Текст книги "Грешный любовник"

«Не останавливайся! Не останавливайся! Не останавливайся!»

Пятки ее вжались в его сильные бедра. Его мускулистая грудь терлась о ее разбухшие соски. Спина ее выгнулась, когда он перекатил ее и приподнял. Она подчинилась охотно, тело ее, податливое и гибкое в его руках, лежало то под ним, то на нем.

Дав!

Окружающий мир померк, и остался один только вздох, мир свернулся, и осталось рыдание. Руки ее скользили по его влажной коже.

Дав! Тайное, сокровенное имя ее души.

И наконец он, подхватив ее, содрогнулся всем телом, застонал, откинув голову назад.

Впервые в жизни экстатический вопль вырвался из ее груди, открывая путь к блаженству и безоговорочной капитуляции.

Сильвия бессильно обмякла. Лоно ее переполнял сладчайший мед, и слова замерли на ее истомленном, онемевшем от поцелуев языке. Он медленно выскользнул из нее. Она вздохнула так, словно утрата его разбила ей сердце.

Дав улыбнулся, притянул ее к себе, заключив в ласковое кольцо объятий, отер слезы с ее лица и поцеловал в лоб, затем откинул голову, все так же прижимая ее к себе.

Под ее щекой его сердце билось ровно, сильно и быстро.

«Он очарователен. Привлекателен. Интересен. Остроумен. Храбр. Умен. Обладает безупречными манерами. Само собой разумеется. Но вам должно быть очень хорошо известно, что обаяние и привлекательность суть атрибуты дьявола, причем едва ли не самые полезные для него...» Впрочем, не исключено, что ангелы обладают всеми перечисленными качествами тоже.

– Обещанное исполнено, – прошептал он.

Сильвия чувствовала пресыщенность. Томность одолевала ее. Она была удовлетворена до глубины души.

«Но ты по-прежнему девственница, – сказал он тогда, – там, где это только и идет в счет – в своей душе».

Теперь она поняла, что он имел в виду.

Дав не стал будить ее, только покрепче обнял и укрыл.

Он чувствовал себя так, будто она только что вручила ему бесценное сокровище. И он не без смущения спрашивал себя, не обратится ли сокровище в пыль и сухие листья к утру. Однако до утра еще далеко, а сокровище ярко сияло возле его сердца.

«Я никогда в жизни не ложился в постель с врагом».

Он преднамеренно, даже бессердечно соблазнил ее, использовав слова, выдуманные другими мужчинами, и рисунки, созданные другими женщинами. Она говорила, что у нее довольно опыта. У нее был муж, любовники. Однако никогда прежде она не знала стихийного блаженства подлинной плотской страсти. Не знала всей пронзительности ничем не стесненных откровений, которые таят в себе наиболее естественные и невинные радости любви.

У него сложилось странное чувство, что его удостоили некой чести. Он даже испытывал определенную робость, учитывая, что она, возможно, до сих пор лелеет замыслы погубить его.

Конечно, ее слегка шокировали французские картинки и повести, хотя не то чтобы потрясли до глубины души. Но тут же с безупречным мужеством она приняла прихотливо-соблазнительный мир гравюр, рисунков и неприличных текстов. Мужества ей не занимать. И она гораздо уязвимее, чем сама полагала.

Ах, Сильвия!

Он поцеловал ее в сонную бровь, в нежный висок. То, что она увидела здесь сегодня, легко мог бы обнаружить любой человек, который стал бы задавать нужные вопросы нужным людям. Люди Ившира давно уже следят за ним. Если она работала на герцога, то, возможно, та часть правды, которую он ей показал, как раз поможет окончательно спутать след. Кому придет в голову, что он сам приведет шпионку прямехонько туда, где кипит самая опасная его деятельность? Для него, как и все в его жизни, ее посещение типографии – просчитанный риск.

