Текст книги "Любовь и так далее"
Автор книги: Джулиан Барнс
Жанр: Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
9. Карри с доставкой на дом
ТЕРРИ: Пусть он покажет вам фотографию.
МАДАМ УАЙЕТТ: Я не психолог и не психиатр. Я просто женщина, которая наблюдает за перипетиями бытия уже столько лет… правда, надеюсь, что на столько я все же не выгляжу. И в ходе моих наблюдений я пришла к выводу, что у человека есть одна неискоренимая черта – способность удивляться неудивительному. Гитлер вторгается во Францию – какая неожиданность! Президентов убивают – какой сюрприз! Браки распадаются – кто бы мог подумать! Зимой идет снег – удивительно!
Удивительно было бы наоборот. Как было бы удивительно, если бы у Оливера не случилось никакого срыва. Оливер – человек не твердый. Он живет весь на нервах, и, честно сказать, я не думаю, что он счастлив своим положением. Разумеется, он сам говорит, что счастлив, и с виду так очень доволен собой, любимым, но мне всегда почему-то казалось, что он втайне себя ненавидит. Что он из тех людей, которые создают много шума, потому что боятся молчания внутри себя. Моя дочь абсолютно права, когда говорит, что Оливеру нужен успех, потому что тогда он сразу почувствует себя лучше и вообще станет лучше. Но мне сомнительно, что он когда-нибудь добьется успеха. Его так называемая карьера – это просто беда. Хотя нет, неверно. Слово «беда» предполагает, что изначально все было хорошо, а потом стало плохо, а в плане работы у Оливера никогда не было хорошо. Он живет за счет Джилиан, более-менее, а это – не жизнь для мужчины. Да, мне знакомы все эти модные современные веяния и теории, что это вполне неплохая идея – разделение обязанностей, гибкий подход и т. д., и т. п., но на практике современная теория хорошо воплощается только тогда, когда психология человека, который ее воплощает, современная тоже, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Верен ли он Джилиан? Если вы знаете, не говорите мне ничего. Разумеется, я надеюсь, что да. Но вовсе не потому, почему вы думаете: что она моя дочь, а супружеская неверность – это плохо. Просто я думаю, что это было бы плохо для Оливера. Многим мужьям – и женам – периодические измены идут даже на пользу: улучшают им настроение, вносят какое-то разнообразие, помогают мириться с заевшим бытом. Я не помню, кто это сказал, что узы брака такие тяжелые, что подчас нужны трое, чтобы их тащить? Но мне кажется, что Оливер – не из таких людей. Я говорю не про вину; я говорю про ненависть к себе, а это совсем другое.
Многие удивились, что у Оливера был нервный срыв после смерти отца. Он же так его ненавидел, отца, – говорили они. По идее, после смерти отца он должен был освободиться от этой ненависти и стать счастливым. Ну что ж… сколько вам привести причин? Может, начнем с четырех? Во-первых, часто бывает, что смерть второго родителя оживляет в памяти ребенка смерть первого. Мама Оливера умерла, когда ему было шесть лет, и это очень болезненный опыт, чтобы пережить его еще раз – и тем более, с таким перерывом во времени. Во-вторых, смерть родителя, которого ты любишь, воспринимается во многом проще, чем смерть родителя, которого ты ненавидишь или к которому ты равнодушен. Любовь, потеря, скорбь, воспоминания – сценарий известный. Но каким будет сценарий в обратном случае, когда ты не любишь умершего родителя? Мирное забывание? Мне кажется, нет. Представьте себе ситуацию человека, который, как Оливер, вдруг понимает, что всю свою взрослую жизнь и многие годы детства он прожил, не зная, что это такое – любить своего родителя. Вы можете возразить, что это не есть что-то экстраординарное, что такое встречается повсеместно, а я скажу: да, но от этого человеку не легче.
