Текст книги "Три Шарлотты"

В огромном ресторане, огороженном четырьмя стенами, но без крыши, царила приятная прохлада. Бен заказал напитки со льдом. На эстраде шла программа варьете. Бен энергично аплодировал и, казалось, хорошо знал участвовавших в нем девиц. Девушки эти были чрезвычайно молоды и восхитительно стройны. В одном из номеров они изображали различные виды света – свет свечи, газа, лампы, электрический свет, свет солнца, луны, звезд. Костюмы их были причудливы и казались бы нескромными, не будь они так молоды, и не будь они такими худыми.

– У вас, как я вижу, появилось несколько новеньких девиц, – заметил Бен метрдотелю Альберту, когда тот проходил мимо их столика.

– Да, – ответил Альберт и повторил еще раз, дабы не показаться недостаточно учтивым. – Да, сэр!

Лотти выговаривала самой себе: «Ах, Лотти, Лотти, не будь гордячкой! Совсем он не так плох. Просто веселится по-своему. А ты – всего лишь далеко не молодая особа, которая должна радоваться случаю провести прохладный вечерок в „Мидвее", попивая кларет со льдом. Да, должна радоваться случаю!»

Но она отнюдь не радовалась.

Конечно, Бен хотел танцевать. Он преуспел и в этом и стал искусным партнером. Лотти тоже любила поплясать. Но, танцуя с Беном, не получала особого удовольствия, хотя он танцевал легко и умело и ловко избегал столкновений с другими парами даже в этой тесноте. Вблизи он казался Лотти влажным, мягким и каким-то пухлым.

Однако, сидя за столиком, Лотти наслаждалась прохладой и почти отдыхала душой. Верхушки стройных деревьев казались причудливым фризом над окружавшей сад крытой галереей. Яркий свет из сада, падая на них, придавал им фантастический вид – они казались заколдованными, завороженными. «Совсем как деревья в феерии Барри», – подумала Лотти и уж было открыла рот, чтобы произнести свою мысль вслух, но остановилась. «Все равно он меня не поймет», – сказала она себе. Бен с аппетитом ел мороженое из высокого серебряного бокала.

– Такое мороженое есть можно, – объяснил он, – в нем нет жиров. Вот сливочное мороженое – другое дело. Оно не для меня. А малиновое – можно.

– Эти деревья, – Лотти указала на них глазами, и Бен тяжело повернулся, держа на весу ложку с мороженым, – эти деревья напоминают заколдованные деревья в пьесе Барри. Удивительно!

– М-да, – сказал Бен и отправил ложку в рот. – По-моему, этот свет им изрядно вредит. Взгляните, как пожелтели листья.

«Вот! – внутренне закричала Лотти. – Разве могу я выйти замуж за человека, который не понимает даже, о чем я говорю!»

– Чему это вы улыбаетесь, маленькая негодница? – спросил Бен. – Ну-ка расскажите мне, в чем дело!

– Неужели я улыбалась? Я и не подозревала…

Маленькая негодница! Никто еще так ее не называл. Лотти старалась представить себя в роли «маленькой негодницы» и решила, что, вероятно, Бен с успехом пользовался этим обращением в разговорах с девицами из варьете. Она не сердилась на Бена за то, что он назвал ее так. Но ее раздражало, что Бен не понимал, как нелепо звучит этот эпитет в применении к степенной, положительной, довольно серьезной особе тридцати с лишним лет. Ей вспоминалась Бекки. Та в былое время погрозила бы кокетливо пальцем и сказала:

«Ах, шалун, неужели вы никогда не вырастете!» И Лотти вдруг стало не по себе.

– Поедемте, если вы ничего не имеете против. У меня был сегодня очень утомительный день.

На обратном пути Бен был чрезвычайно многословен.

– В моем положении многие завели бы шофера, но я люблю сам водить свою машину. Возвращаюсь вечером домой, принимаю ванну, обедаю, затем еду кататься, и это меня успокаивает. Да, успокаивает… Думаю перебраться на север. Заведу этакую маленькую квартирку и экономку. Жизнь в гостиницах может опротиветь человеку.

– Да, это недурная мысль. Кажется, все скоро переберутся на Норд-Сайд.

