Текст книги "История Крестовых походов"

Башня Цепей стояла как скала…

…Несмотря на то что со времен «великого и могучего» Саладина христиане не отправляли в Святую землю такой многочисленной армии, дела шли нелучшим образом. Кипрский король Лузиньян, отправившийся со своими баронами из Лимассола в Птолемаиду, вскоре умер. Главный лидер похода – иерусалимский правитель Иоанн не мог совладать даже с собственными рыцарями. В Палестине свирепствовал голод. И вновь не сердце, а желудок вел крестоносцев по иссушенной земле, заставляя забывать о долге и чести, превращая благородных рыцарей в банальных мародеров. Правда, предводители похода старались повернуть эту энергию в нужное русло. И вот, накатив, как саранча, на Наплускую область и верхнюю Галилею, доблестные воины Христовы не оставили там камня на камне, обратив в бегство самого Малик Адила, срочно прибывшего с войском из Египта на помощь братьям по вере… Представитель прославленной курдской династии Айюбидов, брат Саладина, по свидетельству современников, он слыл человеком мудрым и отважным. Историк Шараф-хан Битлиси напишет о нем:

«…Малик Адил был наделен разумением и рассудительностью, а потому брат его… по ряду дел с ним советовался. Он имел большую склонность к дневному посту и ночным бдениям. В царствование брата он поднял знамя правления в некоторых городах Сирии, как то: в Акре и Кераке.

После смерти своего племянника Малик Азиза он завладел властью в Сирии и Египте, направив в город Руха своего сына Азиза Али, почетное прозвище которого было Малик Мансур. Бразды правления этой страной он перепоручил владетельной деснице своего сына Малик Камила. Управление Дамаском он передал своему другому сыну Малику Муаззаму, Джезире пожаловал третьему сыну Малик Ашрафу, а четвертому сыну Малик Авхаду, чье настоящее имя было Айюб, передал вилайет Ахлата. Затем он со спокойной душой воссел в Египте, вознеся на орбиту Сатурна султанские стяги…

В память о себе он оставил 15 сыновей, из которых пятеро… достигли степеней султанов».

Как и его знаменитый брат, Малик Адил, чье имя по-арабски означает «справедливый царь», оставил о себе и другую память – благородного воина. Рассказывают, что, когда после захвата Иерусалима Саладин безвозмездно освободил 500 христиан, Малик Адил подарил свободу еще тысяче. Как-то раз в пылу битвы он заметил, что конь его противника – английского короля Ричарда Львиное Сердце – захромал. И тут же отправил ему двух породистых жеребцов. Но под Галилеей обеим сторонам было не до взаимных любезностей, и с остатками своего прославленного войска Малик Адил вынужден был отступить…

«…Возвратясь в Птолемаиду, христианская армия ожидала сигнала для новых битв, – читаем у Мишо. – Решено было сделать нападение на крепость, которую Саладин велел выстроить на горе Фавор. Перед выступлением крестоносцев патриарх пришел в лагерь и принес частицу Честного Креста, которую, как уверяли, удалось спасти во время битвы при Тивериаде. Пилигримы благоговейно преклонились перед знаменем спасения и выступили в путь, воодушевленные воинственным энтузиазмом. Армия, выстроенная в боевом порядке, прошла по горе под градом стрел и камней и преследовала неприятеля до самой крепости, к осаде которой и приступили немедленно. После нескольких приступов мусульманский гарнизон готов был сдаться, когда вдруг христиане, охваченные паническим страхом, отступили в беспорядке, как будто бы они были побеждены. Это отступление, причины которого история не объясняет, произвело смятение и уныние между пилигримами. Патриарх иерусалимский с гневом покинул армию, унося с собою Честной Крест, в присутствии которого христиане вели себя таким недостойным образом. Князья и государи, руководившие крестовым походом, не посмели возвратиться в Птолемаиду и отправились в Финикию, стараясь загладить позор своего отступления на горе Фавор. Здесь воины Креста не встретили врагов, с которыми им нужно было бы сражаться; но зима уже началась, крестоносцам пришлось много пострадать от ураганов, дождя, холода, голода, болезней…»

Лишь когда подоспели подкрепления из Европы, игра в театре военных действий несколько оживилась. Правда, закованные в броню актеры опять колебались в выборе цели главного удара. Вновь прибывшие грезили об Иерусалиме, аборигены больше стремились в Египет. На этот раз победил опыт – и весной 1218 года рыцари подошли к Дамьетте.