В-третьих, если Оливер действительно ненавидел своего отца – хотя мне кажется, что это все-таки преувеличение; сильный антагонизм, безусловно, имел место быть, и очень крепкая неприязнь, но я бы не стала называть это ненавистью, хотя… если вы предпочитаете это слово, пусть будет ненависть, – итак, если Оливер действительно ненавидел своего отца, если он ненавидел его столько лет, тогда, может быть, эта ненависть стала ему, в своем роде, необходима. Может, она поддерживала его, как некоторых людей поддерживает возмущение или сарказм. И что происходит, когда эту ненависть у тебя отбирают? Конечно, можно продолжать ненавидеть и мертвого, но в душе ты будешь знать, что это противоречит здравому смыслу и вообще попахивает сумасшествием. И в-четвертых, есть еще вопрос молчания. Родителей больше нет, ты уже сам задумываешься о смерти, потому что следующим будешь ты, ты теперь сам по себе – даже если у тебя есть своя семья и друзья. Ты теперь вроде как взрослый. Ты, наконец, свободен. Ты сам за себя отвечаешь. Ты пытаешься познать самого себя, понять самого себя, и уже не боишься того, что скажут или подумают твои родители. А если тебе не понравится то, что ты в себе обнаружишь – что тогда? Тогда наступает новая тишина – тишина снаружи, такая же огромная и пугающая, как тишина внутри. И ты – такой хрупкий и уязвимый – ты единственная разделительная полоса между одной и другой тишиной. Только ты не даешь им соединиться. Ты знаешь, что когда они соединяться, тебя просто не станет. Твоя кожа – единственное, что их держит, твоя тонкая кожа, вся пористая. От таких мыслей можно сойти с ума.
Нет, меня это вовсе не удивило.
ЭЛЛИ: Догадайтесь, кого мне сватают Джилиан с Оливером? Во всяком случае, кто был у них в гостях? Мистер весь из себя Загадочный Господин с квартирой, где голые стены, он же мистер Хендерсон. Когда я пришла, этот седовласый господин уже был там. Он стоял в прихожей и быстро шагнул мне навстречу, протянув руку для рукопожатия, как будто мы с ним никогда не встречались раньше. И еще так посмотрел: мол, сохраним наше знакомство в секрете. Ну а мне что? В секрете так в секрете. Но все это было ужасно странно, тем более, когда выяснилось – угадайте, что? – что он их старый друг.
Но для чего тогда эта загадочность? Если ему надо было отреставрировать картину, почему он не обратился прямо к Джилиан?
И все же он оказался достаточно интересной личностью. Говорил о реальных вещах, если вы понимаете, что я имею в виду. Оливер, не переставая, сыпал дурацкими глупыми шутками. Что еще интересного? У меня сложилось стойкое ощущение, что Стюарта что-то гнетет. Постоянно. Ну да ладно.
СТЮАРТ: Я много читаю – больше, чем раньше. Документальную литературу. Исторические сочинения, биографии, научные книги. Мне нравятся книги, в которых все – правда. Иногда я читаю и художественную литературу. Как правило, это романы, о которых много говорят. Но романы совсем не похожи на жизнь. В романах герои женятся, и на этом история заканчивается – но я по опыту знаю, что это не так. В жизни любой конец – это начало другой истории. За исключением тех случаев, когда герой умирает – это уже настоящий конец. Я так думаю, если бы романы следовали правде жизни, они должны были бы завершаться смертью всех героев; но тогда мы бы их не читали, правильно?
Я вот что пытаюсь сказать: когда я увидел – когда мы с вами увидели, – как Оливер с ревом скрывается за поворотом в той французской деревне десять лет назад, вы ведь наверняка подумали, что это конец истории? И я вас не виню – я тоже подумал, что это конец. Вернее, мне очень хотелось, чтобы это был конец. Но жизнь никогда тебя не отпускает, правда? Жизнь не закроешь и не отложишь в сторону, как книгу.