А вдруг она неповинна в шпионстве? Он крепче обнял ее. А если ее решение предаться любви не циничное и не заранее просчитанное в отличие от его решения? Что, если она вовсе не использовала его? А ее ранимость и страстность подлинные?

Изнемогая от нежности, он пригладил светлую прядь ее волос и заложил за ухо.

Все его поведение, все его мысли и желания говорили о том, что он влюблен. И он мог поклясться в этом перед всемогущим Богом!

Сильвия проснулась, когда угли в камине почти прогорели и Дав все еще держал ее в объятиях, стараясь, чтобы импровизированное покрывало не соскользнуло с ее плеч и спины, согревая ее теплом своего тела. Однако пол под расстеленным плащом и грудой одежды уже совсем остыл.

– Увы, – вымолвил он, покрывая поцелуями ее отяжелевшие со сна веки. – Нельзя допустить, чтобы мистер Фенимор обнаружил нас здесь, придя на работу. – Он порылся в куче одежды, на которой они устроились, отыскивая свои часы, и вгляделся в циферблат при слабом свете углей. – Около двух ночи. Увы, увы, мы должны идти.

Десять минут спустя Сильвия, вжав голову в плечи, уже ступала на булыжную мостовую, по которой мела поземка. Дав улыбнулся. На улице – ни души. Шел снег, мелкий, сухой, похожий на сахар.

– Ну вот, – промолвил он. – Теперь перед нами задача добраться домой, не замерзнув по дороге до смерти. Ты есть хочешь?

– Я просто умираю с голоду! Я бы лошадь сейчас съела.

– Право, мадам! Неужели вчера вечером мне не удалось насытить вас?

Она усмехнулась в ответ.

– Насытить? И вы еще спрашиваете? Однако мы вчера так и не пообедали, да и от основательного завтрака я бы не отказалась.

– А я, значит, недостаточно основателен для тебя? – засмеялся он.

Лицо ее, и так разрумянившееся от мороза, залилось краской.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Я пресыщена до мозга костей. Но не найдется ли у Мартина Финча пирогов для нас?

– Напрасная надежда. Завтра, то есть уже сегодня, воскресенье и в пекарне выходной. Но ничего. Я знаю одну харчевню поблизости, где подают еду ночь напролет. Только держись там поближе ко мне. И веди себя как мужчина. Тогда, может быть, мы и выберемся оттуда целыми и невредимыми.

Она засмеялась в ответ. На сердце у нее было легко и радостно.

Если бы Сильвия вытянула обе руки в стороны, то вполне смогла бы коснуться дверей и окон домов по обеим сторонам переулка, где располагалась харчевня «Пес и утка». Фасад трактира, обвешанный поблескивавшими сосульками, тонул во тьме. Единственный фонарь освещал пса на вывеске, отчего красный глаз его казался светящимся.

– Весьма низкопробный кабак, – шепнул Дав ей на ухо. – Здесь околачиваются моряки, ворье и непотребные женщины. Держись тихо и предоставь объясняться мне.

Он отломил сосульку, свисавшую с вывески, толкнул дверь и нырнул внутрь. Волна жара; шума, кухонного чада и табачного дыма ударила Сильвии в лицо. Она только старалась не отставать от Дава, который, бойко орудуя локтями, пробился к пивной стойке и сделал заказ.

– Добрый старый эль, самый лучший, пять кружек. Никакого джина или грога. Хлеба с говядиной на двоих.

Дав усадил ее в уголке, сам сел так, чтобы находиться между ней и сквернословящей пьяной оравой завсегдатаев.

Никто, судя по всему, не спал в «Псе и утке». Пиликали скрипки, стараясь перекрыть гомон, пение и смех, сливаясь в хриплую какофонию под потолочными балками. Дым стоял столбом.

Молоденькая брюнетка, разряженная в красный шелк и довольно стройная, хотя груди ее выпирали из корсета так, что походили на две груши, выложенные на тарелку, поставила перед ними три кружки и усмехнулась Даву.

