Текст книги "История Крестовых походов"

Отлученный

Неожиданно во время родов 25 апреля 1228 года умирает юная Изабелла, успев только произвести на свет наследника Иерусалимского королевства Конрада. Фридрих, тем не менее, теперь уже завершил вынужденно прерванные приготовления к походу и через месяц во главе небольшой армии отплыл из Бриндизи. Кстати, переносы начала экспедиции стоили ему потери весьма воинственных союзников. Грузины, которые через своих монахов в Иерусалиме имели постоянные контакты с латинянами в Сирии, неоднократно отправлялись на защиту Гроба Господня. На этот раз султан Хорезма Джелал аддин в 1226 году разгромил их отряды. А так как он уже захватил Иран и Азербайджан, грузины вынуждены были вернуться на родину и сконцентрировать силы на защите собственного государства.

Папа Григорий IX не пожелал учесть стечения непростых для Фридриха обстоятельств и даже не стал слушать объяснений его посланца. В порыве негодования он отлучил ослушника от церкви. Конечно, задержка похода стала для этого лишь формальным поводом. Причина кроется значительно глубже и прежде всего – в бесконечном соперничестве за светскую власть. Извещая христианский мир об отлучении правителя Священной Римской империи, папа собрал вместе все реальные и мнимые претензии церкви. Послание, казалось, источало яд, который не оставит императора в живых. Григорий беспардонно искажал факты, утверждая, например, что Фридрих умышленно уморил голодом крестоносцев под Бриндизи и допустил распространение смертоносной заразы. Все это с одной целью – оттянуть начало похода или вообще его сорвать. Болезнь же самого императора – не что иное, как симуляция, которую может позволить себе лишь изменник веры Христовой…

К чести монарха, он спокойно и с достоинством отнесся ко всем обвинениям, парируя их одно за другим. Не вступая в излишнюю полемику, император твердо заявил, что поход, безусловно, состоится. И, как мы уже говорили, несмотря на тяжелую утрату – кончину юной супруги – вскоре, не выпрашивая новых отсрочек, оказался на военном корабле, следующем на Восток.

Так 28 июня 1228 года во главе небольшой армии Фридрих II начал свой крестовый поход. По пути в Сирию император зашел на остров Кипр, поскольку считал, что он, как король Иерусалима, имеет на остров свои права. Кипрское королевство было пожаловано Генрихом VI Амори де Лузиньяну в 1197 году, когда тот стал королем Иерусалима, вступив в брак с Изабеллой I Иерусалимской.

Во время захода императора Священной Римской империи Кипром формально правил малолетний Генрих I де Лузиньян. Регентом при нем состоял Иоанн Ибелин, владетель Бейрута и правитель Сидона. В свое время, в 1225 году, Фридриху в этом регентстве отказали. Поэтому сейчас, бросив якоря у Лимассола, он решил действовать силой. Любезно пригласив Ибелина на прием, император после обильного пира арестовал его. Фридрих выдвинул ультиматум: опекунство над несовершеннолетним Генрихом он принимает на себя, а заодно и все доходы королевства. Не согласиться с таким требованием регент не мог себе позволить, слишком неравны были силы. Пришлось ему признать власть императора над Кипром, а самому отправиться в ссылку на север острова, в замок Святого Иллариона, что расположился высоко в горах.

Здесь же, на Кипре, крестовое ополчение пополнилось подоспевшими отрядами. Командовал ими князь Антиохии и граф Триполи Боэмунд IV Одноглазый. В скором времени объединенные войска крестоносцев отплыли на материк продолжать начатый поход. Логично было бы ожидать одобрения папы или хотя бы его успокоения. Но вслед Фридриху неслись лишь проклятия и призывы к неповиновению. Разбушевавшийся понтифик называл императора слугой Магомета, не крестоносцем, а разбойником, которому не должен помогать ни один человек, почитающий Бога.

