Текст книги "Каллиграф"

– Вроде участия в антикапиталистическом марше в кроссовках, сшитых детьми-сиротами.

– Вот именно, – я был поражен тем, как быстро и легко она меня понимала, буквально предугадывая мои мысли. – Или отрицание Бога и занятия фэн-шуй. Сегодня нет строгости и четкости мышления. Все вокруг случайно и обрывочно. Как будто повсюду поднимаются воды невежества, оставляя только не соединенные друг с другом куски суши, изолированные островки – людей, которые на самом деле что-то о чем-то знают. Вот что я имею в виду: дело не в том, во что верить – в непорочное зачатие или в фэн-шуй – на мой взгляд, и то и другое выдумки, но я категорически утверждаю, что смешение этих идей невозможно. Поэтому я испытываю разочарование, когда встречаю людей, даже не осознающих смысла и последствий того, что они делают. – Я почувствовал, что говорю слишком много, причем уже не в первый раз за этот вечер. Чтобы не выглядеть слишком смешным, я попытался вернуть разговор к ней самой: – А что вы?

– А что я? – переспросила она.

– Чем вы занимались?

– В колледже? – она сделала неглубокую затяжку.

– Да, в колледже, – кивнул я.

– В основном, южноамериканской литературой, – она сделала серьезное лицо. – У меня в сумке есть резюме. Полагаю, за чашечкой кофе мы можем вместе ознакомиться с ним. Надеюсь, вы свое тоже захватили?

– Конечно, и оно написано очень красивым почерком.

Она улыбнулась и выпила еще немного вина.

– Это ваша специализация?

– Да, в университете в Штатах.

Я подумал, что она собирается сказать что-то еще, но она замолчала и смотрела мне в глаза, продолжая курить. Пришлось поддерживать беседу мне самому:

– Вы там выросли? У вас практически нет акцента.

– Нет, я росла в разных местах. Мой отец работал в Министерстве иностранных дел. Он уже некоторое время живет во Франции, но прежде его переводили с одного поста на другой, по всему миру. Я тогда была маленькой. Я ходила в школу там, куда его посылали. Когда переезжал он, переезжала и я. В основном это были страшно занудные школы для детей дипломатов. Но иногда бывало весело. А потом он отослал меня в Англию, в школу-интернат, которая была… такой, какой была.

– А ваша мать? Чем она занимается?

– Ничем. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой. – Практически сразу, без паузы, она спросила: – А ваши?

– Они оба погибли, когда мне было четыре года Я их даже не помню. Меня воспитала бабушка. Думаю, это было даже к лучшему. Боюсь, я не слишком высокого мнения о поколении моих родителей.

– Дети бэби-бума – полный отстой.

Что было дальше? Что было в беседке «Ла Казетты», в нашем маленьком итальянском коттедже с белеными стенами и единственной свечой, и лавром, растущим в терракотовом горшке перед камином? Что я узнал? Очень многое. Во время zuppa di favé [59]59
  Бобовый суп(um.).


[Закрыть](для нее) и caponata [60]60
  Бульон (um.).


[Закрыть](для меня) я выяснил, что мы с ней одного возраста, и что она бегло говорит по-испански; за ravioli grandi di cozze e coda di rospo con salsa di pomodorifreschi san marzano [61]61
  Равиоли с гигантскими мидиями и хвостом лангуста под соусом из свежих помидоров с сыром(um.).


[Закрыть](огромная порция пасты – томатный рай) для нее и agnolini ripieni di selvaggina con salsa al tartufo [62]62
  Пельмени с начинкой из дичи под трюфельным соусом (um.)


[Закрыть](маленькая порция пасты – трюфельная нирвана) для меня я узнал, что больше всего она любит джаз – но только не большие джаз-банды, которые «она просто ненавидит», и что ее самый любимый джазмен – Оскар Питерсон, о котором она фантастически много знает (впрочем, возможно, мне так показалось, поскольку я не знал о нем абсолютно ничего), и еще – да, еще она знает все, что касается Нины Симоне, Эллы Фицджеральд, Билли Холидэя или Энн Пиблз, в особенности ей нравится песня последней «Сломай свой кукольный домик» и так далее. Пока мы осваивали scaloppini di vitello [63]63
  Эскалоп из телятины (um.).


