Текст книги "Повелитель майя"

– Однако у нас имеются и другие способы дать отпор испанцам, – сказал правитель, подходя к каменной скамье и садясь на нее. – Мы уже говорили о том, что могли бы напасть на них из засады на болотах. А еще у нас есть оборонительные сооружения… здесь, возле города.

– Думаю, если мы станем нападать на них на болотах, то сможем заставить их отступить – по крайней мере, на некоторое время, – сказал Гонсало. – Возможно, нам даже удастся заставить их вообще убраться отсюда.

– То есть ты хочешь сказать, что мы должны лишь совершать внезапные и короткие нападения в лесу и недалеко от корабля испанцев, чтобы выиграть время? Мы должны сдерживать их продвижение в надежде на то, что они конце концов уберутся восвояси?

– Возможно, это лучший из возможных вариантов наших действий, – ответил Гонсало. – Я не знаю, насколько терпелив этот Монтехо и насколько сильно его желание захватить наш город. Есть ведь много других земель, которых эти люди еще не видели. Если мы сумеем продержаться довольно долго и причинить им большой ущерб, возможно, они решат отправиться куда-нибудь в другое место, а не терять своих людей при попытке захватить Четумаль.

– А если испанцы захотят взять его любой ценой?

– Тогда, думаю, в конце концов они одержат верх, – сказал Гонсало. – Будут потери с обеих сторон… но у нас их будет гораздо больше.

– Гонсало прав, – сказал наком. – Может, испанцы просто хотят получить с нас дань, а затем уберутся отсюда?

Халач-виник медленно кивнул:

– Нам необходимо хорошо подготовиться к обороне и предупредить своих союзников. А еще мы должны собрать как можно больше припасов. Затем мы выплатим полагающуюся испанцам дань, но вместо тушек птиц будут наши копья, а вместо кукурузных лепешек – стрелы.

Слушая эти заносчивые слова, Гонсало почувствовал гордость за своего тестя и сконцентрировался на выработке тактики дальнейших действий.

– Мы можем сделать кое-что еще, – сказал он. – Если их корабль войдет в нашу бухту, мы нападем на него первыми – еще до того, как по суше прибудут основные силы противника, и до того, как испанцы сгрузят с корабля свои пушки и установят их там, откуда можно обстреливать наши частоколы. Если нам удастся поджечь с каноэ их корабль, то, возможно, мы сможем отогнать эту часть их отряда.

Встав, Гонсало начал расхаживать из стороны в сторону.

– Бóльшая часть их отряда, движущаяся по суше, представляет собой более серьезную угрозу, но она будет перемещаться медленнее. Испанцы незнакомы со здешней местностью, а потому вынуждены будут полагаться на проводников, и это может еще больше замедлить скорость их передвижения. Вожди Уаймиля хоть и не самые большие наши друзья, но отнюдь не испытывают приязни к чужеземцам. Мы можем отправить к ним посланника и убедить их завести испанцев подальше, вглубь материка, чтобы еще больше усложнить передвижение испанских пехотинцев.

– Да, именно так, – сказал Ах-Науат. – Если нам удастся разделить их отряды, у нас будет гораздо больше шансов одержать победу над ними.

Начан-Каан кивнул в знак согласия:

– Ваши предложения заслуживают внимания. Мы рассмотрим их на совете. Думаю, его члены выскажутся за то, чтобы оказать чужеземцам сопротивление. Они наверняка согласятся, что это наилучший план. – На лице пожилого вождя мелькнула усмешка. – Если они это сделают, я предложу члену совета Ах-Копо-Ба выступить в роли проводника наших гостей…

Придя в тот вечер домой, Гонсало вкратце рассказал Иш-Цациль о том, что намечается: воины-майя будут защищать город и он, Гонсало, поведет их на испанцев.

– Если кто-то и может привести нас к победе, то это ты, – сказала Иш-Цациль. – Я сердцем чувствую, что столкновение с испанцами неизбежно, но, если ты сумеешь одержать над ними верх, мы останемся свободными. И наши дети тоже.

