Автор книги: Джули Федор
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
В некотором смысле фильм «Выстрел в тумане» можно рассматривать как своего рода прецедент. Консультант от КГБ Максименко подытожил проблемы, с которыми пришлось столкнуться в процессе создания фильма, и отметил, что этот опыт будет использован для усовершенствования консультационной процедуры в будущем. Он заявил, что КГБ следует подключаться к работе над фильмами на более ранних стадиях, еще до написания сценария [113]. Далее мы рассмотрим институционализацию этих процедур, которая произошла после того, как Андропов учредил Пресс-бюро КГБ (бюро по связи КГБ с издательствами и другими органами массовой информации) в июне 1969 года.
С одной стороны, консультанты хрущевской эпохи заполнили огромную брешь, появившуюся в процессе кинопроизводства после смерти Сталина. Сталин не только лично просматривал все фильмы на предмет благонадежности (задача не столь масштабная, как может показаться, если учесть, что в последние годы правления Сталина в Советском Союзе выпускалось в среднем по шесть-семь фильмов в год) [114], но также вмешивался во все этапы производственного процесса каждой картины [115].
Консультанты от КГБ следили за тем, чтобы киноиндустрия выполняла три главные задачи. Во-первых, чтобы чекисты изображались в кино в позитивном ключе и представлялись интеллектуалами. Судя по разрозненным сведениям из мемуарной литературы, это было главной заботой консультантов. Кинорежиссер Игорь Ельцов, например, вспоминая о работе с консультантом от КГБ, так описывает его роль: «Больше всего он беспокоился о том, чтобы главный герой, чекист, был представлен в положительном и приятном свете и не выглядел болваном» [116].
Во-вторых, официальной задачей консультантов от КГБ было обеспечение достоверности и доступа к соответствующим засекреченным или архивным материалам. Например, в случае с этим фильмом консультанты помогли режиссерам получить доступ к засекреченной кинохронике разоблачения иностранных шпионов в Москве [117].
Впрочем, в создании фильма «Выстрел в тумане» помощь и экспертная оценка консультантов от КГБ были незначительными. Консультанты организовали для съемочной группы поездку в научный комплекс в Дубне, но, как отмечал Бобровский, это оказалось лишь пустой тратой времени [118]. Между тем, как свидетельствуют материалы архива, консультанты не смогли помочь кинематографистам попасть в Курчатовский институт, где хотели снять несколько эпизодов (Государственный комитет по атомной энергетике не дал соответствующего разрешения) [119].
В-третьих, в сочетании с другими элементами механизма советской цензуры консультанты навязывали определенные табу, что было делом опасным, поскольку само существование табу нельзя было признавать открыто. Как мы видели, данный процесс превращался в хождение по минному полю чекистской истории. Лишь чекистский культ с его незыблемыми традициями позволял безопасно перемещаться по этой территории. Более того, как мы убедились, консультанты сами не были уверены в текущем статусе конкретных табу, в том, что можно говорить, а чего нельзя.
Воспоминания режиссера Бобровского позволяют взглянуть на эти события с другой стороны и понять, как творческая группа пыталась реагировать на вмешательства КГБ. Шквал критики, который неожиданно обрушился со стороны КГБ, Бобровский называет «полной катастрофой», которая изменила все, и дает понять, что они вместе с режиссером Серым утратили художественную свободу в работе над проектом [120]. Бобровский пишет, что съемочная группа шла на все, чтобы ублажить консультантов от КГБ, – вплоть до превращения Лагутина в героя, погребенного в Кремлевской стене [121]. Как и следовало ожидать, воспоминания Бобровского подтверждают, что отношения между худсоветом и консультантами от КГБ отличались взаимной неприязнью и соперничеством. Бобровский вспоминает, как Маклярский высмеивал консультантов у них за спиной перед всем худсоветом [122], и отмечает, что после собрания в декабре 1963 года, на котором были озвучены существенные критические замечания и сомнения в шансах картины на одобрение, консультанты были «очень довольны». Бобровский пишет: «Я слышал, как кто-то сказал в коридоре: “По-моему, они совершенно деморализованы”» [123]. Бобровский явно считал, что консультанты здесь не для того, чтобы помогать, а чтобы запугивать.