– Потому что только там и можно жить. На Саус-Сайд жить с каждым днем становится все хуже и хуже – грязь, копоть от поездов и тому подобное. А теперь еще эти негры с Юга, что работают уже с начала войны на скотобойнях, нет, жить там стало совсем немыслимо. Возьмите, например, Большой бульвар – забит черномазыми до самой Сорок третьей улицы. Просто ужас.

Он ловко вел машину одной рукой. Другая небрежно лежала на спинке сиденья. Лотти чувствовала, как она касается ее лопаток. Но прикосновение это было такое легкое, что невозможно было рассердиться или отодвинуться. Да ей и не хотелось отодвигаться. Ситуация немножко забавляла ее. Интересно, что будет дальше. Лотти решила испить чашу этого вечера до дна. Она улыбнулась про себя, сняла шляпу и положила ее на колени. Дуновение прохладного ветерка коснулось ее лба и показалось ей глотком освежающей воды, утоляющим жажду.

Они медленно ехали парком Вашингтона, Лотти закрыла глаза, вдыхая чудесный свежий воздух. В ее комнате, подумала она, вероятно, невыносимо душно: окна выходили на восток, а вечерний бриз дул с запада.

Автомобиль остановился. Она открыла глаза. И вдруг едва касавшаяся ее рука превратилась в тугой обруч мускулов и костей, крепко обхвативший ее плечо. Бен Гарц склонился над ней. Она ощутила запах папирос, одеколона и виски – он перед вечером опрокинул стаканчик. Бен Гарц целовал ее жарко, несдержанно и грубо. Вдруг неожиданный поцелуй открытым ртом, осклизлый, мокрый и отвратительный. Лотти почувствовала себя запачканной, оскверненной. И все же она не ответила на это ни одним из тех способов, коими дамы, как правило, выражают свой протест в тех случаях, когда их целуют против воли. Прежде всего это произошло не совсем против ее воли. Правда, она не ожидала поцелуя, но должна была учесть такую возможность, и, если быть честной, такая возможность вызывала у нее нечто вроде любопытства. Но теперь Лотти вдруг овладело отвращение до дрожи. Она высвободилась, яростно толкнула Бена рукой в грудь, ее большие, широко раскрытые глаза жестко смотрели на него. Она вытерла губы тыльной стороной ладони.

– Отвезите меня домой, – сказала она.

– О, Лотти, простите! Я не знаю, что это на меня накатило… Скажите по совести, вы не…

Лотти надела шляпу.

– Я ничуть не сержусь на вас, Бен. Я просто хочу поскорее попасть домой. Я совсем засыпаю.

Бен не поверил ее словам, но включил мотор, и они помчались по почти пустынному парку. Он считал, что неизбежно вызвал обиду и раздражение.

– Вы, конечно, думаете, что я грубое животное или просто нахал. Но, право, Лотти, я ничего не думал… Честное слово, я считаю вас лучшей девушкой на свете. Просто замечательной девушкой. Я не знаю ни одной, которую бы я уважал сильнее…

– Правда?

Больше она ничего не сказала. Ей больше нечего было сказать. Она почувствовала себя успокоенной, почти счастливой. Словно этот поцелуй, осквернивший ее, в то же время и очистил ее. Лотти видела, как усиленно Бен Гарц размышляет над происшедшим. Она словно слышала, как ворочаются в мозгу его сбитые с толку мысли, как подыскивает он нужные слова. Лотти понимала также, что он хотел бы заговорить о браке, но из осторожности решил отложить этот разговор.

Автомобиль остановился у пейсоновского особняка.

– Лотти, вы злитесь? Я вас понимаю. Я страшно виноват, честное слово. Я… вы, наверное, не станете больше разговаривать со мной.

Он извинялся так, словно наступил ей на ногу. Лотти улыбнулась, стоя на крыльце.

– Я рада, что вы меня поцеловали, Бен. Мне это было неприятно, но я рада, что вы меня поцеловали.

Он уставился на нее в полном недоумении.

Лотти открыла дверь, спокойно поднялась на второй этаж, прошла в ванную и тщательно вымыла рот изнутри и снаружи холодной водой, затем прополоскала зубным эликсиром. Вдруг она увидела флакон с надписью «Перекись водорода» и основательно прополоскала рот и ею. Пожалуй, будь в доме карболка, она воспользовалась бы и этим средством, чтобы окончательно отделаться от вкуса мокрого, скользкого поцелуя. Энергично и выразительно сплюнув, она сделала неприязненную гримасу па прощание и отправилась в свою комнату. Уже раздевшись, она вновь вернулась в ванную, вымылась с губкой и мылом, тщательно вытерла себя мохнатым полотенцем, надела чистую ночную сорочку и улеглась в постель.