– Я пущу в ход все свои навыки, все свои знания об этих людях, – тихо произнес Гонсало. – Они не являются непобедимыми. Если чужеземцы осознáют, что им придется дорого заплатить за то немногое, что они могут у нас забрать, они уберутся восвояси. Я об этом позабочусь. А теперь ложись отдыхать.

– Да, я лягу, – сказала Иш-Цациль. – Но сначала посмотрю, как там наши сыновья.

Позднее, когда Гонсало уже лежал на своей циновке, слушая медленное дыхание Иш-Цациль, он думал не только об опасностях, угрожающих его семье в Четумале, – он думал о том дне, когда обнял в Палосе своего погрустневшего отца и, полный надежд, отправился на корабле в Новый Свет. А еще вспоминал вечера, когда – много лет назад – ужинал, сидя за столом вместе с матерью. Гонсало видел, как на ее лице появляется выражение гордости, и чувствовал, как она прикасается к его руке, когда он рассказывал о своих победах, одержанных в играх с другими школьниками… Он не мог заснуть до глубокой ночи, и перед его мысленным взором все мелькали различные сцены из прошлого.

Через несколько дней одиночная испанская бригантина вошла в лазурные воды бухты Четумаля. Став аль-хольпопом, Гонсало по-прежнему отвечал за состояние оборонительных сооружений, а для их укрепления нужно было проделать очень большую работу: надлежало восстановить все секции частоколов и покрыть тростником вырытые рвы. На это ушел целый день, однако Гонсало был уверен, что стремительного нападения со стороны непрошеных гостей не будет. Кроме того, он не боялся, что находящиеся на корабле испанцы увидят приготовления защитников Четумаля к обороне.

Гонсало отправил два маленьких отряда понаблюдать за бригантиной – сравнительно небольшим кораблем – и попытаться выяснить, сколько человек находится на борту. Монтехо тоже проявлял активность, и отряд, который он отправил в шлюпке на разведку, взял в плен пять воинов Четумаля. Всех их затем отправили обратно в город, дав одному из них письмо, написанное аделантадо[13]13
  Аделантадо – в колониальной Испании титул конкистадора, который направлялся королем для исследования и завоевания земель, лежащих за пределами испанских владений.


[Закрыть] Монтехо и адресованное Гонсало. Когда принесли это послание, Гонсало находился у сторожевой башни, восстановление которой уже почти закончили.

Фразы в письме были высокопарными и официозными, но при этом заискивающими и призывающими к примирению. Гонсало знал, почему содержание и стиль послания были именно такими, и подозревал, что этот капитан встречался с Эронимо и разговаривал с ним о нем, Гонсало. Читая письмо, он улыбался, а его друг Ах-Кануль смотрел через его плечо на незнакомые значки.

«Gonzalo mi hermano y amigo especial[14]14
  Гонсало, брат мой и особый мой друг (исп.).


[Закрыть], – говорилось в письме. – Полагаю, мне очень повезло, что я прибыл сюда и узнал о вас от того, кто доставил вам это письмо, ибо благодаря этому я могу напомнить вам о том, что вы – христианин. У вас есть прекрасная возможность послужить Богу и императору, нашему повелителю, в деле усмирения и крещения этих людей и, более того, оставить милостью Божией свои прегрешения позади и обеспечить самому себе честь и пользу. Я буду в этом вашим очень хорошим другом, и к вам будут очень хорошо относиться. В связи с вышеизложенным прошу вас прибыть на мой корабль и дать мне советы, а еще не позволять дьяволу влиять на вас, чтобы он не завладел вами на вечные времена».

Слегка улыбнувшись, Гонсало повернулся к Ах-Канулю.

– Чин ватшнех (Они хотят, чтобы я к ним вернулся), – сказал он, – несмотря на мои прегрешения.

Он постоял несколько секунд в задумчивости, а затем подошел к потухшему костру у основания башни и взял оттуда уголек. Этим угольком Гонсало написал на обратной стороне послания Монтехо, переводя то, что пишет, своему другу:

Сеньор, я целую руки вашей милости. Поскольку я являюсь рабом, у меня нет возможности прийти к вам. Хоть я женат и у меня есть дети, я помню о Боге. Вы, сеньор, и остальные испанцы найдете во мне хорошего друга.