[Закрыть](очевидно, на свете нет другой такой исключительно плотоядной девушки) и branzino in padella [64]64
  Окунь, зажаренный на сковороде (um.).


[Закрыть](я решил, что должен выбрать рыбу, хотя бы для контраста), я узнал, что однажды она чуть не вышла замуж за человека намного старше ее. Ей тогда было всего девятнадцать, она около года жила в Буэнос-Айресе, и если бы не ее сестра, она бы точно сделала это, отказавшись от своего места в Йэле и потратив всю жизнь на то, чтобы «завести штук двенадцать детей и превратиться в полный мусор».

Что касается родителей, я не стал задавать дополнительные вопросы, ограничившись самой общей информацией. Мне кажется, эта тема возникала всего лишь раз или два за все время, которое мы были вместе. Со своей стороны, я никогда не стремился к обмену информацией о родственниках, я не считал это важным. Однако я заметил, что Мадлен постоянно использовала против меня мои же собственные приемы. Почти каждый раз, когда я пытался начать беседу о ней самой, она либо отделывалась шуточками, либо снова переводила разговор на меня.

– С кем вы обычно общаетесь, когда возвращаетесь в Лондон? – поинтересовался я, откидываясь на спинку стула после того, как пришел из туалета, и туг же пожалел о бестактности и прямолинейности своего вопроса. – Куда обычно ходите? Поддерживаете ли отношения с друзьями по американскому колледжу?

– По большому счету у меня там не было друзей. Я была очень одинока. – Она скорчила гримасу, которая должна была изображать страдание.

Я саркастически кивнул:

– Полагаю, все из-за того, что вы в детстве слишком часто меняли школы и так и не научились строить долгосрочные дружеские отношения?

– Именно так, – она широко улыбнулась в ответ.

– А путешествующая журналистка все время где-то путешествует, и, естественно, у нее совершенно нет времени на налаживание контактов на Флит-стрит или в Вестминстере, как это делают остальные писаки.

– Нет, – она энергично помотала головой. – Вы совершенно правы. Я нахожусь в трагической изоляции. У меня нет друзей. Но у большинства девушек их тоже нет. В глубине души мы все мечтаем об отборном и проверенном рыцаре, который спас бы нас от попыток установить близкие отношения с кем-то другим. Так что вечера я чаще всего провожу дома, в новой квартире, читаю пособия по повышению самооценки и полными слез глазами смотрю в пустоту, утешаясь лишь бутылочкой вина и мелодией «Все кроме меня».

– Ну что же, если дела пойдут совсем плохо, можете заплатить мне, и я приглашу вас куда-нибудь разок-другой, если вы сочтете, что это может развеселить вас или принести какую-то пользу.

– Это очень любезно с вашей стороны, Джаспер, – она взяла меню десертов. – О, вот это действительно изысканные блюда. И выглядит это по-настоящему красиво.

– Да, – спокойно ответил я.

Я не знал, что она имеет в виду – почерк, которым написано меню, или сами десерты.

– Но, боюсь, это я пропущу. Ограничусь чашечкой кофе. – Она подняла глаза: – А вы?

– Я не слишком большой любитель десертов.

Она выудила из пачки очередную сигарету.

– Знаете, одна из самых печальных обязанностей женщины – необходимость изводить себя голодом, чтобы хорошо выглядеть. Отчасти, чтобы позлить подружек, отчасти оттого, что мужчинам мы нравимся такими и… – Я попытался прервать ее, но она не дала мне такой возможности. – Да, это так. Конечно, так. И это срабатывает. Мужчинам действительно нравятся стройные девушки. Мы голодаем как безумные, и какова награда? Представьте себе, что желание сбылось и женщина привлекла внимание единственного настоящего мужчины…

– И что?

– Он приглашает ее на ужин.

Я рассмеялся.

– Это фарс. Жизнь женщины превращается в одну сплошную, непрекращающуюся диету с единственной целью быть приглашенной на ужин, который она не может есть.

