Текст книги "Царь-Сторож"

Сука-Москва

В офис Наталья пришла, как обычно, к восьми утра – за час до начала рабочего дня. Заскочила в подсобку, переоделась в фирменный комбинезон, взяла швабру, тряпку, пластмассовое ведро с теплой водой, в которой была растворена порция шампуня. За пять минут навела порядок в вестибюле, потом занялась комнатами первого этажа. Фирма занимала всего два нижних этажа двадцатиэтажной высотки, так что Наталья обычно успевала за сорок минут, до прихода клерков.

Но в это утро Потапыч (так в фирме шутливо звали босса) явился намного раньше, в начале девятого, когда Наталья еще не управилась с первым этажом. Как всегда подтянутый, энергичный, бодрый, загорелый, босс выглядел куда моложе своих пятидесяти. Что ж вы хотите, хорошее питание, пробежки по утрам.

– Привет, Наташа, – окликнул он ее (а тут все обращались к ней просто по имени, хотя было Наталье уже сорок пять и в прошлой жизни она была доцентом педуниверситета, но об этом молчок). – Я ведь из-за тебя так рано пришел, чтоб нам никто не мог помешать…

– Вы о чем, Николай Потапыч?

– Был сигнал насчет твоего сына…

– У меня нет сына, – почти сразу и почти спокойно ответила побледневшая Наталья (хотя был у нее не только сын, но и дочь была, и муж – там, за границей, в нищем Владимире, но об этом молчок, молчок). – И вы это прекрасно знаете, Николай Потапыч. У вас же мое досье имеется.

– Ну, значит, вышла ошибка, – и босс опустил глаза, вздохнул как бы сочувственно, как бы чего-то не договаривая. – Звонили вчера из органов, просили тебе передать, чтобы зашла…

– Да нет же, нет у меня никакого сына! – воскликнула она чуть не плача ("Что случилось, господи, что с ним случилось?!").

– Мое дело – сказать, – и Потапыч снова вздохнул. – На, возьми, – протянул ей листок бумаги с адресом и номером телефона. – Прямо сейчас и ступай.

– Вы же меня знаете, Николай Потапыч… Я совсем одинокая, нет у меня никого…

– Знаю, знаю, Наташа. – И босс поморщился. – Иначе б не взял тебя на работу, и с пропиской бы не помог, и с оформлением московского гражданства… И надеюсь, что ты меня тоже не подведешь.

– Да что вы! Да я!.. Да я вам так благодарна!

– Ну, ну, ну, – он отвел свою чистую руку от ее протянувшейся к нему мокрой руки. – Успокойся. Надеюсь, что все это недоразумение. Разберутся – и отстанут. Они ж даже повестки не стали присылать – так просто пригласили, по телефону. Значит, доверяют. Там ведь тоже сидят не звери, а люди…

– Конечно! Сейчас же туда пойду и все выясню! – с лихорадочной готовностью выкрикнула Наталья.

– Уборку закончишь – и тогда пойдешь, – поправил ее Потапыч и подмигнул: – Потом расскажешь – о`кей?

– Ну конечно! Конечно же!

Босс лениво махнул ей рукой – и скрылся в своем кабинете.

Наталья стояла, худая, бледная, с опущенными красными руками, посиневшие губы шевелились, но даже она сама не слышала своих мыслей.