ОЛИВЕР: За ужином Стюарт проявил свою стюартность в полной мере. Святой Симеон Столпник наверняка нарастил бы свой столп еще выше, лишь бы спастись от нарколептических миазмов, что курились у ножек стола, словно пар от сухого льда. Мне это напомнило прежние времена, когда – в тщетной попытке раскачать нашего малыша-Сью на практическое воплощение эротических фантазий, – я таскал его с собой на двойные свидания «пара на пару». Он и тогда тоже сидел за столом, проявляя общительность и оживление на уровне хлебной палочки, а потом страшно расстраивался и злился, когда обе прекрасные сеньориты выражали недвусмысленное желание уйти с вашим покорным слугой. Можно даже сказать, одним только своим присутствием наш стеатопигий друг выполнял немаловажную общественно-полезную функцию по облегчению стараний ближнего: если хочешь любви на троих, позови Стюарта на двойное свидание. Хотя тут были свои неудобства. В частности – к концу вечера он сидел весь из себя несчастный (а ведь ему должно было повезти), и мне приходилось всячески его утешать, чесать за ушком и приглаживать перышки, прежде чем он упорхнет на ночной автобус, чтобы вернуться в свою одинокую избу-дрочильню.
Также: Стюарт явно считает, что за последние десять лет он существенно повысил коэффициент своего savoir faire.[75]75
умение (фр.).
[Закрыть] Но если при встрече в компании ты – единственный незанятый мужчина, то ты хотя бы из вежливости обязан проявить внимание к единственной присутствующей незанятой женщине и занять ее светской беседой, правильно? Например, поинтересоваться: «А кем вы работаете?», или «Вы в какой категории по шкале налоговый ставок: Е или D?», или «А вы вовремя подаете декларацию о доходах?» Однако он просто таращился на мадмуазель Элли, как будто у него запотели контактные линзы. Выждав какое-то время, я все же решил оживить беседу. После чего наш Стюарт впал в другую крайность и пустился в пространные рассуждения о мировой пищевой экономике и о своей лично высокой миссии – продавать людям морковь, натуральную, как гениталии Люцифера, и такую же заскорузлую.
Также: он бросился помогать Джилиан «убираться». Очень трогательная картина: Стюарт загружает посудомоечную машину, – но музыкальное сопровождение в виде гармоничного звона ножей и вилок под напором воды – это не то, что я называю «петь, отрабатывая свой ужин».
Также: в какой-то момент его очень расстроил и даже, похоже, взбесил тот факт, что художественная и нехудожественная литература вполне уживаются на одной книжной полке у тонкого и восприимчивого человека. Он даже выдал возмущенный пассаж насчет того, почему нехудожественную литературу с таким явным пренебрежением определяют уже существующим определением, но только с частицей «не»?! Это все равно, что назвать фрукт неовощем. Или – на тот случай, если мы не поняли с первого раза – все равно, что назвать овощ нефруктом.
Художественная литература, ответил я, есть высшее воплощение художественности. А нехудожественная литература есть шлак от золота для дураков (сам не знаю, что это значит; просто мне нравится выражение). Он не понял, что я имею в виду. Вот смотри, сказал я, художественная литература – и искусство вообще, если брать шире, – это образец, базовая линия, золотая середина, меридиан, северный полюс, Полярная звезда, путеводная звезда, краеугольный камень, магнитный север, экватор, beau ideal,[76]76
прекрасный идеал (фр.).
[Закрыть] summum,[77]77
высшее (лат).
[Закрыть] квинтэссенция, ne plus ultra,[78]78
самый лучший, непревзойденный (лат).
[Закрыть] упавшая звезда, комета Галлея, Звезда Востока. Это и Атлантида, и Эверест. Или, если более по-стюартовски, это белая разделительная полоса посередине дороги. А все остальное – это девиация, сиречь отклонение от курса, свет светофора, камера слежения в retroviseur.[79]79
зеркало заднего вида (фр.).
[Закрыть]
Он на секунду задумался, а потом прочитал нараспев: – Двойные окна ты выбираешь раз и навсегда, поэтому выбирай лучшее – выбирай Эверест.[80]80
«Эверест» – известная английская компания по производству и установке окон, дверей, застекленных террас, карнизов и т. д. «Выбирай лучшее – выбирай Эверест» – рекламный слоган компании.