Он передал письмо гонцу, а сам зашагал вместе с Ах-Канулем в сторону города.

Его друг – обычно весьма многословный – шел молча, но испанец чувствовал, что Ах-Кануль время от времени бросает на него взгляд. Гонсало сделал свой выбор. Это было легко… потому что других вариантов у него попросту не было. Но почему же тогда ему с трудом удавалось подавлять напряжение, вновь и вновь возникавшее в его груди?

Совет решил пока что воздерживаться от прямого нападения на корабль, если только экипаж не будет пытаться выгрузить на берег пушки.

Несколько дней спустя вернулся Ах-Копо-Ба. Он сообщил, что вторая часть испанского отряда под командованием Давилы встала лагерем всего лишь в девяноста милях к северу и Монтехо об этом, по-видимому, не знает. Ах-Копо-Ба был проводником этих испанцев и завел их подальше от берега моря. Теперь они накапливают продовольствие и отдыхают, перед тем как двинуться дальше на юг. Ах-Копо-Ба рассказал, что эта часть отряда состоит более чем из сотни человек. Все испанцы очень хорошо вооружены и пребывают в добром здравии.

– Они находятся одни в лесу, посреди болотистой местности, которой не знают, – сказал Начан-Каан накому и Гонсало, выслушав отчет Ах-Копо-Ба. – Возможно, сейчас наиболее подходящий момент для того, чтобы устроить засаду. Сколько воинов мы можем выделить для этого, Ах-Науат?

– Если только на корабле не прячется гораздо больше испанцев, чем мы видели, мы можем выделить восемьсот воинов, и у нас все равно останется больше людей, чем у них на корабле, – ответил наком. – Но вообще-то это рискованно. – Он повернулся к Гонсало и посмотрел на него. – Численное превосходство не всегда приносило победу майя, которые живут к северу от нас.

Гонсало кивнул. Продолжая разговор, они присели перекусить в личной комнате халач-виника. С тех пор как в бухте появился испанский корабль, правитель соблюдал такие же строгие ограничения в еде, каких требовал от своих подданных.

Держа в руке пресную кукурузную лепешку и медленно сминая ее пальцами, Гонсало думал о вожде селения возле Дарьена, который привел испанцев к себе, поверив, что они хотят всего лишь торговать, а затем это селение было уничтожено чужестранцами на глазах у повелителя туземцев.

– Есть еще один вариант, – сказал Гонсало. – Насколько, по-твоему, испанцы доверяют тебе как проводнику, Ах-Копо-Ба?

Старик помолчал пару секунд, а затем ответил:

– Я уверен, что очень даже доверяют. Я льщу себе тем, что исполнял эту роль не хуже, чем это сделал бы кто-нибудь из наших актеров. В конце концов, – он посмотрел на собеседников с самодовольной усмешкой, – кто может заподозрить безобидного старика?

– Прекрасно, – сказал Гонсало. – Ты передашь испанцам послание. Скажи им, что мы выражаем свои соболезнования по поводу того, что корабль Монтехо налетел на подводные скалы и затонул и никто из находившихся на борту людей не выжил. Давила и его подчиненные находятся в глубине суши, одни, на незнакомой им местности. Пусть они над этим поразмыслят.

Собеседники Гонсало закивали в знак согласия.

Когда неделей позже Ах-Копо-Ба принес известие о том, что Давила со своими людьми снова направился на север, члены совета Четумаля почувствовали огромное облегчение: теперь им придется иметь дело лишь с кораблем – по крайней мере, в ближайшее время. Бригантина спокойно простояла на якоре в бухте почти две недели. Начан-Каан решил, что испанцы, должно быть, ждут новостей от второй части отряда, находящейся на суше. Он приказал слугам отправиться к кораблю с большим количеством съестных припасов и вести себя дружелюбно. Затем гонцы отнесли Монтехо записку от Гонсало.

«Su Gracia[15]15
  Ваша милость (исп.).


