Текст книги "Твой ангел-хранитель"

Имеющий уши, да услышит!

Впрочем, и сытость, и успокоенность, и тотальная духовная спячка присущи не всем и не повсеместно. Сейчас много людей просыпается, покидая символические берлоги и устремляясь «не зная куда, не зная зачем», зачастую вышвырнутые из сна житейскими крушениями и неурядицами, а подчас ведомые какой-то смутной, полуосознанной, все нарастающей неудовлетворенностью.

И страхом!

Мир сошел с колеи. Техногенные аварии стали «делом чести» чуть ли не каждого дня, природные катаклизмы, поигрывая коготками, вонзают их попеременно то в тело суши, то в плоть океана. Зверства, учиняемые иными над своими ближними и дальними, блокируются нашим сознанием, уже не повергая в шок (разве что умозрительный, отвлеченный) и лишь выгодно оттеняя нашу собственную внешнюю благопристойность.

И ширящаяся, множащаяся гнусность, тянущая щупальца с журнальных полос, экранов, мониторов… Парад непристойностей, чугунным строевым шагом прущий в наши полушария, чтобы окончательно удавить, изничтожить остаточные ростки чистоты, милосердия, человечности…

И чем более мир оплетают толстые, как канаты, а в иные моменты вкрадчивые, как паутина, сети зла, тем настойчивее Господь Бог стучит в наши двери.

Надвигается ужасная, неминуемая гроза – и Пастырь созывает беспечно блуждающих овечек под навес, под сень Своей любви и защиты. И зов этот разный, ибо различны и удаленность разбежавшихся душ, и степень их беспечности, и мера повиновения и любви к зовущему.

А иную, не слышащую зова, Он просто берет и несет. И иногда проходят годы, прежде чем овечка начинает понимать своими овечьими завитушками, чья рука спасла ее.

У ребенка резко подскочила температура до 39 градусов с небольшим. Компоты, чаи, обертывания, наконец, жаропонижающее – всё впустую. Аппетит у любительницы много и сытно покушать начисто отсутствует. Только жидкое, да и то птичьими порциями. Симптомы, по которым можно установить, что, собственно, происходит, весьма размыты. И вот я, молодая и неопытная мамаша, начинаю медленно и неуклонно впадать во внутреннюю панику.

«Скорая». Приезжаем в больницу. Дежурная медсестра, подняв голову над заполняемой карточкой: «У меня весы сломались. Сколько вы при-бли-зи-тельно весите?» И ляпнула. Приблизительное. В угаре страха совсем забыв и о птичьих порциях за последние три дня, и об исчезнувших щечках, и об осунувшемся личике – обо всем том, что отличает больного ребенка от здорового.

Нам назначают капельницу, с учетом этого – приблизительного – веса. В манипуляционной вливают в ребенка четыре пятых от назначенного… «Остальное (у медсестры новоприбывшие) докапаете в палате». – «Давайте не будем больше! Температура вроде спала…». – «Ну, как хотите…»

Как хотите!..

А дело ведь было совсем не в «хотите»… Могла ли я чего-то хотеть или не хотеть, когда дипломированный врач, специалист с опытом работы… и т. д., и т. д. Просто что-то во мне услышало это: «хватит». Тихое, но твердое «хватит», посланное Богом через ангела-хранителя.

Утром вернулись домой. Дочка какая-то вялая и бледная, ручки и личико прохладные. Но как-то всё мимо сознания… Главное, оказали помощь, главное, сбили температуру, теперь пойдет на поправку… В двенадцать дня легла и тут же уснула. Час, два, три. Спит – не добудишься. Четыре, пять. На все попытки поднять ее, предложения покушать, поиграть, почитать: «Мама, не мешай, я спать хочу». Меряю температуру, предварительно сбив ртутный столбик до 36 градусов. Ни малейшей сдвижки. Ни на деление. Сбивать ниже – уже просто страшно! А вдруг нет и тридцати шести? Звоню в больницу: «Что с ребенком? Температура…» – «Не волнуйтесь, мамаша, само пройдет. У моего сына тоже такое было».

