Текст книги "История Крестовых походов"

«Господи! Я войду в дом твой…»

Людовик так и не смог больше собрать войска. Его послание к прелатам и баронам Франции, написанное в те дни, не получило никакого отклика в сердцах адресатов.

«Смелее, воины Христовы! Вооружайтесь и будьте готовы отомстить за свои обиды и тяжкие оскорбления. Последуйте примеру ваших предков, кои отличались от прочих народов своей набожностью, искренней верой и наполняли слухами о своих прекрасных деяниях мир. Мы опередили вас, поступив на службу к Господу; ступайте же присоединиться к нам. Пусть вы придете позднее, но все равно получите от Господа награду, кою Отче Святого Семейства предоставит равно всем: и тем, кто придет потрудиться в винограднике на склоне дня, и тем, кто явился вначале. Те, кто прибудет сам или пришлет помощь, покуда мы будем здесь, помимо отпущения грехов, обещанных крестоносцам, обретут милость Господню и людскую благодарность. Собирайтесь же, и пусть те, кого любовь к Всевышнему вдохновит прийти или послать помощь, будут готовы к ближайшему апрелю или маю. Что же до тех, кто оказался бы не готов к первому сроку, пусть, по крайней мере, выступят [в поход] ко Дню святого Иоанна. Действовать надлежит быстро, ибо всякое промедление смерти подобно. Вы же, прелаты и прочие служители Христа, заступитесь за нас пред Всевышним, молясь с усердием; прикажите, чтобы молитвы творили во всех подчиненных вам храмах, дабы они несли нам Божественные милость и благословение, коих мы недостойны за грехи наши…»

Увы, в Палестину соглашались ехать лишь те, для кого путешествие за море само по себе было куда привлекательнее войны за святое дело. Те же, кто был освобожден из неволи, пребывали в столь бедственном положении, что, по словам Жуанвиля, королевской казны не хватало на их жалованье. В поисках союзников даже к татарам отправили послов – к тем самым, которых так боялась королева Бланка. Доминиканский монах Анри де Лонжюмо поехал к великому хану, прихватив в подарок шатер в виде часовни из тонкой красной ткани, на внутренних стенках которого изобразили сцены из жизни Иисуса. Людовик присоединил к этому дару частичку Истинного Креста и письмо, где призывал татар перейти в христианство. Анри и его спутники провели в дороге целый год, делая ежедневно 10 лье, прежде чем достигли стоянки монголов, – но, увы, эта миссия оказалась невыполнима…

Как сообщает Мишо:

«…Людовик не мог собрать под своими знаменами более 600–700 рыцарей; с таким малочисленным войском он не мог решиться на какую-нибудь значительную экспедицию, потому что прошло уже то время славы и чудес, когда 300 рыцарей, соединившись под знаменем Креста, обращали в бегство бесчисленные армии Каира, Дамаска и Моссула…

Не стало больше ни короля, ни королевства Иерусалимского; каждый город имел своего владетеля и свое управление; в приморских городах население состояло из венецианцев, генуэзцев, пизанцев, которые перенесли с собою из Европы дух зависти и соперничества; нигде не было сильной власти, которая могла бы заставить уважать законы внутри страны и договоры, касающиеся внешних отношений… Раздоры между храмовниками и иоаннитами, утихшие на короткое время, возобновились с яростью; в одной современной летописи говорится, что в одной битве не осталось ни одного храмовника, чтобы возвестить о поражении рыцарей этого ордена. Главные опасности угрожали палестинским христианам со стороны Египта. Безобразное управление мамелюков, образовавшееся во время плена Людовика Святого, возросло и укрепилось даже среди насилий и разгара страстей, которые содействуют обыкновенно ослаблению и разрушению государств. Среди неурядицы партий и междоусобной борьбы народ сделался воинственным, и преобладание власти досталось самым храбрым и самым искусным. Женщина, ребенок, несколько человек, имена которых даже неизвестны в истории, последовательно занимали престол султанов, пока, наконец, он не достался одному вождю, более неустрашимому, более предприимчивому, более смелому, чем все другие…»

