Электронная библиотека » Джули Федор » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 21 декабря 2013, 02:34


Автор книги: Джули Федор


Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Декабрь 1997-го: конец демонизации

Перечисленные выше события происходили параллельно с постепенным изменением официальных взглядов на советское прошлое вообще и чекистское в частности. Этот процесс достиг пика в декабре 1997 года, накануне празднования восьмидесятого юбилея советских органов государственной безопасности, когда Ельцин выступил с радиообращением, которое свидетельствовало о существенном сдвиге в официальном отношении к советской истории [38]. Чекисты считают эту речь переломным моментом в процессе восстановления престижа органов госбезопасности, символом конца демонизации их истории. Эта мысль заключалась в ключевой фразе ельцинской речи, которую часто цитируют чекистские комментаторы [39]: «Но каким было государство – такими были и его службы безопасности. Оглядываясь назад, я вижу – в разоблачении преступлений органов безопасности мы чуть было не перегнули палку. Ведь в их истории были не только черные периоды, но и славные страницы, которыми действительно можно гордиться» [40].

Матвеев и Мерзляков в статье, опубликованной на официальном сайте ФСБ, назвали этот пассаж «историческим признанием», которое прозвучало впервые, а также существенно запоздавшей, но тем не менее долгожданной «однозначной политической оценкой советской Лубянки». Эта фраза, продолжили они, «положила конец периоду вольной или невольной демонизации их [органов безопасности] истории. Сейчас пришло время взвешенно, без крайностей в ту или иную сторону, начать “заселять” забытыми именами… наследие ЧК-КГБ-ФСБ, постигать причины изломанности судеб тех, кто оказался в эпицентре тайных сражений ушедшего века» [41].

Другие истолковали речь Ельцина на День чекиста в 1997 году как призыв к бою. Эта речь официально одобряла тенденцию, которая усиливалась с середины 1990-х: рост культурной и общественной активности чекистов, включающий масштабные издательские проекты, нацеленные на пересмотр и реабилитацию чекистского прошлого. В число материалов, выпущенных в связи с этим, входил постоянно растущий корпус воспоминаний чекистских ветеранов; официальные исторические очерки, опубликованные при поддержке ФСБ; музейные выставки, посвященные чекистской истории [42]; музыкальные, кинематографические и художественные произведения о чекистах, награждаемые ежегодными премиями; телевизионные документальные фильмы и сериалы; целый ряд мероприятий вроде ежегодной конференции «Исторические чтения на Лубянке» [43].

Волна чекистской графомании свидетельствовала о том, что чекисты перешли в контрнаступление. По собственному мнению чекистских авторов, все эти тексты им приходилось писать для того, чтобы создать столь нужный противовес античекистской мемуарной литературе и комментариям в СМИ, которые появились в изобилии в конце 1980-х – начале 1990-х годов. Сокрушительная критика КГБ в ту эпоху очень травмировала органы безопасности. Один историк ФСБ называет начало 1990-х временем «мощной атаки» на КГБ, когда стало «модным связывать все государственные неудачи с деятельностью спецслужб. Многие публицисты, писатели и журналисты стремились представить КГБ институтом, единственная цель которого – репрессии и подавление диссидентов» [44].

По мнению известного экс-чекиста Филиппа Бобкова, критика КГБ в этот период принимала «крайне гипертрофированные формы» [45]. Другие чекистские ветераны критику КГБ в СМИ на заре 1990-х называли даже кампанией «по дезинформации» [46].

Многие чекисты убеждены, что эта кампания продолжается по сей день. В декабре 2004 года генерал-полковник Виктор Черкесов, один из ведущих представителей советских, а теперь российских органов госбезопасности [47], предупреждал на страницах «Комсомольской правды», самой массовой ежедневной газеты в России, что античекистская информационная кампания набирает обороты: «Масштаб кампании исключает ее стихийность. Речь идет о войне, объявленной “чекизму” как новому врагу. Кампании, по своему масштабу вполне сравнимой с антикоммунистической войной, которая велась в конце 80-х годов» [48].

На эту якобы существующую информационную кампанию часто ссылаются, чтобы оправдать необходимость ужесточения контроля за СМИ. В таком ключе в январе 1999 года выступал Зданович, объявивший, что период «огульного очернения» органов государственной безопасности остался в прошлом и теперь средства массовой информации и творческая интеллигенция обязаны вносить свой вклад в восстановление доверия к ним, например посредством «разумного и верного» освещения в СМИ их деятельности [49].