А поддержка восточных христиан была крестоносцам необходима. Однако несдержанный и мстительный Григорий IX и им переслал акт императорского отлучения с прямым запретом ему повиноваться и помогать. Папа планомерно и хладнокровно перекрывал кислород вождю Христова воинства, вязал его по рукам и ногам. Нужно было быть большим оптимистом, чтобы в таких обстоятельствах рассчитывать на успех похода. Однако императору необходимо было действовать решительно. С неимоверными трудностями преодолев недоверие магистров рыцарских орденов, а также патриарха иерусалимского, которые получили из Рима акт отлучения его от церкви, Фридрих убедил их, что пришел «во имя Бога и христианства». Его ополчение стало получать поддержку. В первую очередь, командующий решил укрепить Яффу, один из главных портов Израиля. Считается, что именно в нем, входившем в число древнейших городов мира, Ной построил свой ковчег. Здесь же было явлено видение апостолу Петру и Персей освободил Андромеду, отсюда отправился в путь пророк Иона… В этом легендарном месте Фридрих и запланировал разбить лагерь для наступления на Иерусалим. Однако, прибыв в Акру в сентябре 1228 года, император вступает с мусульманами… отнюдь не в битву, а в переговоры о возвращении христианам отнятых святых мест.

Мы уже говорили о том, что египетский султан сам нуждался в союзе с крестоносцами. Фридрих же еще в Сицилии оценил верность и другие высокие личные качества арабов, которые находились у него на службе. Имел он и предварительный обмен информацией с Аль-Камилем, представляющей интерес для обеих сторон. Сейчас, оказавшись на Востоке, император отправил к султану посольство с богатыми подарками и прямым предложением вернуть христианам Иерусалим без боя (еще 40 лет назад его захватил Салах ад-дин). Правитель Египта послал ответный караван с дарами и заверениями в дружбе. Однако твердого ответа по поводу Иерусалима не дал. Он рассчитывал на помощь крестоносцев в его борьбе с сирийскими эмирами и недвусмысленно заявил: хочешь получить святые места, помоги мне разбить врагов.

Фридрих предвидел вероятность такого предложения и его безусловную выгоду. Он ответил согласием, и христиане – участники Шестого крестового похода – бок о бок встали с солдатами Аль-Камиля, вместе с ними направив свои копья и мечи против непокорных ему мусульман. Султан честно сдержал данное императору слово – 18 марта 1229 года крестоносцы без боя вошли в Иерусалим. Согласно договору, христиане получали город с правом владеть им как своей собственностью. Исключение составляли только те районы, где находились знаковые для мусульман мечети Омара и Аль-Аксар. Туда они могли, не опасаясь, приходить на молитву без оружия, а христианам, наоборот, вход был запрещен. Договор не позволял также восстанавливать городские крепостные стены…

Это была одна из самых весомых и взаимовыгодных дипломатических побед древности. Султан также уступал союзникам Вифлеем и Назарет – святейшие для христиан места. Кроме того, подлежала освобождению и дорога паломников – весь путь от Яффы и Акры к Иерусалиму. Император Священной Римской империи в ответ взял обязательство выступать на стороне султана, защищая его от любых врагов, даже если это были и христиане. Кроме того, он дал слово не допускать нападений на владения султана со стороны князей Антиохии, Триполи и других сирийских городов. Договор был заключен на 10 лет, 5 месяцев и 40 дней!

Такого успеха на Востоке не добивался ни Фридрих Барбаросса, ни фанат Крестовых походов папа Иннокентий III. Своими дипломатическими действиями, умением договариваться и находить компромиссы Фридрих II получил то, к чему христиане не могли прийти почти полвека. И это по достоинству оценили те, кто не вмешивался в разногласия императора с папой. Однако поддерживающие позицию понтифика подняли крики о том, что договор с вражеским султаном – это прямая измена христианству. Более всего усердствовали в напрасных наветах на императора патриарх иерусалимский Герольд, а также многие титулованные члены орденов госпитальеров и тамплиеров. Хотя, казалось бы, кому как не им знать и понимать цену такой победы, сохранившей жизни тысячам солдат. Но они не хотели признавать Яффский договор, ставили под сомнение возможность возвращения Иерусалима от египетского султана без согласия правителя Дамаска, которому была подчинена Палестина.

