Текст книги "Любовь и так далее"

СОФИ: Вчера я видела маму в той дальней комнате, которая над ванной. Которую, мы пока не придумали, что там будет. Мама просто стояла посреди комнаты, думая о чем-то своем. Она даже меня не заметила. Это было странно и даже чуть-чуть страшновато, потому что обычно она все всегда замечает. Но мама вообще стала какой-то странной, когда мы сюда переехали.

– Мам, что ты делаешь? – спросила я. Иногда я называю ее маман, а иногда – мам.

Она вроде бы даже меня и не слышала. Но потом очнулась, огляделась по сторонам и сказала:

– Думала вот, в какой цвет мы ее покрасим.

Надеюсь, она не впадет в унылость, как это было у папы.

ЭЛЛИ: Я привезла ему картину. Квартира выглядит в точности так же, как и в первый раз, только теперь на столе в гостиной лежит около двадцати рубашек в пакетах из прачечной. Квартира выглядит как временное пристанище. Только если бы это было временное пристанище, она бы выглядела более обустроенно, если вы понимаете, что я имею в виду. Если бы он был бизнесменом, который приехал работать в Лондон на несколько месяцев, он бы снимал одну из тех роскошных квартир, которые рекламируют в бесплатных журналах. Трехкомнатные апартаменты, с люстрами и торшерами, с занавесками на окнах, прихваченными по бокам поясками в тон, с нейтральными картинами на стенах. Он заметил, что я смотрю.

– Нету времени на обустройство, – сказал он. – Или, может быть, время есть, но нет желания. – Он подумал пару секунд и добавил: – Нет, наверное, дело не в этом. Просто у меня нет желания обустраивать дом для себя одного. Мне кажется, это бессмысленно. Для себя одного как-то не хочется. Вот если бы для кого-то еще, тогда – да. Наверное, так.

Это могло бы прозвучать патетично и даже надрывно, но прозвучало вполне нормально. Как будто он просто пытался понять причину.

– А ты?

Я рассказала ему, как я отделывала свою комнату, где покупала все материалы. Когда я упомянула про магазин, где торгуют подержанными вещами, он так на меня посмотрел, как будто я сказала, что собирала мебель по помойкам.

– Я бы, наверное, так не смог, – сказал он, – в смысле, бегать, искать, обставляться. Думаешь, дело в разнице полов? – Нет, я так не думала. – Тогда, может быть, это заложено на генетическом уровне?

Оказалось, что мы оба смотрели ту передачу про животных, посвященную птицам шалашникам. Вы не видели? Ее показывали пару дней назад. Они живут в джунглях, где-то в юго-восточной Азии, если я ничего не путаю; самцы этой птицы стоят красивые шалашики для привлечения самок. Собирают и складывают в кучку всякие цветы, орехи, камушки и вообще все, что найдется цветного и яркого. Похоже на произведения художников-примитивистов. Я имею в виду, это не гнезда, не домики, это просто красивые «показушные» сооружения для привлечения самочек своего вида. Они действительно очень красивые, но есть в них и что-то пугающее – то есть, не в самих шалашиках, а в том, с какой одержимостью самцы шалашника строят эти свои шалашики, сколько они посвящают этому времени и труда.

Последнюю мысль я не высказала вслух, но когда мы закончили обсуждать передачу, мы оба оглядели его пустую квартиру и рассмеялись. Потом он поднялся и принялся перекладывать рубашки на столе. Подобрал их по цвету, а некоторые поставил вертикально, как на витрине. Это было забавно.

– У тебя будет время сходить со мной выпить? Тут на углу есть паб.

На этот раз он спросил нормально, не как тогда по телефону, и я сказала: да.

СТЮАРТ: Почему кто-то нам нравится, кто-то – нет? Я имею в виду, в общечеловеческом смысле слова.

