Автор книги: Джули Федор
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
Цель всех тоталитарных сект <…> прийти к власти. Они не стремятся к немедленной прибыли; они вкладывают средства, наращивают свое влияние и готовятся к захвату власти.
Александр Дворкин, из брошюры «Десять вопросов незнакомцам, или Руководство для тех, кто не хочет быть завербованным», опубликованной Московским патриархатом в 1995 году [39]
Патриарх в своей речи на церемонии освящения храма ФСБ в 2002 году так определил объект духовной безопасности: «Сегодня под угрозой оказалась и духовная безопасность России, потому что в нашу жизнь врываются силы, которые калечат души людей и пытаются заполнить духовный вакуум, который образовался в сердцах в результате 70-летнего атеистического воспитания» [40].
Утверждение патриарха выявляет, пожалуй, самую непосредственную и явную из всех нынешних забот о духовной безопасности – и касается она религиозной жизни и религиозной свободы в России.
За последние два десятилетия российский религиозный ландшафт существенно изменился. В атмосфере эйфории в 1990 году был принят либеральный Закон «О свободе вероисповеданий» [41]. Однако уже к середине 1990-х критики стали призывать к его отмене, называя его «законом Соединенных Штатов Америки, действующим на территории России» [42]. Начало усиливаться мощное антиконфессиональное движение, основным центром которого был Московский патриархат Русской православной церкви. Это движение превратилось в одну из главных сил, которая вынесла на повестку дня проблему духовной безопасности. Периодически возникали столкновения с защитниками права на свободу вероисповедания и религиозными группами, представлявшими меньшинство. Согласно Ясманну, ксенофобские силы в Верховном Совете пытались внести в 1993 году поправки, нацеленные на ограничение деятельности иностранных религиозных конфессий на том основании, что национальные духовные ценности являются объектом государственной безопасности [43].
Споры о том, как выстраивать отношения с «нетрадиционными» религиозными организациями, достигли апогея в середине 1990-х годов и завершились принятием нового Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» в сентябре 1997 года. Закон этот противоречит Конституции РФ. В Конституции РФ, принятой в 1993 году, говорится, что Российская Федерация является светским государством, в котором все религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. Однако закон 1997 года закрепляет привилегированное положение православной церкви и вводит иерархию для всех прочих религий, так же как и разнообразные ограничения, в силу которых «нетрадиционным» религиям сложнее получить разрешение действовать на российской территории [44].
После распада СССР напористые иностранные миссионеры действительно превратились в настоящую проблему во многих уголках России. Но ответственность за рост религиозного напряжения лежит также на антиконфессиональном движении и Александре Дворкине в частности. Дворкин стал популяризатором нового термина «тоталитарная секта», вооружив претендентов на роль защитников российской духовной безопасности их главным пугалом. Впервые Дворкин употребил этот термин в 1994 году. Вскоре его позаимствовал Московский патриархат Русской православной церкви, некоторые представители Римской католической церкви и нескольких протестантских церквей [45]. Это удобное, эмоционально насыщенное и даже «политически корректное» определение стало применяться по отношению к разнообразным новым религиозным движениям, в основном иностранным, которые стали активно действовать в России в начале 1990-х годов. Необоснованную статистику, приведенную Дворкиным, о широком распространении тоталитарных сект по всей России и о числе людей, вовлеченных в них, стали цитировать журналисты, тем самым обеспечив ей правдоподобие [46]. К тому же Московский патриархат одобрял некорректные и порой нелепые работы Дворкина по этому вопросу. Между тем определение «тоталитарный» в описании новых религиозных движений давало противникам сект возможность представляться защитниками прав членов сект – в связи с этим, к примеру, конференция, проходившая в январе 1996 года в Петербурге, называлась «Тоталитарные секты (деструктивные культы) и права человека».
Использование характерного для эпохи холодной войны ярлыка «тоталитарный» с целью оправдания тоталитарных норм и принципов – один из парадоксов постсоветской российской политики. Задействованные в этом психологические механизмы выделил Юрий Савенко, президент Независимой психиатрической ассоциации России, который так объяснил истерию, разгоревшуюся вокруг тоталитарных сект: «Увлечение иноверием воспринималось не как допустимое естественное чувство, а как следствие тайной злодейской технологии. Так обнаружилась самопроекция неизжитого тоталитарного сознания, для которого все регулируемо, управляемо, и собственная практика такого рода представляется универсальной. Получивший хождение термин “тоталитарные секты” не только безграмотен с религиоведческой точки зрения, он как раз – плод тоталитарного сознания» [47].