«Сон Иннокентия III». Картина Джотто (1297–1299)

Таким образом, к великому и радостному событию возвращения святых мест христианам прилагалась изрядная ложка дегтя. В марте 1229 года император со своей свитой и сопровождавшими его рыцарями торжественно вступил в город. Но отлучение от церкви не позволяло ему провести коронацию в церкви Святого Гроба Господня, согласно принятому обряду. И Фридрих, в прямом смысле не церемонясь, без церковных ритуалов, просто взял с алтаря корону и водрузил ее себе на голову. Затем новый король зачитал манифест о том, что Иерусалим вновь принадлежит верующим в Христа. Единственный, кто при этом представлял местную и церковную власти, был дружественный императору великий магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца.

Вскоре в город прибыл посланник патриарха Герольда архиепископ Петр Цезарейский. Он известил императора, что за пособничество мусульманам и самовольную коронацию на Иерусалим накладывается интердикт, то есть вводится запрет на совершение богослужения в святых местах. Действовать он будет до тех пор, пока город не покинет отлученный от церкви император. Фридрих в это время вел переговоры о возможности восстановления крепостных стен Святого града, что не позволялось делать по договору. Возмущенный неблагодарностью патриарха, он покинул столицу и снова двинулся в Яффу. По пути император попытался овладеть замком Атлит. Построенный в 1218 году между Яффой и Хайфой, он, единственный из крупных тамплиерских крепостей, ни разу не был покорен сарацинами. Походя не удалось это сделать и Фридриху. Храмовники ответили ему, что, «если он не уберется, они отправят его туда, откуда он не возвратится больше». Торопясь, император не стал затевать долгой осады и продолжил путь…

В Акре он до смерти напугал патриарха, окружив его резиденцию, а также повел атаки на казармы тамплиеров. Но из Италии поступили неприятные известия о мятеже гвельфов, о том, что папа своей волей освободил от присяги императору его подданных, а в Сицилийское королевство вошли (не без помощи предстоятеля церкви) войска Иоанна де Бриенна. Такого коварства с честью послуживший крестоносной идее Фридрих не мог стерпеть и спешно засобирался домой.

Патриарх Герольд и тамплиеры стали переманивать к себе немецких рыцарей для защиты Святой земли. Но Фридрих не пожелал отдать им ни одного воина. Он выставил отряды арбалетчиков у ворот Акры, которым было приказано выпускать только тамплиеров и стрелять по другим воинам, если они попытаются уйти. Герольд провозгласил всеобщее отлучение от церкви сторонников императора. Но тот покинул свое новое королевство, забрав даже катапульты и камнеметы, защищавшие Акру. Часть из них он отправил «своему доброму другу» султану Египта, чтобы больше досадить патриарху. Гарнизоны были оставлены только в целиком подвластных императору городах Иерусалимского королевства.

1 мая 1229 года Фридрих отплыл в сторону Апеннинского полуострова. Высадившись с войском в Бриндизи, он не замедлил вернуть к повиновению крамольные города и разгромил несколько папских отрядов. Видимо, присутствие в Италии и решительные действия императора остудили многие «горячие головы». Теперь уже папа стал терять своих сторонников. Его призывы к пастве восстать против врага веры и церкви звучали напрасно, папа не получил поддержки. 23 июня 1230 года в Сан-Джермано между принципиальными противниками был заключен мир. Григорий IX снимал с Фридриха отлучение от церкви и отдавал должное его заслугам в крестовом движении. Уже хорошо знавший пользу компромиссов император тоже сделал шаг навстречу – он отказался от своих последних завоеваний в римской области, а духовенству Сицилийского королевства предоставил полную свободу при выборах на епископские кафедры.