Ельцинская речь 1997 года ознаменовала конец ломки исторической памяти, которая шла постепенно со времен Горбачева [50]. Низвержение статуи Дзержинского стало символической кульминацией той исторической революции. Демонстранты отторгали не только советский режим, но и мифологию чекистской истории, о которой мы говорили в части I [51].

В последние лет десять, напротив, к исторической памяти взывали совсем для других целей. Во имя исцеления российской исторической памяти, например, действовали те, кто призывал восстановить памятник Дзержинскому на Лубянке. С их точки зрения, снос его был не восстановлением исторической памяти, а преступлением против нее. Этот аргумент в числе прочих выдвигал в 2002 году мэр Москвы Юрий Лужков, предлагая восстановить статую. По словам пресс-секретаря Лужкова, это предложение отражало убежденность мэра в том, что кончилось время уничтожать прошлое и настала пора «созидать и восстанавливать – храмы, церкви и нашу историю» [52]. Журналист «Московского комсомольца» в 2002 году высказывал эту же мысль, проводя параллель между уничтожением статуи Дзержинского и разрушениями церквей и оплакивая низвержение монумента как проявление болезни нации, которую необходимо преодолеть: «Крушить символы прошлой эпохи – одна из самых дурных и устойчивых российских традиций» [53].

Апелляция к исторической памяти стала обычной стратегией, которая используется теперь в разнообразных чекистских исторических проектах [54].

По сути, такая риторика есть присвоение главного девиза российского демократического движения, которое также призывало к восстановлению исторической памяти. Это ловкий и дерзкий ход, посредством которого чекисты стремятся предстать поборниками и хранителями исторической памяти. Между тем люди, ответственные за недолгое открытие архивов КГБ в начале 1990-х (этот акт, очевидно, был совершен с целью восстановления исторической памяти), обвиняются в том, что они разрушили наследие страны. Так, Бакатина в чекистской мемуарной литературе называют «Геростратом Лубянки» [55], «сумасшедшим, как Герострат» [56]. В этом любопытном перевоплощении период начала 1990-х с его призывами осудить и отвергнуть чекистскую историю стал именоваться «рецидивом большевистской нетерпимости» [57].

В новой интерпретации органы госбезопасности часто предстают в роли мучеников. Они не палачи Большого террора, а его жертвы. Например, в 1997 году глава УФСБ по Краснодарской области, говоря о Большом терроре, отметил: «Органы государственной безопасности не были инициаторами этих репрессий. Они выполняли чужую волю. Кроме того, более 20 тысяч чекистов разделили судьбу жертв сталинской тирании: в пропорциональном отношении мы фактически потеряли больше, чем любой другой слой нашего общества» [58].

Говорилось, что, с одной стороны, органы госбезопасности несоразмерно страдали от государства, которое действовало по модели, заложенной опричниной [59] Ивана Грозного и достигшей своей кульминации в сталинских репрессиях, с другой – были оклеветаны и непоняты собственным народом, особенно во времена Горбачева [60].

Госбезопасность как Идея

Речь Ельцина, прозвучавшая в декабре 1997 года, стала важным поворотным пунктом в истории госбезопасности еще в одном смысле. Завершая часть своего выступления, Ельцин отметил, что сегодня в органах безопасности работают «истинные патриоты», и добавил: «Эти люди работают не за славу и награды, а – не побоюсь этого слова – за идею» [61]. Тем самым Ельцин дал понять, что постсоветские органы безопасности – это не «нейтральный» государственный механизм, а, как и советские, преданы Идее. Иначе говоря, после недолгого периода неопределенности в российскую политическую жизнь и в сферу госбезопасности вернулась Идея. Представление о том, что в основе российской государственности лежит Идея, имеет давнюю историю. Так, например, Вера Сквирская пишет: «Предполагается и ожидается, что в основе российской политики должна лежать Идея о России, о ее уникальной цивилизации… Российская государственность считается неполной и уязвимой без Идеи… Есть ощущение, что без Идеи государство и нация могут утратить свою онтологическую стабильность и легитимность» [62].