[Закрыть]
Иногда мое терпение подвергается суровому испытанию. Святой Оливер, мученик мелочной скуки жизни.
ДЖИЛИАН: Сначала я не поверила, когда Оливер мне сказал, что он пригласил их на ужин. Только их двоих, так что намек сразу ясен. Я сказала, что умываю руки. Спросила, что он будет готовить. Он сказал, что закажет карри с доставкой на дом. А я уже, кажется, говорила, что Оливер не любит индийскую кухню. Поскольку это была целиком и полностью его затея, я не участвовала в подготовке вечера. Стюарт держался на высоте. Помог мне убрать со стола. Он так бережно ставил тарелки в посудомоечную машину – едва ли не нежно. Я даже заметила, что он поправил эти покрытые пластиком зубчики на решетке, которые всегда выгибаются не в ту сторону, когда к машине подходит Оливер. И еще он сказал, понизив голос, но все-таки не себе под нос, тихо, но твердо:
– Думаю, это надо менять.
– Стюарт, – сказала я, – она старая, да, но она прекрасно работает.
– Нет, не машину. Я имею в виду, все вообще. Дальше так продолжаться не может.
СТЮАРТ: Вот такой у меня план:
– Им всем нужно больше места;
– Школы в округе – не самые лучшие;
– Джилиан нужна студия попросторней;
– Оливеру нужно встряхнуться и оторвать задницу от дивана;
– Таким образом, если вкратце: им нужен нормальных размеров дом в районе, где есть нормальные школы;
– И вот что забавно: у меня есть такой дом;
– И это решение проблемы;
– Хотя я понимаю, что тут может возникнуть проблема. Надо каким-то образом убедить Оливера, что это – для блага Джилиан, а Джилиан убедить, что это – для блага Оливера. И убедить их обоих, что это – для блага детей. Задача вполне выполнимая. Я уже подготовил Оливера, когда мы с ним выпивали в последний раз. На самом деле он даже не слишком меня раздражал. За весь вечер мне только два раза хотелось его удавить. Когда его «понесло» и он отпустил глупую шуточку насчет пивного Ритца, при этом он искренне полагал, что выдал оригинальный образчик искрометного юмора. Как будто в Йоркшире нет пабов с таким названием. Есть, и причем не один. И второй раз – когда мы уже собрались уходить, и он вдруг сделался донельзя сентиментальным, как это бывает всегда, когда он слегка перепьет. «Слушай, Стюарт, старый ханжа, без обид, ладно? Кровные братья и все такое? Роландом на Оливье, все – кровь под мостом, без обид, ага?»
У меня есть подозрение, что представление Оливера о том, как я собираюсь ему помочь, включает в себя много пунктов, которых нет в моем плане.
ЭЛЛИ: Хочу отметить один момент. Насчет того вечера. Оливер в своей обычной манере читал нам пространную лекцию по искусству – между прочим, в присутствии двух дипломированных специалистов, но эту деталь он благополучно упустил из виду, – и вдруг Стюарт, таким смешным голосом, выдал рекламу двойных окон. Судя по всему, уже старую. Это был настоящий сюрреализм. У Оливера было такое лицо… как будто его обидели в лучших чувствах. И я так думаю, Стюарт прекрасно знал, что он делает.
Джилиан держалась натянуто.
ОЛИВЕР: Стюарт ведет себя так, как будто его Выдающийся План составлен с целью вытащить экономику «азиатских тигров» из глубокого кризиса. На самом деле, он напоминает какого-нибудь нестерпимо диккенсовского персонажа – кустарного спасителя ближних. Из тех, кого обычно зовут Черрибум или как-нибудь так же нелепо.
МАДАМ УАЙЕТТ: Меня кое-что беспокоит по поводу возвращения Стюарта. Что он явно намерен вплотную общаться с Оливером и Джилиан.
Видите ли, в чем дело: Софи и Мари не знают, что их мать была замужем раньше.