Нового властителя звали Бибарс: Би (князь, господин); барс (барс или тигр). Невольник, купленный Икдыном, начальником стрелков султана Мелик-эс-Салеха, он быстро возвысился и, убив преемника султана, сам сел на престол. Кошачье имя этот жестокий и коварный правитель носил не зря – по свидетельству современников, он просто обожал кошек. И даже завещал им в окрестностях Каира необъятный фруктовый сад, где сотни этих животных будут обитать в течение нескольких столетий. Говорят, в часы кормления в «кошачий сад» сбегались коты со всего города – и каждый получал свою порцию мяса и молока…

Людей же – особенно европейцев – султан Бибарс люто ненавидел. И, воскресив могущество Саладиновой империи, все силы он направил на борьбу с колониями франков.

Первым был взят Назарет – великолепная церковь Божией Матери сгорела дотла. Затем пришла очередь Кесарии и Арзуфа. Совершив паломничество в Иерусалим и заручившись поддержкой Магомета, султан осадил Сафед, высившийся над Галилеей. Тамплиеры, которым принадлежал город, открыли ворота – но, несмотря на это, все как один были преданы смерти. «Когда были отправлены к султану послы с жалобой на это нарушение международного права, то он, во главе своих мамелюков, начал обходить всю страну, убивая всех встречавшихся ему и повторяя, что он хочет опустошить христианские города и населить их гробницы…» – пишет Мишо. Пала и Антиохия, два столетия служившая непробиваемым щитом от нападения варваров. Она продержалась лишь неделю. Султан писал бежавшему графу Триполийскому: «Смерть пришла со всех сторон и по всем путям; мы умертвили всех тех, которых ты избрал для охраны Антиохии; если бы ты видел рыцарей своих, попираемых ногами коней, жен подданных твоих, продаваемых с молотка, опрокинутые кресты и кафедры церковные, рассеянные и разлетающиеся по ветру листы из Евангелия, дворцы твои, объятые пламенем, мертвецов, горящих в огне мира сего, то, наверное, ты воскликнул бы: „Господи! Пусть и я превращусь в прах!“»

Как покажут дальнейшие события, именно эти слова кровью начертает на своем знамени Людовик Святой – единственный из европейских монархов решившийся вновь отправиться в Заморье. В 1270 году он предпримет Восьмой крестовый поход. Целью его был Тунис, самое могущественное мусульманское морское государство того времени. Покорись он королю Франции – неизвестно, сколько еще лет месили бы доблестные рыцари Христовы Святую землю…

Да что там европейские властители – сам папа Климент IX изрядно колебался, стоит ли игра свеч. Наконец, 23 марта 1268 года король-камикадзе все же был благословлен в парадном зале Лувра – не чем-нибудь, а терновым венцом Христа. «Людовик получил крест из рук легата; примеру его последовали три сына его; вслед за тем легат принял клятву от многих прелатов, графов и баронов; между теми, кто принял крест в присутствии короля и в следующие за проповедью дни, история упоминает об Иоанне графе Бретонском, Альфонсе Бриеннском, Тибо, короле Наваррском, герцоге Бургундском, графах Фландрском, де Сен-Поле, де ла Марше, Суассонском. Женщины высказали неменьшее рвение: графини Бретонская и Пуатьерская, Иоланта Бургундская, Иоанна Тулузская, Изабелла Французская, Амелия Куртнейская и многие другие решились последовать за своими мужьями в эту заморскую экспедицию. Все те, кто поступали таким образом в крестоносцы, действовали не под влиянием энтузиазма к крестовым походам, но из любви к святому королю и из уважения к его воле. Никто не мечтал теперь о завоевании богатых владений в стране сарацинов; Святая земля предлагала только пальмы мученичества тем, кто обнажал меч для ее защиты. Все были разочарованы в надеждах на успех на Востоке; королева Маргарита, столько выстрадавшая в Дамьетте, не могла решиться сопровождать в этот раз своего супруга; сир Жуанвилль, верный товарищ Людовика IX, не мог согласиться покинуть своих вассалов, которые уже испытали тягость его отсутствия; по мнению, составленному им о новом крестовом походе, он не боялся говорить, что „те, кто посоветовали королю предпринять путешествие за море, смертельно согрешили“…»