Роман между Лотти и Беном Гарцем – людьми средних лет – пришел к логическому концу.

Глава пятнадцатая

Пейсонам и Кемпам вскоре вместе со всем остальным миром суждено было разлететься во все стороны, подобно соломинкам в бурю. Но на следующий после описанных выше событий день, читая в столовой утреннюю газету, миссис Керри Пейсон выступала лишь бесстрастной наблюдательницей событий. Несмотря на то, что в доме не было мужчин, утром и вечером регулярно приходила газета. В этом, несомненно, была заслуга миссис Пейсон. Она терпеть не могла женщин, не читающих газет. Когда время от времени Белла спрашивала ее: «Какая свадьба?» или «Какое убийство?», миссис Пейсон восклицала:

– Господи, Боже мой! Разве ты не читаешь газет? Как же ты можешь знать, что делается на белом свете?

Зато миссис Пейсон знала обо всем, что на свете делается. Она знала и цены на уголь, и расположение сенегальских войск, и последний биржевой курс акций сталелитейных компаний, и в какую сумму оценивается состояние Клафлина, и почему де Витты прекратили свой бракоразводный процесс.

– Предсказывают угольный голод. Не знаю, как мы переживем его в этом доме. Собственно, давно надо было его продать и снять квартиру на окраине… Зимой опять будут носить эти накидки. Как дамы в них не мерзнут! Впрочем, помню, в мое время их тоже носили. Смотри, твоя подруга Винни Степлер поехала во Францию от своей газеты. В таком возрасте!.. По-моему, ей следовало бы лучше сидеть дома… Гм! Бон Гарц избран председателем комитета ювелиров по распространению займа Свободы… В котором часу ты вернулась вчера домой, Лотти? Я не слыхала.

Тетя Шарлотта, сидевшая за утренним завтраком напротив миссис Пейсон, подняла глаза.

Лотти налила себе вторую чашку кофе. В последнее время она пила много кофе, чтобы хоть как-то взбодриться.

– Около двенадцати.

– Хорошо провела время?

– Да, интересно, – серьезно сказала Лотти; она чувствовала, что мать напряженно слушает, укрывшись за газетой. – Ты действительно хочешь продать дом и перебраться в наемную квартиру?

Над горизонтом газетного листа показались полумесяцы очков миссис Пейсон.

– Пожалуй, придется. Гульда выходит замуж за своего поклонника – он не желает идти на войну. Говорят, меньше чем за пятнадцать долларов в неделю теперь не нанять прислугу. Пятнадцать долларов! Да и к тому же этот недостаток угля при четырехэтажном доме. Впрочем, нам понадобится довольно большая квартира.

Лотти постаралась придать своему голосу беззаботное выражение:

– Тебе следовало бы выдать замуж меня и Жаннету.

Лотти знала, что в уме матери в этот миг мелькнула надежда: авось дело с Беном Гарцем обстоит не так плачевно. Она знала также, что для матери столь же невозможно высказать эту надежду вслух, как надеть розовое платье или кружевное матине. И то, и другое, и третье показалось бы ей одинаково неприличным.

Миссис Пейсон с нарочитой беспечностью перевернула страницу.

– Я выбралась бы из этого сарая не задумываясь, если бы его приходилось содержать только для меня и Шарлоты.

Лотти усмехнулась:

– Имей в виду, тебе придется выделить специальную комнату для нашего рогатого кресла, и для твоей ореховой кровати, и для вешалки в прихожей. Ни в одной теперешней квартире…

– Я продала бы их. Собственно говоря, я могла бы даже снять комнаты в гостинице и совсем бросить хозяйство. Слишком трудно вести его в наши дни.

– Право, мама, ты так об этом говоришь, словно все давно обдумала. Ты отлично знаешь, что не могла бы обойтись без меня.

– Не могла бы! В самом деле? Хотелось бы знать почему. Жаннета теперь гораздо больше думает о моем комфорте, чем ты.