Отъезд Фридриха из Иерусалима не мог не сказаться на поддержании там порядка. Христиане совсем не чувствовали себя спокойно, сказывалось мусульманское окружение. Арабские разбойничьи отряды стали снова, то и дело беспокоить паломников из Европы, а порой и нападать на городские окраины. Пришла и еще одна неожиданная угроза. Как иерусалимский король-консорт, Фридрих обязан был стоять на страже интересов малолетнего наследника Конрада, сына его и покойной Изабеллы. Но на иерусалимский престол стала предъявлять притязания Алиса, мать кипрского короля Генриха и внучка прежнего короля Иерусалима Амальриха. Еще одним серьезным конкурентом Фридриха по властным полномочиям на ближневосточной земле выступил кипрский соперник по регентству Иоанн Ибелин, владетель Бейрута. У него имелись среди местного дворянства и духовенства влиятельные союзники, которые видели в нем освободителя Востока от владычества чуждого им европейца. Ибелин стал подстраивать под себя рычаги управления, притесняя и даже лишая власти наместников, поставленных императором в Иерусалимском королевстве и на Кипре.

В 1231 году Фридрих вынужден был отправить в свои новые владения военный отряд для восстановления правопорядка. Естественно, что ни на Кипре, ни в Святой земле он не встретил душевного приема среди духовенства и местных баронов. Однако наступившее перемирие с курией сыграло свою благую роль. Иерусалимские сановники церкви не посмели воспротивиться его распоряжениям. В церкви Гроба Господня снова стали регулярно проводиться богослужения, а сына императора Конрада большинство признало наследником иерусалимского престола. Но пришедшее на эту многострадальную землю спокойствие было хрупким и призрачным. История заготовила для нее еще новые и новые испытания…

Последняя любовь Людовика Святого
Седьмой и Восьмой крестовые походы
1248–1270

Египетские ночи

Людовик IX был хорошим сыном. Он любил свою мать Бланку «превыше всех созданий» – так говорил он сам. И вот теперь он оставляет ее полной печали. Взглянув на сына в облачении крестоносца, королева не смогла сдержать рыданий. Как запишет очевидец – она «была поражена трепетом, как будто увидела его мертвым». А ведь он никогда не покидал ее – ни в радости, ни в горе! Увы, поводов печалиться в последнее время было куда больше… Огнем и мечом прошлись по Европе татары. Во всех городах Европы служились тогда молебны об отвращении страшной опасности. Как и другие монархи, Людовик ожидал нашествия с поистине христианской покорностью, как наказания свыше, – настолько неотвратимым казалось это бедствие. «Когда сей ужасный Поток Гнева Господня царил над нами, – расскажет после Мэтью Парижский, – королева Бланка вскричала: „Король Людовик, сын мой, где вы?“ Он, подойдя, спросил: „Мать моя, что вам угодно?“ Тогда она, испуская глубокие вздохи и разражаясь потоками слез, сказала ему с решительностью незаурядной дамы: „Что же делать, сын мой, при сем ужасном обстоятельстве, невыносимый шум от которого доносится до нас? Мы все, как и святая блаженная Церковь, осуждены на общую погибель от сих татар!“ На эти слова король ответил печально, но не без божественного вдохновения: „Небесное утешение поддерживает нас! Ибо если эти татары, как они себя именуют, дойдут до нас или мы пойдем за ними в те места, где они живут, то все равно – мы пойдем на небеса“. Таким образом, он сказал: побьем ли мы их, или сами будем побиты ими – мы все равно пойдем к Богу, как верующие ли, как мученики ли. И замечательное слово это ободрило и воодушевило не только дворян Франции, но и простых горожан…»

Как темная лавина, пронеслись наследники Чингисхана по городам. Умирая, он разделил свое огромное государство между сыновьями. Улус (владение) старшего, Джучи, начинался в Сибири, а заканчивался там, «куда смогут дойти копыта лошадей». Бату, внук Чингисхана, в 1237 году решил, что монгольским коням вполне по силам обскакать весь континент. Разгромив Русь, он отправился дальше – в Польшу и Венгрию.

