Текст книги "Любовь и так далее"

Он приехал ко мне на выходные. Он жил далеко, милях в двадцати. Я всю неделю была занята, и когда он приехал, я сказала, что нам надо съездить в магазин и купить поесть. Мы поехали в «Вейтроуз», поставили машину, взяли chariot – тележку, – мы говорили о том, что я приготовлю на ужин, мы собирали продукты в тележку, я старалась набрать побольше, чтобы не ездить потом самой, я расплатилась на кассе своей карточкой «Вейтроуз». Когда мы вернулись к машине, я заметила, что он как-то вдруг погрустнел. Я ничего не спросила; сначала – нет. Я ждала, что он будет делать, – в конце концов, это он вдруг расстроился непонятно с чего, а не я. И он был героем, потому что он тоже начал в меня влюбляться, а для любви нужен героизм. Я имею в виду, героизм – чтобы сражаться с собой, со своим собственным характером.

Мы замечательно провели выходные вместе, и уже в самом конце я спросила его, почему он вдруг погрустнел тогда, в супермаркете. И он снова весь помрачнел и сказал:

– Моя жена тоже расплачивается по карточке «Вейтроуз».

И вот тогда я все поняла. Я поняла, что у нашей связи нет никакой надежды. Дело было не только в карточке, разумеется. Дело было в стоянке перед супермаркетом, в тележке, в поездке в пятницу вечером по магазинам, в осознании кошмарного факта, что твоя любовница, как и твоя жена, тоже закупается рулонами бумажных кухонных полотенец. И ему надо было ходить по тем же проходам, с теми же полками, пусть даже их разделяло двадцать миль. И, может быть, он подумал, что уже очень скоро и со мной будет все то же самое. Ничего нового.

Я его не винила. Просто мы по-разному относились к любви. Я наслаждалась единственным днем, выходными, внезапно выпавшим временем побыть вместе. Для меня любовь – это что-то хрупкое, переменчивое, fugace,[135]135
  мимолетное (фр.).


[Закрыть] анархическое, и я отдаюсь любви полностью, не раздумывая. Для него любовь – во всяком случае, он так думал и не мог избавиться от этой мысли, – отнюдь не волшебное состояние, по крайней мере, не только волшебное состояние, а скорее начало дороги, которая рано или поздно приведет к карточке «Вейтроуз». Он уже просто не мог думать иначе, хотя я говорила ему, что не хочу ни с кем жить вместе, не хочу снова замуж. Так что – по-своему, к счастью, – для него все прояснилось рано, а не поздно.

Он вернулся к жене. И – я говорю это не для того, чтобы продемонстрировать добродетель, – когда он вернулся, он стал счастливее. Он получил хороший урок кухонных полотенец. Ну и что вы на это скажете? В наше время басни Ла Фонтена разыгрываются в супермаркетах.

МИССИС ДАЙЕР: Что? Говорите громче. Я лейбориста, вам это хотелось узнать? Всегда была лейбористкой. И мой покойный супруг тоже был лейбористом. Сорок лет, и ни разу не поругались. Я готова присоединиться к нему. Или вы что-нибудь продаете? Мне ничего не нужно. И в дом я вас не впущу. Я читала в газете про таких, как вы. Вот почему у меня счетчик снаружи висит, а не в доме. Так что идите-ка вы подобру-поздорову своей дорогой. Я закрываю дверь. Я лейбористка, если вам это хотелось узнать. Но если вам нужен мой голос, придется прислать за мной машину. У меня ноги больные, я не выхожу. Да, я уже закрываю дверь. Мне ничего не нужно. Спасибо.