Абсурдно, да? В наши-то времена.
Вот как все было. Оливер с Джилиан переехали жить во Францию. Стюарт уехал в изгнание в Америку. Софи подрастала и задавала вопросы, которые задают все дети. Моя дочь, как вы, наверное, уже заметили, человек очень прямой. Так что, о чем бы ни спрашивала Софи, она всегда получает ответ. Откуда берутся дети, куда уходит кошка, когда умирает, и так далее. Но об одном она не спросила, потому что маленькие дети вообще о таком не спрашивают, им даже в голову не приходит об этом спросить: просто ради интереса, маман, а ты была замужем за каким-нибудь другим дядей до того, как вышла замуж за папу? Так что этот вопрос даже не возникал.
Конечно, дело не только в этом. Может быть, они не хотели думать о прошлом. Или не хотели усложнять жизнь своим детям. Всем нам хочется, чтобы наши дети росли в уверенности, что мама с папой – самые-самые лучшие, и если не в мире, то хотя бы у нас в семье все устроено правильно. Зачем без лишней необходимости нагружать малышей заботами взрослых?
А время проходит, и становится все труднее сказать то, чего ты не сказала раньше. А потом родилась Мари. И ты уверена, что никогда не увидишь Стюарта снова. И вдруг он возвращается.
Может быть, в этом нет ничего такого. Может, когда-нибудь они все вместе посмеются над тем, что было. Может быть, все не так, как мне кажется.
ДЖИЛИАН: Слушайте, может быть, больше об этом не будем?
Я сказала Оливеру:
– Ты хоть понимаешь, что предлагает Стюарт? Он предлагает, чтобы мы переехали в дом, где мы с ним жили, когда были женаты.
Оливер сказал:
– Ты имеешь в виду тот дом, где мы влюбились друг в друга? С моей точки зрения, вполне подходящий дом.
– И почему он его не продал – за столько лет? Тебе это не кажется странным?
– Нет, мне это кажется исключительно меркантильным. Наверняка он его сдает и имеет хорошие деньги.
– А что будет с теми людьми, которые там сейчас живут? Он просто вышвырнет их на улицу?
– Насколько я знаю, если фригольдер[81]81
свободный землевладелец. Здесь: просто домовладелец.
[Закрыть] желает снова вступить во владение своей собственностью с тем, чтобы сделать там свою главную резиденцию, то, с точки зрения закона, он в своем праве.
– Откуда ты знаешь? Ничего ты не знаешь.
– Я не знаю, а Стюарт знает.
– Но все равно. Тут другой случай. Он не собирается сам въезжать в дом, так что, если он выгонит квартирантов, это будет бесчестный поступок. Что они скажут?
– Наверное, скажут, что он – человек исключительно меркантильный.
– Тебе не кажется, что вся эта затея… она какая-то нездоровая?
– Половина дома раньше была твоей. Он ее выкупил. А теперь ты ее возвращаешь.
– Нет, когда я говорю «нездоровая», я имею в виду, что раньше я жила там со Стюартом, а теперь он предлагает, чтобы я жила там с тобой.
– И с детьми. Как бы там ни было, я надеюсь, что обои там поменяли.
– Тебя только это волнует – обои?!
ОЛИВЕР: Обои, скажу вам, тоже иной раз берут за душу, так что душа морщится и болит. Один из моих героев-художников, пребывая в дородном, но отнюдь не стюартовском среднем возрасте, приезжает в один средиземноморский город, где – целую жизнь назад – случилось одно из первых его знакомств с Венерой. В Марсель, если я правильно помню. Эротическая ностальгия и нездоровое любопытство побуждают его разыскать полузабытый дом, но его предают донкихотство памяти и многолетний план городской реконструкции. Разочарованный и усталый, он проходит мимо парикмахерской и решает оставить бесплотные поиски и зайти побриться. Покрыв его щеки воздушной пеной, цирюльник вдохновенно точит бритву, этакий Паганини от брадобрейства, и вдруг – tout d’un coup[82]82
внезапно (фр.)
