Текст книги "Три Шарлотты"

– Ну, завтра мы посмотрим, как ты себя будешь чувствовать, хорошо?

Когда в конце концов она осуществила свою угрозу, сиделка, вошедшая рано поутру в комнату, увидела, что она полулежит в вольтеровском кресле у окна. Оказалось, что миссис Пейсон тайком встала с постели и даже шарила в комоде и гардеробе, отыскивая вещи, которых не носила в течение многих месяцев. В одной руке у нее был крепко зажат корсет. Она самым серьезным образом хотела его надеть, как делала ежедневно до болезни. Она всегда с презрением смотрела на женщин в кимоно и без корсетов. До кресла она дотащилась, вероятно, лишь благодаря почти сверхчеловеческому усилию воли. В этом кресле ее и нашли утром. Женщина, рожденная властвовать, не сломленная до самого конца…

Чарли приехала на похороны. Она должна была вновь присоединиться к труппе Красилова только по приезде ее в Чикаго на двухнедельные гастроли.

– Сомневаюсь, что она вернется на подмостки, – сказал по секрету Генри Кемп Лотти. – По-моему, не так уж она бредит балетом и жизнью богемы. Какое там! Стоило посмотреть, с каким удовольствием она уплетала за завтраком свежие яйца. Я спросил ее, чем же питались они в дороге, и получил в ответ «Всякой дрянью»

Тетя Шарлотта искренне оплакивала свою сестру. Казалось даже, что ей недостает ее язвительных замечаний и нравоучений Некому было придираться к ее одежде, привычкам, идеям и выражениям. Лотти ей возмутительно угождала. Все хозяйство катилось по рельсам, проложенным миссис Пейсон: покупали так, как покупала она, думали так, как думала она, завтракали, обедали и ужинали в часы установленные ею. Она была слишком сильной личностью, и влияние ее не могло исчезнуть так сразу.

Легче, чем кто бы то ни было, отнеслась к прибытию французского ребеночка тетя Шарлотта, как будто его присутствие в старинном сумрачном особняке на Прери-авеню было для нее делом привычным и естественным. Ее манера путать имена могла хоть кого поставить в тупик. Она часто называла Клер – Лотти или Чарли – Клер. Она хлопала над девочкой в ладоши или качала трясущейся головой, приговаривая: «Ни, ни, ни! Нельзя! Тетушка накажет!» или: «Поди сюда, поди к тетушке Шарлотте», точь-в-точь, как сорок лет тому назад говорила она Белле. Однажды она на минутку спустила ребенка на пол гостиной и Клер поползла на четвереньках по излучинам выцветшей зеленой реки ковра, запуская пальчики в тусклые, едва заметные теперь корабли и цветочные гирлянды, совсем как Лотти и Белла давным, давным-давно. О продаже старого дома говорилось очень много, но всем казалось, что дальше разговоров дело не пойдет.

В положенное время у Клер стали прорезаться зубки. И совсем как до нее Белла и Лотти, она сосала набухшими деснами твердые ручки старого «буйволова» кресла. Занималась она этим делом, понятно, только в тех случаях, когда сидела на руках у тети Шарлотты. Лотти и Чарли вывели из употребления этот обычай, как в высшей степени негигиеничный.

– Чепуха! Ты и Белла сосали старого «буйвола», пока все зубы не прорезались, и обе, слава Богу, живы и здоровы.

Чарли приходила ежедневно – иногда по два раза в день – навещать малютку. Она была ею совершенно очарована, сделалась ее рабой и постоянно хотела катать ее в шикарной английской колясочке по Прери-авеню, не обращая внимания на протесты Лотти. Та предпочитала, чтобы девочка больше спала или дышала свежим воздухом в мирной тишине садика за домом. Конечно, Чарли нашла поддержку в лице тети Шарлотты.

Чарли говорила:

– Ну ты посмотри только, какая у нее мордочка в этом капоре! Все на улице останавливаются полюбоваться ею, а я начинаю хвастать. Вчера я сказала одной даме, что это моя девочка. Я ожидала, что она скажет: «А вы так молоды!», но она промолчала.