Расположенная на расстоянии мили от моря, меж Нилом и озером Менсал, крепость казалась неприступной. Со стороны реки тянулся двойной ряд стен, а со стороны суши – тройной. Посреди Нила высилась грозная башня; толстая железная цепь тянулась от нее к городу. Проход для судов был намертво закрыт…

Три месяца крестоносцы штурмовали Башню Цепей. Наконец, после бесплодных попыток тамплиеры «взяли одно из своих парусных судов и посадили в него 40 братьев Ордена Храма и прочих людей так, что в нем оказалось 300 человек. Тогда они дождались ветра и таким образом отчалили, и двигались по реке, идя к горе, опасаясь столкнуться со скалами и разбиться. Но, когда они оказались близ горной цепи, люди из города и из башни встретили их камнеметами и катапультами и так атаковали их, что рулевые растерялись и не справились с парусным судном, и оно поплыло без управления. Течение реки подхватило его и понесло к городу… Те, кто находился на нем, увидав сие, спустили парус и бросили якорь и очутились посреди реки. Сарацины навалились на них сверху… и оказалось их там добрых две тысячи человек, и, когда оттесненные вниз под палубу тамплиеры увидали, что ускользнуть невозможно, они пожелали умереть на службе у Господа, истребляя его врагов. Тогда они взяли топоры и дробили дно корабля, отчего он пошел ко дну, и утонуло более 140 христиан и более 1500 сарацин…»

А башня стояла как скала. Лишь 24 августа к ней сумела причалить одна из плавучих осадных башен, с которой перекинули трап… Теперь русло реки было открыто для франков. Султан Аль-Адил, узнав об этом, заболел от горя и спустя пару дней отошел в мир иной… На трон сел еще более коварный правитель Аль-Камил…

Первое, что он предпринял, – пересек Нил дамбой. Крестоносцам удалось ее разрушить. Тогда мусульмане затопили несколько своих кораблей, вновь перекрыв проход. И тут же ринулись в атаку. 8 тысяч человек пошли на лагерь крестоносцев. Но франки, притворившись, что отступают, заманили неверных в засаду. Шедший во главе войска легат Пелагий нес над головой Крест Спасителя: «О, Господи, яви нам помощь Твою, чтобы мы могли обратить этот жестокий народ…»

Дамьетта корчилась в блокаде, и Аль-Камил запросил мира. За то, что крестоносцы снимут осаду, он был готов вернуть им святая святых – Животворящий Крест, захваченный Саладином при Хаттине. В знак того, что Палестина утрачена ими, сарацины, не дожидаясь решения Иоанна, разрушили свои самые грозные крепости. Торон, Баниас, Бовуар, Сафет, Фавор лежали в руинах. В Иерусалиме, как памятник былому величию, торчала одна Башня Давида… Король весьма вдохновился таким самоуничижением неверных – но, как сообщает хронист, «легат, патриарх, епископы, тамплиеры и госпитальеры и все итальянские предводители дружно воспротивились заключению этого договора, справедливо доказывая, что прежде всего следует взять город Дамьетту». Посланники Аль-Камила были отосланы восвояси…

Много дней и ночей не поддавалась крестоносцам воинственная крепость. Восемь гигантских ложек требюше без устали метали 200-килограммовые камни. «У тамплиеров был большой камнемет, бросавший очень далеко и очень прямо, при помощи которого они причинили великий ущерб городу, и бросавший таким образом, что те не могли от него уберечься, ибо метал он один раз в одну сторону, другой раз в другую, один раз близко, второй раз далеко; так что сарацины прозвали его Эль-Мефертейс, то есть Вертушка». А гарнизон Дамьетты поливал крестоносцев при помощи «греческого огня». Эту адскую смесь серы, сосновой смолы и селитры изобрели византийцы.

Выпущенное из специальной медной трубы металлическое копье, смазанное горючей смесью, летит подобно молнии. От этого «дракона с головой свиньи» было не спастись – громоподобный взрыв, облако черного дыма – и всепожирающее пламя, погасить которое нельзя ни водой, ни вином… Оно лишь вспыхивало с новой силой, совладать с ним мог только песок. Но особенно едкий дым шел, если в адскую смесь добавляли мочу или кровь. Тогда зловоние становилось просто невыносимым…