Три года готовились к походу. Собирали налоги, издавали законы, призванные обеспечить спокойствие королевства во время отсутствия его величества. Вербовали союзников – среди них оказались такие именитые особы, как принц Эдуард, старший сын Генриха III; король Португальский и Иаков Арагонский, а также новый правитель неаполитанский Карл Анжуйский. И, наконец, в марте 1270 года французские крестоносцы погрузились на генуэзские корабли. В Нотр-Дам де Пари был совершена литургия, и судно, на котором находился сам Людовик IX, направилось к берегам Африки…

14 июля король высадился там, где когда-то блистал разрушенный Карфаген, и начал готовиться к осаде Туниса. Собственно, памятуя об ужасах египетской кампании, Людовик предпочел бы на этот раз обойтись без крови. Но надежда на то, что магометанский князь добровольно обратится в христианскую веру, растаяла в тот самый день, когда его парламентеры сообщили французскому королю, что намерены принять крещение лишь на поле битвы. Увы, армия крестоносцев не внушала противникам былого ужаса – тем более что Тунис был в те годы одним из самых процветающих городов Африки. 10 тысяч домов надежно защищали грозные башни и стены. А Людовик и впрямь был словно осенен терновым венцом мученика. Его союзник, король сицилийский, запаздывал; воды и пищи не хватало; денно и нощно рыли могилы – в лагере началась дизентерия, ужасные воспоминания о которой до сих пор мучили короля… И вскоре он умирает – на этот раз по-настоящему.

«Пока был в силах, он заботился о нуждах армии; когда же болезнь усилилась, и он почувствовал приближение смерти, он велел поставить перед собою крест и, воздев руки, начал молиться Тому, Кто пострадал за род человеческий, – пишет Мишо. – Вся армия была поражена скорбью; солдаты заливались слезами. Затем Людовик обратился к сыну своему Филиппу, наследнику своего престола, с советами, как управлять государством, которое должно перейти к нему теперь. Заповедав ему уважать самому и других заставлять уважать святую веру и ее служителей во всякое время и больше всего бояться оскорбить Бога, он прибавил: „Дорогой сын мой, если ты взойдешь на престол, то покажи себя своим поведением достойным сподобиться святого помазания, которым посвящаются на царство французские короли… Когда ты сделаешься королем, то будь справедлив во всех отношениях, не уклоняйся ни ради чего от прямого пути и правды… Употреби все твои усилия, чтобы умиротворить раздоры, могущие возникнуть в государстве, так как Богу всего угоднее зрелище мира и согласия… Будь справедлив во взимании общественных налогов, мудр и умерен в распоряжении ими… Исправляй благоразумно и осторожно все недостатки в законах королевства… Поддерживай с честью установленные права и привилегии… Чем счастливее будут твои подданные, тем более ты будешь велик… Чем безукоризненнее будет твое управление, тем более оно внушит страха врагам, и они не посмеют нападать на твое государство…“»

…Преподав наставления своему сыну, Людовик IX не хотел более помышлять ни о чем, кроме Бога, и остался наедине с своим духовником. Уста его не переставали… ни днем ни ночью прославлять нашего Господа и молиться Ему за народ, который он сюда привел; иногда он призывал св. Дионисия, к которому часто прибегал с молитвою во время битв, испрашивая его помощи для той армии, которую он теперь оставлял без вождя. В девять часов утра в понедельник 25 августа у него отнялся язык, но он продолжал «смотреть на всех благосклонно». «Между третьим и девятым часом он, казалось, заснул и так более получаса оставался с закрытыми глазами, потом как будто оживился, открыл глаза, посмотрел на небо и сказал: „Господи! Я войду в дом Твой и буду поклоняться Тебе в Святилище Твоем!“

Король скончался в три часа пополудни. Филипп, сам больной, принимал среди общей скорби приветствия и присягу в верности от вождей армии, баронов и знатных владетелей, которые находились здесь. Трем духовным лицам, присутствовавшим при кончине Людовика, было поручено отправиться с этим печальным известием на Запад. Они повезли с собою послание, обращенное „к духовенству и ко всем добрым людям в королевстве“. Филипп в письме своем, которое было прочитано в присутствии всех верующих, просил молиться об упокоении души отца его и обещал следовать примеру государя, который всегда любил королевство Французское и берег его как зеницу ока…»