Я, кажется, уже говорил, что когда я был помоложе, мне нравились люди, которым нравился я. Скажем так: если человек обходился со мной хорошо и вежливо, он мне уже нравился. Всего-то навсего. Я так думаю, это происходило из-за недостатка уверенности в себе. Кстати, мне кажется, что многие потому и женятся в первый раз. Просто не могут «отпустить» человека, который к ним вроде бы хорошо относится, без вопросов. Теперь я понимаю, что у меня было что-то похожее с Джил. Но для крепкой семьи этого недостаточно, правда?

Но есть и другая причина, почему кто-то нам нравится. Классический случай из классических телесериалов. Мужчина знакомится с женщиной, но женщина не замечает его достоинств, но проходит какое-то время, мужчина окружает ее вниманием, совершает всяческие деяния, и в конце концов она понимает, какой он замечательный человек, и он начинает ей нравиться. Ну, вы понимаете, что я имею в виду: лейтенант Имярек спасает майора Как-бишь-его от крупного карточного долга, или из ситуации, потенциально опасной для его доброго имени, или от какого-нибудь социального или финансового конфуза, и сестра майора, мисс Как-бишь-ее, благосклонности которой лейтенант Имярек добивался – но безуспешно – буквально с первого дня своего приезда в полк, вдруг понимает, какой лейтенант благородный и весь из себя замечательный, и теперь он ей нравится.

Я все думаю: такое и вправду бывает или это все – плод фантазий сценаристов? Если судить по опыту, то в жизни все происходит наоборот. В жизни, когда вы встречаетесь с человеком, вы не собираете доказательства, на основе которых вы потом определитесь, нравится он вам или нет. В жизни все происходит так: вы встречаетесь с человеком, он вам нравится, и вы в ходе общения с ним ищете доказательства, которые подтвердят ваше первое впечатление.

Элли – милая девушка, правда? Вам она нравится, да? У вас достаточно доказательств? Мне она нравится. Может быть, я приглашу ее на свидание. То есть, по-настоящему. Как вы считаете, это хорошая мысль?

Вы не будете ревновать?

ОЛИВЕР: Мистер Черрибум утверждает, что у каждого – от черни до Римского Папы – должен быть Бизнес-План. Именно так, с большой буквы. Ему даже хватило culot[101]101
  наглость, дерзость (фр.).


[Закрыть] и cojones[102]102
  яйца (фр.).


[Закрыть] спросить, какой план у меня. Я сослался на дремучее невежество. Музыкальная драма денежной кассы и банковских сейфов, может быть, трогает душу Стюарту, но не мне.

– Хорошо, Оливер, – сказал он, твердо опершись локтями о квази-мраморный столик в баре. Он временно пренебрег своим кубком с «King & Barnes Wheat Mash»[103]103
  Сорт пива.


[Закрыть] (видите, если я захочу, я замечаю банальные детали) и посмотрел на меня, как будто он сейчас что-нибудь изречет, я собирался сказать, как мужчина мужчине, но – прошу прощения за неуместный смех, – вдруг подумал, что ни он, ни я не потянем. Причем, честно сказать, мне совсем не хотелось «тянуть» – с учетом обязательных для мужчины суровых жизненных испытаний и наступательной тактики, непременного медицинского освидетельствования и риска связать себя по рукам и ногам всяческими обязательствами. Я уже слышал дружелюбное потрескивание бивачного костра, чувствовал легкий шлепок мокрого полотенца. Нет уж, увольте. Большое спасибо. Кстати, мама была бы со мной солидарна. Она не хотела, чтобы я, когда вырос, стал «настоящим мужчиной».

– Давай начнем сначала, – сказал он. – Кто ты, по-твоему, такой?

Вам не кажется, что мой друг эксгумирует извечные философские головоломки? Но вопрос все равно заслуживал, чтобы на него ответить.

– Un etre sans raisonnable raison d’etre, – сказал я. О, эта старая иезуитская мудрость. Мистер Ч. озадаченно посмотрел на меня. – Существо без разумных причин для существования.

– Вполне может быть, – сказал Стюарт. – Никто не знает, зачем он пришел в эту великую юдоль слез. Но это еще не причина, чтобы не устраиваться на работу, правильно?