Франциск Ассизский

Занималась осень 1219-го, когда в лагере крестоносцев появился святой Франциск Ассизский, основатель ордена францисканцев. Странствуя по Востоку, он пытался проповедовать христианство среди мусульман. В Дамьетте уже началась чума, но «брат Франциск, вооружившись щитом веры, бесстрашно направился к султану. На пути сарацины схватили его, и он сказал: „Я христианин, отведите меня к вашему господину“. Когда его к нему привели, то этот дикий зверь, султан, увидев его, проникся милостью к Божьему человеку и очень внимательно выслушал его проповеди, которые тот читал о Христе ему и его людям в течение нескольких дней. Но затем, испугавшись, что кто-либо из его армии под влиянием этих слов обратится к Христу и перейдет на сторону христиан, он велел его бережно, со всеми предосторожностями отвести обратно в наш лагерь, сказав на прощание: „Молись за меня, чтобы Господь открыл мне наиболее угодные ему закон и веру“».

И вот – последний приступ. В ночь с 4 на 5 ноября франки взобрались на стены и, оказавшись в городе, выломали городские ворота, через которые свободно прошла христианская армия. Говорят, все произошло в полной тишине – лишь кардинал Пелагий громко воспевал победный гимн «Те Deum laudamus!»

На рассвете все было кончено. «Трупы жертв чумы покрывали площади. Мертвых находили в домах, в спальнях, в постелях… сына видели рядом с отцом, раба подле своего хозяина, убитых заразой трупов, кои касались их. Победители обнаружили еще золото и серебро в великом количестве, шелковые ткани… в чрезвычайном изобилии и безмерные богатства всякого рода ценных вещей…» Полумертвая Дамьетта стала добычей крестоносцев – скоро Иоанн начнет чеканить здесь серебряные денье с надписью «Иоанн – Король Дамьетты»…

Известие о падении Дамьетты произвело в Европе настоящий фурор. Наконец-то пришел конец господству неверных в Египте, а стало быть, и во всей Святой земле! Впавшие в уныние мусульмане даже начали разрушать укрепления – их крепости не достанутся проклятым крестоносцам! Казалось, зашатались даже стены вокруг Иерусалима. Но, увы, взятие Дамьетты само по себе не сделало иерусалимского короля «царем Египта». Идти дальше в долину Нила христиане не решились. Часть из них, отпраздновав победу, и вовсе возвратилась на родину. Остальные продолжали спорить – то ли присоединить Дамьетту к Иерусалимскому королевству (как того желал Иоанн), то ли нет. Оппонентом выступил Пелагий, полагающий, что город должен достаться папе, как вдохновителю крестового похода. На всякий случай он даже отлучил от церкви всех, кто поселился на «половине» короля. Хотя чуть позже ему все же пришлось признать сеньорию Иоанна. В пылу спора победители сами устроили себе западню в ими же завоеванном городе…

Неподалеку от Дамьетты вырос никем не замеченный укрепленный лагерь. Крепость назвали «Победоносная» – Аль-Мансура. В ней собрал свежие силы неутомимый Аль-Камил. Тем временем король Иоанн покинул Дамьетту. Пелагий не мог скрыть своей радости – наконец-то его руки развязаны! Отныне он единолично будет командовать крестовым походом. Он остановит отток рыцарей из Святой земли! И тут же был подписан указ: отныне и до окончания кампании отплывающим на родину крестоносцам запрещалось увозить что бы то ни было, включая собственное имущество. А возвращаться домой с пустыми руками вряд ли кому-нибудь захочется…

Пелагий был настолько воодушевлен отъездом Иоанна, что даже забыл осудить его за это позорное бегство. Наоборот, с де Бриенна снимались все обвинения в том, что он покинул воинство Христово: «…ведь бедность стала главной причиной того, что король, движимый необходимостью, был вынужден покинуть армию и вернуться в Акру…»

Бедность крестоносцев, квартировавших в Дамьетте, была бы вопиющей, если бы не брат Эймар, казначей Ордена Храма в Париже. Когда в июле 1220 года папа велел ему отправить за море шесть тысяч марок серебром, Эймар удвоил означенную сумму. Папский упрек не остудил казначея – через два месяца ему снова было указано на то, что без особого распоряжения переслал крестоносцам средства святой церкви. «Продовольствие и лошади приходили к нам в изобилии по воле Божией, неся радость собранию верующих», – писал некий рыцарь Оливье из Падерборна.