Очень меня этот ответ успокоил. Руки трясутся, бросила трубку, начала растирать ручки и ножки. «Мама, дай поспать». Кинулась листать «Бабушку». Но что там найдешь, когда вообще не понимаешь, что творится с ребенком…

Молилась я тогда или нет – не помню. Но, возможно, моя материнская беда, лихорадочные поиски – как быть? что делать? – были той первой неумелой, но искренней молитвой, которую Спаситель не мог не услышать.

Сделала крепкий чай. По ложечке, с трудом, через «не хочу» влила в полусонную. Затем оделась – и на базар. За печенкой. Почему именно за печенкой, не смогла бы и сказать тогда. После печенки дочь слегка ожила. Температура начала постепенно подниматься. Появился слабенький аппетит.

Это потом уже я все разложила по полочкам. Или связала узор из разных причин и следствий. Физраствор, назначенный по завышенному весу, разжижил донельзя кровь. А говяжья печенка ее сгустила. Но тогда я действовала по наитию. И наитием этим была та самая помощь свыше…

Были и другие случаи, когда Господь стучал в двери. Эти стуки я слышу сейчас. И я благодарю Его за вчерашний день, совсем не умея различить в сумбуре нынешнего дня стук сегодняшний, с предложением сегодняшней помощи в решении какой-либо проблемы, может, не столь животрепещущей, как болезнь ребенка, но по-своему актуальной.

Подобные истории Вышней заботы были и случаются у каждого. Чуткое сердце осознает сразу, откуда пришла помощь; сердце, занятое собой или обуреваемое страстями – приходит к этому спустя время, а иное – без конца рубит мощный, зеленеющий сук догадки, упрямо врастающий в его окаменевшую аорту.

Но даже осознав эту помощь, даже ощутив краешком сердца благодарность за спасение, мы не спешим отозваться на зов. И пойти навстречу, ибо это «навстречу» ко многому обязывает. Наш мир – интересов, чаяний, упований, который каждый из нас детским мелком когда-то самоуверенно очертил вокруг себя, – мы давно уже переросли, в нем тесно и безотрадно. Новая покупка, новые впечатления от зрелища, перспективная работа с вожделенно растущей ставкой, бесконечная вереница вкусностей, которую мы можем теперь себе позволить, заморские берега, куда мы теперь могём прошвырнуться, амбициозно выпятив грудь… и такая общенародная, такая неисключительная, такая серенькая и беспросветная старость, через мутные оконца которой так страшно выглядывать во вчерашний день, в котором мы, полные сил, энергии, жизни, разбазарили, раздарили себя по кусочкам, по мелочам материальному вещественному миру, и ничего достойного нашей молодости, свежести, силы не получили взамен.

Бог стучит в наши двери. Но мы спим, и всякий тусклый, но привычный сон нам лучше неизвестной яви.

Ступенька за ступенькой, без печали, шагать вперед, идти от дали к дали…

Тяжелы на подъем были израильтяне, ведомые Моисеем в Землю обетованную, без конца жалеющие о покинутом египетском рабстве, несмотря на поразительные чудеса, то и дело совершаемые в течение их долгого, утомительного странствия.

Так, жена Лота, по велению Божиему бегущая с мужем из Содома, оглянулась назад – туда, где оставила мир своих неизжитых привычек, жизнь, которой по-своему дорожила, – и превратилась в назидательный соляной столб.

Жена Лотова, оглянувшаяся назад, – это образ души, вступившей на путь покаяния и заповедей Господних, но не идущей по этому пути решительным шагом. Бойся, христианин, пристрастными желаниями возвращаться к миру, от которого с его соблазнами и искушениями ты решился было удалиться если не телом, то духовно; больше и больше укрепляй себя в этой святой решимости, дальше и дальше беги от всего того в мире, что может задержать тебя на пути в Царство Небесное. (Епископ Виссарион (Нечаев)).

