тем более что священник поприветствовал его так, как майя приветствуют вождей: плюнул себе на руку, присел на корточки, прикоснулся ладонью к земле, а затем потер грудь возле сердца в знак своей покорности.

Кортес в этот момент завтракал за столом на открытом воздухе в окружении своих советников. Даже сейчас он производил впечатление энергичного и властного человека благодаря самоуверенному и умному взгляду. Кортес был молод, привлекателен и хорошо одет. Его густая темная борода была аккуратно подстрижена, а глаза были подвижными и выразительными. Кортес был облачен в легкий плащ, надетый поверх богато расшитой белой рубашки. На шее у него висела толстая золотая цепь с огромным золотым медальоном. Черные панталоны доходили почти до верха коричневых сапог. Свой меч капитан повесил на высокую спинку стула, на котором сейчас сидел. Рядом в песчаную почву было воткнуто древко его знамени, украшенного золотым шитьем и королевским гербом Испании, с крестом на каждой стороне и словами: «Под сим знаменем победиши».

Кто-то приблизился к Кортесу сзади и прошептал:

– Это было почетное приветствие.

Капитан с интересом взглянул на стоявших перед ним полуголых людей, а затем спросил у Тапиа:

– Кто из них испанец?

Эронимо, снова присев на корточки, коротко ответил:

– Я.

Кортес уставился на него пристальным взглядом. Затем вдруг встал из-за заставленного блюдами стола, подошел к Эронимо, снял с себя длинный желтый плащ с малиновой оторочкой, наклонился и, накинув плащ на священника, взял его за плечи, заставляя подняться на ноги.

– Мы счастливы, что вы вернулись к нам, – сказал Кортес с искренней радостью. – Мы с величайшим уважением относимся к тому, что вы сделали… чтобы пережить все это. Позавтракайте с нами. Уверен, что вы голодны.

Смущенный тем, что взоры всех присутствующих обращены на него, Эронимо нерешительно подошел к столу и сел на предложенный ему стул напротив Кортеса. Когда капитан стал накладывать ему полную тарелку еды, священник вдруг почувствовал, что ему как-то неловко – и даже дурно – при виде такого количества тушеного мяса. Протянув худощавую руку, он сказал:

– Пожалуйста, не так немного. Я не привык есть мясо в таких количествах.

Взгляд темных глаз Кортеса смягчился. Он передал тарелку Эронимо и некоторое время ничего не говорил, лишь смотрел на то, как священник ест. Остальные тоже молчали, глядя на спасенного испанца. Затем Кортес произнес:

– Вы – наш брат, и мы очень рады, что теперь вы с нами.

– Благодарю вас, великий капитан, – ответил Эронимо.

– Нет-нет, – сказал Кортес. – Вы должны обращаться ко мне так же, как это делают остальные. Называйте меня просто Кортес. У нас тут нет разделения на чины. А эти люди… – Он грациозным жестом указал на двух майя, все еще стоявших перед ним с почтительным видом. – Вы говорите на их языке?

– Да, конечно, – ответил Эронимо. – Я прожил среди них восемь лет.

Священник отрешенно уставился через стол на индейцев, испытывая при этом чувство облегчения и ликование.

Кортес широко улыбнулся, но его манеры оставались сдержанными, а голос – вкрадчивым.

– Похоже, нам нужно о многом поговорить. Но сначала мы дадим вам одежду получше. Что-нибудь более подходящее для такого заслуженного человека, как вы.

– Я бы с радостью снова надел на себя белые одежды священника-доминиканца, – сказал Эронимо.

Кортес усмехнулся.

– Да. Я уверен, что вам бы это понравилось. Но, боюсь, я не вожу с собой по Новой Испании таких одежд. Я ведь не очень часто сталкиваюсь с затерявшимися в здешних краях священниками, святой отец. Наш капеллан – не доминиканец, а монах ордена мерседариев. Его зовут Бартоломе де Ольмедо. – Он протянул руку и похлопал Эронимо по плечу. – Так что пока мы вам дадим нечто более… светское.

Во второй половине дня, уже облачившись в мягкую шелковую рубашку, штаны, расшитые по бокам золотыми нитями, и новые испанские туфли, Эронимо вновь беседовал с Кортесом, который явно хотел узнать побольше о регионе, в котором сейчас находился. Его разочаровало то, что за восемь лет пребывания в плену у туземцев Эронимо очень мало путешествовал, видел лишь немного продававшегося либо покупавшегося золота и не посещал мест, где это золото добывали.

Кортес вновь и вновь хвалил священника за его приверженность вере и мужество, проявленное во время выпавших на его долю суровых испытаний. Капитан многократно подчеркивал, какую важную роль может сыграть Эронимо в славном деле привлечения душ в лоно католической церкви. До недавнего времени Кортесу и его людям приходилось в общении с туземцами полагаться на местного индейца – они звали его Мельчиор, – выступавшего в роли переводчика, и подчас его перевод вызывал сомнения. Кроме того, он, мягко говоря, слабо понимал постулаты христианской религии, тогда как Эронимо сам был священником и мог очень эффективно работать совместно с монахом Ольмедо.