За месяц пали крупнейшие польские города – Люблин, Сандомир, Краков. Силезский князь Генрих, собрав весь цвет польского и немецкого рыцарства, пытался преградить путь Орде под Легницей – но победа оказалась благосклонней к захватчикам. Разорив окрестности, монголы, отутюжив Моравию, проникли дальше – в самое сердце Венгрии. Их путь лежал через Карпаты, по заснеженному перевалу. Но и горы не остановили степных сыновей. Они легко преодолели засеки, которые приказал устроить на перевале Бела IV, король Венгрии, и разбили ожидающий в засаде отряд.

Во все концы страны разослал Бела гонцов с окровавленными шашками наголо, призывая к мобилизации. А потом с войсками заперся за крепостной стеной в городе Буде. Хронист описывает, что, увидев с горки расположение неприятеля, Бату радостно воскликнул: «Эти не уйдут из моих рук, так как они сгруппировались в одну кучку, как в овчарне!» Но на то, чтобы взять крепость, могло уйти несколько месяцев – и татары решили выманить защитников на равнину. Они начали медленный отход. Венгерский король, как и его предшественники, поддался на удочку, и в начале апреля 1241 две армии встретились на реке Шайо, разлившейся от весеннего половодья.

То, что случилось дальше, и заставило всю Европу трепетать перед названием «татары». Незадолго до рассвета на рыцарей, защищавших мост, обрушился ливень стрел и камней, «сопровождаемый громоподобным шумом и огненными вспышками». Сопротивляться этому натиску было невозможно, и монголы ворвались на западный берег. Завязалось жестокое сражение – но оказалось, что это был лишь отвлекающий манёвр. Нежданно-негаданно 30 тысяч человек, форсировав реку, ударили венграм в тыл, в считаные минуты разрубив кольцо из скованных вместе фургонов. По свидетельству Фомы Сплитского, «во втором часу дня все многочисленное татарское полчище словно в хороводе окружило весь лагерь венгров. Одни, натянув луки, стали со всех сторон пускать стрелы, другие спешили поджечь лагерь по кругу. А венгры, видя, что они отовсюду окружены вражескими отрядами, лишились рассудка и благоразумия и уже совершенно не понимали, ни как развернуть свои порядки, ни поднять всех на сражение, но, оглушенные столь великим несчастьем, метались по кругу, как овцы в загоне… Несчастная толпа венгров, отчаявшись найти спасительное решение, не представляла, что делать… король и князья, бросив знамена, обращаются в бегство… по всему пути валялись тела несчастных… жалкие остатки войска, которыми еще не насытился татарский меч, были прижаты к какому-то болоту, и другой дороги для выхода не оказалось; под напором татар туда попало множество венгров, и почти все они были поглощены водой и илом и погибли».