Использование термина «тоталитарный» – это один из нескольких примеров перестановки смыслов в постсоветской России. В этом случае термин эпохи холодной войны, изначально применяемый к СССР учеными, враждебно настроенными по отношению к советской системе, и впоследствии почти полностью отвергнутый западным научным сообществом, был, к огорчению многих западных ученых, с энтузиазмом принят в России в эпоху Горбачева. Позже он был отнесен к религиозным течениям, чтобы обозначить их неприемлемость и оправдать их подавление.
Термин «тоталитарная секта» так и не получил достаточно четкого определения. Как отмечают многие критики Дворкина, попытки его толкования Дворкиным и прочими настолько туманны, что практически бессмысленны. В любом случае большинство серьезных религиоведов этот термин отвергают [48].
Однако их критика не удерживала Дворкина от проведения кампаний в поддержку официального признания того, что проблема «тоталитарных сект» существует, и за включение этого понятия в федеральное законодательство по религиозным вопросам [49].
Несмотря на постоянную критику со стороны либерально-демократических сил и новых религиозных объединений, эта кампания возымела определенный успех. Так, российский парламент использовал термин «тоталитарные секты» в резолюции, принятой в декабре 1996 года [50]. Он также использован в официальной Концепции национальной безопасности Российской Федерации (принятой в декабре 1997 года) и в Доктрине информационной безопасности (принятой в сентябре 2000 года). В последней «тоталитарные религиозные секты» называются в числе угроз, представляющих «наибольшую опасность в сфере духовной жизни» [51].
ФСБ против сектВо время освящения храма ФСБ в марте 2002 года патриарх Алексий упомянул «тоталитарные секты», отметив угрозу, которую несет их «духовная агрессия» [52]. В контексте своего выступления и при такой аудитории он явно подразумевал, что ФСБ должна сыграть роль в борьбе с влиянием «тоталитарных сект». Московский патриархат, очевидно, открыто полагался на союз с ФСБ в стремлении удержать свои позиции и узаконить заявления о том, что неправославные религии представляют угрозу не только для православной церкви, но и для безопасности российского общества и культуры в целом [53].
Ряд фактов свидетельствует о том, что ФСБ все активнее действует на религиозном фронте, преследуя альтернативные религиозные организации [54]. Ее сотрудники порой прибегают к старым знакомым методам КГБ: фабрикуют уголовные дела, оказывают давление на свидетелей, закидывают компромат и дезинформацию в СМИ [55].
Современный уровень вмешательства органов госбезопасности в духовную сферу подвергся бы анафеме в начале 1990-х годов. До какой степени изменилась политическая атмосфера в России к концу 1990-х, иллюстрируют комментарии офицера ФСБ, работавшего с «тоталитарными сектами» в Алтайском регионе. В интервью, данном им в начале 1999 года, этот офицер сожалел о том, что «старые» методы работы с сектантством (то есть методы КГБ) «пошли прахом», но с удовлетворением отметил, что по крайней мере сейчас они восстанавливаются. Поворотным пунктом он назвал 1997 год, когда появилась «более-менее приемлемая концепция» проведения такой деятельности [56] и была создана команда [57].
«Научные» оправдания возросшего вмешательства государства в духовную сферу представили такие интерпретаторы, как бывшие чекисты Николай Леонов и Дмитрий Рогозин. И Леонов, и Рогозин подтвердили, что духовная безопасность является частью национальной безопасности [58]. Леонов проследил происхождение этой концепции, рассматривая ее преимущественно сквозь призму традиционных отношений между личностью и обществом, личностью и государством [59]. Леонову 1991 год представляется катастрофическим и небывалым изломом, когда российское государство отказалось от своей роли хранителя духовной безопасности: «Впервые в истории России государство сняло с себя всякую ответственность за материальную и духовную жизнь народа»; «Публично объявили и стали постоянно постулировать, что личность приоритетнее интересов общества и государства» [60]. Таким образом, целью концепции духовной безопасности стало оправдание возвращения к главенству государства над личностью.
ФСБ в этой сфере сотрудничает с православной церковью. Церковь, к примеру, предоставляет ФСБ и другим государственным органам сведения о нетрадиционных религиозных организациях [61]. Часто сами представители православной церкви стремятся к более тесным отношениям с ФСБ и другими госструктурами в деле искоренения нетрадиционных религий [62].