К нам подошел официант. Я заказал два эспрессо и позаимствовал еще одну сигарету из ее пачки. Она протянула мне упаковку спичек (из «Виллаж Вангард», джаз-клуба в Нью-Йорке). Потом мы некоторое время сидели в молчании и курили. Затем она неожиданно спросила:

– И какая буква нравится вам больше всего Джаспер?

Я не смог скрыть своего изумления. Никто – ни Уильям, ни Люси, ни Сол – никогда не задавали мне этот вопрос. Только бабушка, когда я был намного моложе – может, мне было лет шесть или семь – и играл на полу гостиной в Оксфорде, практикуясь в написании алфавита фломастерами.

– X, – произнес я на выдохе. – Буква X.[65]65
  Речь идет об английском X – «икс».


[Закрыть]

– Это весьма предсказуемо, не правда ли?

– Почему вы так считаете?

– Потому что это самая эффектная буква. – Затем, с театральным вздохом и нарочито пониженным голосом, с подчеркнутым придыханием, она проговорила: – Буква любви и анонимности.

Я покачал головой. Мы вступили на мою территорию.

– Не согласен. Наиболее эффектная буква – Q. У нее изумительная форма – в частности, она обладает уникальным потенциалом изображения хвостика, пересекающего овал. Кроме того, после нее не может стоять никакая другая буква кроме U. Какая еще буква демонстрирует подобное высокомерие? В букве Q есть особое изящество – великолепная, недостижимая иными буквами гламурность. В ней гораздо больше возможностей, чем в X.

– Нуда, это справедливо – тогда почему X?

– Конечно, в ней есть намек на любовь и анонимность. Но в действительности я ее выделяю за то, что это единственная буква, которая требует ответного удара.

– Как это?

– Главное направление движения пера при письме – плавная линия, идущая снизу вверх и слева направо, – и чем быстрее вы пишете, тем четче выделяется именно это направление. Понятно? А теперь представьте себе алфавит…

– М-м-м-м.

– Единственная буква, которая неизбежно требует движения наперерез этому направлению, – X. При анализе не попадающих в основное направление точек и штрихов других букв вы обнаружите, что возможны компромиссы. Но при встрече с буквой X вы обязаны идти на конфронтацию – даже если пишете стремительно, как это сейчас принято.

Она медленно кивнула:

– Наверное, странно все время думать о буквах.

– В некотором роде, да. – Я на мгновение задумался. – Ближайшая аналогия, которую я могу найти для обычного человека, это игра в «скрэббл». Вы знаете, какое чувство возникает, когда достаешь из мешочка очередную букву: у вас устанавливаются с ней персональные отношения. Вы думаете: «Отлично, это Р», или: «О, черт, опять A!» – вы больше не размышляете о слове как о базовом элементе речи, вы сосредоточены на буквах. Вы смотрите на свои X, Q и прочие буквы, вы начинаете анализировать весь алфавит, и каждая буква становится для вас личностью. У них появляется свой характер. Не случайно лучшие каллиграфы – китайцы, они понимают такие тонкие различия.

В этот момент принесли кофе – превосходно сваренный, горячий и крепкий.

Рой Младший ждал нас снаружи, метрах в ста от входа в ресторан. Он стоял, опираясь на колесо немного потрепанного отцовского «мерседеса», бейсболка была низко надвинута на лоб. Полночь еще не пробило, и лондонская ночь медленно подкрадывалась по улицам, прижимаясь к стенам домов, как заправский кокаинист. Мы оба были расслаблены – не по-настоящему пьяные, но слегка под хмельком. В любом случае, я хотел избежать ужасного ощущения, которое обычно возникает в эти несколько секунд после окончания ужина, на выходе из ресторана, особенно при первом свидании мужчины и женщины. Что делать? Вопрос стремительно раздувается, как воздушный шар, и повисает в воздухе. Предложить еще немного выпить? Если да, то где? И до какой степени? Взять такси для дамы? И надеяться, что она пригласит присоединиться к ней? Согласиться на это? К вам едем или ко мне? Или сразу договориться о следующей встрече и изящно откланяться? Поблагодарить ее за очаровательную компанию и предоставить ей самой добираться домой, как она поступает каждый вечер? Попытаться поцеловать ее? У любителя немало причин для паники.