Через несколько часов огромная венгерская армия фактически перестала существовать. 70 тысяч человек навсегда остались лежать на берегах холодной Шайо… Вскоре захватчики выйдут к берегам Адриатики – и лишь известие о смерти великого хана Угэдэя спасет Европу от дальнейшего варварского нашествия. Монголы уйдут за Волгу, оставив о себе зловещее воспоминание: «Те люди малого роста, но груди у них широкие. Внешность их ужасная: лицо без бороды и плоское, нос тупой, а маленькие глаза далеко друг от друга отстоят. Одежда их, непроницаемая для холода и влаги, составлена из сложенных двух кож (шерстью наружу), так что похожа на чешую; шлемы из кожи или железа. Оружие их – кривая сабля, колчаны, лук и стрела с острым наконечником из железа или кости, которая на 4 пальца длиннее нашей. На черных или белых знаменах своих имеют пучки из конских волос. Их кони, на которых ездят без седла, малы, но крепки, привычны к усиленным переходам и голоду; кони, хотя не подкованные, взбираются и скачут по горам, как дикие козы, и после трехдневной усиленной скачки они довольствуются коротким отдыхом и малым фуражом. И люди много не заботятся о своем продовольствии, как будто живут от самой суровости воспитания: не едят хлеба, пища их – мясо и питье – кобылье молоко и кровь. С собой ведут много пленных… гонят их перед собой в бой и убивают, как только видят, что они не идут слепо в бой. Сами монголы неохотно идут в бой. Если же кто из них будет убит, тут же его без гроба закапывают. Почти нет реки, которую они не переплыли бы на своих конях. Через большие реки все-таки приходится им переплывать на своих меховых бурдюках и лодках. Шатры их из полотна или из кожи. Хотя их огромное полчище, но нет в их таборе ни ропота, ни раздоров, они стойко переносят страдания и упорно воюют…»

Так описал татар Фома из Сплита. За какие-то четыре месяца монголы одержали верх над христианским миром, армии которого многократно превосходили их числом! Не пощадили они и Святой земли – в это же самое время Антиохийское княжество сделалось их добычей. А тут еще египетский султан Айюб взял на службу отряд ховарезмийцев – кочевого племени, известного своими дикими наездами и необузданной отвагой. 10 тысяч всадников, повергая в ужас население Палестины, не щадили никого. Иерусалимский патриарх Роберт в панике бежал в Яффу, а вслед за ним и другие христиане. Неожиданно «…между ними вдруг разнесся слух, что на воротах оставленного города развевается христианское знамя. Это была коварная хитрость ховарезмийцев, действительно обманувшая многих. Беглецы возвратились в покинутый ими Иерусалим и здесь были окружены неприятелем, который погубил в этот день до семи тысяч человек, частью в городе, частью в окрестностях его по дороге в Яффу. Завладев Иерусалимом, дикие хищники перерезали в нем всех христиан, разграбили церкви и не пощадили могилы иерусалимских королей…» (Ф. И. Успенский, «История Крестовых походов»).

С той поры – сентября 1244-го – Иерусалим уже никогда не будет христианским… Но латинянам этого не дано было знать, и, едва оправившись от страшного удара, они начали думать о том, как вернуть Священный город.

А смуглоликая орда тем временем, опустошив Вифлеем, направилась к Газе. Там уже поджидал своих наемников египетский султан – 5 тысяч всадников из недавно созданного мамлюкского корпуса. Во главе войска стоял Рукн аддин Бейбарс – совсем скоро он сам станет султаном. У хорезмийцев было 10 тысяч всадников. Им навстречу, воодушевившись пылкими речами иерусалимского патриарха, двинулась армия крестоносцев с союзниками: франки, воины эмира Дамаска ас-Салиха Исмаила Имад ад-дина (дяди египетского султана) и нескольких других эмиров. 1600 рыцарей и около 10 тысяч «разномастных» воинов двигались единым фронтом – но рассчитывать на то, что мусульмане станут всерьез сражаться с единоверцами, вряд ли было возможно… Противники сошлись 17 октября на песчаной равнине близ Газы, у деревни Хербийя (рыцари именовали ее Форбия). Эмир Аль-Мансур советовал укрепить лагерь и выжидать, пока враг потеряет терпение и уйдет. Граф Яффы Готье де Бриенн настоял на атаке…

Мэтью Парижский приводит письмо императора Фридриха II герцогу Конуольскому. Он сообщает: из 300 братьев тамплиеров спаслось 4, из 200 госпитальеров – 19. Ему вторит патриарх иерусалимский Роберт, который лично участвовал в битве и сумел спастись: у тамплиеров пало 312 рыцарей из 348; у госпитальеров – 325 из 351; у тевтонцев – 400 рыцарей; орден св. Лазаря, отряды сеньора Хайфского, епископа Лиды и князя Антиохии потеряли 300 рыцарей и столько же – кипрский король. Были убиты магистр и маршал тамплиеров, архиепископ Тирский, епископ Рамлы. В плену оказались магистр госпитальеров, коннетабль Триполи и сам граф Яффы, который больше всех рвался в бой…