И сказочной, но очень жизненной (и жизнеутверждающей!) антитезой настойчиво просится прорасти волшебный, цветущий сад из «Снежной королевы»… И Герда, открывшая двери в унылый, свирепствующий ноябрь, замедлившаяся на пороге на считаные, колеблющиеся секунды, тоже оглянувшаяся (но несколько по-иному) на то упорядоченное, цветущее самозабытье, которое она покидала: «А стоит ли?..», «А найду ли?..», «А не лучше ли?..» В маленькой самоотверженной груди уже созрела решимость – ив этом оглядывании, как мне кажется, в этом сличении настолько разнородного и не сопоставляемого (благоденствие – и нужда, уют – и бесприютство, уверенность в завтрашнем дне – и полная неопределенность, а наступит ли это «завтра» вообще) она окончательно, напоследок утвердилась в своем уже принятом выборе.

 
Пристанищ не искать, не приживаться.
Ступенька за ступенькой, без печали,
Шагать вперед, идти от дали к дали.
Все шире быть, все выше подниматься!
Засасывает круг привычек милых,
Уют покоя полон искушенья.
Но только тот, кто с места сняться в силах,
Спасет свой дух живой от разложенья.
 

(Герман Гессе, «Игра в бисер»)[5]5
  Перевод с нем. С. К. Апта.


[Закрыть]

Мне кажется, что все, выбравшие это «не лучше», рискнувшие окончательно закрыть за собой двери в прошлое (каким бы иллюзорно безоблачным ни казалось это прошлое в сравнении с ожидаемыми тяготами), ступившие в сырой и тоскливый ноябрь собственных стихий и страстей пусть не столь решительно, но бесповоротно, будут приняты и обласканы. Будут… Просто будут. Не прейдут в Жизни Вечной.

Борющиеся будут спасены, Господь не презрит их трудов и усилий… Люди же плотские, вовсе не думающие о спасении души своей, погибнут, если, конечно, перед смертью не принесут покаяния.

О, если бы нас всех Господь сподобил улучить рай небесный! Впрочем, нужно надеяться на это: отчаиваться – смертный грех… Различны устроения людей, различную славу унаследуют они и в Жизни Будущей. Апостол Павел пишет: «Ина слава солнцу… ина слава звездам» (1 Кор. 15:41) и т. д. Даже ангелы Божии не в одинаковой славе у Бога. Ближе всех к престолу Божию пламенные серафимы – затем херувимы – потом престолы – господствия – силы – власти – начала – архангелы – ангелы (все девять чинов ангельских)… Разные есть степени блаженства, смотря по заслугам каждого: иные будут с херувимами, другие с серафимами и так далее, а нам бы только быть в числе спасающихся. Такие великие подвижники, как преподобный Серафим (Саровский), были серафимами по духу и теперь унаследовали их славу. Конечно, не все могут достигнуть такой святости. Покойный батюшка отец Макарий говорил: «Такие светила, как преподобные Антоний Великий, Макарий Египетский и прочие, были у Господа генералами, они и заняли генеральские места, мы же солдатики, и благо нам будет, если хоть самое последнее место займем среди спасающихся». (Преподобный Варсонофий Оптинский).

Но вот дверь закрыта, и вроде бы знаешь, что как бы то ни было, но жить как жила уже не захочешь, не сможешь – но, Господи, помоги! – какие потемки… что делать?., как узнать, как учуять ту узкую тропинку среди все расширяющейся автострады путей мирских, по которой можно дойти к Тебе? Хватаешься сразу за всё, где-либо вычитанное или почерпнутое, начинаешь капитальную чистку всех своих заплесневевших залежей, энергия бьет ключом, а потом этот ключ иссякает, чувствуешь упадок сил, погружаешься в темноту, и настигшее уныние повергает тебя в отчаяние или беспросветную хандру.

У святых отцов есть много емких и действенных советов на все случаи, могущие встретиться как у новоначального, так и у зрелого воина Христова, давно ведущего непримиримую брань со своей греховной природой и с бесовскими кознями.