– Ну что, красавец, – проронила брюнетка. – Надумал-таки заплатить шиллинг нежной Нэнси?

Вторая девушка, появившаяся из-за спины Нэнси, весело захохотала. Такая же темноволосая и темноглазая, она несла в руках поднос, нагруженный нарезанной говядиной и ломтями хлеба, который и поставила перед Сильвией.

– Отстань от него, Нэнс! Дав в жизни не платил за это, так станет он сейчас начинать, да еще из-за худобы костлявой вроде тебя?

Дав засмеялся и, поднявшись, бросил шиллинг на стол.

– Возьми, Нэнси, и юбки тебе задирать не придется. Нэнси ухмыльнулась во весь рот и полезла к Даву с поцелуями.

Вторая монета со звоном упала на стол.

– А вот для тебя, Бесс, если согласишься посидеть здесь, охраняя моего молодого друга от твоей слишком уж темпераментной сестрицы. Мистер Уайт не привычен к обществу девушек вроде вас. Он девственник.

– Ни о чем не беспокойтесь, – ухмыльнулась Бесс, усаживаясь за стол напротив Сильвии. – Я присмотрю за пареньком, хотя если вы собираетесь отсутствовать более часа, то, вернувшись, можете застать своего паренька уже и не девственником.

Дав отломил ломоть хлеба, положил на него кусок говядины и подхватил две кружки другой рукой. Затем подмигнул Сильвии и исчез вместе с Нэнси, вертевшейся возле него вьюном.

– Что ж, – весело блеснула глазами Бесс, – Нэнси таки не получит того, чего добивается. А Дав получит.

Горячий ароматный хлеб и сочная говядина таяли во рту. Никогда в жизни Сильвия так остро не ощущала голода. . – А чего добивается Нэнси?

– Как чего? Она же шлюха, дурачок, хотя Дава бы обслужила даром, если б он на нее польстился.

Сильвия откинулась назад, небрежно, как мальчишка, хотя сердце ее колотилось отчаянно.

– А чего добивается Дав?

– Да уж не благосклонности девицы. Господь создал не так-то много мужчин, подобных ему, но нескольких все-таки создал, и Дав из них лучший. Но ни одной здешней девушке не поймать его, даже на одну ночь. Это все знают, в том числе и уличные шлюхи.

– Хотя он любит женщин. – Сильвия залпом допила эль.

– О да, но только он редкая птица: он однолюб. В один прекрасный день он отдаст свое сердце навсегда, да только не потаскушке вроде Нэнси. Очень скоро он встретит женщину, которая суждена ему самой судьбой. И тогда Дав падет, как вода в водопад, и пропадет.

– То есть как пропадет? Бесс положила руки на стол.

– Такая судьба написана у него на ладони, дурачок. Любовь и смерть сидят рядышком. Его невестой станет девственница, охотница, но когда он найдет свою настоящую любовь, он умрет.

Хлеб встал у нее поперек горла.

– Но откуда ты знаешь?

– Однажды глянула потихоньку на его ладонь, когда Дав не обращал на меня внимания. Знак Дианы написан ясно, он охватывает его большой палец как браслет. Его сердце предназначено для незапятнанной, белорукой и белоногой леди Луны, но, когда он отдаст свое сердце, рок настигнет его. – Бесс пожала плечами. Глаза ее потемнели. – Судьба его предрешена давным-давно, как и твоя. Как и моя.

Конечно, она не верила глупым суевериям, однако по ее спине побежали мурашки.

– Так что же он тогда получит от Нэнси?

– Разговор, – ответила Бесс. – И возможность переговорить с моим кузеном.

– Твоим кузеном?

Хорошенькая девушка в пудреном парике и голубых лентах подошла к ним и, улыбаясь, наполнила их кружки.

– И не думай даже, Сью, – предупредила Бесс. – Мальчик занят.