Ах ты, сука… Сука-Москва! Насосалась, как клоп, российской кровушки – и жируешь теперь… А ведь вроде совсем недавно была всеми любимой столицей великой Родины… а теперь… а теперь… Нет, не город и даже не мегаполис – отдельное богатое государство размером с бывшую Московскую область, окруженное враждебной и нищей Россией, кормащейся в судорогах зависти и бессильной злобы… Страну Москву все ненавидят и все мечтают в нее попасть. Жить в стране Москве – великое, мало кому доступное счастье. Несколько лет назад посчастливилось и Наталье сюда попасть. Вот уж подфартило так подфартило! Достала фальшивые документы (настоящие – дома, во Владимире, в комоде лежат), из которых следовало, что она одинока и не может притащить за собой в московский рай бедных родственников. Иначе б ей никогда, никогда, никогда не добиться московского гражданства, и добрый Потапыч бы не помог… А теперь она – полноправная гражданка страны Москва, и зарплаты уборщицы ей хватает и на себя, и на всю семью. Ежемесячно она посылает (каждый раз – из разных почтовых отделений) во Владимир денежные переводы – и на эти деньги живут ее муж, дочь и сын. Двадцатидвухлетний Вадим второй год мается без работы (это с красным-то дипломом), дочь Алёна учится на третьем курсе, а муж-профессор подрабатывает на почте разносчиком телеграмм… Его зарплаты не хватает даже на то, чтобы уплатить за квартиру и электричество – вот и спасаются ее переводами. Бедные мои, бедные. Дорогие мои, дорогие. Муж мой, профессор мой бестолковый. Доченька моя, девочка, цветочек мой ненаглядный, аленький. Сыночка мой драгоценный, гордый мой, жалкий мой… Что же с тобой приключилось, сынуля?!

– Очень странно, – сказал человек в штатском, но с военной выправкой. – Значит, нет у вас сына? Зачем же он нас обманул?

– Кто?

– Ну, тот человек, что назвался вашим сыном… Что с вами?

– Ничего… А что?

– Да вы так побледнели… Не хотите воды?

– Нет, спасибо.

– Что ж, тем проще. Чужой, так чужой. Тем не менее, хочу попросить вас пройти со мной в соседнюю комнату…

Она послушно последовала за ним. В соседней комнате стоял большой прозекторский стол, на котором лежало чье-то тело, прикрытое простыней.

– Кто это? – спросила она.

– А вы взгляните, взгляните. На всякий случай. Вдруг – опознаете? Может, ваш знакомый… Почему-то же он назвал вас своей матерью перед смертью…

– Перед… что?

– Ну да. Разве я вам не сказал, что этот несчастный подорвался на мине при попытке перейти границу?…

– Значит, он…

– Да – погиб. Полчаса протянул – и всё. Только и успел сказать: "Передайте маме…" – и назвал вас по имени и фамилии. А что передать – не сказал. Жаль. Совсем молодой. Ему бы жить да жить. А ведь мы не скрываем, что наши границы заминированы. Зачем нарываться-то? Правда же?

Наталья молчала.

Она знала, что там, под простыней – ее сын, ее Вадик. То, что от него осталось. Человек в штатском откинул край простыни с лица покойного. Лицо почти не пострадало – бледное, с русой бородкой, губы искажены страдальческой гримасой.

– То, что ниже – вам лучше не видеть, – посоветовал человек в штатском.

Она молча кивнула.

Да, это ее сын. Ее любимый, гордый, строптивый, неудачливый, измученный унизительной бедностью и зависимостью от маминых переводов. Куда ж ты полез, Вадя? На мины полез, на верную смерть… И как мне теперь жить? Что мне делать теперь, скажи? Как мне жить теперь в этой суке-Москве? Нет, уйду, убегу, уеду. И никто ведь не станет препятствовать! Это въехать сюда невозможно, а выехать – ради бога, всегда пожалуйста…

Но она тут же одумалась – и прогнала прочь эти мысли. Ведь она – не одна, на ней семья держится. Муж-то ладно бы, шут с ним. Но ведь надо дочку еще кормить да и доучить, а потом и замуж выдать… Без меня она пропадет в этом вшивом Владимире!

– Нет, я впервые вижу этого человека, – повторила Наталья, отводя сухие глаза от мертвого сына.

Рыжики

Старого исписавшегося писателя Степана Степановича Ветрова (пегие редкие волосы, плешь на затылке, мятый серый костюм, засыпанный перхотью) пригласили выступить 8 марта в женской исправительной колонии номер 13 – и он охотно согласился. Во-первых, за долгую многотрудную жизнь ему ни разу не приходилось бывать в подобных скорбных учреждениях, а во-вторых, сам факт приглашения свидетельствовал о том, что его, старика, не забыли, помнят, а может быть, даже и читают. Откуда ему было знать, что заявка в Союз писателей поступила на «хоть кого», но так как все прочие члены отказались, то обратились к нему, безотказному Ветрову.