Миссис Пейсон отодвинула в сторону недочитанную газету.

– Ты напрасно думаешь, что Жаннета будет чем-то вроде бесплатной компаньонки.

– Компаньонки! Я еще не дряхлая старуха и не нуждаюсь в компаньонках, платных или бесплатных. Если так, то мне никто не нужен. Не воображай, пожалуйста, что ты мне так страшно необходима. Отлично сумею прожить и без тебя.

– Ты это серьезно думаешь?

Что-то в тоне Лотти заставило миссис Пейсон остановиться. Рука, протянувшаяся в двери буфетной, замерла на полдороге.

– Что я могла бы обойтись без тебя? Конечно, я…

– Ты не чувствовала бы моего отсутствия, если бы меня не было здесь, чтобы водить электромобиль и возить тебя на рынок и по магазинам, когда тебе или тете Шарлотте нужны платья, или шляпы, или корсеты?..

– Я обошлась бы, как и тетя Шарлотта. Нет незаменимых людей, без которых невозможно было бы жить. Я бы как-нибудь устроилась.

– Наверное бы устроилась, – сумрачно сказала Лотти, – наверное!

Миссис Пейсон, насупившись, вышла на кухню. Тетя Шарлотта перегнулась через стол, достала скомканную газету и начала разглаживать страницу за страницей и складывать старательнейшим образом по сгибам. Заметив ее тревожный взгляд, Лотти успокаивающе улыбнулась и погладила по сморщенной щеке.

– Ты напрасно так разочаровалась в своей племяннице, тетя Шарлотта. Она совсем не так безнадежна, как ты думаешь.

– В твоей голове, кажется, созрел какой-то план?

– Да.

– Тогда не дай никому остановить себя, каков бы он ни был. Это твой последний шанс, Лотти.

Дверь буфетной распахнулась.

– В чем ее последний шанс? – спросила, входя, миссис Пейсон.

– О, ни в чем, пустяки!

Тетя Шарлотта улыбнулась и кокетливо покачала головой, а ее сестра подумала о Бене Гарце, как и полагала тетя Шарлотта. Лотти это поняла. Злость горячей волной подступила к ее сердцу.

После этого разговора недели три все шло по-прежнему. Лотти шила в мастерской Красного Креста, тетя Шарлотта вязала, миссис Пейсон говорила о займе Свободы, управляла хозяйством, жаловалась на растущую дороговизну жизни, распекала Беллу за мотовство, приставала к Генри с расспросами и советами на еженедельных семейных обедах. В конце месяца Гульда взяла расчет, чтобы выйти за своего Оскара. Несмотря на то, что она и миссис Пейсон годами вели друг с другом партизанскую войну, тем не менее, укладывая сундук, Гульда горючими слезами орошала свое украшенное самодельными кружевами приданое и объявила, что из всех ее хозяек миссис Пейсон была наилучшей. Миссис Пейсон со своей стороны, учитывая перспективу найма новой, несомненно неумелой служанки за жалованье, существенно превышающее жалованье отлично знавшей свое дело Гульды, простила ей все, включая ее слабость к кофе. Она даже чуть ли не насильно заставила Гульду выпить на прощание чашку этого черного напитка, когда та, готовая к отъезду, сидела с красными глазами на кухне в ожидании извозчика.

По водворении в дом новой служанки Жаннета начала обедать и ужинать вместе со всеми членами семьи. Она стала довольно миловидной девушкой с изящной фигуркой, к тому же постепенно приобрела и хорошие манеры. Жаннета вдруг расцвела и чудесным образом из гадкого утенка превратилась в лебедя. У нее появился кавалер. По субботам Жаннета посещала танцевальные вечера в Солдатском и Матросском клубах и плясала до упаду. Танцевала она хорошо и грациозно – чему способствовали занятия с Чарли – и с бесконечным терпением обучала, в свою очередь, молодых людей, толпами устремившихся на время отпуска в город из учебных лагерей и флотилий и жаждавших каких бы то ни было развлечений. Жаннета танцевала с юнцами из Техаса и Массачусетса, из Аризоны и Канзаса, из Огайо и Вашингтона. Но хотя она и плясала со всеми с равной неутомимостью и приветливостью, однако Небраска-степ оказался самым увлекательным для нее танцем, а представитель штата Небраска стремительно завоевал ее, дабы не упустить шанса, данного кратковременным отпуском. Юноша из Небраски был мичманом. О море он говорил так восторженно, как только может говорить молодой человек, видавший лишь волны колосящейся пшеницы на безбрежных просторах прерии. Когда Лотти предложила пригласить уроженца Небраски к обеду, миссис Пейсон, к ее немалому удивлению, выразила согласие.