Слушая слова Кортеса, Эронимо чувствовал себя уже другим человеком – человеком, снова оказавшимся в широких объятиях цивилизации (подобно тому, как он чувствовал себя в объятиях Церкви в детстве). Это давало ему возможность на чем-то сосредоточиться, придавало смысл его существованию. Вера в это поддерживала его в те времена, когда он был рабом. И вот теперь неизменная стойкость Эронимо была вознаграждена, и, пусть он и не понимал, по какой причине был подвергнут таким страданиям, возвращение в христианский мир было для него спасением, имеющим глубокий смысл и дающим надежду начать все сначала. Должно быть, Бог положил конец обрушившимся на него тяжким испытаниям, ради того чтобы Эронимо исполнил какую-то важную миссию.

Теребя висевший у него на груди тяжелый медальон и слегка качая головой, Кортес признался:

– Я очень огорчился, когда в одном из наших кораблей обнаружилась течь и нам пришлось вернуться на этот остров. Но теперь я знаю, – убежденно добавил он, – что Бог был со мной. Брат мой Эронимо, Господь направил вас ко мне, чтобы вы были моим переводчиком и несли Слово Божие туземцам.

Кортес поднял глаза и встретился взглядом со священником. Оба испанца увидели в глазах друг у друга воодушевление. Эронимо охватило чувство благодарности этому человеку и желание ему служить.

Когда Кортес спросил о втором испанце, также потерпевшем кораблекрушение и выжившем в плену у туземцев, Эронимо рассказал все, что ему известно о Гонсало, о назначении на пост накома Четумаля. Кортес погладил бороду и посмотрел куда-то вдаль.

– Было бы неплохо прихватить его с собой, – задумчиво сказал он. – Не годится оставлять его здесь.

– Я больше не испытываю к нему уважения, – ответил Эронимо. – Я сделал все, что мог, чтобы убедить его, но Гонсало выбрал жизнь в дикости. Я могу показать вам дорогу к тому месту, где он живет.

– Это было бы весьма кстати. А вам известно, есть ли в этом Четумале золото?

– Его там очень мало, сеньор. Бóльшую часть золота, которое я видел, привозят на продажу откуда-то с юга.

– Понятно. А этот Гонсало, этот военачальник… он и его люди оказали бы нам сопротивление, если бы мы пришли его забрать?

– Да, думаю, что оказали бы.

– Тогда, пожалуй, мы разыщем этого человека и убедим его в том, что он не прав, как-нибудь в другой раз. У меня есть сведения о том, что богатый источник золота, которое нам нужно найти для нашего короля, и душ, которые нам нужно спасти для нашего Господа, следует искать в регионах, расположенных к северу отсюда. Вместе мы добьемся там больших успехов, друг мой.

Капитан не терял времени даром. Чуть позже в тот же день он предложил Эронимо встретиться с Наум-Патом, вождем Косумеля, а затем как можно больше рассказать ему, Кортесу, о том, что на уме у этого старика.

Они устроились в личных покоях вождя и стали ужинать так, как это делают майя. Для Эронимо было непривычно, что прислуживает не он сам, а другие прислуживают ему. А еще его смущало то, что Наум-Пат был в нарядных одеждах, в которые обычно облачаются во время важных политических мероприятий. На вожде были весьма увесистые золотые и нефритовые ожерелья и браслеты, а также массивный головной убор из перьев.

Через открытую дверь позади Наум-Пата Эронимо мог видеть знаменитый храм, посвященный богине Иш-Чель и являвшийся местом паломничества для превеликого множества беременных и бесплодных женщин майя. Однако статуи этой богини там уже не было. Наум-Пат с весьма угрюмым видом рассказал о том, что совсем недавно Кортес – через своего переводчика Мельчиора – потребовал от местных жителей, чтобы те повалили своих идолов и прекратили кровавые жертвоприношения. Капитан испанцев установил по всему селению кресты и приказал местным жителям поклоняться Богу Единому, который поможет им избежать вечных мучений в аду.

Наум-Пат заметил, что Эронимо смотрит на гигантский деревянный крест на вершине храма и на новую статую Девы Марии.

– Ты видишь, – сказал вождь, указывая рукой на храм, – что мы согласились с испанцами и позволили им делать то, что они хотят.

– Это хорошо, – сказал в ответ Эронимо. – Вы должны уважать все это… и искренне верить в нашего Господа.

– А кто не поверил бы в бога людей, у которых есть такие мечи? – слегка усмехнулся вождь. – Мы сделали все, что потребовал Кортес, и он отнесся к нам хорошо. Но… – Вождь уставился на Эронимо пристальным взглядом. – Но я переживаю, а не явится ли сюда через некоторое время еще больше бородатых людей? У них есть лошади и мощное оружие…

Несмотря на неприятные воспоминания о годах, проведенных в рабстве у майя, и неприязненное отношение к их образу жизни, Эронимо невольно подумал о том, что испанцам следовало бы покровительствовать этому вождю – по крайней мере для того, чтобы привлечь на свою сторону других вождей. Если этот старик и не был сейчас искренен, это придет со временем.

– Тебе следует выхлопотать письмо от капитана Кортеса, – сказал Эронимо. – Пусть он напишет о том, что вы ему помогали и поверили в Бога Единого. Это поможет вам, когда сюда явятся другие испанцы. Я в этом уверен – если, конечно, вы и дальше будете поступать так, как это угодно Господу.