Рано утром за ним заехал на синей "тойоте" рыжий толстый майор, фамилию которого Ветров не запомнил, но понял, что тот отвечает в колонии за воспитательную работу. От майора припахивало перегаром, но вел он себя вполне адекватно (во всяком случае, поначалу) и четко изложил Ветрову план предстоящего мероприятия.

– Первое – встреча с женским контингентом в клубе, – хрипловато чеканил майор, наслаждаясь звуком собственного голоса и с явным же наслаждением управляя машиной, – ваше краткое выступление, ответы на вопросы. Второе – концерт художественной самодеятельности силами женского контингента. Третье – обед в моем кабинете. Сегодня, между прочим, не только Международный женский день восьмого марта, но и мой день рождения… Кха!

– Поздравляю вас! – вскинулся Ветров и полез с рукопожатием. – Надо же, какое совпадение! Для жены вашей, наверное, двойной праздник…

– Да уж, – кивнул майор. – Это однозначно. Но сегодня обойдемся без жены. Нам и на службе вполне отлично. Если честно, товарищ писатель, на службе я отдыхаю, а домой иду как в наряд или даже на гауптвахту… Кха!

Ветров не понял его слов, но на всякий случай, из приличия, тихонько хохотнул.

На контрольном пункте ИК-13 их быстро проверили, забрали ветровский паспорт – и писатель с майором направились в клуб по усыпанной песком дорожке. Зона была щедро украшена цветочными клумбами и маленькими фонтанчиками, из которых прыскала вода, на крышах чистеньких двухэтажных зданий возвышались явно рукодельные деревянные башенки с жестяными флюгерами и шпилями. А по краям крыльца перед входом в клуб красовались два больших улыбающихся деревянных льва, покрашенных бронзовой краской.

– Красиво, – сказал растроганный писатель.

– Это наши девчата стараются, – хмыкнул рыжий майор. – Любят красоту, с-сучки… Кха!

Встреча с "девчатами" прошла на высоте. Ветров рассказал взволнованному женскому контингенту о своей жизни и своем творчестве, прочитал короткий рассказ о драматической схватке в лесу охотника с медведем, ответил на вопросы, которых было немного. Поначалу ему казалось, что все женщины в зале на одно лицо, но потом он стал различать среди одинаковых рабочих курток миловидные и совсем юные девичьи лица. Некоторые кокетливо улыбались, строили ему глазки. Ветров заметил, что в зале довольно много беременных женщин – и это его удивило. Откуда бы здесь-то, в неволе?.. На руках у некоторых из них он увидел грудных младенцев. Приглядевшись, обратил внимание на то, что многие из этих младенцев были рыжеволосыми и синеглазыми. Ветров решил, что позднее непременно спросит об этом майора, а пока терпеливо смотрел и слушал концерт самодеятельности.

После окончания концерта Ветров еще раз поздравил всех женщин с праздником 8 марта, и направился за майором, которому не терпелось выпить и закусить. Кабинет его был тут же, в клубе.

– Поработали на славу и на славу отдохнем, – сказал майор, запирая дверь ключом на два поворота. – Чтобы ни одна сволочь нам не мешала!

Он сорвал с письменного стола прикрывавшее его большое белое полотенце – и Ветров увидел бутылку водки, бутылку коньяка, несколько тарелок с салом, колбасой и сыром, банку с квашеной капустой и миску с солеными рыжиками.

– Ну как? – ухмыльнулся майор. – Впечатляет? Это вам не деревянные львы… Водка "Русский стандарт"!

– О-о, – судорожно вздохнул старый писатель, захлебываясь слюной. – Нет слов.

– Рекомендую капустку – из домашнего погреба, – сказал майор, разливая водку по стаканам. – А рыжики – сам собирал! Нет, вы только попробуйте! Ну – по первой?

– За вас, – поднял стакан Ветров. – С днем рождения!

– Принимаю, – и майор принял полный стакан, не моргнув глазом и не поморщившись. – Слеза младенца!