В некоторых отношениях надзор за деятельностью религиозных организаций даже жестче, чем в советскую эпоху. Так, например, в ряде регионов местными органами юстиции практикуются запросы списков всех членов протестантских церквей. Глава протестантских церквей России епископ Сергей Ряховский отмечал в марте 2004 года: «В случае отказа предоставить список членов церкви пасторов вызывают в ФСБ, требуют сотрудничества, угрожают закрытием церкви… Со списком методы работы тоже известны: видных людей вызывают к начальству и ставят перед ними ультиматум “либо работа, либо вера”; с простыми же людьми по списку “работают” так называемые центры по реабилитации жертв сект и сотрудники ФСБ» [63].
Как видно из этих высказываний, дискриминации подвергаются не только новые «тоталитарные секты», но и традиционные конфессии. Например, когда четыре известных католических священника, среди которых был епископ Иркутский, весной 2002 года пытались вернуться из-за границы в Россию, им было сказано, что российские спецслужбы занесли их имена в черный список, а следовательно, визы на въезд им не дадут. Никакого официального объяснения от российских властей в связи с этим не последовало, но представители спецслужб намекнули, что эти священнослужители, как и отец Стефано Каприо, первый католический священник, депортированный в начале апреля 2002 года, подозреваются в шпионаже [64]. Эти случаи показывают, в чем интересы церкви и ФСБ практически полностью совпадают.
Духовная безопасность и историческая амнезияОсвящение храма ФСБ на Лубянке в 2002 году могло стать символической церемонией прощения и примирения, началом новой главы в отношениях российских спецслужб и церкви. Однако вместо этого обе стороны хранили молчание, как будто бы и не было никаких жестокостей, совершенных против церкви предшественниками ФСБ [65]. За некоторыми исключениями (среди которых самым заметным явились слова официального представителя ФСБ Шульца о том, данное событие «также до определенной степени служит покаянием за многие несправедливости, совершенные в предшествующие годы» [66]) подобная стратегия умолчания стала обычной в данном вопросе [67].
Первые доказательства связей церковных иерархов с КГБ выявились вскоре после событий августа 1991 года. Общественное возмущение ГКУП и ролью КГБ в неудавшемся перевороте было настолько сильным, что на какой-то момент КГБ утратил возможность контролировать доступ к своим архивам, которые пришлось открыть для различных парламентских комиссий, организованных для расследования переворота. Одна из таких комиссий, возглавляемая Львом Пономаревым и Глебом Якуниным, совершила первую (и последнюю) серьезную попытку со стороны российских властей раскрыть и исследовать проблему внедрения КГБ в Русскую православную церковь. В ходе работы комиссии Якунин, бывший узник совести, православный священник [68] и давний критик вмешательства КГБ в жизнь церкви [69], обнаружил и опубликовал архивные документы, свидетельствовавшие о том, что православные церковные иерархи работали агентами КГБ [70]. Проблема проникновения КГБ в православную церковь уже поднималась в самиздатовских публикациях, а на закате горбачевской эпохи – и в прессе. Однако впервые подобные заявления получили документальное подтверждение из архивов КГБ [71].
Конечно, следует проявлять большую осторожность, выявляя и осуждая коллаборационистов и информаторов, особенно на основе материалов госбезопасности. Нам, к примеру, известно, что в КГБ заводились досье на людей, которые и представления не имели, что КГБ считает их своими агентами [72]. Подобная практика могла применяться для раздувания статистики и видимости выполнения нормативов или даже с целью скомпрометировать кого-то в будущем со зла или из мести [73]. Это настолько покрытые мраком вопросы, что некоторые комментаторы в СМИ даже стали предупреждать о том, что подобные слухи распространялись прямо из КГБ с целью дискредитировать церковь и новое политическое окружение [74].
Защитники православных коллаборационистов советской эпохи, приверженцы так называемого сергианства (по имени первого «советского» патриарха Сергия Старогородского, который издал декларацию о лояльности Советскому государству в 1927 году), которые в обмен на легализацию церкви пожертвовали своей независимостью, утверждают, что такие компромиссы были необходимы для того, чтобы сохранить церковь. Но какой бы логичной ни была такая позиция в определенных исторических условиях, отказ Московского патриархата обсуждать эту проблему открыто существенно пошатнул доверие к церкви [75].