В конце 1980-х – начале 1990-х годов эту мысль ставили под сомнение многие известные российские экс-диссиденты и либералы. Они отмечали опасности этой идеи, связывая ее с трагедиями советской эпохи. Они намеревались перестроить отношение государства и общества, построить новое государство западного типа, ответственное перед своими гражданами, и убрать из этой сферы эмоциональную составляющую, императив беспрекословного преклонения перед государством. Сергей Ковалев, например, противопоставлял «цивилизованную» идею государства, которое «всего лишь механизм, призванный обеспечивать интересы общества», традиционной российской модели государства как «некой мистической сущности», которая «вне общества и над обществом» [63]. Валерий Борщов писал о том же: государство следует рассматривать как механизм и только, его нельзя любить или не любить [64]. Распространенность такого мнения впоследствии существенно сузилась, а современная волна огосударствления в России, по сути, может рассматриваться как ответная реакция на попытки подорвать идею «мистической энергии» государства (это выражение заимствовано из статьи Александра Панарина, в которой автор оплакивает тот вред, который нанесли либералы традиционной мистической силе российского государства) [65].

Таким образом, речь Ельцина в декабре 1997 года ознаменовала собой существенный перелом, который намечался с середины того десятилетия, не только в отношении исторического сознания, заботу о котором теперь взяло на себя государство, но и в вопросе отношения к этому государству. Все больший пиетет перед органами госбезопасности отражал более широкую тенденцию – почитание сильной государственной власти в России [66].

Начало этого парадигмального сдвига было с удовлетворением отмечено еще в 1995 году в «Белой книге российских спецслужб» (опубликована с одобрения старшего научного сотрудника Академии ФСБ) [67]. Авторы отмечают: если начало 1990-х характеризовалось попытками отступить от верховенства государственных интересов над интересами личности и общества, то уже сегодня, несмотря на мощное сопротивление, происходит процесс возвращения к традиционным приоритетам [68]. «Идея», о которой говорил Ельцин в своей речи, определялась им весьма туманно и осторожно («Во имя безопасности государства. Во имя мира и спокойствия наших граждан» [69]). Но если президент был не очень откровенен, чекисты с готовностью принялись формулировать эту идею и наполнять ее содержанием. После речи Ельцина чекисты стали публично говорить о том, как важен в их работе идеологический фундамент, хотя они часто использовали термин «духовность», поскольку слово «идеологический» все еще входило в разряд табу, особенно в контексте обсуждений органов госбезопасности [70]. С 1999 года этот вопрос стал делом государственной важности. В тот год Патрушев заявил, что «одни материальные стимулы никогда не смогут заменить духовную, смысловую компоненту в жизни российского офицера» российских органов госбезопасности [71].

Эпоха высокого чекизма

Ельцинская речь 1997 года ознаменовала собой начало периода, который мы можем назвать эпохой «высокого чекизма». Признаками этой эпохи стали неуклонно растущие масштабы празднования Дня чекиста и параллельное возвышение Владимира Путина. В 1998-м, в конце первого года службы на посту директора ФСБ, Путин в День чекиста выступил с телевизионным обращением. Он восхвалял ЧК, ни слова не упомянув о том, что эта организация была инструментом террора [72]. В следующем году «престолонаследник» отметил День чекиста восстановлением сорванной в 1991 году памятной доски Андропову на здании ФСБ в Москве [73].

В 2000 году Путин стал первым российским президентом, посетившим чекистские торжества лично [74]. Мероприятия по случаю Дня чекиста в 2000 году были самыми масштабными со времен Андропова. Как и в советскую эпоху, состоялось вручение наград за работы, выставляющие службы безопасности в положительном свете [75]. В последующие годы число этих наград все увеличивалось, а кульминацией такой тенденции стало восстановление в 2006 году традиции вручения премий ФСБ за лучшие произведения литературы и искусства о деятельности органов федеральной службы безопасности. Ко Дню чекиста в 2000 году был также приурочен выпуск диска с чекистскими песнями под названием «Наша служба и опасна, и трудна» [76]. В последующие годы дань чекистам отдавали в стихах. Примером может послужить стихотворение Александра Комбатова 2003 года, прославляющее чекистов («Особый народ <…> и делами, и в помыслах чистый») и очень напоминающее аналогичные произведения советской эпохи [77].