Я заранее решил, что предложу поехать домой на такси (у нас не было географических оснований отвергать такой вариант), естественно, если у Мадлен не появится желание продолжить вечеринку – в этом случае я точно знал, куда мы отправимся, и Рою тоже это было известно. Моей главной заботой было договориться о третьем свидании, и я планировал сделать это по дороге домой. А после того, как это дело будет сделано, я собирался быстренько взлететь на свою верхотуру, опять-таки если у нее не будет других идей. А если они будут…

Но она не допустила возникновения неловкости и опередила меня, предложив поехать домой. После чего, немного порассуждав о колебаниях тарифов муниципального такси, я подозвал Роя, сопроводив его появление замечанием о том, как нам повезло, что такси нашлось так скоро, и мы поехали.

Где-то на полпути, среди мерцающих огней и бурного потока машин, она снова заговорила:

– Помните, я говорила о джазе?

И я сказал:

– Да.

И она сказала:

– Так вот, есть одна группа, которая выступает раз в несколько недель в «Шепердс Буш Эмпайр».[66]66
  Знаменитый концертный зал в Лондоне.


[Закрыть] Они играют джаз-фанк, и в газетах пишут, что это здорово. Не хотите сходить со мной и взглянуть на них, если я точно узнаю, когда они выступают?

И я сказал:

– Да, конечно, хочу.

И тогда она сказала:

– Круто, это же свидание.

Через десять минут стремительной езды Рой затормозил перед домом 61 по Бломфилд-роуд, и Мадлен наклонилась и положила ладонь на мою руку.

– Спасибо за прекрасный вечер. Вы уверены, что такси возьмете на себя?

– Само собой.

– Ладно. И перезвоните мне в ближайшее время.

– Обязательно. Может, сходим куда-нибудь на следующей неделе?

– Да, конечно, – она помедлила. – Пока. Увидимся.

– Пока.

Она вышла из машины, и я смотрел, как она возится с замком. Потом она исчезла в темноте, и зеленая входная дверь ее дома захлопнулась.

Несколько секунд мы молчали, затем Рой Младший неторопливо обернулся и снял кепку. Он мотнул головой и присвистнул:

– Заебись, Джаз. Просто заебись.

Я откинулся назад и глубоко вздохнул, истощенный усилиями не думать о ней именно в этом ключе. – Я знаю, Рой. Я знаю.

– Джаз, приятель, я тебе вот что скажу, как мужчина мужчине. Я просто ревную. Я думал, что твоя Люси – это нечто особенное, но черт меня побери…

– Тебе не пришлось смотреть на нее целый вечер, Рой. Я тебе говорил: это меня просто убивает, – я провел рукой по волосам. – Давай лучше отъедем за угол. Незачем ей видеть, что мы неизвестно зачем торчим у нее под окнами.

Он внимательно взглянул на меня:

– Я знаю, ты разбираешься в девочках, Джаз, и я тебя уважаю, приятель. Я знаю, ты сам знаешь, что делаешь, но, мать твою… Вот с этой ты можешь быть счастлив.

– Думаешь, мне надо было попробовать пойти к ней? Я боюсь перегнуть палку.

– Нет, приятель. Это же первое свидание. Лучше немного подождать, – он двинулся с места.

– Думаешь? – (Зачем я задавал такие вопросы Рою? Но такая эмоциональная перегрузка требовала разрядки.)

– Джаз… она ведь только что сама тебя пригласила, разве нет? Перезвоните мне в ближайшее время? Билеты на двоих? Девочки не напрягаются так, если их кто-то не напряг… Сам знаешь, что я имею в виду.

– Это точно.

– Она у тебя в кармане. Хладнокровней. Все получится.

– Ты прав.

– Но, говорю тебе: Джаз, приятель, остановись. Это тебе мой совет. Завязывай, пора тебе остепениться. И не упускай ее из виду. Потому что вы оба будете довольны результатом.