[Закрыть], – говорилось в ней, – с большим сожалением сообщаю вам, как ваш лучший друг в этом регионе, что, как нам стало известно, менее цивилизованное племя, живущее к северу от нас, убило всех членов отряда в сто человек, которым командовал ваш заместитель. Это произошло всего лишь в сотне миль к северу. Эти отважные солдаты забрели в болото и были безжалостно уничтожены. Да простит Господь тех, кто на них напал, ибо люди эти наверняка не ведали, какой тяжкий грех они совершают».

Тремя днями позже корабль покинул бухту и направился на юг. В городе как-то само собой началось празднование, и совет устроил большой пир.

А вот Начан-Каан и его зять вели себя гораздо сдержаннее. На следующий вечер во время молитвы в узком семейном кругу халач-виник выглядел мрачным.

– Чин бучваль елин ба ханик (Я слегка упрекаю себя в том), – сказал он, – что мы упустили шанс истребить их всех.

Гонсало улыбнулся старому правителю, который в этот момент подготавливал горелку, чтобы совершить подношение семейным идолам.

– Ты и сам говоришь почти как испанец. Мы сделали то, что надлежало сделать и что было в наших силах.

– Ты прав, – сказал Начан-Каан. – Думаю, с возрастом я стал более злым, – добавил он с мрачной улыбкой. – Возможно, все это из-за переживаний…

– Что бы мы ни сделали, испанцы снова здесь появятся, – заметил Гонсало. – Даже если бы мы уничтожили этот отряд, рано или поздно пришел бы другой.

– Да, – медленно кивнул халач-виник. – Мы одержали не такую уж и большую победу, не так ли?

– Мы всего лишь выиграли время, – сказал Гонсало. – Но это ведь единственное, что у нас когда-либо было. Разве не так?

– Это правда. Ты становишься все более и более мудрым. Возможно, кое в чем ты даже мудрее меня, – ответил халач-виник с добродушной и слегка иронической улыбкой. – Используй это время с умом, сын мой.

Глава 11

Среди двадцати женщин, которых жители Табаско передали Кортесу после своего поражения, была очень красивая молодая женщина-майя знатного происхождения, которая во время массового крещения, проведенного Эронимо, взяла себе христианское имя Марина. Испанцы стали называть ее «доньей Мариной». Когда Кортес решил двинуться вглубь Мексики, он вскоре обнаружил, что донья Марина говорит и на языке майя, и на науатле – языке ацтеков. Поскольку Эронимо умел разговаривать на языке майя и на испанском, они с Мариной могли вдвоем переводить для ацтеков и Кортеса. Это дало капитану очень важную возможность договариваться о союзнических отношениях с индейскими племенами, которые платили дань могущественному повелителю Монтесуме, правившему в городе Мехико.

Когда испанцы поплыли на своих судах на запад, к землям ацтеков, Эронимо стоял с доньей Мариной на палубе у ограждения, наслаждаясь свежим ветерком и соленым воздухом, которые были особенно приятны после духоты и жары, с которой им пришлось мириться во время сражений и церемоний в Табаско. Некоторое время священник и туземка поговорили о значимости ее обращения в христианство, а затем Эронимо отважился спросить, почему жители Табаско решили отдать такую знатную молодую женщину Кортесу.

– Мои родители были правителями Пайналы – большого города, который находится к югу отсюда и которому другие селения платили дань, – сказала ему донья Марина. – Мой отец умер, когда я была еще совсем юной, и мать вышла замуж за другого правителя. Когда у них родился сын, они решили, что после их смерти стать правителем должен он. Поэтому, чтобы избежать конфликтов, они отдали меня одному из ацтекских племен, сказав всем, что я умерла. Несколько лет спустя ацтеки отдали меня майя в Табаско.

– Когда тебя привели в наш лагерь, ты была хорошо одета, – сказал Эронимо. – По-видимому, им было известно о твоем происхождении.

– Да, известно, – ответила женщина. – Я прислуживала жене вождя, и ко мне относились почти как к члену семьи.

– Но тем не менее вождь отдал тебя нам.