Собственно, на этом несчастный поход и закончился. Князь тунисский Абу-Абдулла-Мехмед все же запросил мира – и 31 октября был подписан договор сроком «на 15 солнечных лет». Отныне христианским священникам разрешалось свободно проповедовать и отправлять богослужение в Тунисе – что, впрочем, отнюдь не сделало эту страну оплотом христианства на Африканском континенте…

Печален и страшен был обратный путь короля. Он словно не мог расстаться с теми, кого так любил при жизни. Подле Сицилии страшная буря отправила на дно около пяти тысяч доблестных крестоносцев. Брат Филиппа король наваррский, едва сойдя на берег, скончался от таинственной болезни. Его любящая супруга Изабелла не перенесла потери. А вскоре и юная невестка самого Людовика разбилась, упав с лошади… Как метко сказал Жозе Мишо: «эта экспедиция Людовика IX… была… лишь рядом погребений и несчастий без всякой славы; благочестивый гений, или, вернее, ангел крестовых походов, облекшись тогда в траурный креп, возвратился на небо с душою святого короля…»

Что же до его грешного тела – то останки Людовика IX были перенесены в аббатство Сен-Дени и развеяны по ветру. А сердце навсегда осталось в Сицилии, на полпути к Земле обетованной, которую ему так и не суждено было покорить…

Гнев и боль
Девятый крестовый поход
1289–1291

«Избушка на курьих ножках»

Наполеон Бонапарт вглядывался в морскую гладь. Серо-голубые глаза императора следили за монотонной игрой волн с бесстрастным спокойствием. За исход кампании, которую историки всего мира позже назовут Египетским походом, он был абсолютно спокоен. Вслед за флагманским кораблем с рейда Тулонского порта снялись 350 судов, на которых разместилась 38-тысячная несокрушимая армия. С такими молодцами ему наверняка суждено повторить грандиозную эпопею Александра Македонского! В 333 году до нашей эры кумир императора захватил эти земли, на долгие годы превратив древнюю Акру в греческий город. Крепость, о которой писано еще в Ветхом Завете, издавна манила великих полководцев. Здесь побывали Тутанхамон III, ассирийский царь Сеннахариб. Выжженная солнцем земля щедро пропитана кровью славных рыцарей – героев крестовых походов… Наконец, на горизонте в утренней дымке прорисовались крепостные стены. Дмитрий Мережковский напишет: «Обогнув подножие Кармила, французы подошли 17 марта к к стенам Сен-Жан Д’Акра, древней Птолемаиды…Жалкая крепостишка, „избушка на курьих ножках“, как называл Акр Бонапарт. Крепость казалось ему легкой добычею. Но судьба судила иначе. Два месяца длилась траншейная осада, половина армии была уложена, но Акр не сдался. Когда же английский коммодор Сидней Смит перехватил в море артиллерийский транспорт Бонапарта, а свою собственную артиллерию перекинул в крепость и усилил её гарнизон 20 тысячами штыков, Бонапарт понял, что Акр – конец Сирийской кампании»…

20 мая 1799 года Бонапарт был вынужден снять осаду и отправиться восвояси. Стать вторым Александром Великим ему так и не будет суждено.

Увы, короткое, словно рычащее, имя Акр – или Акра – поставило трагическую точку и в другой «сирийской кампании», известной нам под именем крестовых походов. В конце XIII века древний город-порт являлся последним оплотом христиан в Святой земле. К этому моменту от Иерусалимского королевства оставалась лишь видимость: не было ни центральной власти, ни границ. Гнев и боль – такие настроения царили в Палестине. «Гнев и боль» – так называлась поэма, которую после падения Арсуфа написал неизвестный рыцарь и которая передавалась из уст в уста…

«…Гнев и боль осели в моем сердце до такой степени, что я едва смею оставаться в живых. Ибо унизили Крест, который мы приняли в честь Того, Кто был распят на кресте. Ни Крест, ни Закон не значат боле ничего для нас, не защищают нас от вероломных турок, да будут они прокляты Богом! Но из того, что явствует, чудится, что в нашей гибели Богу угодно поддерживать их.