За обедом миссис Пейсон завела с юношей разговор.

– Где ваша родина?

– Я из Небраски, сударыня.

– Ах, из Небраски!

– Да, сударыня.

– Как вам нравится Чикаго?

– Шикарный город! – Быстрый взгляд в сторону Жаннеты. – Все жители его, можно сказать, просто чудо!

С того дня, как Жаннета появилась за обеденным столом, сразу исчезло гнетущее молчание, обычно так томившее Лотти. Девушка болтала без умолку, но очень мило.

– Одна девица из нашей конторы пошла и обвенчалась в обеденный перерыв… А видели вы сегодняшний парад на Мичиган-авеню?.. Та актриса, что продавала займ Свободы на углу Монро– и Стейт-стрит, давала каждому, купившему облигацию, карточку со своим автографом… У Олсона выставлена шубка – стоит только полтораста долларов… все мои подруги собираются купить на зиму такие коротенькие шубки…

– Ох, пощадите! – подала голос тетя Шарлотта.

Жаннета и тетя Шарлотта были большими друзьями. Комната тети Шарлотты имела, в глазах Жаннеты. привлекательность музея. Много хранилось в нем сокровищ, накопленных одинокой женщиной почти за полвека жизни в одном и том же доме. Ленты, цветы, фотографии, обрезки кружев, старые шляпы, стопки ни разу не использованных платочков, флаконы из-под духов, коробки пожелтевшей от времени почтовой бумаги, вырезки из газет. Карточки Лотти, Беллы и Чарли в детстве, фамильные альбомы. Всегда был там и запасец конфет, которые можно долго хранить, – мятные или леденцы. И главное, бережно хранимое сокровище – лоскутное шелковое одеяло. Когда Белла и Лотти были маленькими девочками, этим одеялом укрывали их в периоды выздоровления после болезней. При одном взгляде на его радужные складки Лотти возвращалась мысленно к дням двадцатипятилетней давности, к дням чудесной неги на диване в гостиной, с шелковым одеялом на коленях, с чашкой бульона и хрустящими сухариками и с коробкой пуговиц, которые можно было бесконечно нанизывать на нитку и потом опять рассыпать.

Проходя сегодня перед самым обедом мимо комнаты тети Шарлотты, Лотти увидела, что та сидит у окна с шелковым одеялом в руках. Давно уже оно было убрано в один из тех заветных сундуков и извлекалось оттуда только для выбивания пыли и проветривания.

Лотти вошла и остановилась около тети Шарлотты, смотревшей в окно на строгие старинные дома напротив.

– Сколько лет я его не видела!

Она провела рукой по блестящей поверхности шелка и атласа. Квадратные и треугольные заплаты портили теперь его тщательно обдуманный узор. Но сверкающая бабочка все еще сидела на желтом шелке в одном углу, паук все еще плел свою бесконечную паутину в другом. Время смягчило яркость оранжевых, багряных, алых, красных тонов, и на них лежала какая-то тусклая дымка, как на старинном персидском ковре или на цветном окне древнего собора.

Тетя Шарлотта смотрела на одеяло. Дрожащий палец чертил на нем. круги, квадраты, спирали.

– Я раньше думала, что подарю его первой из семьи, кто выйдет замуж. Но, конечно, не Белла – куда оно в ее роскошной квартире! Потом я подумала о Чарли и об этом мальчике… Я хотела бы рассказать им, как случилось, что я сшила это одеяло. Ему было бы приятно услышать мой рассказ… Джесси Дик… Он бы понял. Но он опять ушел на войну. Джесси Дик опять ушел на войну! О Боже мой! Почему Шарлотта не стала его женой, прежде чем он ушел!..

«Она немножко заговаривается, – подумала Лотти с щемящей болью в сердце. – В конце концов, ведь она очень стара. Мы как-то не отдаем себе в этом отчета». Вслух она сказала, улыбаясь:

– А как же я, тетя Шарлотта? Ты совсем забыла свою племянницу.