Я объяснил, что это именно причина, чтобы не устраиваться на работу, неопровержимое оправдание для апатии и бездействия, избыток черной желчи, болезнь меланхолия, называйте, как вам угодно. Кто-то приходит в эту великую юдоль слез и ощущает себя нелюбимым, лишенным наследства сыном Судьбы; кто-то – а кто, догадайтесь сами, – немедленно собирает рюкзак, наполняет флягу водой, проверяет запас мятных кендальских пирожных и шагает по первой же попавшейся на глаза тропинке, не зная, куда она приведет, но при этом он абсолютно уверен, что он как-нибудь «устроится на работу» и что пара водонепроницаемых штанов спасут его от землетрясений, лесных пожаров и плотоядных хищников.

– Понимаешь, у тебя должна быть цель.

– Ага.

– Что-то, к чему стремиться.

– Ага.

– Ну, и какая у тебя цель, как ты думаешь?

Я вздохнул. Как перевести смутные шевеления артистического темперамента на язык Бизнес-Плана? Я уставился в стюартовское «Wheat Mash», как в хрустальный шар. Ну, хорошо.

– Нобелевская премия.

– Я бы сказал, что тебе еще идти и идти.

Согласитесь, что Стюарт иногда попадает в точку.

Чаще, конечно, он попадает в известное место, на котором сидят и которое начинается с буквы «ж», но иногда, Стю-малыш, иногда…

СТЮАРТ: Очень часто бывает, что я начинаю мысленно составлять список. Обычно он начинается так: лжец, паразит, мерзавец, который увел у меня жену. Дальше следует «претенциозный дурак». А потом я заставляю себя остановиться. Нельзя поддаваться на провокации Оливера, и особенно – когда он об этом не знает. Есть чувства, которые зарождаются сами собой, безо всякой причины. Они бессмысленны и ни к чему не ведут. И именно потому, что они ни к чему не ведут, они часто выходят из-под контроля.

У нас с ним была очень здравая дискуссия, перемежавшаяся по ходу припадками недержания остроумия со стороны Оливера. Мне удалось благополучно их проигнорировать, потому что то, что я делал, я делал не для Оливера, а для этих двух девочек. И для Джил. Так что, на самом деле, было неважно, что думает и говорит Оливер. Лишь бы он делал так, как будет лучше для них.

Оливер будет моим транспортным координатором. Приступает к работе со следующего понедельника. Это – новая должность, которую я изобрел специально для него. Ему, вероятно, придется временно поумерить свои амбиции, но мне кажется, что когда у него будет нормальная работа, это поможет ему повзрослеть. Что, в свою очередь, пойдет ему только на пользу и, может быть, поспособствует воплощению его амбиций.

ОЛИВЕР: Давным-давно, в царстве снов, когда мир был юным и мы были юными вместе с ним, когда страсти кипели, а сердце качало кровь, как будто нет никакого завтра, когда Стюарт и Оливер были как Роланд и Оливье, а половина Лондона и окрестностей сотрясались от ударов железных палиц о нагрудники лат, вышеупомянутый герой, именуемый Оливером, открыл по большому секрету Дежурную Мысль, «дежурную» в смысле «дежурное блюдо дня»… кому? Если по правде, то вам. А надо по правде, даже если в моем меню оное блюдо может сойти за удобоваримое лишь при наличии крупнозернистой горчицы, пряного соуса и парочки фантастических гарниров. В то время, признаюсь вам как на духу, мое видение выхода из сложившейся ситуации было примерно таким.

Стюарту следует пасть. Оливеру следует подняться. Никому не должно быть плохо. Джилиан с Оливером будут жить долго и счастливо. Стюарт останется их лучшим другом. Вот как должно быть. И как высоко вы оцените мои шансы на воплощение этой программы? Слону по уши?

Я заметил по вашему выражению – скептическому на грани угрюмости, – что для вас это было всего лишь плодом моего воспаленного воображения, правдоподобного, как оперетта. Но разве я не прозрел дали грядущего, подобно святому Симеону Столпнику? Разве не стало, как я предрекал, о вы, маловеры?