С 2000 года и впредь День чекиста праздновался пышно и подробно освещался в СМИ. В статье «Родина начинается с ЧК», вышедшей в «Московском комсомольце» в 2004 году, утверждалось даже, что День чекиста стал фактически профессиональным праздником руководителей российского государства, поскольку теперь многие крупные посты занимают бывшие чекисты [78].

В период высокого чекизма произошли две трагедии – на Дубровке (октябрь 2002-го) и в Беслане (сентябрь 2004-го). Несмотря на жесткие и некомпетентные действия служб госбезопасности, эти события укрепили позиции чекистов, поскольку вслед за ними развернулась мощная прочекистская пропагандистская кампания [79]. Прочекистские настроения особенно усилились после Беслана, когда стало муссироваться мнение о том, что косвенную ответственность за это бедствие несет российская интеллигенция, которая во времена Горбачева и Ельцина скомпрометировала российские органы госбезопасности, безудержно осуждая их советских предшественников. Годы необузданной общественной критики КГБ и его осведомителей заклеймили позором органы госбезопасности, что привело к массовым отставкам и разрушению старых агентских сетей и лишило российскую службу госбезопасности важнейшего источника информации [80]. Эти послебесланские дебаты возглавлял Патрушев, который выступил с призывом изменить общественное отношение к информаторам с помощью создания и популяризации их позитивного образа [81].

Советский календарь государственных праздников и ритуалов, конечно же, был квинтэссенцией «изобретенных традиций», созданных и навязанных искусственно и сознательно за довольно короткий период времени. За большевистским переворотом в 1917 году последовала полномасштабная календарная реформа, направленная не только на приведение России во временное соответствие со всем современным миром, но и на сдвиг общественного сознания, сформированного и выражаемого через традиционные религиозные праздники [82]. Процесс создания нового набора советских официальных праздников и памятных дат проходил также с целью узаконивания новой власти. Как отмечается в одном советском тексте от 1983 года, эти праздники составляли советскую родословную — генеалогию рождения и роста советского государства [83]. В постсоветской России сначала эта родословная была отвергнута, но затем отдельные ее элементы восстановлены и адаптированы. Мы убедились, что новая родословная чекизма имеет двойственную хронологию: ее корни одновременно восходят к далекому прошлому российского государства и к созданию ЧК Лениным в декабре 1917 года.

Включение Дня чекиста в число официальных государственных праздников можно называть «публичным представлением» авторитарного режима [84]. Процесс укрепления этой традиции шел не только сверху, но и снизу. В 2005 году, когда День чекиста праздновался наиболее массово, некоторые представители российского бизнес-сообщества, пользуясь случаем, продемонстрировали свою поддержку чекистам, а заодно и прорекламировали себя. Самым показательным примером стала серия поздравительных перетяжек от строительной компании КРОСТ на Садовом кольце и в других районах столицы. Холдинг «Винный Мир» поздравил «друзей и коллег с 88-й годовщиной создания ВЧК-КГБ-ФСБ» [85].

Возрождение Дня чекиста сопровождалось множеством других инициатив, также нацеленных на создание чекистских традиций и переформирование российского исторического сознания. Так, в 2000-х годах была выпущена серия почтовых марок, которые прославляли чекистское наследие и героизм [86]. В августе 2006 года в парадную форму чекистов были внесены некоторые изменения, что также подчеркивало новое отношение государства к органам безопасности [87].

Многие новые традиции ФСБ поддерживаются Русской православной церковью и включают различные ритуалы, освящающие и благословляющие работу ФСБ. Наконец, многие традиции принимают форму ежегодных церемоний награждения. Местом проведения большинства этих ритуалов служит бывший кабинет Андропова на Лубянке, что для ФСБ имеет мощное символическое значение.