Порядок, в каком надобно бороться с врагами своими и поборать свои злые пожелания и страсти, есть следующий: войди вниманием в сердце свое и исследуй тщательно, какими помыслами, какими расположениями и пристрастиями оно особенно занято и какая страсть наиболее господствует над ним и тиранствует в нем, потом против этой страсти, прежде всего, и поднимай оружие, и ее поборать старайся… На этом и сосредоточь всё внимание и заботу, с одним только исключением, что когда подымется между тем другая какая страсть случайно, то ею следует тебе тотчас заняться и ее прогнать и потом опять обращать оружие против главной своей страсти, которая непрестанно высказывает свое присутствие и впасть. (Преподобный Никодим Святогорец, «Невидимая брань»).

В мысленной брани должно действовать так, как действуют на войне. Во-первых, потребно внимание; во-вторых, когда заметим, что браг придвинул помысл, должно прогнать его с гневом в сердце; в-третьих, надобно помолиться против него, призывая в сердце Иисуса Христа, дабы демонский призрак тотчас исчез, чтобы ум не пошел за мечтаниему как дитя, прельщаемое каким-нибудь искусником. (Преподобный Исихий, пресвитер Иерусалимский).

Как бы не смотрел, так не соблазнился бы…

Очень много сора, иной раз по макушку захламляющего нашу память и подсознание, оказывающего решающее влияние на эмоции, мысли и действия, заносится к нам через наши телесные двери и окна – глаза и уши, органы обоняния и осязания. Строгий контроль за всем, что зрительно ли, слуховым ли, обонятельным образом постоянно питает наше мирское любопытство или горячий интерес, отцы церкви называли внутренним постом, особенно важным в дни постов внешних.

Так, борешься, например, против собственной плотской страсти, от которой уже натерпелась с лихвой, которая давно уже командует парадом в твоей голове и сердце, отравляет жизнь, внося полынный привкус во все будничные отправления и заботы: ходишь на богослужения, читаешь 90-й псалом Давидов «Живый в помощи Вышняго», молитвы святой мученице Божией Фомаиде Египетской, святителю, чудотворцу Евфимию Новгородскому и др. Но любой постельный эпизод, даже случайно выхваченный глазом при «листании» каналов, сводит на нет множество упорных усилий.

Говорят: как бы не смотрел, так не соблазнился бы, как бы не услышал., так и сердце не болело бы, как бы не вкусил, так и не хотелось бы… Как же осторожно нужно смотреть, слушать, вкушать, обонять и осязать, или, лучше, как нужно беречь свое сердце, чтобы через чувства внешние, как через окно, не пробрался грех и сам виновник греха – диавол – не омрачил и не уязвил своими стрелами ядовитыми и смертоносными небесного птенца – нашей души. (Святой праведный Иоанн Кронштадтский).

Паче всего, брате мой, всеусильно держи в руках очи свои… и никак не позволяй им смотреть на нагие тела, не только чужие, но и на свое собственное. Ибо от такого любопытства и страстного смотрения удобно может зародиться в сердце сладострастная похоть блудная… Блюдись также всматриваться в хорошие яства и пития, припоминая праматерь нашу Еву, которая, посмотрев недобрыми очами на плод запрещенного дерева в раю, воспохотствовала его, сорвала и вкусила и подвергла смерти себя и весь род свой. Не смотри с вожделением на красивые одежды, ни на сребро и злато, ни на блестящие наряды мирские, чтоб чрез очи твои не вошла в душу твою страсть тщеславия или сребролюбия… И скажу обще: блюдись смотреть на пляски, пиры, пышности, споры, ссоры, пустоболтания и все другие неподобные и срамные дела, кои любит несмысленный мир и запрещает закон Божий…

Надлежит тебе блюсти и уши свои. Не слушай срамных и сладострастных речей, песней и музыки, от которых блажью наполняется душа и разнеживается и сердце разгорается плотской похотью… Не слушай с услаждением пересудов, наговоров и клевет, какие иные распространяют о ближних своих, но или пресекай их, если можешь, или удаляйся, чтоб не слышать их… Блюдись вообще от слушания всяких слов и речей, могущих действовать на тебя душевредно, в числе которых не последнее место занимают лести и похвалы льстецов… (Преподобный Никодим Святогорец).