О святом Симеоне, пустыннике и аскете, было сказано, что «отчаявшись убежать от мира горизонтально, он попробовал убежать вертикально». Поначалу его знаменитый столп был не выше кормушки для птиц, но с годами святой Симеон надстроил свою колонну, подняв ее еще выше к небу, пока сей устремленный ввысь дом не вознесся на высоту в шестьдесят футов, экипированный просторной платформой и балюстрадой. И вот в чем был кажущийся парадокс его жизни: чем выше он поднимался над terra firma,[104]104
  твердая земля (лат.).


[Закрыть] тем обильнее мудрость его прирастала и тем больше стекалось к нему паломников, ищущих утешения и совета. Хорошая притча о прозорливости и ее достижениях, n’est-ce pas?[105]105
  разве нет? (фр.)


[Закрыть] Чем дальше отходишь от мира, тем яснее он тебе видится. Башня из слоновой кости претерпела немало порочащих поношений и клеветы, без сомнения, исключительно из-за своей роскошной отделки. Ты отгораживаешься от мира с целью понять этот мир. Ты убегаешь в знания.

Au fond,[106]106
  В сущности, по существу (фр.).


[Закрыть] как раз по этой причине я все эти годы был неунывающим оппонентом того, что родители и наставники, а также все им подобные называют «нормальной работой». И вот – Святый Боже, – святой Симеон Шофер.

Я сказал Стюарту, что хочу получать зарплату наличными. На него, надо сказать, произвело впечатление, что у меня есть задатки «человека с планом». Он улыбнулся и протянул мне лапу. Сказал:

– Давай пять, дружище.

И даже, кажется, подмигнул мне в этой своей кошмарной заговорщической манере. Я почувствовал себя этаким франкмасоном. Или, вернее, человеком, который пытается «закосить» под франкмасона.

12. Чего я хочу

СТЮАРТ: Если ничего не просить, то ничего и не получишь.

Точно так же, если ничего не хотеть, то ничего и не получишь.

Еще одно несовпадение. Когда я был маленьким, я получал только то, что мне давали другие. Так была организована жизнь. И я тогда принимал как данность, что в этом есть некая высшая справедливость, некая правильная система распределения. Но никакой справедливости не было. А если была, то не для меня. И не для вас, может быть. Если бы мы получали только то, что дают нам другие, мы получали бы очень мало, правильно?

Все дело в желании, согласны? Когда я был моложе, у меня было много всего, чего я делал вид, что хочу, или говорил, что хочу, исключительно потому, что этого хотели другие. Я не говорю, что стал старше и мудрее – ну, может быть, самую капельку, – но теперь я хотя бы знаю, чего я хочу, и не трачу зря время на то, чего не хочу.

И если ты одинок, если у тебя никого нет, тебе не надо переживать за то, чего хочет кто-то другой. Потому что такие переживания тоже отнимают время, и много времени.

ЭЛЛИ: Стюарт – не птичка шалашник. Прошу прощения, но мне смешно, когда я это говорю.

Я спросила его:

– И куда ты ее повесишь?

Он не понял:

– Кого повешу?

– Картину.

– Какую картину?

Я ушам своим не поверила.

– Ту, которую я вернула на прошлой неделе. За которую ты мне заплатил наличными.

– А-а. Вряд ли я ее буду вешать. – Он увидел, что я жду объяснений, и добавил: – Как ты уже заметила, я не птичка шалашник. Тебе она нравится?

– Мне? Нет. Ее разве что на помойку снести.

– То же самое, как ты говорила, сказала бы Джил.

– Ну, я разглядывала эту картину, в общей сложности, часов пятнадцать, так что я полностью с ней согласна. – Стюарт, похоже, ни капельки не расстроился. – Ты говорил, у тебя есть причины, чтобы отдать эту картину на реставрацию. Интересно, какие? – Он ответил не сразу, и я добавила не без сарказма: – Мистер Хендерсон.

– А-а, ну… мне хотелось с тобой познакомиться и расспросить про Джилиан с Оливером, как у них дела.

– То есть, никто меня не рекомендовал?

– Нет.

– Если тебе хотелось узнать, как дела у Джилиан с Оливером, почему ты у них самих не спросил? Насколько я поняла, вы давние друзья.