ТЕРРИ: Ну, вы знаете, как это бывает: когда ты влюблена, человек, в которого ты влюблена, кажется таким… особенным. Слова, которые он говорит, то, как он тебя обнимает в постели, то, как он водит машину. И ты думаешь: еще никто так со мной не разговаривал, никто так не занимался со мной любовью, никто меня так не возил. Хотя, разумеется, это все у тебя уже было. И в этом нет ничего нового или хоть сколько-нибудь необычного. Если, конечно, тебе не двенадцать лет, и это не первый твой мальчик. Просто ты этого не замечала раньше, или замечала, но забыла. И если он говорит тебе что-то, чего ты действительно не знала раньше, или ты делаешь что-то такое, чего ты раньше не пробовала, пусть даже какую-то мелочь, тебе это кажется таким особенным, что хочется кричать от счастья, и ты говоришь себе: вот он, тот человек, с которым мне хочется прожить жизнь.

Это как с моими часами с Микки Маусом. Я понимаю, что это звучит… я даже не знаю, какое подобрать слово. Но как бы там ни было, да – у меня были часы с Микки Маусом. Конечно, я не надеваю их на работу, потому что… понятно, почему. Что бы вы сами подумали о метрдотеле во французском ресторане, которая носит часы с Микки Маусом? Вы бы подумали, что на кухне у нас вместо повара Плуто или что-нибудь типа того, правильно? Так что часы я оставляю дома, на столике у кровати, и надеваю их только по воскресеньям, когда мы не работаем. А когда мы со Стюартом стали жить вместе, я буквально с первых же дней заметила, что он всегда знает, какой сегодня день недели, даже с утра – спросонья. И во воскресеньям, только-только проснувшись, он обнимал меня и всегда спрашивал:

– Что там говорит Микки, который час?

И я смотрела на часы и отвечала:

– Микки говорит, девять-двадцать, – или сколько там было.

Вам, наверное, сложно понять. Но мне до сих пор хочется плакать, когда я об этом думаю. И он был англичанином, и поэтому использовал в речи типично английские выражения, которых я раньше не знала, и, как я уже говорила, они мне казались особенными. Его необычная речь была частью его. И частью нас обоих. Он говорил: «вернемся на стартовую позицию», и «дешевле уже задаром», и «пока не попробуешь пудинга, не узнаешь, какой он на вкус».

Когда он сказала это в первый раз, я подумала, что он говорит про ресторан. Про какой-то десерт, который не очень удался. И, если подумать, то фраза дурацкая. Разумеется, единственный способ узнать, какой пудинг на вкус, это его попробовать, и то же самое – со свининой на ребрышках или с ухой. Так что это даже не просто клише, а клише, которое и говорить-то не стоит – настолько оно очевидно. Но когда я об этом подумала, было уже слишком поздно, и фраза уже привилась, стала частью нас обоих, а поскольку мы со Стюартом владели рестораном, она стала своего рода семейной шуткой. Вкратце это у нас называлось «Испытание пудинга».

Ну что ж, вот и займись испытанием пудинга, мой дорогой бывший муж. Займись испытанием пудинга. После Стюарта у меня были еще мужчины, и сейчас я встречаюсь с одним человеком, так что я говорю не только про тебя, Стюарт Хьюз, но если ты примешь это на свой счет, я пойму. Есть люди, которые, когда влюбляются, лгут. Есть люди, которые говорят правду. Но большинство из нас сочетают ложь с правдой, и получается честная ложь. «Да, я люблю джаз», – говорит человек, подразумевая: «Если ты любишь джаз, то я буду слушать его с тобой вместе». Любовь многое изменяет в нашей жизни, так что это действительно честная ложь, когда ты говоришь что-то такое, в чем ты не до конца уверен. Вплоть до: «Я хочу от тебя ребенка».

И так у нас все и было, да, Стюарт? Займись уже испытанием пудинга, мой дорогой бывший муж. Я имею в виду, покажи фотографию. Покажи фотографию. Ложь может быть более честной и менее честной.

ЭЛЛИ: Послушайте, я не жалуюсь, но если вам действительно интересно, то я расскажу.