Сразу всплывает в памяти образ обезьянки, закрывшей глаза, уши и рот: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю», очень верно, хотя и в крайне сгущенном, утрированном варианте отражающий то, к чему нужно стремиться.

Но в одночасье оградить себя от потока привычных впечатлений, выстроить за какую-то сказочную ночь внушительную таможню там, где ранее вход был свободный и беспрепятственный, – невозможно. Да и опасно. Ибо может надолго отбить охоту подвизаться на пути Христовом. Во всем нужна постепенность и естественность, особенно в христианских подвигах.

…с мудростию духовною человеческое мудрование в сравнение идти не может. Но вопрос всё еще остается нерешенным: так как же, можно читать иное что, кроме духовного? Сквозь зубы говорю Вам, чуть слышно: пожалуй, можно, – только немного и не без разбора. Положите такую примету: когда, находясь в добром духовном настроении, станете читать с человеческими мудростями книгу и то доброе настроение начнет отходить, бросайте ту книгу. Это всеобщий для Вас закон. (Святитель Феофан Затворник).

Многие зрелые христиане, живущие в миру, лишь спустя много лет решались выбросить на мусорку телевизоры и магнитофоны, сжигали кипы так называемой эзотерической и художественной литературы, не дающей глубинной сердечной вспашки, а лишь щекочущей поверхностный слой сознания своими дешевыми литературными трюками и эффектами. И предпринимались все эти гонения на мирское без особого насилия воли, легко и, более того, охотно, ибо ум, и сердце, и душу грели уже сокровища неземные: Новый Завет, утренние и вечерние молитвенные правила, посещения литургии. К этим сокровищам не в последнюю очередь можно отнести и книги преподобных и праведных: Аввы Дорофея, Феофана Затворника, Паисия Святогорца, Иоанна Златоуста, Антония Сурожского, Никодима Святогорца, Иоанна Лествичника, Тихона Задонского, Рафаила Карелина и многих других.

Работайте Господу со страхом и радуйтесь Ему с трепетом

Помимо весомых советов и рекомендаций, помогающих растерявшемуся, оступившемуся, разуверившемуся вновь твердо установиться на выбранном пути, чтение православной литературы дает – и это, мне кажется, даже более важным – постоянную подпитку для решимости следовать заповедям Христовым, не повернуть вспять.

Ведь даже десятой доли этих советов с лихвой хватило бы вооружить себя до зубов теорией и в этом всеоружии ринуться исполнять почерпнутые призывы и рекомендации.

Как привел пример митрополит Антоний Сурожский о жизни, а вернее, становлении одного святого:

«Услышал святой одну фразу, она его ударила в душу так, что на этом он целую жизнь построил. Антоний Великий услышал, как и многие другие: «Оставь все, раздай нищим, уйди», – и ушел, тут же, из церкви; как будто, по рассказу его жития, даже до конца службы не достоял, потому что, услышав, что ему нужно от Бога, зачем же дальше стоять? Пошел!..

А мы все могли бы, вероятно, цитировать десятки мест, которые – о, да! – нас когда-нибудь взволновали. А потом мы успокоились – до следующего места. И мы ищем и хотели бы, чтобы Бог нам завтра еще что-то показал: вчерашнее я уже прочел, пережил, а теперь, сегодня – нового жду!

Бог говорит: да нет! Что ты сделал с прошлым? Вчера Я тебе сказал: сделай то-то, ну – примирись, ты не примирился, чего же Я тебе сегодня буду говорить: иди в пустыню, когда ты все равно не пойдешь.

И так Священное Писание делается тусклым и все более скучным, потому что оно оживает только от делания».