– Понимаешь, в чем дело. Мне хотелось узнать, как они поживают на самом деле. Люди, когда у них спрашиваешь, не всегда говорят то, что есть. – Он понял, что я не верю его объяснению. – Ну, хорошо. Мы с Джил были женаты.

– Господи. – Я сразу полезла за сигаретой. – Господи.

– Да. Не угостишь меня сигаретой?

– Ты же не куришь.

– Нет. Но сейчас мне хочется закурить. – Я дала ему сигарету, он прикурил, сделал затяжку, и вид у него был немного разочарованный, как будто он только сейчас сообразил, что это не есть решение текущей проблемы.

– Господи, – повторила я. – А почему… ну, ты понимаешь… почему вы расстались?

– Из-за Оливера.

– Господи. – Я не знала, что говорить. – А кто еще знает?

– Они. Я. Мадам Уайетт. Ты. Еще несколько человек, с которыми я не виделся много лет. Моя вторая жена. Моя вторая бывшая жена. Девочки пока не знают.

– Господи.

Он рассказал мне все без утайки. Очень конкретно – только факты. Как в газетной статье. Но в то же время он рассказывал так, как будто все это случилось только вчера.

ОЛИВЕР: Мой первый конвертик с зарплатой. Образно выражаясь. Поскольку конвертика как такового не было. «Денежку», как это называют мои коллеги-водилы, просто сунули мне в протянутую ладонь, и сей дивный миг был подобен соприкосновению с божественным в Сикстинской капелле. Желая исполнить свой первый долг – дух Ронсевальского ущелья еще бродил у меня в крови, – я направил стопы к дому номер 55. Едва заслышав за дверью шарканье мягких тапочек миссис Дайер, даже не дожидаясь, пока она мне откроет, я сразу упал на покаянное колено. Она посмотрела на меня безо всякого интереса, без узнавания, понимания, осознания – в общем, без ничего.

– Одиннадцать двадцать пять, миссис Дайер. Лучше поздно, чем никогда, как говорится в Хорошей Книге.[107]107
  Хорошая книга (Good Book) – Библия короля Иакова; перевод Библии на английский, сделанный королем Иаковом.


[Закрыть]

Она взяла деньги и – «Etonne-moi![108]108
  «Удиви меня!» (фр.) Эти слова Сергей Дягилев сказал молодому двадцатилетнему Кокто, заказывая ему постер к балету «Видение розы» для Русских сезонов. Считается, что эти слова открыли Кокто его предназначение, и отныне и впредь он только и делал, что удивлял.


[Закрыть]», как сказал Дягилев Жану Кокто – принялась их пересчитывать. Потом они скрылись из виду в каком-то неприметном кармане. Ее сухие, как будто присыпанные пылью губы медленно приоткрылись. Сейчас Грешник Олли получит полное отпущение.

– С вас еще проценты за десять лет, – сказала она и захлопнула дверь у меня перед носом.

Ну что, разве жизнь не полна неожиданностей? Миссис Дайер – главная старуха-процентщица, подумать только! Всю дорогу от крыльца до калитки я пропрыгал на одной ножке, словно радостный маленький эльф.

Мне действительно стоит на ней жениться.

Только я, кажется, уже женат.

ДЖИЛИАН: Я старалась научить девочек, что выпрашивать – это нехорошо; что если тебе вдруг чего-нибудь захотелось, это не значит, что все должны все бросать и бежать исполнять твое желание. Разумеется, я им этого не говорила. Я говорила это по-другому. На самом деле, чаще я вообще ничего не говорила. Дети лучше усваивают уроки, которым учатся сами, без наших подсказок.

Я была в шоке, когда в первый раз – с Софи – столкнулась с тем, как сильно ребенок может чего-то хотеть. Я замечала это и раньше, еще до того, как у меня у самой появилась дочка, но замечала как-то мимоходом. Ну, знаете: вы приходите в супермаркет, и там обычно присутствует хотя бы одна раздраженная мама с двумя детишками, которые хватают все с полок и кричат: «Хочу это», – а мама говорит: «Поставь на место», или «Потом, не сегодня», или «У тебя и так всего полно», или, гораздо реже «Ну хорошо, давай купим». Я всегда воспринимала подобные публичные выступления как примитивное испытание сил – чья возьмет, – и всегда думала, что это родители виноваты, что ребенок такой капризный. Плохо, значит, воспитывали. Теперь-то я понимаю, какой я была категоричной и несправедливой. Но это все от незнания.

А потом я увидела, как ведет себя Софи, если ей вдруг чего-нибудь сильно захочется – в магазине, в гостях, в рекламе по телевизору. Я, когда была маленькой, так себя не вела. Помню, у дочки наших друзей была плюшевая сова. Не какая-то редкая или особая, а самая обыкновенная игрушечная сова, которая сидела на жердочке, как попугай. Софи ужасно хотела эту сову, она мечтала об этой сове; несколько месяцев только о ней и говорила. Она не хотела другую такую же, она хотела именно эту; и ей было не важно, что это – чужая сова. Софи стала бы настоящим домашним тираном, если бы я ей позволила нас затиранить. Оливер, разумеется, разрешил бы ей все.

Мне кажется, дети искренне убеждены, что когда они говорят, что им хочется этого или того, они тем самым выражают себя как личность. Конечно, они не знают таких понятий как «самовыражение», им просто хочется обратить на себя внимание, хочется утвердиться. Я считаю, что это плохо скажется для них в дальнейшем: захотел – получил. На самом деле все происходит совсем не так. Как объяснить ребенку, что для взрослых это нормально – хотеть чего-то, зная, что ты никогда этого не получишь? Или наоборот: ты получишь, чего ты хочешь, и вдруг поймешь, что ты этого не хотел или что это совсем не то, что ты думал?

МАРИ: Я хочу кошку.

МАДАМ УАЙЕТТ: Чего я хочу? Ну, поскольку я уже старая – нет, пожалуйста, не перебивайте, – поскольку я уже старая, у меня остались только такие чувства, которые Стюарт называет «мягкими». Ничего себе так получилась фраза, да? Для себя я хочу уюта и покоя. Я больше уже не хочу ни любви, ни секса. Я предпочитаю хорошо сшитый костюм и филе палтуса. Мне хочется книгу, которая написана хорошим стилем, и чтобы конец был непременно счастливым. Я хочу, чтобы все были вежливыми. Хочу время от времени общаться с друзьями, которых я уважаю. Но обычно я хочу чего-нибудь не для себя, а для других – для моей дочери, для моих внучек. Я хочу, чтобы жизнь у них была лучше, чем у меня и у тех, кого я близко знала. Чем дальше, тем меньше мне хочется. Видите, у меня остались теперь только мягкие чувства.

СОФИ: Я хочу, чтобы люди в Африке не голодали.

Я хочу, чтобы все стали вегетарианцами и не ели животных.

Я хочу выйти замуж и родить пятнадцать детей. Ну ладно, шестерых.

Я хочу, чтобы «Спурс» выиграли чемпионат, и Кубок, и Лигу чемпионов, и вообще все.

Я хочу новые кроссовки, но только когда сношу старые.

Я хочу, чтобы нашли лекарство от рака.

Я хочу, чтобы больше не было войн.

Я хочу хорошо сдать экзамены и поступить в школу Сент-Мэри.

Я хочу, чтобы папа осторожнее водил машину и никогда не впадал в унылость.

Я хочу, чтобы мама была веселой.

Я хочу, чтобы Мари купили кошку, если мама разрешит.

ТЕРРИ: Я хочу встретить парня, который, когда ты узнаешь его получше, окажется именно таким, каким показался тебе с первого взгляда.

Я хочу встретить парня, который всегда звонит, когда он обещал позвонить, и приходит домой во столько, во сколько он обещал прийти.

Я хочу встретить парня, который вполне доволен, что он такой, какой есть.

Я хочу встретить парня, который любит таких женщин, как я.