Мне двадцать три, почти двадцать четыре, и треть из них я вовсю «живу половой жизнью», как это называется в официальных отчетах. Да-да, с пятнадцати лет, противозаконно и все такое. Но и вполне нормально. И если бы я подсчитала – а я не считала и не считаю, – то у меня получилось бы больше мужчин, чем было у мамы за всю ее жизнь. С одним из них мы жили вместе, я была в него по-настоящему влюблена. И еще у меня был женатый мужчина, и это было вполне нормально – в общем-то, никакой разницы, разве что он больше врал. И – что еще? – я закончила колледж, У меня есть работа, я поездила по миру, в свое время попробовала наркотики – обычный набор, у меня есть право голоса, я одеваюсь как хочу, и люди, с которыми мы не виделись год или больше, говорят мне при встрече: ой, Элли, ты так повзрослела.

Вот только сама я не чувствую себя взрослой. И особенно, когда смотрю на людей, которые и вправду взрослые, – на Джилиан, например. Тогда я себя чувствую очень юной. И обманщицей, если по правде. Как будто сейчас кто-нибудь ткнет в меня пальцем и скажет, что я всех обманываю, что на самом деле я еще маленькая и глупая, что мое умственное и эмоциональное развитие остановилось где-то на уровне двенадцатилетней девочки, – и я соглашусь. Я не буду спорить. Я даже представить себе не могу, что когда-нибудь у меня получится сойти за взрослую.

Когда я говорила, что у меня был женатый мужчина, я не имела в виду Стюарта. Я хочу сказать, он вообще не считается.

С другой стороны, если попристальнее присмотреться, то большинство взрослых – обломленные по жизни. Мои родители развелись, когда мне было десять. У половины моих друзей родители тоже разведены. Они всегда говорят: Элли, развод – это не значит, что жизнь не сложилась, ты не должна так думать, бла-бла-бла, просто мы поняли, что по отдельности нам будет лучше, по крайней мере, мы поступили честнее, чем наши родители, которые продолжали жить вместе, хотя им было скучно друг с другом, и они ненавидели друг друга, но они все равно продолжали жить вместе – просто из соображений «что скажут люди», так что мы поступили честнее, так, чтобы всем было хорошо, чтобы никому не было больно, бла-бла-бла, – хотя все это можно было бы сказать проще: я трахаюсь с кем-то другим.

Взять хотя бы эту компанию. Джилиан и Оливер: на мой скромный взгляд, их брак явно не удался. Стюарт: дважды женат с промежутком в пять с небольшим лет, дважды разведен. Даже старушка мадам Уайетт – осталась одна, без мужа.

Людям свойственно ошибаться. Да, я согласна. Но почему буквально все мои знакомые, которые старше меня, либо разведены, либо живут вместе, но так, как я сама ни за что не хотела бы жить. Да, может быть, я излишне категорична в своих суждениях. Но когда специалисты по семье и браку говорят с телеэкранов: «Когда рушатся отношения между людьми, в этом нельзя никого винить», – мне хочется им возразить. Когда рушатся отношения между людьми, виноваты всегда оба. Но когда все виноваты, получается, что не виноват никто. Это они так думают. Но не я.

Мне хотелось бы прояснить одну вещь. Большинство взрослых, которых я знаю, хорошо обломились в жизни. То есть, выходит, что ты взрослеешь, когда обламываешься? В таком случае, я не хочу взрослеть.

P.S. Насчет Джилиан. Конечно, я очень ее уважаю. Она – замечательный реставратор, и она умеет управлять своей жизнью так, как у меня никогда не получится. И она очень мне нравится как человек. Просто… когда нам приносят картину на реставрацию, она с первого взгляда распознает подделки.

Тогда почему она живет с Оливером?

СТЮАРТ: Есть только одна любовь – первая.

ОЛИВЕР: Есть только одна любовь – по возможности больше любви.

ДЖИЛИАН: Есть только одна любовь – настоящая.