Это сложные проблемы. В бывших коммунистических странах Центральной и Восточной Европы над вопросом, что делать с бывшими секретными информаторами и сотрудниками спецслужб, бьются вот уже два десятилетия с разной степенью успеха. Как ни странно, многие бывшие диссиденты высказываются против обнародования имен бывших агентов. В то же время при всех неудачах такую политику в Центральной и Восточной Европе многие ученые считают жизненно необходимым процессом для консолидации демократических сил в этих странах [76]. Но как бы то ни было, примирение, к которому взывают в Центральной и Восточной Европе, едва ли возможно в России по причине отсутствия открытых обсуждений таких проблем, тем более что сам вопрос исчез из российской повестки дня уже в середине 1990-х годов. Шансы на принятие российского закона об обнародовании дел бывших чекистов теперь кажутся немыслимыми. Напротив, стало модным и полезным приписывать себе чекистское прошлое, которого не было [77]. Вместе с тем проходят громкие кампании по ограничению и запрету профессиональной деятельности членов «тоталитарных сект» [78].
Духовная безопасность и гражданское обществоКонцепция духовной безопасности не ограничивается только религиозной сферой. Новая концепция безопасности широкомасштабна и охватывает многие области.
В 2003 году коммунист Виктор Зоркальцев, бывший тогда депутатом парламента, выступил с несколькими речами по вопросу духовной безопасности, предложив распространить эту концепцию на другие гражданские права и свободы [79].
Так, печальное положение международных неправительственных организаций в России ярко характеризует заявление, сделанное Путиным вскоре после назначения его премьер-министром в июле 1999 года. В заявлении этом указывалось, что экологи и члены неправительственных организаций, действующие на территории России, являются иностранными шпионами [80]. Однако, несмотря на это, путинский режим часто прибегает к громкой риторике, подчеркивая свою поддержку «сильного гражданского общества». К примеру, в сентябре 2003 года Путин, выступая в Колумбийском университете, заявил, что «спецслужбы не должны совать нос в гражданское общество» [81]. Но на практике становится все очевиднее, что представление российского правительства о гражданском обществе кардинально отличается от общепринятого. Создается впечатление, что правительство стремится заменить старое независимое движение за права человека суррогатами, одобренными государством и зависимыми от него. Представителей именно таких суррогатов приветствовал один из главных путинских чиновников как активистов движения за права человека «новой волны» [82]. Некоторые из этих активистов всерьез озаботились духовной безопасностью, включив права человека в категорию духовных ценностей и в стратегию, призванную противостоять западному дискурсу прав человека [83]. В 2004 году Путин выразил обеспокоенность тем, что гражданское общество слишком зависит от иностранных грантов, заявив в своем стиле, что российские организации, финансируемые из-за рубежа, не могут «укусить руку, с которой кормятся» [84]. Видимо, это предостережение сверху о нежелательности связи между российским гражданским обществом и зарубежными правительствами побудило политика-ультранационалиста Виктора Алксниса обрушиться с нападками на Комитет солдатских матерей – вскоре после заявления Путина он потребовал проверить источник финансирования этой организации [85]. В январе 2006 года произошел громкий шпионский скандал – ФСБ объявила, что российские НПО получают деньги от британских разведывательных служб [86].
Это смысловое объединение шпионов и неправительственных организаций способствовало демонизации гражданских активистов в России. Особенно ярко это проявилось в статьях красноречивого теоретика духовной безопасности, генерал-лейтенанта КГБ в отставке Николая Леонова. Хотя официально Леонов больше не представлял госбезопасность, в его публикациях в журнале «Спецназ России» духовная безопасность предстает как квинтэссенция современного чекиста, как «лицо» чекистской системы, выражающее «его дух, его принципы» [87]. Кроме того, Леонова можно считать олицетворением союза духовности и безопасности, который характерен для общественной жизни современной России. Поэтому прежде чем приступить к рассмотрению идей Леонова, следует остановиться на его рабочей биографии.
Леонов, как повествует он сам, более трех десятилетий работал в зарубежной разведке, стал заместителем руководителя, а в конце 1991 года ушел в отставку, погрузившись в состояние некоего шока после распада СССР [88]. Оправившись от потрясения, он вступил на несколько новых стезей одновременно. Начал читать лекции в престижнейшем Московском институте международных отношений, написал и опубликовал в 1995 году мемуары [89], а также принял крещение в православной церкви. Примерно в то же время он появился на телевидении в качестве комментатора еженедельной программы «Русский Дом», в которой проработал с 1992 года вплоть до ее закрытия в 2004 году [90]. Сама программа «Русский Дом», рупор крайних националистов на московском региональном телевидении, была примером нового союза, возникавшего между органами госбезопасности и наиболее консервативной и бескомпромиссной частью Русской православной церкви. Помимо Леонова в программе также выступал православный священник отец Тихон (Шевкунов), ставший известным в конце 1999–2000 годов, когда в прессу просочились слухи о том, что он духовник Владимира Путина [91]. Благодаря «Русскому Дому» Леонов начал свою карьеру в политике, решив баллотироваться в парламент в 1999 году [92]. Его последующие политические успехи отчасти можно приписать его известности как экс-чекиста; почитатели Леонова считают его воплощением духа российских органов госбезопасности.