К 2007 году заметно уменьшилась двусмысленность официальных оценок Дзержинского. Это был юбилейный год, 130-я годовщина со дня его рождения, в связи с чем были организованы различные мероприятия. На ежегодной церемонии вручения премий ФСБ в День чекиста директору музея-усадьбы «Дзержиново» в Белоруссии был вручен поощрительный диплом «за создание высокохудожественной экспозиции, посвященной жизни и деятельности Ф. Э. Дзержинского». [88]. Центральный музей Великой Отечественной войны в Москве подготовил к юбилею Дзержинского выставку, на открытии которой директор музея сказал: «Органы ВЧК всегда демонстрировали нравственную чистоту, и мне отрадно, что ФСБ является славным преемником этой организации» [89]. Региональное УФСБ по Волгограду тоже организовало экспозицию и ряд других юбилейных мероприятий, а местный чекист в интервью гордо заявил, что «Волгоград – единственный город в России, где не был демонтирован ни один памятник Дзержинскому. В нашем городе их семь» [90]. Была опубликована серия книг, включая собрание любовных писем Дзержинского под названием «Я вас люблю…» [91], вышли новые издания дневников Дзержинского и других документов, а также подарочное издание фотопортретов [92]. На сайте ФСБ были опубликованы советские биографические очерки о Дзержинском, включая «Лед и пламя» Юрия Германа и другие материалы подобного рода. Союз ветеранов госбезопасности запустил благотворительную программу «Дзержинский и дети» с целью возродить чекистские традиции помощи бездомным детям и «сберечь память об этом замечательном человеке в нашей “операции служения Добру”» [93]. Журналы чекистских ветеранов триумфально объявили о том, что здравый смысл наконец восторжествовал и Дзержинский снова стал уважаемой фигурой: «Отрадно видеть, что время расставило все по местам и сегодня фигура Дзержинского вновь стала примером для наших граждан и нового поколения чекистов» [94]. Между тем, как показало крупное социологическое исследование, проведенное в 2007 году, к Дзержинскому в обществе сохранялось в основном позитивное отношение. Влияние советского мифа было очевидным: 71 % опрошенных считали, что «Дзержинский старался навести порядок в стране», 46 % отметили, что он «старался улучшить жизнь простых людей» и 35 % представляли его «благородным мечтателем, рыцарем революции» [95]. Как мы увидим дальше, мотив «благородства» чекиста был среди прочих принят на вооружение современными идеологами чекизма.

Чекист-аристократ

В 1999 году Патрушев объявил, что старая неписаная традиция праздновать День чекиста теперь «наполнена новым содержанием» [96]. Какой же была природа этого содержания?

Прежде всего пресс-служба ФСБ стремится создать иной образ современного чекиста, представить его элитой. В 2000 году директор ФСБ Патрушев заявил, что сегодняшние чекисты – это «неодворяне» [97]. Другие известные чекисты выступали с подобными же высказываниями. В начале 2001 года Шульц объявил, что чекисты составляют «не буду стесняться этого слова – настоящую элиту общества» [98].

Можно по-разному интерпретировать эти утверждения. Во-первых, идею чекистов как «новых дворян» следует рассматривать в контексте массового притока чекистов и бывших чекистов во власть в современной России [99]. С конца 1990-х годов российские либеральные средства массовой информации стали все чаще говорить о «чекистском марше во власть» [100]. Пиар-усилия ФСБ этого периода были явно направлены на укрощение страхов, вызываемых такими сообщениями [101]. В 2000 году Патрушев в одном из интервью критиковал тот факт, что некоторые СМИ «охотно подхватывают тезис о приходе чекистов в высшие эшелоны власти и что это является «попыткой демонизировать пришедших во властные структуры бывших сотрудников СВР и ФСБ. Цель понятна – создать образ некой “темной силы”, отстаивающей не общенациональные, а свои узкокорпоративные интересы, и тем самым ослабить ресурс доверия народа к новому руководству страны» [102].

Мысль о том, что чекисты составляют элиту особого рода и заслужили это в силу определенных, якобы присущих им качеств, стала средством оправдания прихода чекистов к власти. Это оправдание включает в себя целый ряд разнообразных составляющих. Как очевидно из приведенных выше слов Патрушева, цель комментариев пресс-службы ФСБ по этому вопросу – не просто назвать чекистов новой элитой, но подчеркнуть их патриотические качества. Чекисты – это не честолюбивая жадная клика, которая захватила власть ради собственного обогащения; ими движут интересы нации, а не жажда личных привилегий. Они взяли на себя ответственность за будущее России. Их главная цель – восстановление и возрождение страны. Их роль стала часто сравниваться с деятельностью Дзержинского после Гражданской войны, с его работой по восстановлению российской экономики. Тот факт, что Дзержинский был не только поляком, но и ярко выраженным интернационалистом, в нынешнем контексте опускается. Некоторые дошли даже до того, что назвали Дзержинского прежде всего патриотом, главной идеей жизни которого было спасать свой «дом», свою страну, своих сограждан [103]. В том же ключе первый заместитель директора ФСБ Сергей Смирнов утверждал, что любовь и преданность Родине и народу – это самая главная чекистская традиция [104]. Таким образом, теперь чекистской «традицией» называется патриотизм, тем самым чекизм ставится в одну шеренгу с национальной идентичностью.