ЗаключениеКонечно, фильмы с подобным контекстом во времена холодной войны создавались не только в Советском Союзе. К примеру, многие британские фильмы того периода тоже несут в себе ту мысль, что усиление служб государственной безопасности вполне обосновано [124]. КГБ был не единственным органом разведки, который проявлял острый интерес к кинематографии. И в американской пропагандистской машине ключевая роль отводилась кино, а к созданию многих фильмов, например мультфильма «Скотный двор», было причастно ЦРУ [125]. Но нигде вмешательство не было таким явным, а последствия его столь печальными, как в Советском Союзе, поэтому советская киноиндустрия сталкивалась с огромными трудностями в попытках создавать приключенческие фильмы, способные конкурировать с западными.
На одном из собраний, посвященном обсуждению сценария, член съемочной группы горько заметил, что единственным не безжизненным персонажем фильма является преступник, иностранный агент Бинкль. Все положительные герои так скованы идеологическими узами, что кажутся абсолютно деревянными. Пырьев ответил: «Единственный живой персонаж – Бинкль. В нем есть человечность, здоровая практичность, сообразительность. Он смел. Странно, что мы симпатизируем ему, именно ему, а не другим» [126]. Создатели фильма «Сотрудник ЧК» столкнулись с аналогичными проблемами в попытках снять интересное кино, не выходя за рамки идеологической приемлемости. Во время обсуждения сценария этой ленты на «Мосфильме» советский режиссер Юткевич попробовал спокойно объяснить, что в буржуазных детективных фильмах герой «попадает в сложные, иногда катастрофические ситуации, из которых непонятно, как можно выпутаться, и когда он все-таки выпутывается, вы вместе с ним переживаете финал – победу над врагом – очень эмоционально… Я говорю это не в укор фильму. Я думаю, какое оружие мы должны использовать, чтобы бороться с фильмами, враждебными для нас?» [127]
Советские попытки соперничать с Голливудом явно затруднялись необходимостью вырезать многие из тех элементов, которые и делают этот жанр привлекательным для массового зрителя. Самое главное, что в советских чекистских фильмах, в отличие, допустим, от фильмов о Бонде, не было ни намека на тему сексуальности, как и в чекистской литературе. Рукопись романа Владимира Кожевникова «Щит и меч», который, как известно, вдохновил Путина стать чекистом, пуритански настроенные рецензенты подвергли суровой критике. В рецензиях начала 1965 года, хранящихся в РГАЛИ, перечислено немало претензий подобного характера. Действие разворачивается «на фоне» сексуального опыта героев, как будто такой опыт составляет неотъемлемую часть жизни чекистов за линией фронта [128]. «Художественные приемы, используемые для описания взаимоотношений Зубова с немецкой женщиной, дают основания считать его нечистоплотным человеком» [129]. И вообще: «Слишком много разговоров о сексе. В таких разговорах Белов предстает грубым циником» [130]. «Без секса осталось лишь обаяние “заграничной” среды (как правило, прибалтийской) и внешних атрибутов разведки и шпионажа» [131]. «Возможно, сталинские идеологи были правы: шпионский детектив по природе своей неисправимо буржуазный жанр» [132].
Пожалуй, советская пропаганда была настолько непродуманной прежде всего потому, что КГБ настойчиво вмешивался во все стадии творческого процесса. Это четко отражено в словах офицера КГБ Шмелева, произнесенных им на собрании в декабре 1963 года: «Мы [то есть КГБ] хотели присутствовать при появлении ребенка [фильма] на свет, чтобы он родился более прекрасным, более интересным» [133]. Но КГБ оказался плохой повитухой, а тень, отброшенная им на советскую культуру, – очень длинной.
Часть II
Постсоветский чекизм
Введение
Самым ярким символом последних дней Советского Союза стало «повешение» памятника Дзержинскому во время августовского путча 1991 года. Один российский журналист сравнил его с разрушением нью-йоркского Всемирного торгового центра. Этот момент стал переломным, после него мир изменился: «Кадры железного Феликса со стальной петлей на шее будут теперь крутить на российских телеканалах вечно – это наш новый символ, как для Америки – врезающийся в небоскреб самолет» [1].