– Да, к сожалению, – сказала она, и ее лицо стало грустным, но лишь на пару мгновений. – Но такое уже происходило со мной раньше. Я оказалась одной из немногих в этом городе, у кого не было родственников; отдать чью-то дочь или сестру было бы гораздо тяжелее… Я это понимаю.

– Похоже, ты совсем не переживаешь из-за такого поворота в твоей судьбе.

– Мне многое пришлось испытать, и потому я и в самом деле уже не переживаю.

Эронимо, видя на лице доньи Марины – несмотря на ее мужественные слова – отчаяние, вновь заговорил о ее крещении:

– Я очень рад, что ты вняла моим словам о нашем Господе.

– Твой рассказ мне понравился, – ответила женщина. – У ацтеков и майя свирепые боги, которые требуют человеческих жертв. Я жила то у ацтеков, то у майя, но так и не присоединилась ни к тем, ни к другим. А еще я не хочу, чтобы меня принесли в жертву. Ваш бог добрее, и я выбираю его.

– Да, Он – добрый и справедливый, – с энтузиазмом сказал Эронимо, – и будет благосклонен к тебе во время нашей экспедиции. Я в этом уверен.

Эронимо был рад тому, что трудится теперь вместе с доньей Мариной, потому что знал: она поможет ему обратить в христианство множество туземцев, которые пока еще плохо воспринимали Слово Божие. Но со временем ситуация будет улучшаться. Эронимо приводила в восторг мысль о том, что его перевод помогает Кортесу, настойчиво пытавшемуся убедить туземцев принять христианство и признать над собой власть Испании – пусть даже эти мирные попытки иногда воспринимались неправильно и заканчивались кровавыми сражениями.

Несмотря на опасения, время от времени возникавшие у Эронимо из-за спеси и порочности Кортеса, он все еще считал испанского капитана своим спасителем. Священник восхищался силой воли Кортеса и его нарочитой набожностью, пусть даже некоторые его поступки и решения вызывали у него беспокойство. Он служил Кортесу так же, как раньше служил своим наставникам в монастыре, а затем майяским вождям, почему-то всегда полагая при этом, что в конечном счете он служит Богу. Вера и стойкость были его опорой и спасением…

Когда испанцы высадились на побережье, принадлежавшем ацтекам, в месте, которое назвали Веракрус, Кортес позвал Эронимо и донью Марину, чтобы они переводили ему во время разговора с двумя местными вождями, поклявшимися в верности Монтесуме. Оба вождя явились к лагерю Кортеса с большим эскортом. Некоторые из сопровождавших их людей несли огромные тюки. Вожди были одеты в очень красивые накидки, а на головах у них красовались головные уборы из тонкого и искусно обработанного золота.

– Grandes Señores[16]16
  Великие повелители (исп.).


[Закрыть], – сказал им Кортес, – я прибыл сюда как вассал императора Карла Испанского, который является величайшим правителем на всей земле. До нас дошли слухи об удивительном городе Мехико и о его правителе – великом Монтесуме. Нам поручили всего лишь встретиться с ним и передать ему дружеское послание от нашего императора, а еще торговать с вашим правителем и вашими людьми.

Когда Эронимо и донья Марина перевели эти слова с испанского, один из вождей – его звали Тендиль – стал отвечать.

– Теххуатль сан тепицин ахси (Ты только что прибыл сюда), – сказал он, – но тем не менее хочешь сразу же встретиться с великим Монтесумой. Пожалуйста, прими наши дары, а мы отнесем любое послание, которое ты передашь ему через нас.

Затем по распоряжению вождей слуги вынесли вперед большие тюки с красивыми тканями и много съестных припасов, а Кортес дал им множество самых лучших цветных бусин и красивый резной деревянный стул для Монтесумы, чтобы тот сидел на нем, когда будет принимать испанцев.

Тендиль приказал своим художникам нарисовать подробные изображения Кортеса, его лошадей, пушек и кораблей, а также портреты Эронимо и доньи Марины. Затем индейцы ушли.