После такого сокрушительного поражения союз, направленный против Египта, был обречен. Год спустя Айюб взял Дамаск, затем Аскалон. Мусульманское государство вновь обрело очертания, некогда нанесенные на виртуальную карту мира рукой великого Саладина. Европа корчилась от унижения и боли – но развернуть знамя нового крестового похода не спешила. И когда пылкий французский монарх Людовик IX все же решил, по меткому выражению Жозе Мишо, «возложить на себя знаки пилигримов», союзников в этом богоугодном деле он не нашел. По свидетельству того же Мишо:

«…крестовый поход проповедовался тогда во всех странах Европы; но голос духовных ораторов терялся среди смятения партий и шума оружия. Когда епископ бейрутский обратился к Генриху III с просьбою помочь христианам Востока, то английский монарх, бывший в войне с Шотландией и Уэльсом, отказался принять крест и запретил проповедовать крестовый поход в своем королевстве. В Германии война была в полном разгаре, и тевтонские народы если брались за оружие, то только для того, чтобы защищать дело Фридриха или Генриха, ландграфа Тюрингского, которому папа повелел передать императорскую корону. Италия потрясалась не менее, чем Германия; вооруженные распри между Святым престолом и императором усилили вражду между гвельфами и гибеллинами. Проповедь священной войны имела некоторый успех только в провинциях Фрисландии и Голландии и в ряде государств на севере. Гакон, король норвежский, принял крест и известил о своем отъезде Людовика IX, который одобрил его решение и обещал ехать с ним вместе; но, после долгих колебаний, государь норвежский не уехал, а остался в своем королевстве, удержанный надеждой самому воспользоваться смутами на Западе.

…Франция была единственным государством в Европе, где серьезно занимались крестовым походом. Людовик IX объявил о своем отъезде палестинским христианам и приготовлялся ко святому пилигримству. Поскольку королевство не имело ни флота, ни порта в Средиземном море, Людовик приобрел в свое владение территорию и порт Эгморт. Генуя и Барселона должны были доставить ему корабли. В то же время Людовик заботился о продовольствии армии Креста, об устройстве запасных складов на острове Кипр, где предстояло быть первой высадке на берег. Средства, которые были употреблены, чтобы добыть необходимые денежные суммы, не возбудили никаких жалоб и ропота, как это было во время крестового похода Людовика VII. Богатые добровольно отдавали плоды сбережений в королевскую казну; бедные несли свои лепты в церковные кружки; арендаторы королевских доменов выдали доходы за целый год вперед; духовенство уплатило больше, чем оно было обязано, и доставило десятую часть своих доходов.

Известия, полученные в это время с Востока, возвещали о новых общественных бедствиях… Война против неверных, провозглашенная на Лионском соборе, усилила раздражение мусульманских народов. Эти варвары укрепили свои города и границы, и Франция трепетала за жизнь своего монарха. С ужасом повторяли во всех городах, что пряности, вывезенные из восточных стран, были отравлены врагами Иисуса Христа. Все эти слухи, выдуманные или преувеличенные легковерными людьми, наполняли сердца верующих святым негодованием. Народ повсюду выражал нетерпение отомстить сарацинам и двинуться в поход под знаменем Креста…»