– Кстати, насчет младенцев, – отдышавшись от выпитого, сказал Ветров. – Мне показалось, что в зале среди заключенных было много беременных женщин… Как это понимать?

– А что непонятного? – И майор разлил по второй. – Сейчас выпьем за наше творческое сотрудничество… И чтобы до дна! Однозначно! Хоп – и в дамки! Хорошо пошла… Кха… Так о чем вы спрашивали?

– Да я насчет беременных… – Ветров с трудом выпил вторую порцию, закусил рыжиком. – Откуда у вас беременные?

– От верблюда! – И майор захохотал. – Ну, вы, товарищ писатель, и скажете… "Откуда"… Помните, у какого-то старого художника-передвижника есть картина "Всюду жизнь"? Так вот и у нас – жизнь бьет ключом! И не только по голове. Природа требует своего. От природы не скроешься.

– Позвольте, – смутился писатель, – но как же строгий режим… Или это – результаты свиданий с мужьями?

– Да у них почти ни у кого мужей нету, – отмахнулся майор. – Если б были нормальные мужья – проблема была бы решена давно и просто…

– Какая проблема?

– А то вы не знаете? Проблема роста населения! Демографическая проблема! – И майор поднял перед носом писателя толстый палец, заросший рыжими волосами. – Какая задача поставлена лидерами государства? Восстановить и преувеличить население России! И как можно скорее! Разве можно допустить, чтобы наша страна обезлюдела и российские просторы были заселены китайцами и всякими чурками?! Этого допустить никак нельзя – и мы этого не допустим!

– Да, я знаю, я читал в газетах… и по телевизору много раз говорили… – растерянно пробормотал запьяневший Ветров. – Какие-то меры принимаются, правда, без особого успеха…

– В том-то и дело! – воскликнул майор. – Без особого успеха – мягко сказано! Население хоть и меньшими темпами, но продолжает убывать… Значит – что?

– Что?

– Значит, нужен коренной перелом в решении этой стратегической проблемы, от которой зависит судьба страны, судьба русской нации, судьба всего человечества…

– Ах, вы так вопрос ставите…

– Не я – история ставит вопрос ребром! И мы обязаны на него ответить! – Майор стукнул толстым кулаком по столу. – И мы эту проблему уже решаем!

– Да как же?

– Давай выпьем, писатель, по третьей, – насупившись предложил майор. – Как положено – третий тост за прекрасных дам. За весь женский контингент! За тех, кто выполнит эту стратегическую задачу! Не без нашей, конечно, помощи, – майор подмигнул и опрокинул третий стакан.

Писатель с трудом отпил немного. Он был уже пьян. И он был озадачен словами майора. Он даже подумал – уж не разыгрывает ли его собеседник.

– А вы не шутите? – робко спросил Ветров. – Разве режим в колонии позволяет делать то, что вы говорите?..

– Не шучу, однозначно, – майор покачал головой. – Что же прикажешь делать, если бабы на свободе не хотят рожать? Их там ничем не проймешь и не соблазнишь! Пособия, льготы – все впустую. Ты замечал, писатель, – чем лучше материальное положение в семье, тем там меньше детей! Вон как Европа-то преображается! На парижских и лондонских улицах черных больше, чем белых! Что ж нам, за ними вслед в эту пропасть валиться? Не-ет, брат. Мы пойдем своим путем!

– И какой же это путь?

– А ты не понял? А еще инженер человеческих душ… – Майор придвинул к нему пылающее лицо и быстро забормотал горячим шепотом: – Зэчки, зэчки спасут Россию! Как в советские времена – ГУЛАГ строил социализм, так и теперь – ГУЛАГ спасет Россию от вымирания! Ты меня понял, пис-сатель?! Пока их, бабенок, еще у нас в зонах маловато… но будет больше! Ужесточим уголовный кодекс, удлиним срока. Миллионы молодых баб наденут робы! Каждая будет рожать ежегодно по ребенку, выкармливать до полугода, а потом – в детский дом, на попечение государства. И – по новой рожать! Как выращивают норку для шуб, осетров для икры – так и людей будем выращивать. А что делать? Уже выращиваем! Уже! Ты же сам видел, писатель! Ученые люди подсчитали, что в результате подобной методики уже через тридцать лет в России будет проживать двести миллионов человек! Вот так-то! Только не спрашивай меня, кто будет исполнять роль осеменителей… – И майор опять подмигнул. – На это лихое дело желающие всегда найдутся.