Тетя Шарлотта говорила:

– Нет, что за дурацкая мода – не разговаривать с детьми и не носить их на руках! Они могут вырасти идиотами. Как, по-твоему, могут они чему-нибудь научиться? Лежат себе, как истуканы, или ревут до потери сознания. А все, что им нужно, – это немножко нежности и ласки… Она хочет, чтобы старая тетушка побаловалась с ней да поиграла, правда? – обращалась старушка к ребенку.

Клер была прелестной, нежной, как лепесток розы, крошкой, и восьми месяцев от роду уже обладала неуловимым качеством, известным под именем «стиль».

– Она из тех девчурок, – сказала Чарли, – которые нарядны и в ночной фланелевой кофточке.

– Ах, эти француженки! Шик – вот что у нее есть!

Французская речь Чарли была скудным, заплетающимся языком американки, окончившей колледж, но она настойчиво обращалась к Клер по-французски, к полному восторгу этой молодой особы, поглядывавшей на нее широко раскрытыми глазами.

Одна из больших комнат второго этажа была заново отделана, заново меблирована и превращена в детскую. Почти ежедневно в шесть часов вечера здесь можно было застать Лотти, Чарли и тетю Шарлотту. Шестичасовая бутылка молока была чрезвычайно важным, жизненно необходимым делом. Она непосредственно предшествовала отходу ко сну. Она должна была быть выпита из каких-то высших диетических соображений в полном покое. Все трое в сумерках разговаривали вполголоса, наблюдая за Клер, лежавшей в маленькой кроватке. Клер с восторгом тянула молоко из бутылки, поглядывая на них круглыми глазками. Она сосала с невероятной энергией и с почти сказочной быстротой поглощала содержимое бутылки, если только за ней не следили самым внимательным образом.

И в этот вечер, как всегда, разговор вертелся вокруг ребенка. Разговор тривиальный, но в то же время такой важный.

– Она так быстро растет, что опять нужно удлинить ее платьица и купить несколько пар чулок. Пятки тех, в которых она приехала, уже приходятся ей на середину ступней.

– Лотти, посмотри! Она засыпает. А, опять проснулась и засосала, как бешеная! То отвалится в полудреме и закатит глазки, то опять спохватится и примется за дело. Никогда в жизни не видала такой сони! Спит день и ночь – и все тут…

Тетя Шарлотта предалась воспоминаниям:

– В те времена, когда ты и Белла были маленькими, дети носили длинные платья – настоящие шлейфы с тысячью складок – и бесконечное количество нижних юбочек, фланелевых и полотняных. Няньке приходилось часами вас одевать. А теперь, кажется, чем меньше на них надевают, тем здоровее они становятся.

Чарли сидела на полу по-турецки, прислонившись спиной к старому пузатому креслу.

– Скажи, Лотти, как обращаются с детьми во Франции? Там, я слышала, их до сих пор страшно кутают и пеленают. Что было на нашей малютке, когда ее нашли?

Лотти подошла к кроватке и тихонько взяла бутылку. Клер опять закатила глазки.

Тетя Шарлотта, сидя в кресле у окна, наклонилась вперед. Ее дрожащий указательный палец чертил круг за кругом по черному шелковому колену.

– Да, Лотти, скажи, в чем была бедная брошенная крошка?

– Право, я… я не помню, тетя Шарлотта!

Она тщательно подоткнула одеяльце со всех сторон. Клер спала крепким сном, сжав кулачки высоко над головой, как спят здоровые младенцы. Лотти постояла над колыбелькой, вглядываясь в спящего ребенка. Старая-старая девственница в кресле у окна и молоденькая девушка, сидевшая по-турецки на ковре, пристально смотрели на нее. Тихая, мирная атмосфера детской вдруг показалась насыщенной электричеством. Малютка зачмокала губами Чарли выпрямилась, не сводя глаз с Лотти.