СТЮАРТ: Я не говорю, что нельзя полюбить еще раз. Кое-кто может, кое-кто – нет. Но независимо от того, сможешь ты полюбить еще раз или больше уже никогда никого не полюбишь, первая любовь не повторяется. И независимо от того, сможешь ты полюбить еще раз или нет, первая любовь останется с тобой навсегда. Вторая любовь забывается. Первая – никогда.

ОЛИВЕР: И не надо меня презирать. Это не катехизис современного Казановы, не оправдания Джованни. Сексуальная рекордомания, этакое стахановское движение – это для тех, кто страдает хроническим недостатком воображения. Я имел в виду совершенно другое. Прямо противоположное. Нам нужно как можно больше любви, потому что ее так мало, вы не находите?

ДЖИЛИАН: Настоящая любовь – любовь крепкая и надежная, любовь, которая не подведет, которая будет с тобой всегда, изо дня в день. Вам кажется, что такая любовь – это скучно? А вот мне так не кажется. Мне кажется, это, наоборот, романтично.

СТЮАРТ: P.S. Кстати, вы случайно не знаете, кто сказал, что любовь делает человека лучше? Кто это сказал?

СТЮАРТ: P.P.S. Поскольку никто эту тему не поднял, то я добавлю. Кто-то сказал, что когда человек влюблен, ему легче влюбиться в кого-то еще. Так вот, я хочу сказать: значительно легче влюбиться, когда ты не влюблен.

СТЮАРТ: P.P.P.S. И еще кое-что. Любовь делает человека счастливым. Все в это верят, правда? И когда-то я тоже верил. Но больше не верю.

Вы удивлены? Но вы подумайте. Рассмотрите внимательно свою жизнь. Любовь делает человека счастливым? Да ладно!

15. Кто-нибудь знает, что происходит?

ТЕРРИ: Самое интересное: мы со Стюартом жили, что называется, душа в душу. Конечно, мы иногда ссорились – например, из-за отпуска. Он никогда не хотел брать отпуск, а если и брал, то ужасно мучился, потому что не мог ничего не делать. Стюарт на пляже – зрелище душераздирающее. Но он не был жадным, наоборот. Ему нравилось покупать мне красивые вещи. Мы жили весело и интересно. У нас были друзья, с которыми мы постоянно общались. Мы могли бы и не разводиться – Господи, сколько семейных пар не разводятся, хотя живут хуже, чем жили мы, и считают, что все нормально.

Наверное, все началось в тот день, когда мы пошли к психологу. В этом мы с ним согласны. Но мы не согласны – почему. И по поводу этого разногласия мы к психологу не ходили. И в суд мы тоже не подавали. Мы оба хотели развода, детей у нас не было, и, как я уже говорила, Стюарт был человеком щедрым. У нас не было споров имущественных, и зачем было спорить, доискиваясь причин? Так что оно так и осталось неразрешенным, это разногласие. Осталось, как мусор на морском дне. Ну, знаете: море сверкает на солнце, вы плывете по теплым волнам, вода прозрачная, как слеза, вам радостно и хорошо, и вдруг вы видите на дне огромную кучу ржавого мусора. Жилище для крабов. И вы уже не замечаете ни синего неба, ни теплого моря – вы видите только мусор.

СТЮАРТ: Терри? Вы опять меня спрашиваете про Терри? Послушайте, для меня это все уже в прошлом. Пройденный этап. Ну хорошо. Я расскажу. Но больше мы к этому не возвращаемся, договорились? Если вы мне не верите, я это переживу. Я вот что имею в виду: то, что я расскажу, обсуждению не подлежит.

О'кей. Мы стали жить вместе, мы поженились. Терри сперва не хотела детей, и я не настаивал. Мы замечательно ладили, нам было хорошо вместе. А потом… Скажем так: Терри вдруг сделалась одержима Джилиан. Безо всякой причины. И примерно тогда же она решила – и очень ясно дала мне понять, – что не хочет детей от меня. И что я мог с этим поделать? Если кто-то из нас и нуждался в помощи психотерапевта, так это она. Проблема неразрешимая. Мне стало ясно, что с Терри у нас никогда не будет такой семьи, которая с моей точки зрения, может считаться семьей настоящей. Поэтому мы разошлись. А потом развелись. Это было болезненно, но мы хотели от брака разного, и как только ты это осознаешь, лучше сразу расстаться, правда? Конец истории.