– Нет, я не забыла тебя, Лотти. Пожалуй, из-за тебя я и достала его сегодня. Странное у меня сейчас чувство. Что-то должно случиться. Я долго жила, Лотти, – почти семьдесят шесть лет. Старые девы обычно не живут так долго. Ты же знала? Незамужние женщины недолговечны. Я же приближаюсь к семидесяти шести годам. И временами у меня бывает такое чувство, такое беспокойное чувство, будто что-то еще может произойти в моей жизни. Не знаю… Я словно прислушиваюсь к колокольному звону, жду его. Что-то должно случиться.

Лотти смотрела на нее странным взглядом, почти со страхом. Потом она вдруг нагнулась и заключила тетю Шарлотту вместе с шелковым одеялом в свои объятия.

– О тетя Шарлотта, тетя Шарлотта! Я сделала нечто ужасное! Я так боюсь, я…

– Лот-ти! – послышалось снизу. – Лот-ти! Что у вас за дела с тетей Шарлоттой? Куда вы пропали? Обед на столе.

– Не говори!

Тетя Шарлотта встала, глядя Лотти прямо в глаза. Она вдруг стала бодрой и оживленной.

– Не говори. – Что-то в выражении ее лица, казалось, сразу восстановило душевное равновесие Лотти. – Не дай ей запугать себя. Не будь слабой, не поддавайся! Не поддавайся. – Внезапное подозрение мелькнуло в ее уме: – Тут не замешан этот розовый толстяк?

– Бен? Нет. Это нечто такое, о чем я никогда и не думала. Я бы…

– Не все ли равно, что? Только не уступай!

Тетя Шарлотта чуть не вытолкала ее на лестницу и повлекла в столовую. Она словно боялась, что Лотти может еще передумать, если они остановятся на пути. В течение всего обеда тетя Шарлотта сияла, поглядывая на нее. Время от времени она энергично кивала головой, дабы поднять дух упорно молчавшей племянницы.

Жаннета была всецело поглощена предстоявшими вечерними развлечениями.

– Если мы не выйдем пораньше, то не поспеем к первому сеансу и нам придется стоять и ждать. Говорят, это замечательная картина. Артист, играющий кайзера, похож на него как две капли воды.

Она и миссис Пейсон явно намеревались заняться охотой за гуннами на экране.

Тетя Шарлотта подняла глаза от десерта.

– Я думала, ты хочешь поучиться у меня вечером вязанью.

– Я и хочу. Только я условилась с одной подругой пойти сначала в кино. – Она подмигнула своей седой и строгой сообщнице, и обе вдруг фыркнули, как школьницы. Наивный, грубоватый юмор Жаннеты находил отклик у миссис Пейсон. Казалось, она черпает силы в бьющем ключом здоровье и веселости Жаннеты.

Покончили с десертом. Через минуту все встанут из-за стола, Жаннета и миссис Пейсон оденутся, и дребезжащий электромобиль повезет их в «Аркадию». Лотти откинулась на спинку стула и, вобрав воздух, как пловец перед прыжком в ледяную воду, проговорила:

– Сегодня мне сделали первую прививку против тифа и привили оспу.

Три ее слушательницы, занятые своими будничными планами, не могли сразу охватить всю важность этого сообщения.

– Привили оспу? – тупо повторила миссис Пейсон, ожидая дальнейших объяснений.

– Через две недели я уезжаю во Францию, – сказала Лотти; ее рука крепко сжимала салфетку, словно ища поддержки.

Но буря еще не разразилась. Миссис Пейсон все еще отказывалась осознать известие, переданное через уши в ее мозг.

– Не говори глупостей! – сказала она и смахнула с блузки крошку пирога.

Лотти наклонилась вперед:

– Мама, ты не понимаешь? Я еду во Францию. Еду через две недели. Я подписала договор. Все уже сделано. Через две недели я выезжаю.

– Фу ты, Боже мой! – воскликнула Жаннета. – Вот это здорово!

Рука тети Шарлотты чертила на скатерти дрожащие круги. Она щелкнула зубами, как делала всегда в минуты сильнейшего волнения. Но миссис Пейсон вдруг пожелтела, как воск. Странные складки, которых не было еще секунду назад, избороздили ее лицо. Она уставилась на Лотти широко раскрытыми глазами.