– Лотти, помнишь моих пятерых… мои пять… – Она осеклась и подавила рыдание, потом вскинула голову. – У меня они еще будут!

Тогда тетя Шарлотта выразила словами мысль, которая бродила у всех трех женщин.

– Ты хочешь рассказать нам о нем, Лотти? Расскажи!

Страх вспыхнул в глазах Лотти, когда она перевела взгляд с лица тети Шарлотты на Чарли. Но от того, что она там увидела, страх исчез, как дым, и она вздохнула с облегчением, с огромным, великим облегчением.

– Да!

– Ну тогда расскажи!

Но Лотти еще колебалась минуту, пристально всматриваясь в них.

– Вы обе знали… все это время?

Тетя Шарлотта кивнула. Но Чарли слегка покачала головой.

– Нет, до последней минуты… Но что-то в твоем лице, когда ты стояла, глядя на нее…

Лотти подошла к тете Шарлотте и села в низенькое кресло у ее ног. Чарли, как краб, переползла комнату и умостилась около Лотти, облокотившись о ее колено. В старом доме было тихо-тихо. Слышалось ровное дыхание ребенка Лотти заговорила приглушенным, но ясным голосом: чтобы не потревожить сон ребенка, но и чтобы тетя Шарлотта могла услышать. Можно было бы перейти вниз или в другую комнату, но они остались здесь. Три женщины сидели в полутемной детской.

– Мы встретились… я познакомилась с ним в Париже через несколько дней после приезда. Он приехал во Францию в начале войны в качестве корреспондента, затем возвратился в Америку и записался добровольцем. Война была ему противна, как каждому мыслящему человеку, но он говорил, что должен был пойти. Мы… мы сразу полюбили друг друга. Никогда раньше я не встречала такого человека. Я и не знала, что такие есть на свете. То есть, пожалуй, знала но никогда они не попадались на моем пути. Был он только младшим лейтенантом. Вообще, в нем не было ничего похожего на начальника. Он так и говорил, что не умеет командовать и терпеть не может муштровки. Ему было тридцать семь лет. Познакомила нас Винни Степлер, она знала его еще в те дни, когда он, совсем молодым человеком, начинал свою карьеру репортера в Чикаго. Потом он переехал в Нью-Йорк. Ну и вот, первую неделю, когда я ждала отправки на фронт, он, Винни и я – вы знаете, она меня встретила в Париже, – мы повсюду бродили вместе, и это было чудесно! Просто не передать!.. В Париже рвались снаряды, но запуган он не был. Улицы, парки, рестораны были полны народу. Вы не можете себе представить, каким наслаждением для меня было бродить с ним по Парижу. Он относился ко всему, как сущий ребенок. Мог одинаково восхищаться гравюрой в окне магазина, соусом в ресторане, заходом солнца в Булонском лесу. Как сумасшедшие, хохотали мы над всякой чепухой, над разными шутками, которые не показались бы смешными человеку постороннему. Я знала только одного, похожего на него: это был тот мальчик… ну, когда я училась в Армор-колледже… Тогда мне было восемнадцать, с тех пор я его не встречала. Теперь он важная персона. Но он обладал теми же качествами. Кажется, это называется чувством юмора, но это гораздо больше, шире. Это самая чудесная вещь на свете, и если она у вас есть, вам не нужно ничего другого… Четыре месяца спустя он был ранен. Ранен не тяжело. Шесть недель он провел в госпитале. В течение этого времени я с ним не видалась. Потом он вернулся на фронт. Мы с ним постоянно переписывались. Не знаю, как мне вам объяснить то состояние, в котором… в котором… Чарли подняла на нее глаза.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. То состояние… состояние духа, которое овладевало там порядочными людьми, порядочными девушками. Да?

– Да. Ты это понимаешь?