Ветров вспомнил рыжеволосых младенцев – и опустил глаза.

– А может, проще – в пробирках? – тихо спросил он.

– Пока это нереально, – вздохнул майор без тени улыбки. – Дело скорого будущего. Но работа ведется, будь спок. Тут ведь главное – темпы! Мы не можем ждать милостей от природы или от прихотей вольных бабенок! Наше будущее – в наших руках!

Ветров невольно посмотрел на свои дрожащие морщинистые руки с синими жилами – и подумал, что в его руках уж точно нет никакого будущего. Ему стало грустно и захотелось выпить. Водка кончилась. Он потянулся к бутылке коньяка, налил себе и майору.

– За будущее, – сказал Ветров без энтузиазма.

– Однозначно, – поддержал его майор. – Кха!

Они выпили, закусили. Особенно хороши были рыжики.

– А что, если женщины – не захотят? – задумчиво спросил Ветров. – Не будут же их насиловать? Это негуманно… и я – против…

– Да ты что, писатель! Еще как захотят! Никакого насилия! Более того – у них будет возможность выбирать партнера. Хочешь – с таким же зэком, хочешь – с охранником, хочешь – с офицером, – и он в который уж раз подмигнул Ветрову. – Сами просятся, поверь мне! И ведь ничего удивительного. Всё лучше, чем годами одной-то на зоне париться или по ночам на нарах лесбийской любовью тешиться… Разве не так?

– Н-не знаю, – пробормотал совсем очумевший от этого разговора и от алкоголя Ветров. Он и впрямь ничего не знал об этой стороне жизни. То ли дело – тайга, медведи, рыбалка, встречи с охотниками. А тут – полный мрак… Джунгли!

– А если на Западе вдруг узнают? – после паузы спросил Ветров.

– Откуда они узнают? Ты же им не расскажешь? – И майор быстро глянул на него почти трезвым глазом. – Ну, давай по последней – и по домам!

На следующий день, сладко выспавшись и вкусно опохмелившись пивом после вчерашнего, Ветров вышел прогуляться и встретил в центре города давнего приятеля, журналиста Жучкова. Тот был помоложе его и пошустрее, работал сразу в двух газетах и еще кое-где. Когда Ветров стал рассказывать ему о вчерашнем разговоре с пьяным майором, Жучков вдруг насторожился, заинтересовался – и тут же предложил зайти к нему, в контору, которая располагалась поблизости, на углу улиц Маркса и Дзержинского.

– А зачем? – спросил Ветров.

– Да мне надо срочно факс отправить, – соврал Жучков. – Я это мигом, а ты пока кофейку попьешь… Хочешь кофейку?

– Не откажусь, – поддался слабовольный Ветров, хотя ему не очень хотелось заходить в контору, где, оказывается, служил журналист Жучков.

– Я тут пресс-секретарем, – сказал тот, словно отвечая на непроизнесенный вопрос Ветрова. – Контора, конечно, одиозная, но – любопытного приходится узнавать немало… – И он подмигнул почти так же, как вчерашний майор. – Этот человек со мной! – крикнул он офицеру на вахте.

Когда пришли в его кабинет, Жучков забыл про факс и кофе – и сразу стал расспрашивать Ветрова про его беседу с рыжим майором. Слушал молча, кивал, иногда задавал наводящие вопросы. Вроде, ничего не записывал.

Потом он позвонил куда-то по телефону, попросил позвать полковника Зверева. Молча выслушал собеседника.

Потом положил трубку и грустно посмотрел на Ветрова.

– Что-нибудь случилось? – напрягся Ветров.

– Да, кое-что. Тот майор, о котором ты мне только что рассказывал, умер сегодня утром, – сказал Жучков. – Отравился грибами. Вот невезуха.