Низвержение статуи Дзержинского ознаменовало собой крах символической вселенной, описанной в части I этой книги; чекистов изгнали с российского символического ландшафта. Однако всего через десять лет, в марте 2000 года, президентом Российской Федерации был избран человек, определенно гордившийся своим «чекистским» прошлым [2], и чекистские ценности были с триумфом возвращены. Эту часть книги мы посвятим возрождению чекистского культа государственной безопасности в России.
С середины 1990-х годов в российской общественной жизни началось восхваление органов госбезопасности. Как отметил один журналист, Россия переживает свой второй роман с собственной госбезопасностью [3]. В сфере культуры и общественных отношений этот роман поддерживается масштабной кампанией, которая сопоставима с литературным ренессансом КГБ, инициированным Андроповым в конце 1960-х и 1970-х годах. Вот уже более десяти лет вокруг фигуры чекиста создается новая мифология. Активно разрабатываются новые версии истории органов государственной безопасности России, формируются мифологические образы современных чекистов и их миссии.
Очевидно, назрела необходимость всестороннего анализа возрождающегося культа органов госбезопасности в контексте современной России.
Западные комментаторы нередко относятся к России двойственно. Однако поиски объективности означают, что мы должны критически относиться к чекистской идеологии. Мы не можем позволить себе игнорировать элементы, определяющие облик российских органов госбезопасности и их корпоративную этику. Российские органы госбезопасности несопоставимы с их западными аналогами, и их нельзя рассматривать в отрыве от культа, который их окружает.
5. Воссоздание чекистских традиций
Самый серьезный вызов чекистскому культу был сделан в августе 1991 года. КГБ скомпрометировал себя публично – председатель комитета Владимир Крючков был арестован. На его место пришел Вадим Бакатин, под руководством которого начали проводить полномасштабные реформы. В своих воспоминаниях Бакатин объясняет, что сосредоточился преимущественно на идеологии чекизма, «паразитирующей на “криминально-патриотической” романтике» [1]. Бакатина резко критиковали за то, что он отважился прикоснуться к святая святых и запятнать образ чекиста [2]. Крючков так описывает свое негодование: «Сотрудники органов госбезопасности всегда называли себя чекистами, связывая это с именем Дзержинского, в личном плане кристально честного, бескорыстного, идейно убежденного человека. По мнению же Бакатина, “традиции чекистов надо искоренять, чекизм как идеология должен исчезнуть”. <…> А что, разве все традиции чекистов были плохими? Разве заветы, оставленные нам Дзержинским, были негодными?» [3]
В конечном итоге начинания Бакатина не увенчались успехом. С середины 1990-х годов различные элементы советского чекизма начали возвращаться и адаптироваться к новым условиям. Так и не исчезнувшие из российской общественной жизни чекисты и их «славные традиции» удивительным образом возродились под ярлыками восстановления национальной гордости и воссоздания исторической памяти.
Был создан целый ряд новых разнообразных чекистских традиций, и эти традиции позволяют нам взглянуть на меняющийся идеологический климат России и неясности ее демократического развития с новой точки зрения. Новый культ госбезопасности высвечивает новые ценности, поддерживаемые государством, и характеризует новую государственную идеологию страны.
Родословная для ФСБПроцесс изобретения новых чекистских традиций начался в 1995-м, в год создания ФСБ [4]. Предшествующие годы для российских органов госбезопасности стали эпохой хаоса и унижений. Они прошли под знаком бесконечных переименований и реорганизаций [5], массовых отставок, кульминацию которых предрешил неудавшийся путч в августе 1991 года [6]. Репутация органов в обществе оставалась неизменно низкой. Но с созданием ФСБ в 1995 году началась стабилизация. С этого момента (то есть еще при Ельцине, а не после прихода Путина к власти, как часто говорится) наблюдается устойчивое восстановление и укрепление положения органов безопасности в российском обществе.
Создав в 1995 году ФСБ, Ельцин также определил его новый символ: щит и меч, традиционный символ советской службы госбезопасности, теперь сочетался с царским двуглавым орлом. Глава ФСБ по связям с общественностью Александр Зданович [7] высказался по этому поводу так: «Ныне на символическом уровне в ведомственном знаке осуществлен синтез дооктябрьской России и символ спецслужбы советской эпохи» [8], синтез, который он называет «принципиальным моментом» в плане осмысления ФСБ своего прошлого [9]. В 1999 году глава ФСБ Николай Патрушев отметил, что решение создать «единое целое» из двух этих символов отражало тот факт, что «корни отечественных спецслужб уходят в глубь веков, во времена зарождения и становления централизованного российского государства» [10].