Девушка в парике надулась и ушла.

– Так что за кузен? – напомнила Сильвия, отхлебывая из кружки.

– Таннер Бринк, – ответила Бесс. – Мы все здесь – одна семья. Даже Дав.

Цыган сидел в задней комнате, тихонько потягивая выпивку с явным намерением упиться до бессознательного состояния. Дав пинком вышиб табуретку, на которой лежали обутые в сапоги ноги цыгана, схватил негодяя за шиворот и опустил сосульку, прихваченную с улицы, ему за ворот.

Таннер Бринк подпрыгнул на своей скамье, открыл оба глаза, закрыл их снова и засмеялся, но, впрочем, предложенную Давом кружку принял и сразу отхлебнул добрый глоток.

– Так ты водил ее в печатню? – заговорил цыган. – Хо-хо! А и храбрый же ты парень, мистер Давенби.

Дав зацепил ногой стул, подтянул к себе и уселся.

– Я решил, что лучше уж я сам покажу ей то, что нужно, чем дожидаться, пока ты не откроешь ей все.

Зубы Таннера сверкнули в улыбке.

– Так вы думаете, что я предал вас, потому как отвез ее к Сент-Джонсу?

– Предал или нет, не знаю, но как информатор, сэр, вы совершенно бесполезны. Ты собирался везти ее туда, негодяй?

Цыган только плечами передернул.

– А отчего бы и нет? Там нет ничего такого, если не знать наверное, где искать. Герцог – ваш враг, но он отнюдь не ханжа. Что вы хотите узнать сегодня?

– На кого ты работаешь на самом деле.

Таннер Бринк приоткрыл один глаз, и минутное его колебание сказало Даву все, что он желал знать.

– Я работаю только на себя, да еще на вас, когда в настроении.

Дав отпил изрядный глоток эля, закусил хлебом с говядиной.

– Вот как раз твоя работа «на себя» меня и беспокоит и беспокоила всякий раз, когда ты врывался в мою жизнь или так же неожиданно исчезал.

Цыган усмехнулся.

– Твоя проблема, мальчик мой, в том, что ты веришь, будто все сделанное нами имеет какое-то значение. А оно не имеет значения. Наши судьбы предопределены задолго до нашего рождения.

– Твоя судьба, может, и предопределена, а моя нет.

– Позволь взглянуть на твою ладонь, и я скажу тебе. Шесть пенсов за твое будущее.

– Мое будущее стоит подороже шестипенсовика, мистер Бринк. Я ценю свое будущее не ниже, чем герцог Ившир свое.

– Так, значит, вы все же не знаете точно, на кого я работаю, так?

Дав засмеялся, осушил свою кружку и заказал новую для цыгана.

– Да нет, я знаю точно. Черт меня, видно, попутал, что я решил связаться с цыганом!

– Ну зачем же так? Ведь мы с вами придерживаемся одинаковых убеждений, – заметил Таннер.

– Насчет свободы – возможно. – Дав поднялся на ноги. Он намеревался еще кое-кого повидать здесь сегодня. – Но не верю в то, что нашу жизнь определяют звезды или линии наладони.

– Рок есть рок, от него не уйдешь, – Таннер Бринк. – Спроси хоть Бесс, которая может рассказать тебе твою судьбу. – Он подмигнул. – А вот будущее можно и украсть, равно как и заплатить за него.

– Бесс я люблю, но в гадание ее ни вот настолечко не верю. Наше будущее принадлежит нам, и наша обязанность вырвать его у рока и придать ему желаемую форму.

– Ни один настоящий цыган никогда бы не сказал такого.

– Тогда, может, расскажете мне свое будущее, мистер Бринк? – спросил Дав. – Наверняка в конце жизни вас поджидает виселица?

Цыган закинул ноги на табуретку.

– Звезды сулят мне одни неприятности и беспокойства, ну и еще долгую жизнь, чтобы я успел ими в полной мере насладиться.