Несколькими днями позже Монтесума прислал Тендиля с изысканными подарками – золотым диском величиной с колесо от телеги, сделанным в виде солнца, большим серебряным диском в форме луны с какими-то фигурками, шлемом (который ранее взял у испанцев Тендиль), заполненным золотыми самородками, десятками золотых уточек, ягуаров и обезьян, а также несколькими золотыми ожерельями и гребешками.

Преподнеся эти дары, Тендиль, однако, заявил Кортесу, что личная встреча с Монтесумой невозможна. Капитан испанцев сказал в ответ, что король поручил ему обязательно встретиться с великим повелителем ацтеков, а затем предоставил Эронимо возможность рассказать о религиозных аспектах, побудивших испанцев приехать в этот регион.

Священник с помощью доньи Марины изложил некоторые из основных догматов христианской религии и сказал, что Кортес хочет, чтобы местные жители уверовали в единого истинного Бога.

– Чи хочех камша че йак йин шаханбехаль каль хунцан йопаль тшах (Мы хотим, чтобы вы перестали совершать человеческие жертвоприношения и жестокие ритуалы), – сказал индейцам Эронимо. – Ваши люди – ради спасения собственной души – не должны поклоняться этим злобным богам. Мы просим вас надеть крестики – такие, как у меня на груди, – и установить в своих храмах алтари с изображениями Богоматери. Это принесет вам процветание.

Тендиль ничего не сказал в ответ, но когда испанцы проснулись на следующее утро, они увидели, что он уже отправился в обратный путь. Ушли и местные ацтеки. На площади остался только старый жрец с изможденным лицом и запавшими глазами: он страдал от какого-то недомогания и был уже при смерти. Его грязная одежда и волосы были испачканы кровью, пролитой во время жертвоприношений. Эронимо наклонился над ним.

– Куда все ушли? – спросил священник, а донья Марина перевела его слова.

– Йеххуантин патлантикиса (Они ушли), – прошипел старик, – чтобы быть среди своих. – Он направил свой скрюченный костлявый палец на Эронимо. – Вы оскорбили наших богов, и они знают, что с вами делать… Наш повелитель Монтесума тоже это знает. Времени у вас осталось мало. Уплывайте на своих кораблях, если можете.

Когда Кортесу передали слова старика, он лишь нахмурился, а затем приказал своим тремстам солдатам двигаться вглубь материка.

В городе Семпоала Кортес пустил в ход лесть и уговоры, чтобы заключить союз с теми, кто открыто жаловался на дань, которую их заставлял платить Монтесума; эта дань включала в себя молодых людей, которых приносили в жертву богам. Эронимо и донья Марина испытывали огромное удовлетворение оттого, что их перевод – во время которого они иногда смягчали резкие высказывания испанцев – поможет избавить местных людей от необходимости жертвовать своими детьми ради проведения жутких ритуалов.

Ободренный этим новым союзом, но сталкиваясь с разногласиями среди своих подчиненных, Кортес принял экстраординарное решение. Он повел солдат обратно к побережью, в Веракрус, где по его приказу сгрузили с кораблей все, что на них оставалось. Затем на глазах у своего маленького воинства, стоящего на берегу, несколько человек с факелами в руках пробежало вдоль оставшихся одиннадцати кораблей, поджигая паруса и сухую древесину корпусов. Пожар бушевал до глубокой ночи, освещая все вокруг малиновым светом. Люди Кортеса, глядевшие из лагеря на берегу на сгорающие корабли, осознавали, что у них осталось лишь два варианта – победить или умереть на чужбине.

Матросы, входившие в состав экипажей (их было человек сто), стали пехотинцами; им предстояло поучаствовать в предстоящей операции, а именно пройти маршем к городу Мехико через область, заселенную тласкаланцами. Продвигающимся вглубь материка испанцам оказывали сильное сопротивление местные жители, уже знавшие об их намерениях после событий в Семпоале.