Вслед за Иоанном Дамьетту оставил великий магистр ордена Храма Пере де Монтегаудо. Вот что писал он епископу Эльнскому 20 сентября:

«Знайте, что числа паломников, высадившихся при первом переезде после взятия Дамьетты, вместе с остатками войска могло хватить, чтобы снабдить город и защитить свой замок. Тем не менее господин легат высказался за наступательную войну по согласию с духовенством и проповедовал народу, часто и с прилежанием, совершить набег на язычников. Но бароны войска, как заморские, так и бароны Земли, уверенные, что при нашем положении не хватит сил, чтобы вооружить город и двинуться в наступление, полезное для христианства, не желали соглашаться на попытку продвижения. Ибо вавилонский султан, отброшенный недалеко от Дамьетты со множеством язычников, соорудил на обоих рукавах реки мосты, дабы воспрепятствовать нашему успеху. Он ожидал нас там со столь мощной силой, что верующим угрожала бы самая великая опасность, если бы они рискнули на них напасть. Мы же укрепили город, замок и прилегающие берега, надеясь получить утешение от Бога в виде подкреплений…

Знайте также, что Корадин (Аль-Муаззам), султан Дамаска, собрал бесчисленное множество сарацин и объявился близ Акры и Тира. Поскольку рыцари и народ претерпели слишком много лишений, чтобы сопротивляться ему, он в многочисленных набегах причинил им много зла. Перед этим он много раз прошел перед нашим замком, названным Замком Паломника, и разбил там шатры и произвел у нас серьезные опустошения. Он осадил и взял замок Цезарею, пока в Акре отдыхало множество паломников.

Знайте далее, что Сераф (Аль-Ашраф), княжащий в Армении, сын Сафедина (Аль-Адиля) и брат султана Вавилонии и Дамаска, начал войну с сарацинами Востока, и что он победил многих из их эмиров, хотя милостью Божией одолел не всех. Ибо, если бы война сия закончилась его победой, земли Антиохии, Триполи, Акры и Египта, судя по направлению его атак, оказались бы в наибольшей опасности. И если бы он осадил одну из наших крепостей, мы бы не смогли заставить его уйти никаким образом. Поистине, раздоры наших врагов приносят нам радость и утешение!

Мы давно дожидаемся прибытия императора и прочих сеньоров, дабы иметь смену… но, если надежды на подобную помощь обманут нас, ближайшим летом (храни от этого Бог!) обе земли Сирии и Египта… окажутся в непрочном положении. Сами мы и прочие люди Земли настолько обременены расходами на крестовый поход, что больше тратить не можем».

И тут – о, радость! – Аль-Камиль еще раз предложил договориться: крестоносцы возвращают Дамьетту, а в обмен получают Иерусалимское королевство в границах 1187 года. Магометанам остаются лишь Керак и Монреаль, за которые они готовы платить дань. Все разрушенные укрепления будут восстановлены за султанский счет. Но тамплиеры и госпитальеры, равно как и бароны, напрасно уговаривали Пелагия принять условия перемирия. Легат был непреклонен. Полтора года он ожидал в Дамьетте союзников: Чингисхана, правителей Нубии и Абиссинии, но главное – императора Фридриха II. А мусульмане времени даром не теряли. Пираты перехватывали суда, идущие из Европы, по всей Сирии и Месопотамии били местных христиан, громили храмы… Александрийский патриарх, Николай, будет брошен в темницу – и освобожден только после заключения мира.

В конце июля 1221 года все три брата с приставкой «Аль» – Ашраф, Муаззам и Камиль – соединились в Аль-Мансуре. И тут Пелагий решился-таки перейти в наступление – не известив об этом даже короля Иоанна, который едва успел к началу кампании. Великий магистр тамплиеров напишет: «Христианская армия долго оставалась в бездействии после взятия Дамьетты, и люди с обеих сторон моря нас за это сильно порицали. Ибо со времени своего прибытия герцог Баварский, наместник императора, объявил всем, что приехал сражаться с язычниками, а не томиться в праздности. Затем мы собрали совет, на котором присутствовали сеньор легат, герцог Баварский, магистры Орденов Храма, Госпиталя и Тевтонского ордена с графами, баронами и прочими. Мы единодушно согласились совершить нападение. Со своими рыцарями, галерами и военными кораблями возвратился знаменитый король иерусалимский и нашел христиан в их палатках под стенами. После праздника святых Петра и Павла король, легат и все христианское войско двинулось в добром порядке по суше и по реке. Мы шли навстречу султану и его многочисленным силам, которые ускользали».

Увы, блестящему плану – взяв с налету мансурскую ставку, идти на Каир – помешали дожди и разлив Нила.