ТЕРРИ: «То, что я расскажу, обсуждению не подлежит»? Он действительно это сказал? Это что, я такая чувствительная, или это и вправду звучит оскорбительно? Детали финансовой сделки могут не подлежать обсуждению, Стюарт, американская внешняя политика может не подлежать обсуждению, Стюарт, но мы сейчас говорим о человеческих отношениях, или ты не заметил?

Факт. Первая жена Стюарта очень сильно его обидела. Он был раздавлен, ему было больно – он даже не думал, что человеку бывает так больно. Она действительно его предала: выбросила за ненадобностью, как какой-то никчемный мусор, и ушла к его лучшему другу. Стюарт оправился очень нескоро. Прошло много времени, прежде чем он снова стал доверять людям. Факт. Он все-таки стал доверять. Со мной. Факт. Если тебя кто-то бросил и сильно обидел, это еще не значит, что ты сможешь его забыть. Обычно бывает наоборот: ты не можешь его забыть, ты о нем думаешь постоянно, ты становишься одержимым этими мыслями. Факт. В самом начале Стюарт завел разговор о детях, и я сказала, что еще не готова, что хочу подождать, и он сказал: хорошо, нас никто не торопит. Факт. Больше Стюарт о детях не говорил, и заговорил только через неделю после нашего неудачного визита к психологу.

Теперь – мое личное мнение. Хорошо продуманное решение, к которому я однажды пришла, и все во мне подтвердило, что это правильно – пресловутая женская интуиция, все мои ощущения, все наблюдения, все размышления о прошлом и настоящем. Помните, я говорила про честную ложь: что люди, когда влюбляются, часто говорят друг другу неправду, искренне полагая, что это правда или когда-нибудь станет правдой? И Стюарт тоже сказал мне неправду, причем очень большую неправду: «Я хочу, чтобы у нас были дети». И знаете, почему это ложь? Потому что – и чтобы это понять, мне понадобилось три года, – вот правда. Стюарт хотел, чтобы у нас были дети, но не мои и его, а его и Джилиан. Теперь вам понятно?

Эй, Стюарт, теперь уже это не подлежит обсуждению.

ДЖИЛИАН: Кто-нибудь знает, что происходит с Оливером?

Он вернулся из Линкольншира в отвратительном настроении. Софи побежала к двери, но Оливер даже не поговорил с ней – сразу поднялся наверх. Я слышала, как он идет по лестнице. Софи пришла ко мне и сказала:

– Папа в унылости.

Что делать, когда человек не в настроении? Я не психоаналитик, и из меня никогда бы не вышел психоаналитик. Так что я поступила так, как поступаю всегда в таких случаях: сделала вид, что ничего не случилось, постаралась изобразить веселье, и если Оливер не захочет заразиться моим настроением, тогда, я извиняюсь, пусть сам разбирается со своим. Он уже большой мальчик. Я человек – как там это жуткое слово? – не конфронтационный. Я расспрашиваю и слушаю, когда и если ему это нужно. Я всегда рядом, если ему необходима поддержка. Но, с другой стороны, я не сестра милосердия и не мамочка Оливеру – у меня уже есть две дочки.

Когда он спустился, я спросила, как у него прошел день.

– Морковь. Лук-порей. Утки.

Я спросила, не было ли пробок на шоссе.

– Шоссе было забито дебилами, трусами и лжецами.

Последняя попытка привести его в норму, вернуть к нормальности, как я это называю: я показала ему полки, которые повесил Стюарт. Он долго и тщательно их разглядывал – то подходил совсем близко, то отступал на пару шагов, как будто смотрел на картины в Национальной галерее, стучал по ним пальцами, дергал, чтобы проверить, хорошо ли они закреплены, вертел в руках спиртовой уровень, который Стюарт забыл, когда уходил. Обычное представление в духе Оливера, разве что чуточку чересчур.

– Они не покрашены, – сказала я, чтобы нарушить молчание.

– А я и не заметил.

– Стюарт подумал, что ты, может быть, захочешь покрасить их сам.

– Как мило с его стороны.

Как вы, наверное, уже заметили, я ненавижу подобные разговоры. Я люблю, когда люди говорят просто и по существу.

– Ну и что ты думаешь, Оливер?

– Что я думаю? – Он встал, широко расставив ноги и подперев кулаком подбородок – снова изображая задумчивого посетителя Национальной галереи. – Я думаю, это хорошо, что вы с ним так спелись в плане «по хозяйству».

Я смолчала. Я пошла спать. Оливер в ту ночь спал отдельно. Такое случается иногда, когда он не в настроении. Если девочки замечают, мы говорим им, что папа работал допоздна и лег спать в другой комнате, чтобы не разбудить маму.

СТЮАРТ: Я наткнулся на Оливера во дворе. Он тут же отставил корзину с эндивием и учинил целое представление из замысловатых поклонов и шарканий ножкой. Он даже достал носовой платок и принялся размахивать им у меня перед носом, едва не задевая меня по лицу. Он явно хотел мне о чем-то напомнить. Но у меня не возникло никаких ассоциаций.

– Оливер, – спросил я, – что ты тут изображаешь?

– Твоего лакея, – ответил он.

– С чего бы вдруг?

– Ага! – Он весь сморщился и постучал себя по носу пальцем. – Как сказал кто-то умный: никто не бывает героем для своего лакея.

– Может быть, это и верно, – ответил я. – Но поскольку лакеев, как таковых, теперь уже нет, данная мудрость кажется мне несколько неуместной.

ОЛИВЕР: Во время оно, пока хозяин не спас меня от унижения, я пал очень низко. Я ходил по квартирам с большим пластмассовым ящиком и продавал домохозяйкам кухонные полотенца и стеганые варежки-прихватки. Я работал курьером в пиратском видеопрокате, что, наверное, было не очень кошерно. Я рассовывал рекламные брошюрки по почтовым ящикам. Включая свой собственный. Звучит как полный онанизм, но тут все было продумано. Стоя так, чтобы за разворотом плеч скрыть свой преступный поступок, я запихивал себе в ящик сразу по пятьдесят листовок, рассуждая примерно так: я избавляю соседей от ненужной макулатуры, сокращаю свой рабочий день и вес пачки с бумажками. Однажды я вывалил к нам на коврик через щель для почты неимоверное количество специальных предложений «во вторник вечером в ресторане „Бенгальская звездочка“, который по праву гордится качеством блюд, подаваемых в ресторане, равно как и четко налаженной системой доставки блюд на дом („Карри с доставкой на дом за полчаса“), а на следующий день воспользовался вышеуказанным спецпредложением и спустил ползарплаты – презренный металл, – пригласив свою Meilleure Demie[136]136
  Лучшую половину (фр.).


[Закрыть] на вышеуказанный «ужин при свечах».

Насколько я помню, к любому блюду, которое стоило больше 10 фунтов, овощной гарнир подавался бесплатно.

Стюарт, без сомнения, убежден, что я проходил курс начальной школы по элементарным основам капиталистического предпринимательства. Но я себя чувствовал просто бесправным рабом, которого злобно эксплуатируют.

Plus ça change,[137]137
  Первая половина выражения: «plus çа change, plus c'est la meme chose» – «чем больше перемен, тем больше все остается по-старому».


[Закрыть] ага?

ДЖИЛИАН: Может быть, кто-то из вас считает, что это предательство. Оливер наверняка бы взбесился, если бы он узнал. Но я испугалась, что он снова впадает в депрессию, и позвонила Стюарту, и сказала, что я очень переживаю, не слишком ли много Оливер работает. В ответ была долгая тишина, потом Стюарт вдруг расхохотался, и опять – тишина. Наконец он сказал:

– Есть у меня подозрение, что для Оливера любая работа – это уже слишком много работы.