Дав вел Сильвию обратно, в свой городской дом. От эля и дыма у нее гудело в голове. Ленивое, сладостное удовлетворение царило в ее душе. Шагая рядом с Давом, она старалась гнать от себя мысли о том, что сказала ей Бесс.

«Просто иди вслед за мной вверх по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни».

Он прав. В сущности, теперь совершенно невозможно поступить иначе.

Дав встал на колени перед каминной решеткой и принялся разводить огонь. Сильвия прислонилась к закрытой двери спальни и сбросила туфли. Постель ждала их – расстеленная, теплая, манящая.

Он поднял сиявшее улыбкой лицо.

– По-моему, мистер Уайт, вы пьяны.

Она стянула жилет, развязала галстук, а сердце билось сильно-сильно.

««Его невестой станет девственница, охотница... незапятнанная белорукая и белоногая леди Луны». Ах, ну ладно, ладно! Это не я. Не Сильвия Джорджиана, продавшая себя давным-давно и бывшая, честно говоря, ничуть не лучше Нэнси, или Сью, или Бесс, или же любых других женщин, вынужденных зарабатывать себе на пропитание тем ли, иным ли способом, но обязательно прибегая к обману. «Но когда он отдаст свое сердце, рок настигнет его». И это тоже не я – так что судьба его вовсе не в моих руках».

Заливаясь румянцем как заря, Сильвия срывала с себя одежду.

Он сидел на коленях и не сводил с нее глаз.

– И еще как пьян, – подтвердила она. – Иначе я не стояла бы сейчас перед тобой, прикрытая только волосами.

– А я, – он встал, – становлюсь совершенно пьяным от одного взгляда на тебя.

Дав пошел к ней, сбрасывая с себя одежду. И предстал обнаженный, великолепный и возбужденный – не менее чем она сама.

«Мы будем плясать. Мы утонем вместе в исступлении страсти. Вы пойдете плясать со мной, мадам? Пойдете со мной тонуть?» – говорили его глаза.

Он протянул ей руку. Сильвия пошла прямо в его объятия.

«Даже если это в последний раз, я пойду плясать, любимый. Я пойду тонуть».

Жиденькое зимнее солнце лилось сквозь окно. От такого вероломного обещания весны волосы ее сразу вспыхнули позолотой. На улицах Лондона вовсю разносился звон колоколов. Воскресенье.

Веки ее, тяжелые от блаженства, не поднимались. Губы, теплые и прекрасные, так и манили. Желание колыхнулось в нем. Под одеялом ее длинные ноги и стройные бедра казались холмами и долинами, отчего загорелся в паху пыл возбуждения – снова.

Но пора переходить к делам дня. Дав поднялся и, облачившись в длинный шлафрок, стоял теперь, глядя на нее сверху вниз со сжимающимся сердцем, с пылающим от страсти телом, протягивая дымящуюся чашку.

Ноздри ее дрогнули. Сильвия открыла сонные глаза и улыбнулась.

– А! – протянула она. – Кофе.

– И второй завтрак. – Он откинул салфетку с тарелки, и взору ее предстали теплые сладкие булочки с изюмом.

– А вдруг я крошек в постель насыплю?

– В мою постель уже попало столько сладкого – мед чуть с балдахина не капает. Так что уж крошки!

– Но что мы будем делать сейчас?

– Сию минуту? Будем есть. Пить. Заниматься любовью.

– А потом? – Синие глаза смотрели так, будто желали заглянуть ему в душу. – Что делать с тем, что теперь лежит между нами? Если мы будем открыто жить как любовники, твои домочадцы очень быстро обнаружат, что у тебя в течение некоторого времени служил престранный секретарь.

– Стань Сильвией. А Джордж пусть исчезнет, уедет обратно во Францию. Или, если хочешь, продолжай оставаться ими обоими. Я вовсе не против, если Сильвия сделается частью моей жизни.