…И вот теперь Людовик Святой умирал от дизентерии. Когда он забывался неверным сном, казалось, что король уже труп – кости просвечивали сквозь кожу, бледную, несмотря на палящее солнце; резкий нос заострился еще больше; поредевшие почти седые волосы обрамляли неподвижное лицо. По ночам ему снилась кровь – она заполняла русло Нила и текла широким свободным потоком, разливаясь узкими ручейками, орошая алым зеленые поля. Вся пойма была забита разлагающимися трупами. Или то была уже явь? Король помнил, что его солдаты потратили больше недели, чтобы вытащить тела: мертвых сарацин снова сбрасывали в реку, ниже по течению, христиан хоронили в огромных ямах… Шел Великий пост. Есть можно было лишь рыбу – а она питалась трупами. Тогда-то и началась эпидемия…

«Мышцы на наших ногах усыхали, – напишет потом друг Людовика историк Жуанвиль, – вся кожа на них чернела, становилась землистого цвета, как старый сапог; и у нас, заболевших этой болезнью, гнила плоть на деснах, и никто не спасся: от нее только умирали. Предвестником смерти было кровотечение из носа…» Люди уходили сотнями – нередко вместо умерших господ караул несли верные слуги, облаченные в их доспехи…

Разумеется, он посещал больных, дабы поддержать и утешить, – разве это не долг короля? Его не раз предупреждали, что он может заразиться. Ну что же – все в руках Господа. Даже здесь, в Мансуре, где его содержали в цепях, он не прекращал молиться. Те, кого он считал добрыми людьми, жили в его молитвах, хотя иных уже не было на этом свете… Геройски погиб Гийом де Соннак, магистр ордена тамплиеров. Ги де Шатель-Порсьен, епископ Суассонский, не вынеся позора отступления, бросился в одиночку навстречу неверным – и тут же был убит. Голова родного брата короля, графа Артуа, была выставлена на пике у ворот Каира… Прево ордена госпитальеров, брат Анри де Ронней, сопровождавший графа, прибыл в ставку Людовика один; когда король спрашивал, есть ли новости о брате, он уже понимал, что случилось непоправимое… «Да, – ответил рыцарь, – вне сомнения, он в раю…»

Как и в Париже, Людовик каждый день читал свой бревиарий: сарацины, нашедшие книгу, вернули ее королю. Казалось, псалмы и гимны укрепляют его дух и проясняют сознание. Гийом Шартрский, его капеллан, будет вспоминать, как его величество пытался объяснить суть христианской веры сарацинам, в доме которых жил…

Для него самого Божьи заповеди всегда были святы. Когда, по совету окружения, он решил снять осаду Мансура и возвратиться в Дамьетту, на пути встало бесчисленное войско султана. Король повелел сбросить с кораблей продукты, предназначавшиеся для него и его свиты, чтобы освободить место для раненых и больных… А ведь он и сам был болен: «Вечером король несколько раз лишался чувств; и из-за сильной дизентерии пришлось отрезать нижнюю часть его штанов, столько раз он ходил по нужде…» – напишет Жуанвиль. К тому же его била сильная лихорадка. «Король спешился и стоял, держась за седло; подле него стояли его рыцари – Жоффруа де Сержин, Жан Фуанон, Жан де Валери, Пьер де Босей, Робер де Базош и Гоше де Шатийон, которые, видя обострение болезни и опасность, коей он подвергался, оставаясь на суше, принялись его упрашивать, хором и каждый по отдельности, спасти себя, взойдя на судно. Он же продолжал отказываться покинуть своих людей; я сказал ему: „Сир, вы дурно поступаете, противясь доброму совету, подаваемому вашими друзьями, и не садитесь на судно; ведь, если вы останетесь на суше, войско будет двигаться медленно, что небезопасно, и вы можете стать причиной нашей гибели“.

Я говорил так, желая спасти короля и боясь его потерять, ибо отдал бы тогда охотно все свое наследство и наследство своих детей, чтобы укрыть короля в Дамьетте. Но король, очень взволнованный, гневно ответил: „Граф Анжуйский, если я вам в тягость, оставьте меня; но я никогда не покину своих людей“». Так свидетельствовал на процессе канонизации Людовика Святого его брат, Карл Анжуйский. Но это будет уже потом, после смерти короля…