В своих статьях Леонов пишет не столько о сектах, сколько об угрозе, которую представляют борцы за права человека, или правозащитники. Его тирады против них часто основываются на размышлениях о «духовной безопасности». Эти размышления – пример того, что борцы за права человека воспринимаются им сквозь чекистскую призму с ее новым «духовным» фильтром. Типичный образец – статья «На кого работают российские “правозащитники”», появившаяся в сентябре 2003 года на сайте Московского патриархата «Радонеж». В ней Леонов утверждает, что правозащитники не только живут за счет денег Запада и предателей-олигархов, но и явно поддерживают НАТО и американский внешнеполитический курс, защищают чеченских боевиков и совершенно безразличны к правам россиян [93].
Другие ярые православные борцы с сектантством регулярно обвиняют правозащитные организации в шпионаже, выражая беспокойство по поводу нарушений религиозной свободы в России. Московскую Хельсинкскую группу, например, на сайте «Радонеж» назвали «полностью легальной сетью агентов». Автор этого определения утверждала: «По сути, это легализованный шпионаж. Трудно подобрать другое слово для характеристики этой международной деятельности» [94].
Шпиономания такого рода, направленная одновременно как на российские правозащитные организации, так и на различные зарубежные гуманитарные и прочие сообщества, становилась все популярней и опасней. В последние годы она просочилась и в официальную идеологию. Примером этого стало соглашение, заключенное в 2002 году между Управлением ФСБ по Москве, Московской области и Департаментом образования города Москвы. В соответствии с соглашением офицеры ФСБ стали посещать школы и рассказывать ученикам об опасностях, которые несут экстремистские, религиозные и прочие группировки. На связь между такими группировками и шпионажем недвусмысленно указывается в статье, опубликованной в ноябре 2002 года в одной московской областной газете. Журналист, рассказывая о сотрудничестве ФСБ и Департамента образования, разражается гневной тирадой в адрес американского Корпуса мира: «Кстати, в систему образования проникают не только экстремисты и прочие нелегалы из числа россиян. Как это ни парадоксально, но заглядывают туда и давно нами забытые “американские шпионы”. А именно: представители заокеанского американского Корпуса мира. Причем если нетрадиционные организации проникают в учебные заведения в основном нелегальным путем, то волонтеры-янки на самых что ни есть законных основаниях. В качестве, скажем, преподавателей английского языка или основ бизнеса. Запустили их к нам еще в ельцинские времена с благой целью – научить ребятишек английскому языку, как говорится, из первых уст – носителей языка. Однако мало того, что образовательный уровень американских волонтеров на поверку оказывается весьма низким (они толком не знают ни русского, ни английского) – многие из них под видом преподавания заняты поиском информации о том, где и кем работают родители их подопечных, внедряются в семьи или еще хуже – на промышленные предприятия, где черпают необходимые данные и передают их чуть ли не в ЦРУ» [95].
Автор с удовлетворением отмечает, что из ряда российских регионов Корпус мира был в текущем году выдворен, и размышляет, что в Московской области следует поступить так же. «Гуд бай, Америка, – мы сами с усами», – заключает она [96].
В этой статье отражена официальная позиция ФСБ. Спустя месяц, в декабре 2002 года, Патрушев в своем ежегодном выступлении перед прессой сообщил, что тридцати членам американского Корпуса мира было в том году отказано в визах на въезд. Патрушев повторил обвинение в том, что в задачи Корпуса мира входит получение «информации о социально-политической и экономической обстановке в российских регионах, сотрудниках органов власти и управления, ходе выборов» и т. д. [97]
Самыми коварными инсинуациями стали намеки на связь правозащитников с терроризмом. Так, по сообщению главы Московской Хельсинкской группы Людмилы Алексеевой, Пушков на 3-м канале утверждал, что правозащитников финансируют террористические организации [98]. Подобные обвинения звучат с середины 1990-х, самым известным примером тому служит кампания против Уполномоченного по правам человека в РФ Сергея Ковалева, развернутая во время Первой чеченской войны [99].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