[Закрыть] и merde alors![83]83
вот дерьмо (фр.)
[Закрыть] – наш герой узнает обои. Они давно выцвели и потускнели, но это были те самые обои – все было здесь, в этой самой комнате, что оно вообще было. Представьте себе момент: пожилой человек отражается в зеркале, его лицо крупным планом, на стене – обои, которые были там и тогда, когда он был молодым, а между зеркалом и обоями – он, такой, каким был тогда, захлестнутый воспоминаниями о прошлом и предчувствием будущего. Может быть, все-таки стоило написать, что он сам напоролся горлом на бритву?
Когда я прочел этот отрывок Джилиан, она спросила, откуда у моего героя такая уверенность, что это – та самая комната, ведь в то время особенного разнообразия в обоях не было. В одном районе могли быть десятки домов с одинаковыми обоями…
Я сказал ей, что истина напрямую происходит из поэзии.
СТЮАРТ: Оливер позвонил и сказал, что единственное, что мешает Джилиан принять положительное решение, это обои. Странные у людей возникают идеи, когда речь заходит о том, где им жить.
Им нужна новая посудомоечная машина. Та, что у них, уже еле дышит.
СОФИ: Папа говорит, что мы переезжаем в другой, новый дом, который красивее и больше. А мама говорит, что нет – никуда мы не переезжаем.
Я спросила: а мы можем это себе позволить? А они сделали вид, что не слышат.
Тогда я спросила: а если мы переезжаем в другой, большой дом, можно, мы заведем кошку?
Они сказали: посмотрим.
МАРИ: Плуто-кот. Плуто-кот.
ЭЛЛИ: Оливер позвонил и сказал, что я очень понравилась Стюарту, но он такой робкий, так что, может быть, мне придется самой сделать первый шаг. Оливер распинался на эту тему минут, наверное, двадцать. Все сыпал намеками и недомолвками. Я ответила, что Стюарт – очень милый, но меня не особенно привлекают разведенные дядечки средних лет. Чтобы это сказать, мне хватило восьми секунд. И без всяких намеков.
СТЮАРТ: Оливер позвонил и сказал, что я очень понравился Элли, но она девушка робкая, так что, может быть, мне придется самому сделать первый шаг. Я ответил, что единственный «шаг», который я запланировал на ближайшее время, это их с Джилиан переезд. Он обозвал меня робким скромником и добавил, что он же видит, что мы очень друг другу понравились.
Почему, интересно, Оливер так уверен, что мне до сих пор нужна его помощь в делах сердечных? Тем более, что и раньше от него было мало толку в смысле какой-то помощи. Пару раз мы ходили с ним на свидания «пара на пару», но его покровительственное ко мне отношение очень быстро мне надоело. Я ничего не имею против, когда надо мной подшучивают, но в случае с Оливером эти дружеские подколы неизменно приобретали характер пьяной агрессии. А вся его помощь сводилась к пространным лекциям на тему, как я сильно нуждаюсь в помощи. Реальной помощи, разумеется, не было никакой.
Я и тогда в его помощи не нуждался, и уж тем более не нуждаюсь сейчас. Я вполне в состоянии заметить, что Элли – очень красивая и привлекательная молодая женщина. И я знаю, как пользоваться телефоном.
Еще одно преимущество переезда: может быть, в том районе карри с доставкой на дом будет более качественным.
ОЛИВЕР: Мистер Черрибум прислал мне газетную вырезку со статьей о том, что в средние школы города необходимо послать уполномоченного представителя от правительства, которые «справится» с ситуацией, сиречь подавит вооруженные бунты и переведет наркотики из разряда обязательных предметов в разряд факультативных. Означенный уполномоченный представитель явно стоит наравне с академией мистера Тима в вопросах доставки продуктов и морального облика персонала.