Мне показалось, что в его тоне звучит презрение к Оливеру и ко мне тоже – что я такая вся из себя встревоженная жена, которая звонит начальнику мужа, потому что ей кажется, что ее дорогой муженек перенапрягается на трудовом посту. Тон у него был и вправду начальственный: он говорил со мной не как старый друг – и не как бывший муж, – а как начальник и домовладелец. Но тут он себя осадил и стал спрашивать про девочек, и все снова вернулось в норму.

Может быть, я не такой человек, который умеет справляться с депрессией близких. Но это ведь не моя вина, правда?

ОЛИВЕР: Да, кстати, это был никакой не тевтонский мудрец. Насчет выражения про героя и его лакея. Это была мадам Конель. Слышали про такую? Я тоже не слышал. «Мещанка по происхождению, знаменитая своим язвительным остроумием, – прочитал я. – В семнадцатом веке в ее салоне собирались известные литераторы и мыслители». Но кто теперь ее помнит? Стюарт назвал ее мудрость «несколько неуместной» и устаревшей. Так сотрем же из памяти ее имя, вычеркнем из словаря афоризмов ее единственный вклад в сей глобальный академический труд, «поскольку лакеев, как таковых, теперь уже нет».

ЭЛЛИ: Мне вовсе не хочется, чтобы это «к чему-нибудь привело». Так выражаются мои родители.

Вполне очевидно, что это «ни к чему не приведет». Опять же, так выражаются мои родители. Разумеется.

Наслаждайся моментом. Я так и делаю. В жизни надо попробовать все. Я так и делаю. Не связывай себя ничем. Я так и делаю. Молодость бывает только раз. Я знаю. Наслаждайся свободой. Я стараюсь.

Не такое уж это большое дело. Что я сказала Оливеру, когда он пытался меня сосватать? Я сказала, что меня не особенно привлекают разведенные дядечки средних лет. Или дважды разведенные, как оказалось. И они меня действительно не привлекают.

Послушайте, я не люблю Стюарта. И вряд ли когда-нибудь полюблю. Я приезжаю к нему раз в неделю, раз в десять дней. Его квартира по-прежнему необставленная и пустая, как тогда – в первый раз. Обычно мы ходим в какой-нибудь ресторанчик, выпиваем бутылку вина. Потом мы возвращаемся к нему, и иногда я остаюсь до утра, иногда мы по-быстрому «делаем секс» и я уезжаю домой, а иногда мы просто сидим-беседуем. Понимаете? Никаких проблем. Это не то, что называется прочными и постоянным отношениями.

Конечно, если бы он мне нравился по-настоящему, мне, наверное, было бы больно и неприятно. И меня все это заколебало. Даже думать об этом заколебало. По идее, я должна быть довольной, правильно? Но я недовольна. Меня все это достает. И Стюарт в том числе.

Кто-нибудь знает, что происходит? По-моему, тут все ясно. Как говорится, ежу понятно… его пустая квартира, где нет ничего, кроме чистых рубашек, сложенных в стопку, и грязной посуды, которую он оставляет уборщице-домработнице, и теперь мне понятно, почему он не занимается своим домом – потому что он постоянно торчит в доме на Сент-Дунстан-роуд, вешает полки и все такое.

Взрослые – все обломленные, правильно?

СОФИ: Мама в последнее время какая-то странная. Я уже говорила: стоит – смотрит в окно. Забывает, что по вторникам у меня музыка. Я думаю, она переживает за папу. Боится, что он снова впадет в унылость.

Я попыталась придумать, как ее развеселить. Я ей сказала:

– Мама, если с папой что-нибудь случится, ты всегда можешь выйти замуж за Стюарта.

По-моему, разумная мысль. У него много денег, а у нас вечно их не хватает.