Сначала они захватили Цезарею и приступом взяли укрепленный замок Арсуф. Ах, Господи Боже, через что прошли они, сержанты и горожане, находившиеся в стенах Арсуфа? Увы, Восточное королевство потеряло столько, что, по правде сказать, никогда не сможет оправиться.

Не думайте, что Сирия скорбит об этом, ведь она решила и заявила совершенно открыто, что – по возможности – ни одного христианина не останется в ее владениях. Из монастыря Святой Марии сделают мечеть, а так как ее Сын, Который должен был бы испытывать боль за это, доволен сим грабежом, мы также вынуждены находить в этом удовольствие.

Безумен тот, кто хочет бороться против турок, поскольку Иисус Христос больше у них ничего не оспаривает. Они победили – и они победят, что гнетет меня, – французов и татар, армян и персов. Они знают, что ежедневно будут принижать нас, ибо Бог, некогда бдивший, спит, а Магомет блистает мощью и заставляет блистать египетского султана…»

* * *

Парировать более чем смелые строки было некому – именно в это «смутное» время Святой престол долго оставался вакантным. Для того чтобы возбудить рвение крестоносцев, явно недоставало нового Урбана. Слова пророка: «Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, аще не помяну тебе…» – прозвучали над Европой, лишь когда в Риме явился новый папа.

Им стал Теобальд, архиепископ Люттихский, принявший имя Григория X. Но ни красноречие его святейшества, ни его ратные заслуги (весть о назначении застала его в Палестине) не помогли. Был даже созван собор – на этот раз в Лионе – на котором присутствовали патриархи иерусалимский и константинопольский, а также «чрезвычайные и полномочные» послы всех христианских монархов. Прибыл и сам монгольский хан – на этот раз уже он настойчиво предлагал христианам союз для войны с магометанами. Но чувства верующих молчали – как метко припомнил кто-то из исследователей слова Святого Писания, они были только «курящимся остатком сгоревшей звезды». Проповедники натыкались на стену равнодушия, вновь введенный «восточный» налог вызывал раздражение. Мишо приводит высказывание одного кастильского короля, превращенное Петраркой в исторический анекдот: «Папа назначил меня государем Сирии и Египта; я не хочу быть неблагодарным и, в свою очередь, провозглашаю святого отца халифом Багдадским…» Что ж, как говорится, в каждой шутке есть доля истины – и ирония, звучащая в этих словах, без сомнения была горькой…

…Город Акко стоит на полуострове, замыкающем с севера залив Хайфа. За свою историю, вполне сопоставимую с историей человечества, он сменил много имен. Акра, Акка, Аккон, Сен-Жан-д-Акр… В бронзовом веке он звался Тель-Акко (по-арабски Тель аль-Фухар – «насыпь глиняных черепков»). Всевозможных «черепков» эта земля и впрямь хранит немало. Прекрасно сохранились и остатки укреплений.

Самые первые стены возвел в 261 году до нашей эры царь Египта Птолемей II. Это при нем город был перенесен на то место, где располагается и поныне. А вот огромный мол построили уже римляне. Они углубили и расширили залив, превратив Птолемиаду в один из самых значительных портов Средиземного моря. Византийцы считали ее святым городом – ведь сам апостол Петр посещал здесь первую христианскую общину… Но в 640 году город был впервые захвачен мусульманами. И с этой поры превратился в настоящее яблоко раздора между христианами и неверными.

Началом заката священной миссии христиан в Заморье стало появление там Людовика Святого. Начатый им Седьмой крестовый поход разрушил хрупкий мир на Востоке. Освободившись из плена, он ретировался в Акру. За ее толстыми стенами французскому монарху дышалось куда легче. Он сделал большие пожертвования, организовал восстановительные работы и, оставив в городе отряд из 100 рыцарей и арбалетчиков, в 1254 году покинул Палестину. Во время следующего крестового похода в крепости побывал будущий король Англии Эдвард I Длинноногий. Как и в свое время Людовик Святой, он оставил там небольшой отряд, присвоив ему громкое имя Ордена Святого Фомы Акрского…