Эта существенно расширенная временная шкала чекистской истории, ее истоки, отодвинутые «в глубь веков», – одна из характерных черт нового постсоветского подхода, который отличает ФСБ от ее предшественников. Тогда как историки советской эпохи зарей истории ВЧК считали 1917 год, резко отделяя ее от дооктябрьских служб безопасности, в постсоветскую эпоху начало истории госбезопасности стали переносить как можно глубже в прошлое [11]. В последние годы появился целый ряд заметных публикаций, в которых рассматриваются истоки этой новой генеалогии российской службы безопасности и разведки. В официальной истории, изданной в 1995 году главой разведслужбы Евгением Примаковым, например, история российской разведки прослеживалась с эпохи скифов («наших далеких предков») [12]. В 1997 году Ельцин отправным пунктом истории органов безопасности назвал эпоху царя Алексея [13]. В 2007 году Патрушев, говоря об истории ФСБ, сослался на Софью Палеолог, жену Ивана III и племянницу последнего императора Византии [14]. В новой истории органов, опубликованной на официальном сайте Ярославского УФСБ, говорится, что датировать начало истории российских органов безопасности невозможно, поскольку «их исторические корни уходят во времена формирования русского государства» [15].
Заметно также стремление произвести «ребрендинг» самого района Лубянки. В январе 1999 года Зданович признал символическое значение здания Лубянки, назвав его «зрительным образом отечественных спецслужб» [16]. После августа 1991 года это место, как и в хрущевскую эпоху, стало символически очищаться – негативные ассоциации стирались, новые устанавливались. Теперь Лубянка перестала быть синонимом советского государственного террора и превратилась в первозданную колыбель российской государственности. В глянцевом подарочном издании «Лубянка-2», выпущенном ФСБ в Москве в августе 1999 года [17], подчеркивается «древность» места, на котором располагается Лубянская площадь [18]. В книге район Лубянки связывается с рядом важнейших переломных моментов российской истории. Утверждается, например, что именно в этом районе проходили многие известные противостояния с иностранными захватчиками, включая такие значимые и эмоционально заряженные события российской истории, как изгнание поляков Мининым и Пожарским и победа над Наполеоном в 1812 году [19]. Цель этих параллелей – сакрализация местоположения ФСБ, наделение его аурой вечности, неизбежности.
Лубянка предстает местом, откуда чекисты простирали свой щит над страной в тяжелые времена, словно богатыри из средневекового русского эпоса, былинные защитники родины [20]. Неспроста самый известный богатырь Илья Муромец теперь считается святым покровителем пограничной службы ФСБ.
Однако наряду с этой генеалогией, уходящей вглубь веков, продолжают жить старые советские чекистские мифы, сколь бы противоречивым это ни казалось [21]. Примером тому служит самая яркая из новых традиций ФСБ – ежегодные празднования Дня чекиста. Ельцин в декабре 1995 года издал указ об учреждении ежегодного Дня работников органов государственной безопасности [22]. Что любопытно, датой он выбрал 20 декабря, день образования ЧК, игравший центральную роль в чекистской мифологии, как мы убедились в части I. Как говорилось в одной официальной публикации, выбор этой даты «был неслучайным» [23]. Для этой и других новых традиций ФСБ характерна некая натяжка между советским мифом о происхождении ЧК и новым мифом о «первозданности» и «древности» госбезопасности, но различные стратегии подачи контекста и риторические приемы позволяют ФСБ и ее сторонникам разрешать или сглаживать эти противоречия и тем самым поддерживать новый исторический «синтез».
Учреждение Ельциным Дня чекиста стало шагом не назад, а вперед: впервые в истории российские органы госбезопасности обзавелись собственным официальным праздником. Строго говоря, в СССР чекисты, в отличие от представителей других профессий, не имели профессионального праздника. Как отметил в одном интервью директор ФСБ Патрушев, десятилетиями День чекиста отмечался «неофициально» [24]. С 1922 года ежегодно (с перерывом в несколько дет после смерти Сталина и после 1991-го) [25] 20 декабря, в день основания ЧК, проводились различные церемонии. Однако даже на вершине развития советского культа чекиста День чекиста не включался в обширный календарь советских профессиональных праздников, введенных в позднесоветскую эпоху [26]. Вероятно, эта сдержанность отражала глубинную тревогу, которая обострилась после развала СССР, когда в 1992 году были прямо запрещены открытые празднования 20 декабря и шли разговоры о том, чтобы сделать этот день профессиональным праздником работников Министерства образования [27].