– Не может быть! – воскликнул Ветров. – Я же с ним вместе ел эти грибы! Очень вкусные рыжики! Я их тоже ел – и со мной же ничего не случилось…

– Пока не случилось, – грустно сказал Жучков, глядя на Ветрова с искренним состраданием. – При грибной интоксикации может быть разный инкубационный период. Так что, будем надеяться…

Яблоко от яблони

Мой батя – полковник милиции. И я тоже, наверное, стану ментом, когда вырасту. Буду крышевать братков, брать с них дань, а тех, кто станет артачиться, буду мочить нещадно. Иначе нельзя. Жизнь такая. Если не ты, то тебя. Выбирать не приходится.

Сегодня воскресенье, но батя встал злой, опухший, на мать кричит, меня материт ни за что. И какая муха его укусила? Ты, говорит, Артемка, щенок, тунеядец, паразит, сидишь тут на моей шее. – Да какой же я тунеядец – мне всего двенадцать, успею еще наработаться. А батя кричит: пошлю тебя в летний лагерь, пусть там тебя дисциплине научат! – В лагерь я не хочу, не хочу. – А тебя и не спрашивают – хочешь ты или нет. – Я сбегу из лагеря! – А я тебя выпорю как сидорову козу!

Тут по телику стали последние новости передавать – и батя отвлекся от меня, прислушался. А там говорят, что вчера убили какого-то прокурора, убийцы задержаны, но заказчик пока неизвестен, и что в этом деле явно замешаны высокие милицейские чины, мол, по их заказу прокурора и хлопнули. А еще сказали, что тому, кто даст информацию о заказчике, будет выплачено приличное вознаграждение (миллион рублей!), и его имя будет сохранено в тайне. И на экране появилось несколько телефонных номеров, а у меня память на цифры хорошая. Батя насупился, выключил телик, налил себе стопку водки и выпил, хотя по утрам он редко пьет, даже в воскресенье.

Мама заохала – что творится, убивают на каждом шагу, никакого порядка. Но батя ее перебил – помолчи, говорит, куриная твоя башка, нечего тут болтать. А мама – да разве я говорю неправду? А батя – кому нужна твоя правда, ты лучше помалкивай и рот держи на замке. Нет гарантии, что у меня в доме нет жучков. – Каких жучков? – не поняла мама. – Ну ты совсем с луны свалилась! – закричал батя. – Да в наши дни вообще лучше рот не разевать. Куда ни зайди – всюду видеокамеры, за каждым шагом следят, и жучки подслушивающие повсюду натыканы, во всех конторах – уж точно, но не удивлюсь, если узнаю, что и в домах тоже. Всё под контролем, а ты тут со своей бабьей критикой… – А я слышал, – говорю, – что в каждого из нас еще при рождении вживляют такие чипсы, нет – чипы, с помощью которых можно отслеживать каждый шаг человека… – А ну – заткнись! – заорал батя, замахиваясь на меня здоровенным кулаком. – Трепло. Развели тут домашний парламент… Завтра же отвезу тебя в лагерь "Орленок", там из тебя быстро дурь-то твою выбьют! – А что я такого сказал? – кричу. – Что я такого сказал?

Я-то знаю, чего батя психует. Он из-за этого убитого прокурора психует. Не потому, что бате его жалко – наоборот: батя боится, как бы его самого в этом деле не зацепили. Ведь задержанные убийцы как раз из той самой банды, которую батя мой много уж лет крышует.

На следующее утро батя и впрямь повез меня в лагерь «Орленок». Я-то думал, он просто пугает, а он, оказывается, всерьез. Ну, думаю, ладно. Я это тебе припомню.

А он меня директору лагеря из рук в руки передал, да еще попросил – вы, мол, с ним построже, глаз с него не спускайте. – У нас не забалует, – говорит директор (тоже, видимо, бывший мент). – Я вашего Артема командиром пятого отряда назначу, пусть покажет свои лидерские способности.