Вот так, мило, с юмором и насколько глубоко бороздит и взрыхляет пласты наших душ видение нас воином

Христовым, чей призыв для нас отринуть нашу ветхую природу и вырасти в полную меру Христа прорастает не на бесплодной умозрительной пустоши, а на почве разумения и признания слабостей человеческих, но также признания и возможности, с Божией помощью, эти слабости преодолеть.

А для преодоления – преодолевания! – этих слабостей, для поддержания неотступного желания следовать однажды выбранному пути главной движущей силой, по мнению всех отцов церкви, служит страх Божий.

Однажды старец молился так: «Господи! Дай мне познать мучения грешников, чтобы мне от великих Твоих милостей ко мне, недостойнейшему, никогда не забыться, что я великий грешник». «Недолго спустя после таковой молитвы в один день, – говорит сам о себе старец Зосима, – вдруг я почувствовал неизъяснимое страдание во всем существе моем, в душевном, телесном и духовном; этого ужасного страдания невозможно выразить никакими словами: душа известилась, что это адское мучение грешников. Я не видел ничего и не слыхал, но только все во мне страдало и томилось непостижимо: душа, все тело, каждый, кажется, волос на голове страдал… И я в трепете упал на молитву пред Господом, но произнести ничего не мог, как только с крепким воплем воззвал: «Господи, помилуй!» И Он помиловал. И вдруг все миновалось, и слезы умиления и благодарения сами собой полились обильно». (Фудель С. И., «О страхе Божием»).

В советские времена этой сомнительной прерогативой испытывать заповеданный Библией страх Божий пользовались исключительно «дремучие бабки» – народ «темный и недалекий», которых наш цивилизованный гомо сапиенс держал от себя на расстоянии снисходительного скепсиса: «Что с них взять, убогих?»

А теперь весь мир опутан клубком – уже иных, гадючьих – страхов, по-современному называемых фобиями: боязнь закрытого/открытого пространства, боязнь темноты, высоты, боязнь заражения и пр. Сейчас чуть ли не каждый из нас уже носит в душе шизофренические зачатки: мании величия или мании преследования, а бесконечные страхи потерять: работу/кормильца/здоровье/денежные вклады/ др., успешно гонимые днем в многоразличных заботах, в калейдоскопе впечатлений, возвращаются к нам, наползают на нас в бессонные ночи и ускоряют до рекордных отметок панически забарабанивший пульс.

А когда родоначальник всех страхов – страх смерти – закованный, аки сказочный дракон, в темнице подсознания, вдруг дохнет на нас дымом кремационных труб… Страшно! И чем старше ты становишься, тем страшнее жить.

От многих душ в мире тянутся к небу темные струйки копоти страстей – гордости, алчности, злобы, зависти, вожделения. Эта копоть ежедневного бытия сливается над землей в огромное черное облако. Оно распростерто над человеческой жизнью и историей. От него идет по земле тень страха. Этой тени не видят только бесчувственные люди, опьяненные собою, или люди, объятые Божественной любовью… Уничтожить в своих переживаниях всякий признак какого бы то ни было страха невозможно. Но можно возвысить свой страх. Творец излечивает людей страхом Своего Закона от страхов земли. Все омрачающееся и чего-то все время страшащееся на каждом шагу человечество может быть излечено от темного страха только новым страхом, высшим, светлым; уже не бессмысленным трепетанием перед ужасом жизни и рока, но страхом благоговения перед законом Творца и Его Духа… (Архиепископ Иоанн (Шаховской), «Агония одиночества»).

Этот великий Страх, который учишься чувствовать, напоминая себе о незавидных, гиблых перспективах, ожидающих тебя в конце времен, идет рука об руку с Доверием к Богу… Мы разучились этому доверию и даже не представляем, в большинстве своем, что оно подразумевает. Многие слова стали для нас полыми пробирками из разноцветного стекла, давно лишенными своего содержания. Они хорошо известны на слух, они частенько пережевываются устами, но глубины этих основополагающих слов давно уже скрылись от нас под водой, оставляя на виду лишь легкую рябь своего поверхностного значения.