Учреждение Ельциным в 1995 году Дня чекиста с воодушевлением встретили руководители органов безопасности. Патрушев приветствовал это решение как знак признания «социальной значимости» органов безопасности [28]. Зданович посчитал его актом глубоко символическим, новым поворотным пунктом исторического развития, когда прежде существовавшая неписаная традиция получила вторую жизнь [29].
Чекист-ветеран и депутат Московской городской думы Сергей Гончаров в интервью на День чекиста в 2002 году подробно объяснил, почему была выбрана именно эта дата [30]. Журналист указал на очевидный парадокс, что в «демократической России десятки тысяч людей по всей стране» отмечают советский праздник, и до сих пор используется слово «чекист», хоть оно и кажется анахронизмом. Гончаров разрешил это противоречие, заявив, что «чекист» – категория вечная. Его определение этого понятия вобрало в себя несколько элементов, характерных для недавно созданного мифа о чекисте и его месте в истории. Гончаров заявил, что категория «чекист» выходит за пределы времени и преходящих тривиальных политических интересов: «Понятие “чекист” давно уже вышло за те исторические рамки, в которых оно появилось. Правительства приходят и уходят, а уникальная цивилизация под названием Россия остается. На защиту ее коренных интересов запрограммированы люди, называющие себя чекистами» [31].
Гончаров также объяснил, что выбор даты 20 декабря отражает тот факт, что носители советских традиций и традиций КГБ еще живы, как и сами эти традиции, «несмотря», отметил он мрачно, «на все попытки в 90-х годах уничтожить саму систему государственной безопасности страны». Он также отметил, что эти традиции должны сохраняться и после того, как уйдет последнее советское поколение, поскольку «традиции предполагают в первую очередь воспроизводство некоторой системы, основанной на корпоративных и этических ценностях» [32]. И снова в первую очередь подчеркивался этический, моральный аспект чекизма.
Учреждением Дня чекиста в 1995 году все не ограничилось. Тогда же проявились и другие симптомы авторитарного сдвига. Федеральные войска вторглись в Чечню в декабре 1994 года, а в марте 1995-го парламент освободил Сергея Ковалева от обязанностей Уполномоченного по правам человека. Принятые в том году законы, контролирующие деятельность ФСБ, пришли на смену относительно либеральным законам 1992 года, существенно усилили власть органов безопасности и сократили их ответственность [33]. Данная тенденция нашла отражение в целой серии новоиспеченных традиций и символических актов. Начал формироваться новый российский официальный календарь: в него были добавлены дни воинской славы, стали восстанавливаться дореволюционные традиции, связанные с православными святыми-воинами. Медали и ордена, врученные Ельциным в 1995 году, свидетельствуют о том же. В 1995-м Ельцин наградил психиатра, который в советское время был напрямую причастен к использованию психиатрии против диссидентов, а шпиону Моррису Коэну посмертно присвоил звание Героя России. Позже, в 1996 году, он «реабилитировал» советское знамя Победы, которое теперь по военным праздникам стало развеваться вместе с российским Государственным флагом [34]. Наконец, именно в 1995-е годы ФСБ была запущена первая серия громких шпионских дел. Как предположил один гражданский активист, через полвека 1995-й будет вспоминаться как год «затыкания ртов» в России [35].
Ельцинский авторитарный сдвиг того периода можно отчасти связать с утратой им популярности и власти, что заставило его к концу первого президентского срока все сильнее полагаться на органы госбезопасности [36]. Еще ярче эта тенденция проявилась в период второго президентского срока Ельцина. В 1996 году Ельцин назначил бывшего главу внешней разведки Евгения Примакова министром иностранных дел, завершив «козыревскую эпоху» в российской внешней политике [37]. Финансовый кризис августа 1998 года стал еще одной важной вехой, после чего на пост премьер-министра стали приходить бывшие силовики: Евгений Примаков, Сергей Степашин и, наконец, Владимир Путин.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