13. Песня

 
Эй, лови, летит звезда!
Мандрагору соблазни ты!
Где минувшие года?
Черту кто рассек копыто?
Песнь сирен понять сумей,
Змея зависти убей!
Где на свете
Веет ветер,
Что приветом честных встретит?[67]67
  Перевод Б. Томашевского.


[Закрыть]
 

– Я полная задница. Серьезно, дамы и господа, это так. Мамочка ненавидела меня, и папочка тоже. И друзей у меня нет – разве что у кого-то сил не хватает меня выгнать. Когда я иду по улице, даже фонарные столбы шепчут: «Пошел вон…»

Катер, ужин, комедия в клубе: добро пожаловать на свидание номер три. Как говорится – решающий матч. Время: конец мая, пятница, вскоре после половины одиннадцатого. Место: уютный, прокуренный подвал с низкими сводами во «Фробишере» – отличном старом пабе в дурацком Белсайз-Парке, самом скучном среди лондонских arrondissement [68]68
  Район города (фр.).


[Закрыть]. На сцене только что начался последний акт и появился человек, которому мы, публика, заплатившая деньги за билеты, теперь восхищенно внимаем: это был Вернон Балдеж и Его Потрясающая Трескотня!

– …Говорят, кто в день по яблоку съедает – к себе врача не подпускает. Почему бы сразу не прогнать их взашей, безо всяких яблок? Если вы будете им все время что-то давать, они заведут привычку приходить снова и снова… Нет, серьезно: ведь жениться пока не перестали, верно? Двадцать лет назад мы все думали именно так: игра в брак окончена. «В чем смысл?» – спрашивали мы все. Но вы мне вот что скажите: чего вы еще хотите? Черные, белые, богатые или бедные, – чего хотят все эти мальчишки и девчонки в глубине души? Жениться или выйти замуж. Но этого мало: они хотят заполучить все по полной программе – церковь, священник, конфетти и прекрасное белое платье… О, разве она не прелесть какая хорошенькая? А где заказывали букет? Медовый месяц на Сейшелах. Квартира в Бэлхэме…[69]69
  Дорогой район на юго-западе Лондона.


[Закрыть] Я знаю, сэр, я знаю – не надо смотреть на меня с таким отвращением… Нет, но только серьезно: я не понимаю, почему мы обязаны делать свадебные подарки? Правда, не понимаю. Эти парочки – счастливчики. Не то что мы все – одиночки-неудачники. Если вы меня спросите, все вокруг идет совершенно неправильно. Если два человека каким-то образом договорились между собой и обрели любовь и счастье, а также взаимное удовлетворение и регулярный, обоюдно приятный секс, значит, самое меньшее, что они могут сделать: купить своим бедным, одиноким ублюдкам-гостям каждому по чертову тостеру!

Кто-то – скорее всего, его промоутер – громко выкрикнул из заднего ряда:

– Так держать, Верн!

Я осознаю: есть люди, которые способны заключить, что мой выбор места для свидания, после которого предполагался финальный coup [70]70
  Любовное свидание (фр.).


[Закрыть], был чересчур déclassé [71]71
  Низкого пошиба (фр.).


[Закрыть], и потому я получил в итоге именно то, чего заслуживал. Не случайно ведь (бормочут восьмидесятилетние старцы) такое количество комедийных клубов расположено под лестницами и в подвалах. Концертный зал в Вене – это да, или балет в Санкт-Петербурге, или, может быть, неизбежная венецианская гондола, – неужели все это не стало бы лучшей прелюдией к великому акту половой любви?

На что я должен ответить: увы, нет. Мы живем во времена высоких фарсов и низких комедий; наши картинные галереи, как и парламент, переполнены отбросами, а протестные настроения сегодняшней молодежи выражаются, по большей части, в том, чтобы заказать капуччино без шоколадной крошки. В наши дни путь, который напрямик ведет к двери в спальню, скорее всего, будет найден в результате веселого вечера, проведенного в баре, в тепле и комфорте, в интимной обстановке, причем потенциальные любовники будут одеты в заурядные поношенные джинсы и старые добрые пиджаки. Мир перевернулся вверх тормашками… При всем моем сожалении, боюсь, современное соблазнение связано уже не с песнями или сонетами; оно ассоциируется со смехом и забвением. Плюс к этому, после возни, которой заканчивается уединенный ужин, цыпочки обычно предпочитают, чтобы при следующей встрече вы хотя бы сделали вид, что все в порядке.

После чудесной прогулки по вечернему Лондону – по Эбби-роуд и квазипасторальным прелестям парка Сент-Джонс-Вуд – мы заняли свои места в углу зала: достаточно близко, чтобы наблюдать все нюансы комических гримас и жестов, но на таком расстоянии, чтобы никому не пришло в голову пытаться вовлечь нас в происходящее. Позади нас находился ряд из четырех кресел: две пары, которые (судя по тому, что они ошибочно считали беседой) были клинически одержимы темой школьных успехов и способностей к обучению своих отпрысков. Перед нами располагалась мощная стена из пяти женщин (всем сильно за пятьдесят), пришедших повеселиться и уверенно погрузившихся в крепкий сон – каждая втайне надеялась, что соседка разбудит ее в нужный момент, чтобы она успела сказать, что представление «оказалось именно таким хорошим, как и говорили». За исключением нескольких скороспелых семнадцатилетних девочек – несомненно, предназначенные к закланию девственницы, живущие по соседству, – аудитория состояла по преимуществу из мужчин и женщин от двадцати до сорока лет: красноглазых рабов зарплаты со всего Лондона, которые надеются пролить бальзам на раны от своих цепей.

Помещение было прокуренным и тесным: деревянные полы, белый потолок, собрание грубоватых стульев, скамеек и табуретов, стоявших аккуратными рядами, по мере появления публики постепенно нарушавшимися. Позади находился крошечный бар, полностью экипированный всем необходимым но использовавшийся, вероятно, лишь в те вечера, когда здесь показывали комедии. Но изюминкой этого места были плакаты, которыми были завешаны все стены: мужчины, с удивленными лицами выглядывавшие из люков; женщины, хладнокровно прикуривавшие сигареты не с того конца; мужчины с иронично сверкающими зубами; женщины с высунутыми языками, в платках в горошек; несколько известных комиков, снятых под таким углом, что головы их казались огромными, а ноги – совсем маленькими; еще какие-то личности, облаченные в эксцентричные костюмы, с криво наклеенными усами – «Доминик Кейк-Мауф в роли Понтера Баварского!», «Денни Мов в шоу "Монологи Мак-Мова"! (Вы нигде не найдете представления веселее!)», «Фил Хилл! Больше внезапности, чем при взрыве», «Придурки в космосе!».

Первая половина прошла сносно. Не слишком смешно – но и не сказать, что совсем не смешно. Проблемы начались с появлением парня с полицейской дубинкой. Потом вышла женщина с велосипедом и плоскими гэгами по поводу менструации, шоколада и того, что мужчины не способны делать больше одного дела одновременно. (А как же лежать на диване и болтать, сестренка? Всегда пожалуйста.) После этого была весьма забавная сценка между мужчиной и женщиной, построенная как серия шуточных интервью-розыгрышей – полиция, работа, телевидение и прочие темы. И наконец, чтобы обозначить антракт, на сцену поднялся находчивый конферансье. Пока он вещал, я спокойно потягивал пиво, а Мадлен отважно мешала его с водкой и тоником. На ней были джинсы, сидевшие низко на бедрах, облегающая футболка и короткая джинсовая куртка, которая не подходила к остальному.

– Отлично, дамы и… господа, – заявил конферансье, завершая свою речь, – эта игра состоит из двух таймов, и сейчас у нас перерыв. А перерыв означает три вещи: первое – я нахожусь за кулисами и доступен для занятий сексом, если это потребуется кому-нибудь из дам; второе – вы все можете пойти и чего-нибудь выпить; третье – те из вас, кто не намочил штаны со смеху, могут сейчас сходить в туалет. Это касается и вас, сэр.

– Что ты думаешь об этом? – спросил я Мадлен, когда все потянулись к бару.

– Девушка была хороша. Очень смешно. Думаю, сценка с интервью тоже забавная, особенно когда они начали путать и мешать все тексты. – Она улыбнулась, а потом подняла руку и вытащила из уголка моего глаза ресницу, из-за которой я все время моргал. – Вот и все.

– Хочешь еще водки с тоником? – спросил я.

– Мне две порции – а то предыдущий стакан закончился в самой середине представления. А сколько частей во втором действии?

– Два. Энди Шэнди, джентльмен-денди. И Вернон Балдеж и Его Потрясающая Трескотня!

Она усмехнулась.

Пока я был в баре, а потом возвращался к нашим местам – «Извините, простите, позвольте пройти» – и пока я ждал возвращения Мадлен из туалета, я чувствовал себя расслабленно, комфортно и – да, да – уверенно. Такой уверенности я давно уже не испытывал.

Появилось и кое-что еще. С самого начала я постарался изгнать все мысли об обнаженной Мадлен на задворки разума, чтобы они не отвлекали меня от сложной системы взаимоотношений, которая складывалась между нами. Но теперь я обнаружил, что все больше и больше думаю о форме ее обнаженного тела, парящего как ангел в глубинах моего сознания, – и за это мое высокомерное безрассудство и самомнение боги наслали на меня грозу.

Мадлен вернулась из дамской комнаты. Я протянул ей один из бокалов. Мы немного поговорили. Затем, как раз в самом конце антракта, она взглянула на меня, как будто внезапно решилась:

– Джаспер, я могу задать тебе один вопрос?

– Да… безусловно.

– Есть мужчина, который мне по-настоящему нравится. Но я не знаю, как он ко мне относится. А ты так хорошо разбираешься в отношениях между мужчинами и женщинами, и поэтому мне интересно узнать твое мнение… насчет того, что он думает обо мне. Ну, понимаешь, нравлюсь ли я ему. Мы встречались всего пару раз, но с ним было действительно очень весело и хорошо.

(Дурак, заносчивый дурак, даже в этот момент я считал, что она говорила обо мне.)А она тем временем продолжала:

– Я не знаю даже, думает ли он обо мне. Но как бы то ни было, если я организую ужин, ты можешь прийти и посмотреть на него? Для меня это очень важно. Он славный парень. Его зовут Фил.

– В любом случае, – произнес Вернон, подводя итог вечера, – даже если я пустой, болтливый тип и все меня ненавидят, я, по крайней мере, ни на кого не злюсь. С другой стороны, мой младший брат – вот тот настоящий ублюдок. Когда мы оба были маленькими и наши родители все время пытались бросить нас в лесу, я всегда ему говорил: «Ты не забыл бросать камешки, Мел?» И он всегда отвечал: «Нет, Верной, не забыл». И вот однажды я заметил, что он не бросает камешки, и я отстал от родителей и подошел к тому месту, где застрял Мелвин, и прошептал: «Мелвин, ты что делаешь? Где камешки? Как мы найдем дорогу обратно?», а Мелвин только посмотрел на меня своими поросячьими глазками – у него, правда, были совершенно поросячьи глазки – и заявил: «Я устал от камней, так что теперь я бросаю хлебные крошки, Берн». А я ему говорю: «Но, Мелвин, посмотри: птицы клюют хлеб, и след исчезает, теперь мы потеряемся в лесу навсегда, холодные, голодные и одинокие». И знаете, что этот маленький ублюдок ответил мне? Он сказал: «Эй, Берн, расслабься. Я отравил хлеб. Мы сможем найти дорогу по дохлым птицам».

С этими словами Верной Балдеж вытянул вверх руку с мокрой серебристой дохлой треской, подмигнул и покинул сцену.

Все дальнейшее было крайне оскорбительным. Но, в конце концов, в этой жизни мы часто чувству ем себя обиженными. Больше об этом мне нечего сказать, кроме второй строфы «Песни»:

 
И уж если ты рожден
Для чудес и откровений,
В путь ступай сквозь даль времен,
Чтоб постигнуть смысл явлений…
Ты вернешься в сединах
Возвестить о чудесах…
Пусть внимают
Все и знают:
Верных женщин не бывает.[72]72
  Перевод Б. Томашевского.


[Закрыть]