Довериться Богу – это значит всегда, непреложно помнить, что все происходящее случается или по воле, или по попущению Божиему. Но в любом случае – не без Его ведома.

Не беспокойтесь ни о чем, ни о ком сильно. Сами себя и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим. Как часто напоминает нам об этом Святая Церковь, нам, маловерным, многопопечительным…

С одной стороны, нужна и своя мудрость и осмотрительность, но главное – постоянное обращение за помощью к невидимому плотским человеком, но видимому духом Господу, обещавшему всем надеющимся на Него, что и «волос с головы их не падет, без воли Его». Уповая на Него, апостолы все претерпели, но победили мир – небольшое количество овец победило несметные стада волков. Разве это не доказательство силы и промышления Божия? (Игумен Никон (Воробьев)).

Довериться Богу – это за все скорби, и болезни, и нужды, и тяготы искренне, от всего сердца благодарить Его, уже не нудя, не понукая себя, как поначалу, а твердо веря, что всякая горькая микстура – к спасению нашему, и чем доверчивее и охотнее мы ее принимаем – тем ближе, тем гарантированней наше духовное исцеление.

Во всем действует самость, она все поправляет сама, оправдывает себя, очищается, вырывает душу несвоевременно из того состояния, куда поставило ее попущенное Господом обстоятельство, в котором она могла бы поучиться и самоукорению, и смирению, и самоотречению, если бы потерпела и пождала, как следует. (Игумения Арсения (Себрякова)).

Великий Августин часто молился со словами: «Господи, карай меня и наказывай в этом мире. Здесь тесни меня скорбями и предавай мучениям, только дай мне прощение в будущем веке».

А Моисей пошел еще дальше, прося у Бога единой судьбы с грешниками в уготованных для них мучениях: «Прости им беззаконие или изгладь меня из Книги Жизни».

Так, апостол Петр, лечивший немощных уже одной своей тенью, лишь по неоднократным просьбам учеников уврачевал больную дочь, дабы она им служила. А после служения вновь вернул ее в кровать с прежней болезнью, чтобы она не лишилась той пользы, которую телесная немочь дает душе.

Довериться Богу – это молиться с непоколебимой уверенностью, что Бог тебя слышит и, зная наперед молитв нужды твои, поможет в необходимом и спасительном.

Неуверенность в получении просимого у Бога – хула на Бога.

Приступая молиться Царице Богородице, прежде молитвы будь твердо уверен, что ты не уйдешь от Ней, не получивши милости. Так мыслить и так быть уверенным относительно Ее – достойно и праведно, а приступать к Ней в молитве без такой уверенности было бы неразумно и дерзко, а сомнением оскорблялась бы благость Ее… (Святой праведный Иоанн Кронштадтский).

Почему Петр смог сделать несколько шагов по воде, а Мария Египетская вообще всю реку перешла? Почему они смогли? Потому что нисколько не сомневались в Боге. (Протоиерей Димитрий Смирнов, «Не будь неверен, но верен»).

Довериться Богу – это, в конечном счете, отложив мирские попечения и желания, всецело просить Его лишь о стяжании Духа Святого, об укреплении веры, об очищении сердца от царствующего в нем греха, уподобляясь в молитвах своих мудрым старцам, подвижникам и преподобным.

…не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?.. Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. (Мф 6:25, 32, 33).

Благий Бог прежде всего заботится о нашей будущей жизни и /только/ потом – о жизни земной. (Старец Паисий Святогорец).

Довериться Богу – это значит, не получая того, что просишь, и пересмотрев горячо ожидаемое: нужно ли оно сейчас? не введет ли его исполнение в грех самолюбования и превознесения? да и не чуждо ли вообще это желанное христианскому духу и образу жизни? – либо смириться и отказаться от сомнительного желания, либо молиться и дальше, твердо зная, что Господь попросту испытывает твое терпение и веру в Него.