Мама просто посмотрела на меня и выбежала из комнаты. Потом она вернулась, и я увидела, что она плакала. И у нее был такой вид – ну, какой у нее всегда, когда она собирается завести Очень Серьезный Разговор.

Потом она мне сказала, чего никогда не говорила раньше. Она была замужем за Стюартом до того, как вышла за папу.

Я подумала и спросила:

– А почему вы мне раньше не говорили?

– Ну, мы подумали, что если ты спросишь, мы скажем.

Это – ненастоящий ответ, правда? Вроде как: мама, а папа не был женат на принцессе Диане? – теперь-то я знаю, что нужно спрашивать, чтобы мне рассказали.

Я подумала еще немного и сделала вывод, который, по-моему, был очень даже разумным.

– То есть, ты хочешь сказать, что Стюарт – мой настоящий папа?

И знаете, что она сделала? Она снова расплакалась. Потом обняла меня и сказала, что это не так. И даже не думай. Ну, вы, наверное, знаете, как моя мама может сказать: «Это не так. И даже не думай»?

Тогда почему она нам не сказала, что до папы она была замужем за Стюартом – зачем было делать из этого тайну? Значит, должна быть причина. Но если Стюарт – не мой папа, то какая еще причина?

Она попросила меня ничего не говорить Мари. Наверное, они будут ждать, пока она сама не спросит.

– Ну, – сказала я, пытаясь рассуждать разумно. – Ты всегда можешь выйти за него снова.

Мама сказала, чтобы я вообще никому об этом не говорила.

Но я же спрашивала. Помните? В тот вечер, когда папа пришел домой пьяный. Я спросила, кто такой Стюарт, и мама сказала, что это просто знакомый. Они могли бы мне все рассказать тогда, правда?

СТЮАРТ: В газетах в последнее время появляется столько кошмарных историй. Вы не читали на прошлой неделе про того человека, с которым… плохо обошлись в детском доме, когда он был совсем маленьким? Страшно, когда открывается правда, да? Время проходит, но становится только хуже. Тот парень вырос, он старался забыть, что с ним было, – не смог, и по прошествии двадцати с лишним лет нашел того воспитателя, который… плохо с ним поступил. К тому времени воспитателю было уже за шестьдесят, так что теперь они поменялись ролями: теперь уже воспитатель зависел от милости человека, который был сильнее его.

В общем, парень представился своему бывшему обидчику, повез его прокатиться и сбросил с обрыва. Нет, это звучит как-то слишком приглаженно. Сперва он позволил ему помолиться. Правда, интересно? Он позволил ему встать на колени и помолиться. Потом он сказал полиции, что он пощадил бы старика, если бы тот молился за тех, кого он когда-то обидел, но он молился только за себя. Так что он подтащил старика к краю обрыва и сбросил его вниз. Отпинал ногами. Он так и сказал: отпинал ногами. Он сказал, что готов показать следы, где старик пытался уцепиться за землю. Тело так и не нашли. Ни единого волоска. Хотя – нет. Волосок-то как раз обнаружился. Даже несколько волосков. На полпути вниз, на камнях. Там лежал шарф футбольного клуба, и на нем было несколько седых волосков. Я почему-то запомнил, что это был шарф клуба «Портсмут». Синий с белым. Клуб «Портсмут».

Кошмарная история, правда? И что самое страшное: преступник наверняка искренне полагал, что он поступает по справедливости. Око за око. Может быть, он считал, что старик еще легко отделался.

И еще этот парень сказал полиции, что, когда все закончилось, он себя чувствовал на удивление спокойно. Он вернулся домой, выпил чаю и замечательно спал всю ночь.

ОЛИВЕР: И еще одно. Спиртовой уровень мистера Черрибума. Я смотрел на него и думал: полезная штука. Вот бы придумать такой прибор, который бы измерял уровень нашего настроения.

 
Если низко пузырек —
Ты в печали занемог.
Если он вверху уже,
Значит радостно душе.