– В твоей постели по крайней мере?

– Разве ты сама не желаешь того же? Она принялась облизывать пальцы.

– Трудно отрицать.

Он отошел на несколько шагов, боясь, что еще чуть-чуть, и он вновь бросится в ее медовые объятия. Обманчивое обещание весны.

– Прежде всего, – он поглядел в окно, – я должен спросить у тебя кое-что, хотя и надеялся, что ты, не дожидаясь вопросов, скажешь мне сама.

– Спросить? О чем?

Он вновь повернулся к ней и внимательно следил, как она отреагирует на его вопрос.

– Как давно ты работаешь на Ившира?

Удар оказался такой силы, что она едва не упала в обморок. Кофе пролился, замочив подушку.

– На Ившира? Что ты хочешь сказать?

– Сильвия, я не дурак. Я способен забыть все из-за твоих глаз. И я забывал все из-за твоего тела. Но неужели ты все еще рассчитываешь, что я поверю твоему случайному появлению в моем доме? Что любви со мной ты предавалась, повинуясь только желанию?

Искушение признаться во всем словно пришпилило ее к подушкам, как бабочку. Он смотрел на нее, такой красивый! Блистательный и ужасный силуэт на фоне утреннего солнца, которое золотило по краю его волосы и плечи. Ну как она могла думать, что сможет обмануть его?

– Я любила тебя вчера, повинуясь желанию, – ответила она. – Как ты мог усомниться в этом?

– Я не усомнился. Мое сердце и мои чресла знают правду. Но мне необходимо знать, почему ты явилась сюда, Сильвия. Мне необходимо, чтобы ты сказала, на кого ты работаешь.

– А что, если я ни на кого не работаю?

– Я бы только порадовался. Но я не могу поверить. Я открыл тебе слишком много своих тайн. А какие у тебя тайны?

– Я же говорила тебе. – Она просто сходила с ума от горя, усугубляя свой грех. – Мы встретились с ним впервые в имении леди Грэнхем, после санного забега. Он предупредил меня, что связываться с тобой опасно. Тогда мне его слова показались довольно странными, но он, наверное, считает тебя врагом из-за своих ошибочных убеждений.

– Что еще за ошибочные убеждения? Единственная часть правды, которую теперь она может сказать без ущерба для кого бы то ни было, – про Тома Хенли.

– Речь идет о смерти его младшего брата, лорда Эдварда Вейна, – сообщила она. – Что-то насчет кораблей, леса и капиталовложений. Ты знал лорда Вейна? Вы слыли друзьями?

– Я познакомился с ним, когда приехал в Лондон, – проговорил Дав. – Он приложил немало усилий, чтобы подружиться со мной.

– Когда лорда Вейна убили, кому-то оказалось очень легко свалить вину на тебя. Я знаю, как нелепо звучит обвинение, но Ившир совершенно убежден, что ты обдуманно пробел настоящую сложную кампанию против его брата, обманул его, разорил, а потом послал на смерть. Он утверждает, что в его распоряжении имеются улики —написанные твоим почерком, которые доказывают твое участие.

Постояв некоторое время молча, Дав заговорил снова, и тон его стал ледяным:

– В самом деле? Какое несчастье, что Ившир вздумал поделиться с тобой такими соображениями.

Паника охватила ее, сердце так и забилось в грудной клетке.

– Несчастье? Почему же несчастье? Ведь документы – подделка?

Дав подошел к кровати и стянул с себя шлафрок.

– Надень и возвращайся в свою комнату, – попросил он. – Если хочешь, уходи сегодня. Все твои долги прощены.

Паника ее нарастала, сердце бухало в груди так, что, казалось, сейчас она свалится в припадке.

– Но почему?!

– Потому что все, что его милость сообщил тебе о преследованиях, которым я подверг лорда Эдварда Вейна, – чистая правда.