Увы, и заступничество этого святого не помогло многострадальному городу. Равнина вокруг была безжалостно разграблена сарацинскими набегами. И над самой Акрой все больше сгущались столь редкие в палестинском небе тучи…

За месяц пал Триполи, который крестоносцы в свое время осаждали пять лет. Новый султан Египта, мамелюк Келаун, тайно подготовил нападение на город. Правда, его план выдал шпион, находившийся на содержании у тамплиеров, эмир аль-Фахри, и рыцари успели предупредить жителей Триполи. Однако те по какой-то причине не поверили. Хроника сообщает, что, когда мамлюки ворвались в город, командор тамплиеров Пьер де Монкада не покинул своего поста и был убит вместе со многими мужчинами. Уцелевшие женщины и дети были проданы в рабство.

Об ужасной бойне повествует хронист Абу-ль-Фида:

«Жители бросились к порту, но лишь немногие (из них) смогли отчалить; большинство же мужчин было убито, женщины и дети уведены в рабство. Когда закончили убивать, то срыли город до основания; около города был островок, где высилась церковь Св. Фомы. Там и укрылась огромная толпа. Мусульмане кинулись в море на лошадях или же добрались до острова вплавь. Все люди, кто там укрылся, были перерезаны. Я сам некоторое время находился на этом островке и нашел его заваленным разлагавшимися телами; было невозможно пребывать там из-за зловония».

Жестокий Келаун приказал разрушить город до основания, чтобы франки никогда не смогли туда вернуться… А Европа молчала. Один только папа Николай IV сразу же после падения города прислал в Акру полторы тысячи ломбардских наемников. К сожалению, о том, кто будет выплачивать им жалованье, его святейшество не подумал. И, оставшись без средств, ломбардские головорезы упоенно принялись грабить окрестные поселения мусульман…

В августе 1290 года они устроили настоящий погром в кварталах неверных. Всех, кто носил бороду, беспощадно убивали. Повод был более чем весомый – якобы до них дошли слухи, что некую христианку соблазнил сарацин. «Когда эти люди были в Акре, – напишет Жерар Монреальский, – перемирие, которое король заключил с султаном, хорошо поддерживалось обеими сторонами, и бедные простые сарацины вошли в Акру и принесли на продажу свое добро, как они уже делали. Волею дьявола, который охотно изыскивает дурные дела среди добрых людей, произошло так, что эти крестоносцы, которые прибыли, чтобы творить добро и ради своей души на помощь городу Акре, способствовали его уничтожению, ибо они промчались по земле Акры и предали мечу всех бедных крестьян, которые несли на продажу в Акру свое добро, пшеницу и прочие вещи и которые были сарацинами из обнесенных изгородями хижин Акры; и точно так же убили многих сирийцев, которые носили бороды и которых убили за их бороды, принимая за сарацин; каковое дело было очень скверным поступком, и это стало причиной взятия Акры сарацинами, как вы услышите…» Местные рыцари, превыше всего ценившие дисциплину, взяли мародеров под стражу – но об инциденте донесли Келауну. Султан пришел в неописуемую ярость. В Акру отправилось гневное письмо с требованием выдать ему зачинщиков. Но городской совет отказался делать это – ведь осудить крестоносца на смерть мог только папа, а уж никак не правитель неверных! Тогда, как сообщает хронист, Гийом де Боже, великий магистр ордена Храма предложил пойти на хитрость. Что если вместо виновных выдать султану заключенных в городскую тюрьму преступников? Но и это предложение не прошло на городском совете. К Келауну направили эмиссаров, дабы разъяснить ему, что ломбардцы просто не успели изучить местные законы.

Но разгневанного мамелюка подобная дипломатия не устроила. Его приказ был краток – готовиться к нападению на Акру. Эмир аль-Фахри снова успел предупредить Гильома де Боже, но и на этот раз словам магистра не поверили. Пытаясь сохранить мир, он направил в Каир собственного гонца… Келаун обещал сохранить мир. При одном условии – ему должны выплатить по одному золотому цехину за каждого горожанина. Учитывая то, как разрослась столица, выкуп получался немалым, и предложение султана было решительно отвергнуто советом. А самого магистра едва не растерзала разгневанная толпа – искать мира с неверным может только предатель!