Узкая полоска суши, соединявшая крестоносное войско с Дамьеттой, была перекрыта противником. 10 августа Аль-Камиль вновь заговорил о перемирии – однако несговорчивый Пелагий опять ответил отказом. Сама природа, казалось, взбунтовалась против такой непреклонности. Вода в Ниле все пребывала и пребывала – и вот уже египтяне, переправив корабли в тыл крестоносцам, отрезали их лагерь от Дамьетты «…Во время разлива Нила султан велел провести галеры и галеоны по древнему каналу и пустить их в реку, чтобы помешать нашему судоходству и прервать наше сообщение с Дамьеттой, как они уже прервали его по суше, – писал великий магистр. – Наше войско, однако, попыталось ночью пробиться по дорогам и по реке, но потеряло все свое продовольствие и великое число людей в волнах. Поскольку Нил разлился, султан велел повернуть воду посредством секретных шлюзов и вырытых в древности речек, чтобы помешать нашему отступлению. Когда же мы потеряли в болотах наших вьючных животных, упряжь, доспехи и повозки с почти всеми нашими припасами, мы не смогли больше ни двигаться, ни бежать в каком-нибудь направлении. Лишенные продовольствия, мы были пойманы среди вод, как рыба в сети. Мы не могли даже сразиться с сарацинами, так как нас разделяло озеро…»

Что оставалось рыцарям? Только одно – прорываться сквозь неприятельскую цепь и возвращаться в Дамьетту. В ночь с 25 на 26 августа они сожгли свой лагерь и, прихватив лишь самое необходимое, двинулись обратно. Аль-Камиль бросил им наперерез все свое войско – и вскоре христиане прочно увязли в непроходимых болотах, через которые лежал их путь. А лучники султана осыпали их градом стрел… Тут уж пришел черед Пелагию просить мира. Правда, сделал он это устами Иоанна де Бриенна. Надо сказать, что султан поступил благородно и не стал добивать увязших в трясине крестоносцев. А может, просто побоялся, что жаждущие мести европейцы хлынут в Египет бурным потоком. И – на исходе лета, 30 августа, был заключен мир сроком на 8 лет. О возвращении Иерусалимского королевства не было и речи. Просто христиане оставляли Дамьетту, а мусульмане возвращали им Животворящий Крест…

Исполнению этого плана едва не помешали итальянцы, для которых потерять Дамьетту означало лишиться возможности свободно торговать в Египте. Отправив в крепость эскадру из полусотни судов под командованием графа Мальты, они надеялись помешать ее передаче в руки мусульман. Досталось и тамплиерам, и госпитальерам – многие пали от руки итальянских собратьев. Обуянные жаждой наживы, последние пытались в пылу битвы за город разграбить орденские склады, а также королевскую резиденцию… Лишь после подавления мятежа, 7 сентября 1221 года, над Дамьеттой вновь взвилось знамя ислама. Аль-Камиль решил лично проследить за отправкой крестоносцев домой и даже снабдил их судами и продовольствием. Лишь когда последний корабль скрылся за горизонтом, султан вернулся в Каир. По пути он остановился в Аль-Мансуре, и «Победоносная» ликовала целую неделю по случаю окончания войны. Говорят, на этом празднике всех трех братьев: Аль-Камиля, Аль-Муаззама и Аль-Ашрафа видели вместе в последний раз…

…Несмотря на возвращение утраченной при Хаттине святыни, Европа погрузилась в тягостное уныние. Поход, который обошелся в кругленькую сумму, поход, которого ждали 30 лет и который возродил к новой жизни столько угасших сердец, окончился таким провалом! Блестящая победа в начале – и позорный мир в конце… Папский двор погрузился в траур – ведь, как ни кинь, выходило, что именно его посланец, кардинал Пелагий, явился причиной всех неудач крестоносцев. Однако, судя по всему, самобичевание было не в характере его святейшества Гонория III. Он быстро нашел «жертвенного ягненка», на которого можно было списать собственные просчеты. Им стал германский император Фридрих II. Тот факт, что монаршая нога ни разу не ступала на Святую землю, папу нимало не смутил. Как и тот, что невыполнение Фридрихом обета, данного еще в 1215 году, не вызывало неудовольствия Рима вплоть до самого окончания похода. В своем письме папа даже угрожал Фридриху отлучением от церкви – если и впредь данное им слово будет столь же легковесно. Фридрих попытался было возразить – мол, так ли уж важно то, что лично он не был на Востоке. Он ведь отправил туда своих самых отборных воинов! И все же, получив столь серьезный упрек со стороны Божьего наместника на земле, император был вынужден начать подготовку к новому походу.