По-моему, я прошу немногого. А вот моя подруга Марсель говорит, что я хочу луну с неба и еще пару звезд в придачу. Я однажды спросила у нее, почему почти все мои мужчины, которые у меня были, были склонны к депрессии на почве общего недовольства собой и жизнью и внутренней дисгармонии, и она мне ответила: это потому, Терри, что мужчины генетически родственны крабам-скрипачам.

ГОРДОН: Это, стало быть, я. Гордон. Да, все правильно, Гордон Уайетт. Отец Джилиан и подлый изменщик Мари-Кристин. Выгляжу я неважнецки, да? Ну так, годы нам свежести не прибавляют. А мои лучшие годы уже позади. И часики тикают, и времени остается все меньше. Тик-так, тик-так, и когда-нибудь будет «тик», а вот «така» уже не будет, и второй миссис Уайетт придется одеться в траур. Хотя кто теперь носит траур?! Как сейчас одеваются на отпевания и на похороны – это же ни в какие ворота не лезет! Даже тот, кто пытается худо-бедно соблюсти приличия, все равно одевается, будто собрался на собеседование по работе.

Да, я знаю, что говорят люди. Важно не то, что снаружи, а то, что внутри. То есть – то, что ты чувствуешь, а не как ты одет. Прошу прощения, но если ты плачешь в четыре ручья и при этом одет, словно ты заскочил по пути на какую-нибудь придорожную распродажу, на мой взгляд, это не есть хорошо. Для меня это неуважение.

Прошу прощения, я немного увлекся. Вторая миссис Уайетт, будь она сейчас рядом, уже давно бы меня осадила. Не любит она, когда много болтают. Любит, чтобы по существу.

Если в общем и целом, то у меня все склалось удачно. Как говорится, жизнь удалась. У детей все хорошо. Трое замечательных внуков, моя радость и гордость. Энная сумма на счету в банке – на безбедную старость хватит, тьфу-тьфу, не сглазить.

Так вот чтобы чего-то особенного, мне ничего и не хочется. Хочется снова увидеть Джилиан. Пусть даже на фотографии – все-таки лучше, чем ничего. Но первая миссис Уайетт еще тогда возвела между нами Берлинскую стену, да и вторая миссис Уайетт всегда была против. Говорит, пусть Джилиан сама меня разыщет, если она захочет меня увидеть. Говорит, я не вправе вновь возникать в ее жизни теперь, по прошествии стольких лет. Интересно, какая она теперь. Сейчас ей, надо думать, чуть-чуть за сорок. Я даже не знаю, есть ли у нее дети. Я даже не знаю, жива она или нет. Кошмарная мысль. Нет. Я утешаю себя, что если бы случилось самое плохое, мадам непременно меня разыскала бы, просто затем, чтобы разбередить старую рану. В память о прошлых обидах.

Слушайте, а у вас нет, случайно, ее фотографии? Точно? Ладно, наверное, это было бы против правил. Только я вас прошу: не рассказывайте ничего второй миссис Уайетт. А то она будет ругаться. А мне ругаться не хочется. Мне покоя хочется. Больше всего на свете.

МИССИС ДАЙЕР: Я хочу, чтобы мне починили калитку. Хочу, чтобы мне починили звонок. Хочу, чтобы эту глупую араукарию наконец срубили – она никогда мне не нравилась.

Хочу быть с мужем. Урна с его прахом стоит в спальне, в серванте. Хочу, чтобы нас развеяли по ветру вместе. Чтобы мы с ним летели по ветру вместе.

ОЛИВЕР: Хочу героя!

 
Ищу героя! Нынче что ни год
Являются герои, как ни странно,
Им пресса щедро славу воздает,
Но эта лесть, увы, непостоянна,
Сезон прошел – герой уже не тот.[109]109
  Отрывок из поэмы Байрона «Дон Жуан». Перевод: Т. Гнедич.


[Закрыть]
 

Хотеть – это когда ты чего-то желаешь, и когда тебе чего-нибудь не хватает. То есть, мы хотим того, чего у нас нет. Но так ли все просто? Или можно хотеть чего-то, что у тебя уже есть? Воистину: можно хотеть страстного продолжения того, что есть. А еще можно хотеть избавиться от того, что есть – в этом случае тебе не хватает нехватки того, что есть? Таким образом, получается, что «не хочу» иногда равноценно «хочу». В общем, не все так просто.