Батя уехал, а я стал устраиваться в этом сраном лагере. Нашел пятый отряд, огляделся. Раз, говорю, я командир отряда, то вот эта кровать у окошка будет моя. – Но это моя кровать… – разинул пасть какой-то дохляк в соломенной панамке. Пришлось ему наглядно объяснить, кто есть командир, а кто – говно собачье. Других возражений не последовало. Все пацаны быстро поняли, что я шутить не люблю.

После обеда был тихий час, а после полдника пришел главный вожатый, он же физрук, он же массовик-затейник – и сказал, что сейчас начнется военная игра «Охота» – надо будет найти в лесу и обезвредить группу террористов. Террористов играли ребята из четвертого отряда, а мы были спецназовцами. Вожатый дал мне (я ведь командир) карту окрестностей, компас, фляжку с водой и сотовый телефон – чтобы поддерживать с ним связь во время всей операции.

– В вашем распоряжении два часа, – сказал вожатый. – Террористы уже окружили наш лагерь. Вы должны их найти первыми, чтобы они не могли вас заметить и убить. Представьте, что это настоящие враги нашей родины. А врагам – никакой пощады!

Я разбил свой отряд на тройки – и мы отправились на поиски террористов. Рассыпались по лесу широкой цепью. Старались идти тихо, без разговоров, обменивались условными знаками.

В заросшем овраге поймали одного вражеского лазутчика. Обычный пацан лет десяти, в синих шортах и желтой футболке, морда испачкана земляникой. Правда, он верещал, что в игре не участвует и забрел в лес случайно, но я ему, естественно, не поверил. Стали допрашивать, он продолжал придуриваться – мол, ничего не знаю, ничего не видел. Пришлось применить методы особого воздействия, придушить его ремешком – пацан завизжал как поросенок.

– Я не знаю, чего вы хотите! – кричит.

– Говори, где ваши основные силы, – и я ремешок закручиваю на его шее.

– Не знаю, – хрипит, – ничего не знаю… Я вообще не играю…

– А это, брат, не игра, – говорю, – это военные учения. Давай, сука, раскалывайся!

А он продолжает свое – не знаю, не играю.

Пришлось взять тогда целлофановый пакет и надеть ему на башку. Да поплотнее замотать на шее, чтоб воздух не попадал.

– Говори! – кричу. – Говори, сука, где ваш отряд!

А он посинел – и глаза, вроде, закатил.

– Эй, Артем! – кричат мне пацаны. – Да он же так помереть может!

– Притворяется, – говорю.

Но сам чувствую, что дело плохо. Снял с него пакет, по щекам похлопал.

– Эй, – кричу, – хватит придуриваться! Вставай! Пошли в штаб, там продолжим допрос!

А пацан как лежал, так и лежит. Морда синяя, даже уши посинели. Плохо дело, думаю.

– Ладно, – говорю, – сделаем так. Вы двое – тащите его в лагерь, в медпункт, а я здесь останусь, в засаде.

– А если он помрет? – дрожащим голосом спросил тот самый дохляк в соломенной панамке.

– На войне как на войне, – мрачно пошутил я. – Да не бздите вы… Мы же несовершеннолетние – нам ничего не будет. Выполняйте приказ!

Оставшись один, я оглянулся по сторонам, спустился поглубже в овраг, в густые кусты шиповника – и достал из кармана сотовый. Набрал нужный номер – нет, не вожатого, а совсем другой. Я набрал номер отца.

– Это я, батя, – сказал я, услышав его голос. – Ты только не перебивай, я не могу говорить долго. У меня тут неприятности. Ну, не важно какие. Большие. Приезжай срочно. Ты должен выручить меня. Да, ты должен. А кто же, если не ты? Батя, только не кричи, не кричи. Если будешь кричать, я позвоню в другое место. Сам знаешь, в какое. Могу сказать номер, – и я назвал номер, по которому грозился позвонить. – Ты меня понял? Не понял? Так вот, я знаю, что это по твоей наводке замочили прокурора – и я скажу об этом. И получу за это миллион рублей. И это будут мои деньги, батя, с тобой я не поделюсь. Опять ты кричишь. Ну, решай сам, батя, даю тебе час времени. Если через час не приедешь в лагерь, я позвоню куда следует. Пока!

И я отключил сотовый.