«Это удар, – мелькнуло в голове Лотти, – у нее будет удар, и я буду виновницей!»

Кровь снова прилила к лицу миссис Пейсон.

– Так! Но ты не поедешь! Не поедешь, вот и все!

– Поеду, мама, – спокойно сказала Лотти.

– А я говорю, нет! Во Францию! Чего ради, чего ради, спрашивается?

Тетя Шарлотта встала. Лицо ее подергивалось, голова тряслась. Иссохший, трепещущий, как лист осины, палец протянулся к миссис Пейсон:

– Керри Трифт, не становись ей поперек дороги! Не смей, не смей!

Но даже и в этот момент мещанский страх быть услышанной прислугой пересилил в душе миссис Пейсон ее гнев.

– Идемте в гостиную. Я не желаю, чтобы нас услышали.

Она подошла к пружинной двери.

– Мы закончили, Лиэла. Можете убирать со стола.

Она пронзила девушку острым взором.

Все трое безмолвно перешли в гостиную.

В течение двух следующих недель миссис Пейсон так и не изменила своего отношения к принятому Лотти решению. Несмотря на это, она хотела во что бы то ни стало сопровождать дочь в сумасшедшей беготне по магазинам. Вместе с Лотти закупала она такие прозаические вещи, как шерстяные чулки, егерьские фуфайки, грубые башмаки, фланелевые панталоны, мыло, грелки, свечи, шпильки, булавки. Иногда миссис Пейсон часами не разговаривала с Лотти. Но, как ни странно, Лотти раза два слышала, как мать говорила приказчику, думая, что дочь не слышит:

– Да, это для моей дочери, которая уезжает во Францию… Конечно, тяжело, но мы должны нести свой крест.

В ее голосе даже звучала нотка гордости. Однажды Лотти услышала такую фразу из ее телефонного разговора:

– Понятно, мы будем скучать по ней, но там в ней больше нуждаются, чем здесь.

В конце концов это становилось похожим на бахвальство.

Лотти испытывала странное чувство отчуждения. Когда Генри озабоченно разглагольствовал о подводных лодках, ей казалось, что все они так же далеки от нее, как эпидемия тифа в Китае. Та девушка, что отправлялась во Францию, была вовсе не Лотти Пейсон, тридцати трех лет, проживающая на Прери-авеню в Чикаго. Это было повое, одержимое существо, которому все старые, хорошо знакомые вещи и люди – старинный дом, дряхлый электромобиль, тетя Шарлотта, мать, Эмма Бартон – казались чужими, далекими и неважными.

У Лотти состоялся короткий и откровенный разговор с Чарли.

– Я тоже хотела поехать, – сказала Чарли, хочу и теперь. Но не еду. Я хочу видеть Джесси. Я так тоскую по нему, что иногда поступаю, как поступали, мне казалось, только сентиментальные женщины в романах. Протягиваю к нему руки в темноте… Многие девицы едут туда просто, чтобы пощекотать нервы… О, я знаю – тысячи женщин идут на войну из самых высоких побуждений. Но… взять хотя бы хорошенькую Оливию Бенинг из нашего отдела рекламы, она тоже едет и говорит, что теперь там все мужчины…

В ночь перед отъездом Лотти пережила муки самобичевания и страха, которые испытывают неопытные путешественники, оставляя все им близкое и дорогое. Она лежала в своей мирной, тихой комнате, и жуткие волны страха накатывали на нее, страха не перед тем, что ее ожидало, а за то, что она покидала здесь.

Она села на кровати, напряженно прислушиваясь. Если бы хоть что-нибудь нарушило тишину ночи – грохот трамвая, свисток поезда Иллинойской дороги! Напряжение достигло предела. Вскочив с постели, Лотти сунула ноги в туфли, выскользнула в коридор и подошла к комнате матери. Она должна с ней поговорить. Конечно, мать не спит и, одинокая и полная ужаса, глядит в темноту. Дверь в комнату матери была открыта. Лотти заглянула в нее. Там, конечно, была тишина, и вот-вот раздастся шепот матери: «Это ты, Лотти?» Но на самом деле Лотти услышала только ровное, спокойное дыхание спящего мирным сном человека. Ее мать спала. Мать спала! Это ее обидело, рассердило. Она должна была бодрствовать в страхе и тоске. Лотти прислонилась к косяку двери. Ей было немножко жаль себя. С кровати донесся приглушенный храп. «Мне следовало уехать давным-давно!» – подумала Лотти.