Когда испанцы шли по большому участку заболоченной местности, на них напали двенадцать тысяч воинов. Ацтеки начали с того, что стали стрелять из луков и метать пращами камни, а затем набросились на непрошеных гостей, размахивая медными и бронзовыми палашами, которые были гораздо более эффективными, чем деревянные мечи майя со вставленными в них острыми камнями. Испанцы стали отступать, пока не оказались на твердом грунте, где смогли установить свои пушки и выстроить всадников впереди своего боевого порядка. Это изменило ход сражения в пользу испанцев, но индейцам все же удалось убить нескольких чужеземцев и еще нескольких тяжело ранить. Потери среди тласкаланцев были гораздо более значительными. Пушечные ядра, мушкетные пули и арбалетные стрелы испанцев убили тысячи индейских воинов, а стальные мечи поотрубали руки и ноги бесчисленному множеству туземцев.

Эронимо пришел в ужас от этой резни, однако в глубине души все еще верил, что она необходима для того, чтобы обеспечить успех экспедиции и спасти души тех туземцев, которые остались в живых. Когда ожесточенная битва закончилась, Кортес через донью Марину и Эронимо сказал посланцам тласкаланцев, что испанцы будут относиться к ним как к братьям, если только те перестанут оказывать сопротивление. Если же туземцы не захотят заключать мир, он, Кортес, разрушит их город и уничтожит всех его жителей.

Тласкаланцы согласились пойти на мировую. Их вождем был старик с суровым, резко очерченным лицом и проницательным взглядом.

– Я не знаю, люди вы или боги, – сказал он испанцам, – но это уже не имеет значения. Жители Тласкалы увидели, как вы могущественны, и мы хотим, чтобы вы помогли нам защититься от отрядов Монтесумы, которые нападают на нас каждый год и забирают наше имущество и молодых мужчин и женщин.

Для Эронимо это стало еще одним поводом порадоваться привлечению новых христианских душ и союзников.

По пути к Мехико испанский отряд натолкнулся на город Чолула. Поскольку это был всеми почитаемый религиозный центр, здесь было лишь небольшое войско, а потому он не оказал никакого сопротивления испанским солдатам.

Донья Марина разговаривала вечером с Эронимо возле одного из костров на окраине города, когда откуда-то из темноты появилась старая ацтекская женщина. Она жестом подозвала донью Марину к себе. Та обменялась с Эронимо встревоженным взглядом, а затем подошла к старухе. Священник притворился, будто не смотрит на них, но сам старался не упускать из виду двух женщин, разговаривавших на границе освещенного участка. Когда донья Марина вернулась, ее лицо было необычайно взволнованным.

– Цет ши йаль иш айач (Что она тебе сказала)? – тихо спросил Эронимо.

– Сказала, что как женщина испытывает ко мне симпатию и хочет меня предупредить. Она сообщила, что сегодня вечером люди Чолулы встанут посреди ночи и перережут горло всем испанским воинам, когда те будут спать. Они получили приказ сделать это от какого-то важного человека. Возможно, от самого Монтесумы.

– Нам нужно немедленно предупредить Кортеса, – произнес Эронимо. – Ему следует выставить дополнительных часовых; все должны быть начеку. Туземцев так мало, что они не смогут нас одолеть, если мы будем готовы к нападению.

– Это верно, – сказала донья Марина. – Но я переживаю по поводу того, как поведет себя Кортес. Он зачастую приходит в ярость, когда над ним вдруг нависает опасность, а у нас ведь нет никаких доказательств того, что эта женщина говорит правду.

– А ты сама ей поверила?

– Да, похоже, она не лжет.

– Тогда мы должны сообщить обо всем Кортесу, и пусть он сам решает, как нас защитить, – произнес Эронимо. – Собственно, у нас нет другого выхода.

Когда они встретились с Кортесом и рассказали ему о том, что им стало известно, его взгляд стал суровым; таким Эронимо его еще не видел.

– La traición es una cosa que no podemos tolerar[17]17
  Предательство – это нечто такое, с чем мы не можем мириться (исп.).


[Закрыть], – сказал капитан. – Если туземцы станут оказывать нам сопротивление, мы будем с ними сражаться. Если они – наши друзья, то мы будем их защищать. Но если кто-то прикидывается нашим другом, а затем становится предателем, он за это поплатится. И все должны это увидеть.