Послушайте, меня не надо ни в чем убеждать. У нас все решает мадам, и мы все это знаем. Я – всего-навсего папское государство на ножах с Меттернихом.[84]84
Метгерних (Метгерних-Виннебург) Клеменс (1773–1859 гг.) – князь, министр иностранных дел и фактический глава австрийского правительства в 1809–1821 гг., канцлер в 1821–1848 гг. Метгерних – один из организаторов Священного союза – был убежден в необходимости подчинения интересов любого государства интересам системы государств в целом.
[Закрыть]
СТЮАРТ: Оливер мне сказал, что мне надо все обсудить с Джилиан. Очередная директива из Министерства ненужных советов. Мы пообедали вместе. Первое, что она мне сказала – и это было вполне в ее духе, – что она не принимает милостыню. В ответ я сказал, что я и не думал платить за нее – за обед мы платим «по-голландски», то есть каждый сам за себя.
Джилиан – она такая. Всегда знаешь, чего от нее ожидать. Я понимаю, что в моих устах это звучит странно, по меньшей мере – если учесть, чем закончился наш брак. Но теперь, когда я вспоминаю об этом – а я вспоминаю достаточно часто, – я понимаю, что она меня не обманула, на самом деле. Может быть, она обманула себя самое, но это уже другое. Когда я спросил у нее, что и как, она мне сказала правду. Когда мы с ней расстались, она взяла всю вину на себя. Когда мы делили имущество, она запросила значительно меньше, чем могла бы взять. И теперь я уверен, что она не спала с Оливером, пока не ушла от меня окончательно, хотя тогда я был почти уверен, что они спят. Так что, в общем и целом, можно сказать, что она вела себя безупречно. Хотя с моей точки зрения, она повела себя просто по-свински.
Я пошел у нее на поводу. Сказал, что я запрошу с них арендную плату – и не самую низкую. Что, в свою очередь, как я очень надеюсь, поможет Оливеру собраться и найти себе то, что нормальные люди называют приличной работой. Естественно, как у постоянных съемщиков у них будет право выкупить дом в полную собственность. Я, со своей стороны, обязуюсь отремонтировать и отделать дом. Таким образом я косвенно затронул и мучительный вопрос обоев. Я также упомянул, что в том районе школы гораздо лучше. В качестве подарка на новоселье, если это не будет расценено как оскорбление, я хочу подарить им кота по кличке Плуто. И когда я почувствовал – тем самым инстинктом, который развивается у людей, постоянно ведущих переговоры, – что еще один пункт, еще одно предложение склонит чашу весов в нужную сторону, я добавил – без какой-либо предварительной подготовки; мне пришло в голову, я и сказал, – что раз уж я не знаком с воротилами Голливуда, может быть, я смогу предложить Оливеру работу у меня в фирме. Разумеется, если это не будет расценено как милостыня. Потом я отсчитал половину от суммы, указанной в счете. И чаевые тоже поделил пополам.
ДЖИЛИАН: Стюарт необыкновенно щедрый. Да, именно так. Будь он обыкновенно щедрым, было бы проще сказать ему: нет, спасибо, мы вполне в состоянии о себе позаботиться, так что мы как-нибудь сами справимся, большое спасибо. Но он не ввалился к нам, исполненный благих намерений, с предложениями «от щедрот души» – нет. Он подумал о том, как нам будет лучше, а против такого трудно устоять. Девочки называют его «просто Стюарт», вроде как шериф или типа того, и, как ни странно, ему это очень подходит. Он действительно просто Стюарт.
Оливер говорит, что я гордая и упрямая и поэтому не хочу принимать предложение Стюарта. Но дело не в этом. Меня удерживает не «что», а «почему». Мы все ведем себя так, как будто Стюарт пытается возместить нам какой-то ущерб. Как будто он нам что-то должен. А это неправильно. Правильно было бы – должно было быть – наоборот. Оливер, похоже, этого не понимает. Почему-то он принимает как должное, что если Стюарт преуспел в жизни, то от этого должна быть какая-то выгода и ему, Оливеру. Так что Оливер считает, что я – слишком щепетильна, а я считаю, что он – слишком самодовольный. А Стюарт говорит: так будет лучше для всех, это же очевидно. Но так ли это?