И кстати, я не ищу никакого героя. Сейчас не время для героев. Даже славные имена Роланда и Оливье звучат сегодня как имена двух лысеющих ветеранов с лужайки для игры в шары, их правые колени легонько касаются резинового коврика, когда они посылают свои претенциозные деревяшки по жесткой траве в лучах вечернего солнца. В наше время человек может стать героем только для себя. На большее никто не способен. Стать героем для других? Никто не бывает героем для своего лакея, как сказал кто-то умный. Стало быть, хорошо, что у меня нет лакея. Если бы у меня был лакей, наверняка это был бы зануда типа Стюарта. И пришлось бы мне обращать воду в экологически чистое вино, дабы заслужить его признание.

Герой есть образец для подражания. Ролевая модель. Сейчас никто не стремится к индивидуальности, сейчас все стремятся к той или иной категории. «Спортивный герой», или, как их еще называют, «спортивный кумир» – самое омерзительное и сатирическое противоречие между определяемым словом и определением из всех, что мне попадались, – заявляет, что ему хочется быть образцом для подражания для «юношества», как он это называет. Иными словами: герой есть шаблон для клонирования. А во времена Ронсевальского ущелья, когда кривая сарацинская сабля вонзалась в подкожный жирок на мягком брюшке Европы… Momento[110]110
  Один момент, погодите (итал.).


[Закрыть]… где-то мы это уже слышали. Где-то я уже это слышал.

Я хочу помнить, что именно я вам уже говорил. Хочу избавиться от провалов в памяти. Ха!

ЭЛЛИ: Я спросила, может, чуть раньше, чем нужно:

– У тебя есть презервативы?

Он, кажется, удивился.

– Нет. Но я могу выбежать и купить.

Я сказала:

– Послушай, чтобы потом не было недоразумений. Я всегда только с презервативом. Такой у меня принцип.

Некоторых парней это сразу отваживает. Так что это своего рода проверка. Но он просто сказал:

– Принцип работает в обе стороны.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что нам не надо переживать. Ни о чем.

Мне понравилось, что он это сказал.

По дороге к двери он обернулся:

– Еще чего-нибудь нужно купить? Шампунь? Зубную щетку? Ленту для чистки зубов?

Знаете, Стюарт гораздо забавнее, чем он выглядит.

МАДАМ УАЙЕТТ: Ну что, убедила я вас своим маленьким отступлением про «мягкие чувства», что я ничего не хочу для себя, а хочу только для других? Позвольте мне объяснить. Быть стариком – это надо уметь, и старики это умеют. Они знают, чего от них ждут, и делают все сообразно этим ожиданиям. Чего я хочу? Я хочу – с горечью и беспрестанно – снова стать молодой. Я не терплю свою старость больше всего, чего я не терпела в молодости. Я хочу любить. И быть любимой. Я хочу секса. Хочу, чтобы меня ласкали и обнимали. Хочу трахаться, как это теперь называют. Я не хочу умирать. Но умереть все равно придется, и я хочу умереть во сне, внезапно, скоропостижно, а не так, как моя мать умирала от рака, крича от боли, и врачи не могли облегчить ее боль, и в конце концов ей решили дать морфий, чтобы она умерла и не мучалась, и тогда она замолчала. Я хочу, чтобы моя дочь поняла, что у нас с ней больше различий, чем общего, и что я всегда ее любила, но она далеко не всегда мне нравилась. И еще я хочу, чтобы мой бывший муж, который меня предал, был за это наказан. Иногда я хожу в церковь молиться. Я – неверующий человек, но я молюсь, чтобы Бог все-таки был и после смерти мой муж был наказан как грешник. Я хочу, чтобы он горел в аду, в который я не верю.

Так что, вы видите, у меня тоже есть «жесткие чувства». Вы такие наивные, вы вообще ничего не знаете про нас – стариков.