Она направилась обратно к себе, не стараясь уже идти беззвучно, прошла мимо комнаты тети Шарлотты.

– Лотти, это ты?

Лотти ощупью двинулась на свистящий шепот.

– Да, я… Я не могла уснуть.

– Я думаю! Пойди сюда, к тетушке. – Так она много-много лет назад звала их, малюток Беллу и Лотти, когда те бывали чем-нибудь напуганы или обижены. – Пойди сюда, к тетушке! – Ее рука, теплая и утешающая, легла на плечо Лотти. – Детка моя, да ведь на тебе ничего нет! Возьми шелковое одеяло. Оно висит на спинке кровати. Я его еще не спрятала.

Лотти с благодарным чувством накинула одеяло на озябшие плечи и скорчилась на краешке кровати. Они разговаривали шепотом, как провинившиеся дети.

– Я не могу уехать, тетя Шарлотта, не могу!

– Чушь! Вздор! Это в тебе говорит ночь. Подожди до утра. Посмотрим, как ты будешь чувствовать себя после утренней чашки кофе.

Лотти знала, что старушка права. Но ей надо было оправдать перед собой свой страх.

– Это нехорошо по отношению к Жаннете. Я думала о ней.

Тетя Шарлотта тихонько засмеялась:

– О Жаннете ты не тревожься.

– Что ты! Я привезла ее к нам и ответственна за нее…

– Послушай, Лотти! Недавно я поднялась в комнату Жаннеты, хотела дать ей ту брошку, что я ей потом подарила, – знаешь, гранатовую брошку. И вот Жаннета стояла перед зеркалом в ночной сорочке и – только не говори об этом маме – причесывалась на разные лады, примеряя, какая прическа ей больше всего к лицу в постели. Да! Она распустила волосы и вплела в косу большой розовый бант. Я все видела.

Она опять лукаво усмехнулась.

– Ну и что же, тетя Шарлотта?

– Да то, что она, наверное, выйдет за этого малого до его отъезда на фронт и останется у нас только до его возвращения. Так что ты не смотри на нее как на жертву. Такие Жаннеты правят миром. Они не задумываются, они действуют!

Лотти вернулась к себе успокоенной, почти с легким сердцем.

Утром миссис Пейсон сказала:

– Я всю ночь не могла сомкнуть глаз.

На вокзале Лотти окружила внушительная толпа провожающих: ее мать, тетя Шарлотта, Жаннета, Белла, Генри, Чарли, затем все участницы «кружка», а также Эмма Бартон. Пришел и Бен Гарц. Он вновь немного располнел. Как ни был он щеголевато и аккуратненько одет, но все-таки казался тучным и тяжеловесным, хотя и поразительно моложавым. Поговаривали, что, помимо процветающего часового дела, он только что нажил целое состояние на военном выпуске акций сталелитейных компаний. Он заигрывал с Чарли:

– Ваша маленькая племянница – это экземпляр, доложу вам! Просто чудо что за пташка!

Бен и подруги принесли книги, конфеты, цветы, журналы. Бен записал адрес нью-йоркского отеля, в котором должна была переночевать Лотти. Глаза Эффи Кэс были красны. Лотти хотелось, чтобы поезд поскорей тронулся. Все стояли вокруг, не зная, что сказать. Каким стариком глядит Генри! Какой он милый! Удивительно милый и добрый!..

Поезд тронулся. Лотти стояла на ступеньках вагона, глядя сверху вниз на группку на перроне. В воздухе замелькали руки, платки, шляпы.

– Пошли телеграмму, как только высадишься на берег!

– До свиданья, до свиданья!

– Если увидите Вернона Хэтча, скажите ему…

– Шерстяные носки непременно, когда…

– До свиданья!.. данья!..

Поезд прибавил ходу. Люди на платформе становились все меньше и меньше. Бен Гарц взял Чарли под руку выше локтя. Наклонившись к ней, он заглядывал ей в глаза и со смехом что-то говорил. Сквозь дымку Лотти увидела, как группа провожающих начала расходиться. Бен все еще держал Чарли с видом собственника.