СТЮАРТ: В агентстве по сдаче внаем говорят, что на выселение квартирантов уйдет полгода, если не больше. Я сказал, что собираюсь сам жить в своем доме, а мне сказали, что уведомление о выселении следует подавать заранее, по всей форме и т. д., и т. п. В общем, в агентстве мы ни до чего не договорились, и я поехал лично переговорить с жильцами. Было немного странно и страшновато опять возвращаться в тот дом, но я попытался сосредоточиться на вопросах, которые мне предстояло решить, то есть думать только о деле. Дом разделен на три части, арендуемые отдельно. Я переговорил с каждой из трех семей. Я сделал им очень заманчивое предложение. Объяснил, что мне нужно, чтобы дом освободился быстрее, поэтому у них будет время подумать, но только не слишком долго. Я говорил с ними прямо, без обиняков. Я даже изобрел беременную жену, которая должна вот-вот приехать ко мне из штатов. Что-то вроде того.
И не надо так на меня смотреть. Я не выбрасывал бедных сироток на улицу в лютую зиму. Я не нанял бандитов для пущей убедительности. Я предложил им сделку. Это как если вы покупаете билет на самолет, но нужный вам рейс переполнен, и вам предлагают скидку в сто фунтов, чтобы вы полетели следующим рейсом. Если вы очень спешите и если сто фунтов для вас – не деньги, тогда никаких вопросов; но если вы, скажем, студент и у вас много времени, вы наверняка согласитесь на подобное предложение. Денежная компенсация за неудобство. Вы не обязаны соглашаться, и в любом случае у вас нет повода обижаться на авиакомпанию, правильно?
Людей давно уже не шокирует, когда им предлагают: «Я тебе – деньги, а ты мне – услугу». Люди все понимают. Тем более, если ты платишь наличными. Я сказал, что в законе ясно прописано мое право на повторное вступление во владение. Я согласился, что это хороший дом: вот почему я жил здесь раньше и хочу поселиться здесь снова. Я еще раз подчеркнул, что было бы очень желательно решить этот вопрос поскорее. Я предложил, чтобы все три семьи посовещались и решили. Я знал, что все будет именно так. Они сказали мне «нет», которое означало «да, может быть» и которое я быстренько превратил в «да, пожалуйста». Я выплатил им половину сразу и половину при выезде. Я попросил расписку. Не для налогового управления – ни в коем случае! – просто для себя.
Денежная компенсация за неудобство. Что в этом такого? Вы бы сами наверняка не отказались.
Оливер с Джилиан так и не знали, на что решиться, но когда я сказал, что в дом можно будет въезжать через месяц, они, кажется, все-таки сообразили, что пора принимать окончательное решение. Я ждал последнего, отчаянного сопротивления. Какого-нибудь дополнительного условия. Обычно так и бывает, когда люди вот-вот получат, чего хотят. Как будто они не могли принять все, как есть, как будто им необходимо все усложнить, настоять на своем, пусть даже в мелочах. Да, я куплю вашу машину, но только если вы снимете эти плюшевые кубики-кости с зеркала заднего вида.
Джилиан сказала:
– Хорошо, но с одним условием. Кошку ты нам не даришь.
Вполне в духе Джилиан. Любой другой человек попросил бы больше, она просит меньше.
– Хорошо, – сказал я. И я понял намек. Отменил заказ на новую посудомоечную машину. Решил не отделывать дом – ограничился мелким ремонтом после съезда жильцов. Если Оливер займется ручным трудом из серии «Сделай сам», ему это не повредит.
Я решил, что когда они въедут в дом, я не буду их доставать своим обществом. Тем более, что в последнее время я совсем забросил работу. Может быть, пришло время подыскать нового поставщика свинины. Также можно расширить ассортимент тофу. И как насчет страусиных яиц? Я всегда думал, что однозначно нет, но я мог ошибаться. И еще стоит подумать насчет опроса потребителей.
ТЕРРИ: Пусть он покажет вам фотографию.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.