– Ну, я могу себе представить…

– Нет, не можешь! Колебались вековечные устои, и мы, бывшие там, это чувствовали. Казалось, все то, что мы считали таким важным и существенным, не имело уже никакого значения. Жизнь ничего не стоила. Город, красовавшийся сегодня, завтра становился кучей кирпича. Дни смешались с ночами. Ужас и труд. Полное истощение и истерия. Многие из нас, находившихся там женщин, никогда не знали свободы. Самой обыкновенной свободы – думать, желать, действовать. Мужчины тоже годами тянули свою лямку. Война, знаете, это не только убийства и искусство выигрывать сражения – это нечто большее. Война что-то делает с каждым человеком, это какой-то химический процесс, перерождающий человека в корне. Но реакция не всегда бывает чистой… Как бы вам это объяснить… Вокруг меня происходило много такого… в особенности с более пожилыми и серьезными с виду девицами. Например, была у нас одна девушка – она служила раньше библиотекаршей в одном из маленьких городков Мичигана. Она рассказывала мне, что у них в библиотеке некоторые книги помещались в так называемой «Преисподней». Эти книги выдавались не всем и не стояли на полках для публики. Говоря о них, она сразу превращалась в библиотекаршу и поджимала тонкие, бескровные губы. Вы так и видели ее, восседающей за своим письменным столом с карандашом в руках и отказывающей какой-нибудь школьнице в выдаче «Дженни Герхард». И вот она была уволена и выслана на родину за то, что начальство называло «развратным поведением»… Я только хотела объяснить вам положение вещей… Он получил трехдневный отпуск. Винни Степлер была в то время в Париже. Мы условились, что я тоже постараюсь взять отпуск и мы встретимся там втроем. Винни занимала маленькую квартирку в две комнаты за Сеной – ведь она провела во Франции почти целый год. Консьержка меня знала. Когда я пришла туда, Роберт уже ждал. Винни оставила записку – редакция послала ее в Италию. Она предоставила квартиру в мое распоряжение. Мы провели там вдвоем три дня… Я не оправдываю себя. Мне не в чем оправдываться. Это были самые счастливые дни моей жизни – и навсегда ими останутся… Знаете, два сорта людей дают миру лучших солдат: во-первых, люди типа мясников без нервов и без фантазии, и, во-вторых, тонко чувствующие люди, которые страшатся боя, ненавидят войну и становятся храбрыми и даже героями из боязни прослыть трусами… Он с отвращением возвращался туда, хотя ни разу этого не сказал… Он был убит десять дней спустя… Я уехала на некоторое время в Швейцарию, когда узнала, что я… Винни была со мной… Чудесная женщина! Если бы не она, я умерла бы, пожалуй… Первое время я и хотела… Но не теперь! Нет, теперь я не хочу смерти!

Снова настала тишина. Слышалось только легкое, мерное дыхание ребенка.

Дрожащий указательный палец тети Шарлотты чертил круги по колену – круг за кругом, круг за кругом. Густые черные брови собрались в складку. Вся в черном, она казалась древней провидицей.

– Вот как!

Она медленно встала и подошла к колыбели. С минуту она молча стояла над ней.

– Это честная ложь, Лотти, ложь во спасение! Стой на этом ради нее. Она пришла в мир, перевернувшийся вверх дном. Может быть, ей предстоит доделать то, чего не сделали мы, «трифтовские девицы» Ей суждена работа. Тяжелая работа!

Лотти наклонилась в темноте.

– Я никогда не стану ей поперек дороги. Она непременно будет свободна! Я ни в чем не буду ее стеснять. Ни словом, ни взглядом, ни мыслью. Вот увидите!

– Наверное, так и будет, Лотти. Но уже без меня, я этого не увижу. И не жалею об этом. Я едва ли хоть раз за всю жизнь тронулась с места, где родилась, но я видела мир. Я видела мир. Да.

Тетя Шарлотта направилась к двери своей медленной твердой походкой. Она удалялась по коридору, и ее черные шелковые юбки мягко шуршали Лотти поднялась, открыла окно и впустила волну холодного весеннего воздуха. Затем они с Чарли на цыпочках вышли из комнаты, остановившись на минуту, рука в руке, у колыбели. Тишину детской нарушало лишь нежное дыхание ребенка.