Ночью солдаты Кортеса яростно атаковали город, не жалея ни женщин, ни детей. В течение двух часов испанцы подожгли его и убили более трех тысяч жителей. Эронимо и донья Марина не смогли произнести ни слова, когда, подойдя к центру города, увидели, что площадь завалена безжизненными телами с отрубленными конечностями.

Эронимо провел остаток ночи в молитвах. Он верил, что поступает правильно, пытаясь распространять веру в истинного Бога, и знал, что иногда такие усилия сопряжены с ужасными жертвами, но резня в Чолуле и собственная косвенная причастность к этому сильно потрясли священника. Он не мог забыть выражение, которое увидел на лице Кортеса в ту ночь: оно сильно отличалось от доброжелательного выражения, с которым капитан встретил его на Косумеле. А еще Эронимо осознавал, что не сможет стереть из памяти видение: площадь и валяющиеся на ней трупы.

* * *

После резни в Чолуле Кортес позвал к себе Эронимо и донью Марину и попросил их перевести еще одно послание Монтесуме. Капитан сообщал индейскому вождю, что люди Чолулы отнеслись к испанцам неуважительно и были наказаны за это, но ему, Монтесуме, не следует бояться Кортеса, если он проявит по отношению к нему уважение и пришлет ему дары в виде золота. Капитан также добавил, что он как посланник своего императора совершил путешествие продолжительностью в несколько месяцев, чтобы встретиться с Монтесумой, и, выполнив поручение своего повелителя, сразу же уйдет, если индейский вождь этого пожелает.

Вскоре пришел ответ правителя ацтеков. Испанцев приглашали явиться в великий город. Подойдя к краю озера, посреди которого на центральном острове был построен Мехико, пересекаемый десятками каналов, чужеземцы увидели другие города, расположенные вокруг озера, и пять больших дамб, соединяющих Мехико с берегами. В нескольких местах имелись мосты, которые можно было поднимать для того, чтобы пропускать плывущие по озеру лодки или не позволить пройти в город решившим напасть на него врагам.

Монтесума встретил испанцев на краю самой большой дамбы. Подчиненные ему вожди несли его на плечах в своеобразном паланкине, богато украшенном перьями квезаля, золотом и бахромой с жемчужинами и серебряными украшениями. Правитель ацтеков был облачен в искусно вышитую накидку и башмаки с прочными золотыми подошвами и драгоценностями в верхней части. Другие знатные ацтеки, подметая землю перед ним, положили на нее плащи, чтобы ступни вождя не касались земли, когда он вылез из паланкина.

Кортес спешился и хотел было передать Монтесуме лучшие из имевшихся у него разноцветных бусин, но свита вождя не позволила испанскому капитану прикоснуться к их великому правителю. Кортес обратился к Монтесуме через Эронимо и донью Марину.

– Me ha hecho el honor más grande, Señor Montezuma[18]18
  Вы оказали мне величайшую честь, повелитель Монтесума (исп.).


[Закрыть], – сказал он, – лично придя меня встретить.

Монтесума ответил, что уже давно хотел увидеть людей, о которых так много слышал.

– Нель (И в самом деле), – сказал он через переводчиков, – вы, должно быть, те люди, появление которых предсказывали наши предки; они говорили, что вы придете со стороны восхода солнца и будете править этими землями. Я поделюсь с вами тем, что у меня есть.

Эронимо пребывание в этом огромном городе казалось сном наяву. Он и его товарищи ходили среди дворцов из красивого камня и кедровой древесины, с большими помещениями и внутренними дворами, покрытыми навесами из ткани. Блестящие стены зданий были оштукатурены и украшены резьбой по камню и рисунками. Бесчисленное множество мужчин, женщин и детей вышло на улицы, забралось на крыши домов или уселось в каноэ на каналах, чтобы поглазеть на испанцев. Те прошли мимо рынка, который, как мысленно отметил Эронимо, превышал своими размерами даже те, которые он видел в Севилье. На этом рынке продавали немыслимое количество разнообразных товаров, включая золото, серебро, кожу и тонкие ткани.