В текстах ФСБ, предназначенных для публики, также настойчиво говорится о способности чекистов «перековывать» себя. Об этом же твердят авторы новой волны жизнеописаний Дзержинского, обращая внимание на его преображение после Гражданской войны: «Дзержинский сумел с окончанием Гражданской войны пройти через своеобразный “катарсис” и из яростного ниспровергателя старого стать созидателем, организатором возрождения промышленности, транспорта, активным сторонником и подвижником нэпа» [105].

Именно эта гибкость, способность переделывать себя постоянно подчеркивается и восхваляется в литературе. Дзержинский, как и современные чекисты, как и сама Россия, – это феникс, возрождающийся из пепла. Как и Дзержинской, чекисты могут принимать разные обличия в зависимости от потребностей времени, но их сущность неизменна [106]. Такая параллель проводится особенно ярко в одной книге, где сравниваются Путин, Дзержинский и Андропов – чекисты, которые переделали себя, когда их «призвала страна», и «оказались реформаторами и приверженцами рыночных отношений» [107].

Те, кто говорит о существовании новой чекистской элиты, стремятся упрочить чекистскую родословную, отыскивая ее корни в русской истории. Так, Леонов в статье 2001 года проводит параллель между современными чекистами и аристократией из дореволюционных спецслужб. Он пишет, что чекисты отличаются особыми внутренними качествами, которые напоминают характерные черты старого дворянства: это особая забота о Родине, особое понимание патриотизма, особая боль за народ. И как дворяне ушедшей России, они несут военную службу [108].

Красной нитью при пропаганде «нового дворянства» проходит мысль о том, что принадлежность к этой группе избранных определяет безупречность службы. Часто делается акцент на том факте, что чекисты – это простые и преданные «слуги» государства. Как отметил Патрушев, чекисты – это люди, которые, несмотря ни на что, сохранили дух государственной службы [109]. Черкесов утверждает: «Если нет идеи служения – нет чекиста» [110]. А Леонов говорит: «Мы все время думаем о Государстве. Это нескончаемо преследующая нас мысль: “Мы – слуги Отечества”» [111]. Очевидно, что перед нами обновленная версия советского культа Дзержинского – человека самоотверженного, ведомого лишь долгом.

Идея определения чекистов как нового дворянства была детально разработана Добролюбовым в статье, опубликованной в журнале «Спецназ России» в 2007 году. Согласно Добролюбову, возрождение чекизма при Путине – это часть возрождения старых российских традиций аристократического военного сословия. Это служилое сословие существовало в России веками, «с древних княжеских дружин», но распалось в XIX веке и только в XX столетии возродилось в форме ЧК [112].

Еще одним важным элементом миссии чекистов служит восстановление высокого положения России на мировой арене. Эта мысль также прослеживается в статье Добролюбова, где он восхваляет возвращение чекизма, который дал возможность России стоять с высоко поднятой головой. Добролюбов пишет: «Когда Владимир Путин был объявлен влиятельным американским журналом “Time” человеком года, это вызвало настоящий приступ ярости у той части западной элиты, которая по привычке до сих пор празднует “победу в холодной войне”». Они вдруг осознали, что русские вернулись. Вернулись в самом жестком образе – не как униженные просители и не как затравленные неудачники, а как спокойные, уверенные в себе победители. И страх этой западной элиты наиболее емко выразил республиканский сенатор-ястреб, все мечтающий стать президентом США, Джон Маккейн, сказавший о Путине: «Я посмотрел ему в глаза и увидел там три буквы – К-Г-Б» [113]. В этом смысле стремление чекистов вернуть себе былую репутацию неотделимо от общенационального стремления обрести национальную идентичность и укрепить высокое положение России на международной арене.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации