Электронная библиотека » Эдвард Докс » » онлайн чтение - страница 12

Текст книги "Каллиграф"


  • Текст добавлен: 31 января 2014, 02:48


Автор книги: Эдвард Докс


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Шрифт:
- 100% +
14. Алхимия любви
 
Кто далее меня проник в любви рудник,
Быть может, счастья и нашел родник,
А я любил, сказать о том пытался,
Но до разгадки тайны не добрался,
И я почти уже старик!
Все это ложь пустая!..
А разве эликсир алхимики нашли?
У колб и у реторт возясь в пыли,
Они всегда найти бывают рады
Лекарства новые и ароматы.
Так жнут влюбленные негаснущих услад,
Но им ниспослан в дар лишь летней ночи хлад.[73]73
  Перевод Б. Томашевского.


[Закрыть]

 

В действительности «Песня» обернулась всего лишь разминкой. А вот «Алхимия любви» – да, это именно то, что я называю настоящим произведением. К чертям оскорбление. Долой вражду и затаенную злобу. Как насчет горечи и отвращения? Ритм стихотворения похож на стук отбойного молотка: «А я любил, сказать о том пытался…» Любовь как рудник без сокровищ. Женщины как рудники без сокровищ. Груды шлака, пустые шахты, истощенные пласты. Мужчины, как слепые шахтеры, роют тоннели, хотя все слухи о таящейся где-то жиле давно опровергнуты. Или мужчины как алхимики, копошащиеся в темноте над скверно пахнущими сосудами дурачащие сами себя мечтой о философском камне. А все, что вы получаете, – это напоминающую о зиме (то есть дьявольски холодную) летнюю (то есть слишком короткую) ночь. И это еще если тебе повезет, приятель.

Глубокий вдох.

К этому времени вы должны уже были понять что я человек справедливый – человек, стремящийся видеть только хорошее во всем и во всех. Если, в ходе моего рассказа, люди или события представали перед вами заслуживающими насмешки, вы все же могли заметить, как я поспешно отступал в сторону, пожимал плечами и подчеркивал вежливо и задумчиво, что в жизни всякое случается. «Все человечество – радость моя», – звучал хорал Баха, и я был счастлив подпевать ему. Но даже святой Джаспер Терпеливый имеет свои пределы. Даже я порой оказываюсь у самых границ отчаяния, пусть не часто, но все же… Даже я должен выбросить сигарету в комок перекати-поля, поднять с земли выбеленную солнцем палку, подбросить ее и пойти туда, куда она укажет…

…Итак, перейдем к тому ужину из ужинов. Я прибыл к Мадлен (а что еще я мог поделать?) примерно в семь тридцать пять, с опозданием на пять минут, но все же, как я надеялся, не слишком поздно, чтобы провести наедине с ней несколько драгоценных мгновений и на скорую руку залатать брешь в наших взаимоотношениях, а может быть, даже вбить клин между ней и ее галантным ухажером до его появления.

Домофон зажужжал, и я поспешил войти, торопливо поднимаясь по ступенькам к квартире Мадлен, перед дверью я замер на мгновение, прислушиваясь к ее шагам. Она приветствовала меня на пороге, с обнаженными руками и в фартуке, на котором было наискосок написано Chat Noir [74]74
  Черный кот (фр.).


[Закрыть]
.

– Привет, Джаспер, – она улыбнулась, подставила мне для поцелуя щеку, а затем вторую. – Осторожнее, у меня на руках сидр и мед! Заходи.

Я невольно замешкался, чувствуя, как сгибается спина под невидимым грузом.

– Остальные уже здесь, – сообщила она приглушенным голосом.

Черт побери, подумал я. Я полагал, что, когда говорят «семь тридцать», подразумевают «восемь». Как это делают все благовоспитанные европейцы.

– Проходи. Что это?

– Я купил тебе кое-что очень неплохое.

– Что именно?

– «Жигонда» девяносто восьмого года. Его надо открыть прямо сейчас. – Я проследовал за ней по короткому коридору: с обеих сторон полосатые оштукатуренные стены в процессе незавершенного ремонта, электрические провода, свисающие там и тут, налево открытая дверь, сквозь которую я успел заметить стоящую вертикально картонную коробку и старомодный будильник рядом с лежащим прямо на полу двуспальным матрасом. Именно так я представлял себе спальню наемного убийцы.

– Это ягненком пахнет?

– Ягненком, ягненком, – бросила она через плечо, продолжая идти к двери в конце коридора. Квартира в основном располагалась в задней части дома, там она расширялась и занимала весь этаж. Она действительно была очень просторной. В комнате, на еще одном ящике, перед стеклянной дверью стоял переносной телевизор, единственный простой стул был накрыт коричневым одеялом, к противоположной стене была прислонена дизайнерская доска с образцами обоев, пирамида коробок и банок обернута старыми простынями. Эта часть квартиры переходила, скажем так, в обеденную зону, где находился тщательно убранный и освещенный свечами деревянный стол, за которым виднелась только что отремонтированная и сияющая чистотой открытая кухня в терракотовых тонах. За столом сидели двое. Когда мы вошли, они обернулись.

– Рейч, Фил, – это Джаспер.

– Привет, – я кивнул, очень вежливо. – Извините, что немного опоздал.

– О, не беспокойтесь, я сама только что пришла, – заверила меня Рейчел в неожиданно игривой манере.

– А я пришел пораньше, чтобы протянуть Мэдди руку помощи, – это произнес Фил, который встал, чтобы пожать мне руку.

– Джаспер, боюсь, нам придется весь вечер просидеть за столом, потому что… ну, на самом деле, больше сесть некуда. Мой стул – вон тот, поближе к плите, – это, естественно, сказала Мэдди (Мэдди!), доставая из холодильника бутылку белого вина. – Чего бы тебе хотелось? Можешь выпить бокал великолепного белого вина, которое принес Фил, или я налью тебе водки с тоником, или ты предпочитаешь начать с чего-то другого?

– Белое вино – это звучит заманчиво, – лицо у меня было радостное, а душа корчилась от боли. Я сел на предложенное мне место – напротив Рейчел, заметил я, – и приготовился принять крестные муки.

– Извини за беспорядок, – судя по ее тону, Мадлен, как всегда, особого смущения не испытывала. Она протянула мне бокал. – Такое ощущение, что каждое дело отнимает бездну времени.

– Слушай, ну я же предлагал позвать кого-нибудь на выходные, – жизнерадостно сообщил Фил. – Ты могла бы сменить обстановку, развлечься немного.

Я украдкой бросил взгляд на Мадлен. Она склонилась над раковиной, вытирая руки кухонным полотенцем с выражением «Кстати, а почему бы и нет» на лице. Под фартуком на ней был мужской белый жилет.

Рейчел вступила в разговор:

– Ты такая храбрая, Мэд, что взялась за все это. Когда я нашла свою квартиру, я и пальцем ни к чему не притронулась. Пришлось мне вызвать работяг, они пришли и все сделали. И все равно этот ремонт обернулся настоящим кошмаром. Все, что могло сломаться, ломалось, ремонт длился целую вечность, и ни один рабочий у меня дольше недели не продержался. За исключением двух маляров: эти были просто зайчики.

– Я сама берусь только за простые задачи – в основном, декораторские. Всю серьезную работу, скажем, установку душа и ванны, и все прочее, – Мэд (Мэд!) жестом обвела кухню, – делают профессионалы. Электрика, сантехника, укладка плитки, подключение газа – все это выше моего понимания.

Я сделал глоток вина на пробу: илистое «Пиногри» с заросших тростником полей какого-то осушенного итальянского болота.

Рейчел настаивала на своем:

– Но, Мэд, все-таки дело постепенно продвигается. По телефону мне показалось, что ты нас приглашаешь в совершенно разбомбленную квартиру. И хотя ты такая душка, я все равно никак не думала, что все будет так замечательно. И патио отличное.

– Да, пожалуй, – Мадлен рассмеялась вежливо, но почти без сарказма. – За исключением дверей патио, которые совсем сгнили, и еще того, что необходимо полностью сменить электропроводку, заново все отштукатурить, перебрать камин, купить мебель, сделать ванную… А так все, считай, закончено. Но все равно ты очень добра, Рейч. И я рада, что наконец пригласила кого-то сюда – это напоминает мне, что какой-то прогресс все-таки есть.

Мне стало ясно, что я попал в ловушку. Это было ужасно. Званые вечера и в лучшие времена нагоняли на меня тоску, но когда за столом сидят всего четыре человека, двое из них по определению не способны сказать ничего интересного, а хозяйка невероятно привлекательна, и все, что я хочу, – это остаться с ней наедине, а вместо этого она усаживает меня так, чтобы я ухаживал за другой женщиной, пока она флиртует с другим мужчиной, в таком случае, честное слово, ощущаешь, что лежишь на самом дне глубокой ямы, напоровшись на ржавые пики безжалостного чувства юмора, свойственного этой жизни. Бели Мадлен (или Мэдди, или Мэд) положила глаз на другого, что ж – каковы бы ни были мои чувства к ней, мой долг ясен: я не должен беспокоить ее или отравлять воздух своими страданиями; лучше всего для нее будет, если я тихо удалюсь в сторонку. Я должен лежать там, куда упал, и учтиво ждать смерти. Это все, что мне остается делать. Но как жестоко было с ее стороны так поступить со мной… как жестоко.

– А что мы слушаем? – поинтересовался я, обращаясь к Мадлен, которая в этот момент добавляла в салат нечто, напоминающее листья фиалки.

– Это трио Оскара Питерсона – песня называется «Для меня ты выглядишь хорошо» – это живая версия из Чикаго. Или нет, извини, эта запись была сделана в Новом Орлеане? Я не уверена. Какой номер песни, Фил?

– М-м-м… Подожди… Трек шесть.

Ненавижу слово «трек».

– Да, я так и думала: это Чикаго.

– Слушай, а там что-то для меня хорошо пахнет, – заявила Рейчел.

– Скоро будет готово, честное слово, – заверила Мадлен. – Я все неправильно рассчитала и приготовила другие блюда чересчур быстро. Ты занимаешься джазом, Фил?

– Нет, мы много работаем с джаз-фанком, а со старьем почти совсем нет. Оно плохо поддается синхронизации – в конце концов, приходится просто накладывать звук сверху, вот и все.

– Позор! Лучше джаза ничего нет.

Я неохотно отпил еще глоток вина.

– А ты что, диджей?

Фил рассмеялся:

– Да нет. Бывает, подрабатываю в баре на Олд-стрит, когда свободен. А вообще у меня полный рабочий день.

– Могу я тебе помочь, Мэдди? – спросила Рейчел. – Я чувствую себя такой виноватой, оттого что вот так сижу и смотрю, как ты хлопочешь. А эта штука пахнет обалденно.

– Можешь порезать вон ту буханку хлеба, это будет просто здорово. – Мадлен сосредоточилась на приготовлении еды. – В общем, все готово.

– И чем ты занимаешься днем? – спросил я у Фила самым доброжелательным тоном.

– Я своего рода спецсоветник – при правительстве.

Я осторожно поставил бокал на стол:

– Понятно. А по каким вопросам? То есть в какой области ты даешь советы?

– Европа.

– Звучит масштабно и актуально. И интересно. И много времени ты там проводишь?

– Где?

– В Европе: во Франции, Германии…

Он фыркнул:

– Я часто езжу в Брюссель, иногда на другие саммиты. Но, знаешь, как бывает с этой работой – отдыхать хочется от нее подальше. Так что последние два лета я провел на Маврикии и в Таиланде. Но в этом году планирую поехать с компанией в Италию. Мне нужно побольше времени проводить в Евросоюзе. О, да, конечно, я еще иногда делаю короткие перерывы: езжу на «Евростаре» в Париж. Это сплошное удовольствие. А ты?

– Я жил там десять лет.

– Где?

– В Европе: во Франции, в Германии, немного в Италии…

– Жил там?

– Да. Я учился в школе в Германии – и во Франции. – Я самым непринужденным образом пожал плечами, словно болтал с лучшим другом. – Наверное, здорово участвовать в принятии решений.

– Это так. Сейчас трудные времена, но я рад, что являюсь частью… проекта. Думаю, мы отчетливо видим различия… и делаем нечто важное… когда это требуется.

– Ясно. – Воздух вокруг постепенно исчезал, вот-вот произойдет выброс антивещества. Впервые в жизни я подумал, что мне нужен ингалятор. – Извини, я на секунду, – я встал, голова у меня кружилась. – Мадлен, – я отчаянно напирал на гласные, – ничего, если я разолью красное вино в бокалы? Я имею в виду: ведь еда уже практически готова? – На итальянском, – подумал я, – гласных было бы четыре: Маддалена.


По крайней мере, еда была хорошая. Мадлен отлично приготовила салаты – правильное соотношение ингредиентов позволяло вкусу каждого раскрыться в полной мере, и ни один из них не был загнан в угол листьями фиалки или раздавлен козьим сыром; а часто недооцениваемая заправка скорее поддерживала общую вкусовую гамму, чем забивала ее. И еще я заметил: Мадлен относится к числу тех кто очень тщательно раскладывает продукты в своей тарелке; она решительно отбросила в сторону листья салата-латука, отодвинула помидор, как будто расчищала дорогу для того, что ей, очевидно, нравилось больше всего: сыра «Фета» и оливок. И, учитывая эти ее вкусы, я слегка удивился, что в салате оливок было не так уж много – ее способность подавлять собственные желания и подчиняться вкусам других о многом говорила, потому что большинство людей готовит еду, ориентируясь исключительно на свой вкус.

Ягненок тоже был приготовлен почти идеально, хотя, если бы мы были одни и мне бы представился подходящий случай, я бы поддержал идею использования побегов розмарина: метод прокалывания мяса перед запеканием острыми металлическими шампурами, а затем заполнение образовавшихся отверстий вышеупомянутой травкой представляется мне более надежным и эффективным, чем расчет на капризы вложенного внутрь bouquet gam [75]75
  Специально подобранный букет трав, который кладут в кастрюлю или внутрь крупного куска мяса, чтобы придать блюду изысканный аромат, традиционный метод французской кулинарии.


[Закрыть]
. Мед и сидр, безусловно, были на месте, и я чуть было не восстал со своего смертного ложа при появлении пастернака, который в последнюю минуту добавил пикантности лимонному соусу. Однако радость моя длилась недолго, и к тому времени, когда Мадлен подала мороженое, даже мой верный и тайный союзник, бутылка «Жигонды», оказалась исчерпанной.

Рейчел произнесла нечто вроде:

– Я не понимаю, как получать доход с акций без фиксированного дивиденда.

Фил произнес нечто вроде:

– Всем в рекламном агентстве нравятся творчески настроенные ребята – они настоящие анархисты – но, что до меня, я больше доверяю тем, кто умеет все планировать. Именно у таких людей рождаются стоящие идеи.

Рейчел произнесла нечто вроде:

– Я определенно голосую за Дэнни – у него поразительный голос, и он такой милый. Просто обалдеть!

Фил произнес нечто вроде:

– Если вы намерены переезжать в Нью-Йорк, то жить надо исключительно в Бруклине.

И время вновь поползло, как раненая улитка, с трудом волочащая свое липкое тело, чтобы скончаться где-нибудь тихо и незаметно.


Немного позже я стоял у раковины, спиной к остальным, решительно настояв на том, чтобы помыть посуду, несмотря на протесты разной степени искренности. Рейчел излагала свои взгляды на гороскоп:

– Только потому что вы не можете доказать что-то, нельзя считать это правильным или неправильным. Нет никаких прямых свидетельств, что это неправда – я хочу сказать: есть целая куча вещей, в которых мы полагаемся на свою интуицию, на внутренний голос, разве не так? Даже на работе. И может быть, тем, как мы чувствуем, управляют какие-то другие вещи, о которых мы ничего не знаем и которые вообще никакого отношения к нам не имеют. Ну я, конечно, не стану говорить, что абсолютно верю во все это, но ведь приливами и отливами управляет луна, а мы все как-то связаны с другими планетами, и почему бы людям не выяснить, как эти планеты на нас влияют. Так у нас вышло однажды с Сэмом – это мой бывший. Мы с Сэмом поехали в Барселону в прошлом году – ну, ты знаешь, еще до того, как наши отношения пошли прахом – и приехали в отель в ужасном настроении, и я сразу сказала, что чувствую себя ужасно, а потом Сэм отодвинул от окна стол, и сразу все встало на свои места – я имею в виду наше настроение и отношения – как будто так и должно было быть. Вот я тогда как раз и стала заниматься фэн-шуй. Серьезно, Мэд, ты могла бы подумать о благоустройстве дома с точки зрения…

Я работал очень тщательно, занимаясь каждым ножом в отдельности. По крайней мере, пусть у Мадлен будут самые чистые ножи на свете. Я был бесконечно благодарен за передышку. Я воображал, что попал в 1870-е годы, и сам я – бородатый Член Королевского общества,[76]76
  Британское научное общество, ставшее родоначальником Академии наук, основано в середине XVII в.


[Закрыть]
знаменитый антрополог, совершающий турне по Новому Свету, демонстрирующий восхищенному и потрясенному залу радостно болтающую Рейчел и расслабленно-задумчивого Фила. Это мои лучшие экспонаты, не похожие на все прежние находки – иллюстрирующие типы человеческого невежества. И экспонирование их приносит мне целое состояние. Мой тезис: они представляют собой некую странную генетическую мутацию, и если мы не начнем следить за собой, к началу XXI века все двадцати-тридцатилетние будут похожи на них.

– А теперь, дамы и господа, – объявляю я торжественным голосом, заставляющим их забыть о говорящей обезьяне и двухголовом ребенке, – мы подходим к выводам и практическим последствиям настоящей лекции, к ее апогею, если хотите. – (Тут я прокашливаюсь.) – Несколько лет назад мне выпала сомнительная честь обнаружить в ходе мрачных скитаний по лондонским трущобам в районах Фулхэм-Бродвей и Кларкенуэлл соответственно[77]77
  Фулхэм-Бродвей расположен в престижной части города, на юго-западе; Кларкенуэлл является частью исторического центра города.


[Закрыть]
двух людей, на вид почти тридцати лет от роду, которых, в интересах науки, я счел необходимым предъявить миру, чтобы мы могли расширить свои знания путем наблюдений и экспериментов, чтобы мы узрели наконец, каких чудовищ плодим на горе грядущим поколениям. – (Взволнованный рокот прокатывается по залу.) – Едва ли нужно говорить, что слухи о них распространяются с самого момента их обнаружения, и я знаю, что многие из вас уже видели их имена на страницах наших лучших научных и антропологических журналов… – (Общий гул подтверждает мою правоту.) – Дамы и господа, без дальнейших проволочек имею честь представить вам мисс Рейчел Форсайт и мистера Филиппа Фелтона…

Аудитория взрывается аплодисментами, которые постепенно уступают место тревожному бормотанию и удивленным вздохам, когда мои ассистенты выкатывают в креслах Филиппа и Рейчел и оставляет их на заранее отведенных местах за накрытым к Ужину столом, который расположен в передней части просцениума, чуть в стороне от центра. Оказавшись за столом, экспонаты начинают разговаривать, периодически обращаясь друг к другу, иногда бросая короткие фразы в сторону хорошо одетых манекенов, которые должны обозначить еще двух присутствующих за ужином гостей.

Теперь я выступаю вперед и, отмечая наиболее важные моменты своей речи взмахами внушительной трости, приступаю к дальнейшему повествованию.

– Дамы и господа, давайте сначала рассмотрим случай мисс Рейчел Форсайт. Нет сомнений в том, что она получила прекрасное образование; вообразите, если хотите, длинный ряд учителей, которые отважно пытались привить ей хоть какие-то знания; очевидно также, что данная особь наслаждалась постоянным доступом к достижениям культуры, науки и новейшим открытиям нашего времени; обратите внимание, что она имеет возможность путешествовать, работать, жить в одном из самых прекрасных городов на свете; примите к сведению большой запас социальной энергии, создающей напряжение вокруг нее. И, все же… – тут я делаю драматическую паузу, – все же очевидно, дамы и господа, насколько чудовищно мало сумела она понять из всего этого. – (Аудитория в едином порыве ахает от ужаса; Рейчел ни на мгновение не перестает болтать.) – Далее! Дамы! Господа!Изумляет ничтожность ее участия в великом исследовании жизни! Поражает ее полная неспособность понять устройство современного мира! Ужаснитесь тому, что радость и страдания в равной степени недоступны ей! Смешно слушать ее рассуждения о человеческих взаимоотношениях! Хочется рыдать, когда осознаешь, что она выдает за озарения! Перехватывает дыхание, когда видишь, что для нее гороскопы важнее истории, когда в пламени истинного чувства она не различает ничего, кроме сентиментальности, выхватывая из него лишь обугленные стебельки пустых капризов! Глаза вылезают на лоб от фантастического отсутствия любознательности, когда наблюдаешь, как она идет, опустив голову и не обращая ни малейшего внимания на архитектуру идей, поддерживающую ее мир! Нет слов, чтобы описать ее – разодетую в пух и прах и полусонную – в великом концертном зале бытия, в то время как хор ангельских голосов вокруг нее восславляет Господа! Herr Gott, dich loben wir! [78].78
  Тебя, Бога, славим! (нем.)


[Закрыть]

Аудитория вскакивает на ноги, в порыве изумления воздевает руки, яростно аплодирует.

– Но, дамы… дамы и господа, прошу вас… нет… нет… (Я поднимаю руки и жестом призываю их сесть.) Позвольте мне сказать: она – это ничто… ничто, говорю вам… ничто по сравнению с мистером Филиппом Фелтоном!

Некоторые слушатели опираются на спинки кресел, собираясь снова сесть. Другие продолжают стоять, вытянув шеи и напряженно глядя на сцену.

– Вот человек поистине глубоко заблуждающийся. Заверяю вас: он считает себя чрезвычайно важной персоной, влиятельным, думающим, остроумным и одаренным человеком… да, пожалуй, даже талантливым. Более того, он видит себя джентльменом достойным любой леди. Он одет в соответствии с последними веяниями моды… – (Смешки в зале.) – У него стильная прическа, его ботинки изящны но в меру демократичны. То, что он читает, – легкая литература, но это всегда au courant [79]79
  Модно, насущно (фр.).


[Закрыть]
,
то же самое можно сказать и о музыке, которую он слушает. Да, он считает себя надежным другом, записным остряком, первым среди равных, он гордится собой, когда возвращается в родной город. Он успешен, состоятелен, обаятелен, полон идей и готов давать окружающим мудрые советы. Дамы и господа, мистер Филипп Фелтон искренне полагает, что он советник… правительства Великобритании. – (Смех в зале.) – ПО ДЕЛАМ ЕВРОПЫ!

В аудитории вскрики, вздохи, шарканье ног, многие на грани истерики. Я тоже не смогу сдержать улыбку.

– Но спросите его, пожалуйста, спросите его, прочитал ли он хотя бы абзац на каком-либо языке, кроме своего собственного? Сможет ли он узнать Гете, Данте или Мольера, если бы один из них или все вместе заявились к нему, в его холостяцкую квартиру в Кларкенуэлле, прихватив с собой немного пармиджано к его передержанному феттучини? Боюсь, что нет. Но вероятно – я слышу ваше милосердное предположение – вероятно, избранная им область европейской ойкумены – это музыка: мудрый Вивальди, святой Монтеверди, прекрасный Моцарт, разбивающий сердца Бетховен, величественный Бах? И снова нет – уверяю вас, дамы и господа, он не сможет распознать ни одной мелодии. Но, может быть, он любит живопись: Рафаэля, да Винчи, Вермеера, Рубенса, Гейнсборо? Нет, совсем нет. Битва идей? Может, философия поддерживала его на тернистом пути к столь ответственному посту; может, долгая беседа Европы с самой собой вдохновляет его одинокими ночами, когда он размышляет о судьбах народов? Нет, дамы и господа, он не знаком с философией. Ну, может быть, он хотя бы влюблен в историю – войны, тайные альянсы, заносчивые короли, железные королевы? Увы, нет, он понятия об этом не имеет. А что же великие реки: Рейн, Дунай, Луара? Нет. Или архитектура: palazzi [80]80
  Дворцы (um.)


[Закрыть]
,
замки, соборы? Нет. Вина? Нет. Еда… (Ну хотя бы еда, уж в этом-то он точно разбирается, – воскликнете вы.) Нет. Нет, нет и нет. И еще раз нет. – (Потрясенная тишина.)

– Дамы и господа, несмотря на то, что этот человек говорит и ходит, и вокруг него существует подобие жизни, тем не менее я скажу вам следующее: голова у него пустая, уши глухи, глаза слепы, сердце закрыто, а душа мертва. А платформа, на которой он строит свои особые советы для Европы, его особые советы по поводу величайшей в мире части света… его платформа не содержит в себе ничего большего, чем его пристрастие к ложноитальянскому кофе и псевдофранцузскому вину.

Дамы и господа, мы в большой опасности: даже сейчас, когда все мы окаменели и буквально парализованы ужасом, мы готовы передать будущее в руки таких людей.

Аудитория встает разом, в едином порыве, сперва все в смятении, но постепенно возникают аплодисменты, они нарастают и…

– Как у тебя дела, Джаспер? – голос Мадлен внезапно раздается прямо у моего уха.

Я прокашлялся:

– Почти закончил.

– Оставь это, пойдем за стол. Я достала еще одну бутылку, и мы можем ее прикончить, а еще есть немножко сыра.

Итак, бисквиты и сыр, парочка тюремщиков-близнецов, с важным видом расхаживают среди нас, и я понимаю, что не смогу вежливо откланяться, пока с ними не будет покончено.

Я, правда, не знаю, как пережил остаток вечера. Я отчаянно боролся, пытаясь не утонуть в болоте бесконечного разговора, – мысли и чувства мои были подвешены в рюкзаке, высоко над головами, чтобы уберечь их от чужих лап, – а они то смеялись, то шутили. Но опасность угрожала мне со всех сторон: Фил вел себя так, словно я был его закадычным другом; Рейчел, чьи бесчисленные скрытые тревоги постепенно всплывали на поверхность по мере того как она пьянела (словно мусор в затопленной канаве), все с большим пылом отрицала существование этих тревог и осыпала меня вопросами, на которые невозможно было ответить хоть немного честно поскольку это повергло бы ее в шок; и сама Мадлен которая все время тайком подавала мне знаки, привлекая внимание к замечаниям и жестам Фила, чтобы я не забыл принять их в расчет, когда буду решать, есть ли у нее шансы на успех с ним. Ее шансы с ним!

На мой взгляд (брошенный из глубокой, заполненной слезами ямы), главный вопрос состоял вот в чем: если это жизнь, как могла ее выносить Мадлен? Проницательная, привлекательная, невероятно много повидавшая, определенно не дура – как она к этому приспособилась? Как она могла это выдерживать? Вероятно, думал я, вся проблема во мне. Вероятно, мне надо последовать совету Уильяма и уйти в изгнание. Вероятно, моя взрослая жизнь была одним сплошным процессом психологической адаптации – я был готов признать это. Но ведь не одинок же я в этом мире: так называемые рекламщики действительно являются самыми главными мошенниками из всех живущих на свете людей; цены на недвижимость действительно наименее интересная тема для разговора из всех, доступных человечеству; и уж совершенно определенно, что телевизионные шоу типа «Фабрики Звезд» – отвратительное дерьмо, сам факт существования которого глубоко оскорбителен. Без сомнения, где-то там, совершенно забытая, истина все еще существует, на уединенной горной вершине, среди скал, высоко в тумане?


И все же я дождался окончания этого вечера – а вместе с ним и того, что я тогда ошибочно принял за тонкую нить надежды.

Фил обратился ко мне:

– По-моему, ты перегибаешь палку, приятель. Нельзя же убивать людей только за то, что они не разделяют твоих вкусов в музыке.

Но за меня ответила Мадлен:

– Джаспер не очень-то склонен к уступкам, когда речь идет об искусстве, но я собираюсь расширить его горизонты. Ой, кстати, помнишь, я говорила тебе о джаз-банде? В «Шепердс Буш». Они выступают в этот четверг. Так ты пойдешь, Джаспер?

– Да. Думаю, да. То есть…

– У меня на тот день назначен обед, но мы можем встретиться в клубе или где-то рядом с ним. – Она улыбнулась убийственной улыбкой, обращенной к Филу. – И кто знает, может быть, скоро ты начнешь ходить со мной к Филу на Олд-стрит.

Он ответил ей улыбкой:

– А ты-то заглянешь на следующий уикенд, Мэд?

– Конечно, – кивнула она.

Я вмешался:

– Напомни, как они называются?

– Кто?

– Те ребята из «Шепердс Буш»?

– А… группа называется «Грув-катарсис».

Совершенно опьяневшая Рейчел неожиданно заявила:

– Мальчики вечно соперничают, не то что девочки. Правда?

Я оставил их вдвоем, когда прибыло такси за Рейчел. Еще раз я обернулся, глядя на тающие, как дым, мертворожденные мечты, и машина сорвалась с места. А потом я пошел домой. Ночь была темной и холодной.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации