Текст книги "Избранное. Сказки. Том 3"

Хорошая мысль

По улице шла девочка с мороженым в руке. Вдруг к ней пришла мысль. «Я – Красная Шапочка», – подумала девочка. И тут же на неё напали. «Волки!» – решила девочка и побежала.

Мысль тоже испугалась и побежала, но в другую сторону. Хотя на неё-то никто не нападал. Она сама испугалась.

Бежит девочка по земле быстро-быстро. Так быстро, как будто сама стоит на месте, а земля из-под неё утекает куда-то. Вот как быстро. Нападавшие пожужжали немножко и отстали от мороженого. Всё равно его уже нет: растаяло по дороге, только платье маленько испачкалось.

«Мама заругает», – расстроилась девочка и не пошла домой, а отправилась к бабушке. И вдруг навстречу – девочкина испуганная мысль с другого конца света уже заявилась и дрожит.

«Не бойся», – подумала девочка и не стала брать её в голову. Осталась мысль одна-одинёшенька на белом свете. Никто её думать не хочет. У каждого – своих полно. Зачем им чужая да такая пугливая?

А девочка к бабушке сходила, угощеньями угостилась и домой вернулась довольная. Бабушка с её испачканным платьем справилась. Мама даже ничего не заметила. И наступила такая хорошая жизнь, что все стали жить-поживать припеваючи: живут и поют. Делать-то им больше нечего. Потом девочка выросла, вышла замуж за королевича, как хотела, и начала им всюду повелевать, а он всё исполнял, счастливый. Вот как её любил.

А в синем море появились путешественники. Они как раз искали счастливую жизнь и пробирались к ней через море на кораблике. Плывут они себе и не знают, что на борт пробралась чужая пугливая мысль. И как от неё избавиться, если никто ещё про неё ничего не знает?

На кораблике жили разные мысли, каждая – в своей голове. Жили дружно, делились друг с другом. А тут чужую почуяли и разбежались сначала кто куда. А потом всё-таки кое-как случайно собрались в кают-компании и решили заманить туда чужую мысль, посмотреть, что получится.

Получилось. Стали её воспитывать, чтоб сама не боялась и других не пугала. И вот она уже своя, воспитанная. Никакие бури-преграды не страшны. А путешественники как добрались до счастливой жизни, так встретили там взрослую королевишну, её маму, бабушку и самого королевича тоже.

Воспитанная смелая мысль вернулась к взрослой королевишне, та её, наконец, подумала, улыбнулась и нежно поцеловала королевича за его любовь и внимание. И «спасибо» ему сказала, ласково так. При всех.

Совесть

Поймали как-то лютого разбойника, который ужасно безобразничал и говорят:

– Как же тебе не стыдно? Что теперь с тобой делать?

– Да, вы простите меня, – отвечает разбойник, – и отпустите с миром. Вы же добрые.

Так и сделали. А он – ещё лютее сделался. Никому от него пощады нет. И поймали его снова. В тюрьму поместили. Ухмыляется:

– Ну-ка, простите меня опять. Вы же добрые. Это я – бессердечный, а вы – жалостливые, сердобольные. Вам узников жалко? Жалко. А я, между прочим – узник совести. Из-за неё сижу: совести у меня нет, потому и страдаю в узилищах.

– Как же тебя не наказывать? Погляди, душегуб: сколько всего ты натворил! Земля стонет. Кого же тогда наказывать, если не тебя?

– А вы совесть мою накажите. Если найдёте…

И опять отпустили негодяя. Начали совесть искать. Долго найти не могли. Думали уже, что, и впрямь, нет её. Нашлась. Сидит, в бирюльки играет на компьютере. Ничего ей не интересно, что в мире творится, одни бирюльки на уме. Отключили компьютер, клавиши перестали работать. У совести – слёзы в два ручья. Заглянули совести в глаза, а они бездонные-бездонные, и там – далеко-далеко – маленький разбойник прячется, из-за двери выглядывает.

А за дверью – весь мир, суета, машины ездят, самолеты летают, дикторы говорят. Много чего за дверью, только с ним – никого. Нет до него дела никому. Стоит он, маленький, глазёнки вытаращил, за дверь держится, только ходить научился. Стоит и не знает: что можно, чего нельзя, что делать? И начал он исчезать в бездонных глазах…

И стало людям отчего-то неловко перед малышом. Даже стыдно. Поймали они разбойника в третий раз. Ни о чем спрашивать не стали. Вернули ему совесть и оставили с ней.

Больше их никто не видел. Только иногда, рано-рано утром, если прислушаться, можно расслышать где-то рядом поскрипывание невидимой двери. Словно, кто-то маленький держится за дверь, смотрит и ждёт чего-то…

День прощения Рубонго
(африканская сказка)

Жил-был Экеле-Мекеле. Он стучал в свой барабан Бумбо днём и ночью. И все танцевали вокруг барабана Бумбо. А Экеле-Мекеле стучал в свой барабан и напевал песенку о счастливой охоте на крокодила Рубонго, хитрого крокодила Рубонго из озера Атуюпа в самом сердце джунглей.

Хитрый крокодил Рубонго тоже любил охотиться. А ещё ему нравился волшебный барабан весёлого Экеле-Мекеле. Однажды, в деревне был большой праздник, и Экеле-Мекеле так громко стучал в барабан, что стало слышно даже на озере Атуюпа.

Рубонго услышал Бумбо и пришёл на праздник, где было много людей. Но Рубонго был хитрый и коварный: он пришёл тайно. Рубонго спрятался в хижине самого Экеле-Мекеле, потому что там никого не было. Жители деревни ликовали возле Бумбо на центральной деревенской площади, потому что был праздник и Экеле-Мекеле пел очень хорошо, очень громко и долго.

Рубонго боялся идти на площадь, где много народу. Он думал, что все обрадуются ему и начнут на него удачную охоту. Хитрый Рубонго! Он ждал, когда Экеле-Мекеле устанет от барабана и вернется в хижину. Он ждал его целый день и целую ночь. И ещё целый день. И ещё целую ночь. Так прошёл месяц. Никто не заходил в хижину, потому что был месяц праздников. И Рубонго нечаянно уснул.

Приходит в свою хижину Экеле-Мекеле и видит там хитрого спящего крокодила из озера Атуюпу. Но храбрый Экеле-Мекеле не испугался. Он ушёл в самое сердце джунглей – на озеро Атуюпа вместе с барабаном Бумбо. И Бумбо разбудил бегемота Нгоно, отдыхавшего там. И Бумбо созвал всех обезьян и жирафов, зебр и антилоп. Даже слон Убунопепе пришёл на зов Бумбо. Все собрались.

Тогда Экеле-Мекеле спросил всех:

– Почему вы так плохо обращались с Рубонго? Он ушёл от вас ко мне и спит от горя. Кто его здесь обидел?

Но звери не обижали Рубонго. Звери пошли в деревню за своим Рубонго, который спит в чужой хижине. Они разбудили крокодила, чтобы узнать в чём дело. Хитрому крокодилу стало стыдно, он заплакал, рассказал всю правду и попросил прощения у Экеле-Мекеле.

Конечно, его простили. А ещё добрый Экеле-Мекеле пригласил всех гостей, пришедших из дальнего Атуюпа, на продолжение деревенского праздника.

Так в джунглях родился новый праздник: день прощения Рубонго. У громкого Бумбо было много-много работы в этот счастливый день.

Бабай-сказка

…И вдруг сурок заболел. Он даже не понял: как это получилось. Вроде бегал, копошился, шустрил, а потом а-а-а-пчхи! И всё. Заболел.

Как это плохо – болеть! Кажется, что никто тебя не жалеет, не понимает, рассудок твой изнемогает, и молча гибнуть ты должон. Ну, это так – взгрустнулось. Сурок чихал, кашлял, потел и слезился. Слёзы были не от горя, а сами по себе – потому что насморк.

Лежит бедный сурок в постели под одеялом, мучается… И кажется ему, что в окне тень появилась. Огромная. Сгорбленная. С мешком. Смотрит в окно, словно его, сурка, высматривает. Кто это?

– Бабай, – ответила тень.

Сурок совсем перепугался, даже болеть перестал: как это Бабай его мысли слышит?! Ужас!

Бабай смеётся:

– Как же мне тебя не слышать, если это ты меня придумал себе сейчас? Ты – мой хозяин. Вели что хочешь.

– Так ты не злой?

– Ну, если хочешь, то буду.

– Нет, не хочу!

– Будь по-твоему. Ещё что-нибудь?

– Да, я хочу выздороветь!

– А ты уже здоров, дорогой! Я ведь и без слов твои хотения слышу.

– Зачем же меня спрашиваешь, если знаешь?

– Ну, например, чтобы тебе не скучно было. И не одиноко…

Всё-таки застеснялся сурок своего Бабая. Тот понял это и исчез. Сразу. Был и нет. Вышел сурок из дома, солнышку радуется, здоровью своему здоровенному окончательно. И пошел по гостям, пообщаться с кем давно не виделся. Всем про Бабая рассказал. Удивляются. Некоторые даже не верят.

Сердится сурок на тех, кто не верит. Ножками топает. Лапками хлопает. Бабая вызывает. А нет никого. Обиделся, наверное, что им хвастают и показать хотят, как зверушку диковинную. А ведь был! Честное слово!

И у вас он есть. Не верите? И зря. Все мы… со своими бабаями.

Светлая память

Жила-была светлая память. Добрая такая, доверчивая. Только услышит, как её имя где-то произнесли, так сразу – прямо туда и бежит. Радуется. А там опять все грустные почему-то, вздыхают, некоторые даже плачут. Обидно стало светлой памяти за себя, да и людей жалко. Задумалась она и ушла нечаянно куда-то.

Не стало у людей светлой памяти. И вроде их самих сделалось меньше. Удивляются, ничего понять не могут. Пересчитывают друг друга: как бы всё сходится, сколько было столько и есть. А всё равно – меньше и меньше. Начали думать: кого же не хватает? А памяти-то светлой нет рядом, как без неё вспомнить? Никак. Решили поискать её.

Нашли. Сидит на камушке возле речки, пригорюнилась, глаз не поднимает. А вода речная бежит, бежит мимо и имена забытые шепчет. Поклонились люди добрые светлой памяти в ножки. Попросили вернуться. Светлая память обижаться подолгу не умеет. Вернулась.

И сразу все почувствовали, что их стало больше, намного больше. Бабушки и прабабушки, деды и прадеды, сестры и братья, отцы и матери, друзья и подруги – все, кого хранила светлая память, все-все будто вернулись вместе с ней. И таким радостным, таким светлым было это возвращение, что люди долго счастливо улыбались, вспоминая своих близких, и благодарили их за то, что они были, есть и будут, пока жива светлая память о них…

Не горюй, светлая память, если снова заметишь, как блестят в чьих-то глазах тихие, светлые слёзы. Никто на тебя не обижается. Все тебе благодарны. Будь с нами всегда. Не уходи.

Фонарик

Жил-был мальчик. Настоящий. Смелый. Только маленький. И была у него сестра. Такая же, но чуть постарше. Родители на работу ушли, а у детей – лето. Каникулы. И лес рядом. Говорит брат сестре:

– Айда, в поход! По лесу гулять будем, приключения искать. Мы же храбрые ребята. Нам ничего не страшно, когда вдвоем.

И пошли. Пряников с собой взяли, печенюшек всяких, даже бутылку лимонада. А мальчик из кладовки фонарик достал: так просто, чтоб приключение солиднее выглядело.

Ходят они по лесу, ходят, никаких приключений не попадается, птичек – и тех не видно почти. Всю газировку выпили, печеньки да пряники слопали и домой потопали. Идут домой, а того всё нет и нет. Неужто заблудились? Так и есть. А уже смеркается.

Испугались храбрые дети. Забрались под кусток, прижались друг к дружке. Стемнело. Мальчик про фонарик вспомнил, включил, стало немножко виднее, но и темнота кромешной сделалась. Дальше того, что с фонариком видно, вообще ничего н видно. Стали дети рассвета ждать. Ждали, ждали и уснули. А фонарик горит.

Вернулись папа с мамой домой, обнаружили пропажу, всех соседей переполошили, спасательные войска вызвали и пошли толпой лес прочесывать. Некоторые говорили:

– Давайте, до утра подождём, ночью в дремучем лесу трудно искать.

Но папа и мама посмотрели на них так строго, так удачно глянули, что никто им больше ничего говорить не стал. И правильно. Часа не прошло, как заметили люди в лесу огонек. Маленький. Слабенький. Но настоящий. Это светил фонарик. Силы его убывали, но он светил и светил, не щадя себя, как будто звал на помощь. И помощь пришла.

Принесли родители детей домой. Успокоили. Ругать не стали: видят, что дети и так напуганы. А фонарик спасительный на самое видное место положили. На полочку.

Фонарик очень радовался, что помог детям. Он вообще любил светить. Хоть днём, хоть ночью. Где кому понадобится, там и светит. Простой. Никогда никому не отказывал. Соседские ребята часто его выпрашивали. Особенно, когда куда-нибудь в поход собирались. И фонарик сиял, счастливый.

Правда, не всем это нравилось. Есть такие, которым не нравится, когда другим хорошо. Нет, чтобы попросить: украли фонарик. Посветили, попользовались. А потом, когда батарейка села, разбили фонарику стекло, выкрутили лампочку и так намяли бока, что его аж сплющило.

Вскоре нашли брат с сестрой свой фонарик волшебный спасительный. Принесли его домой. Плачут оба. Родители их успокаивают, говорят, что другой купят. Такой же. Или даже лучше.

– Не надо нам другого фонарика, – отвечают дети, – этот был нашим другом. Он нас спасал, себя не щадил…

Долго горевали. Так и уснули. И приснился им фонарик. Сияющий. Как новенький. Светится, словно говорит им:

– Не печальтесь, мои хорошие. Я всегда с вами, ведь вы помните обо мне. Как же я вас оставлю? Сколько бы лет не прошло, я всегда буду с вами. Помните, что светить надо всем и всегда приходить на помощь, даже если для этого придется отдать все свои силы. Помогайте друг другу, друзьям и соседям, и даже вовсе незнакомым людям. И не только людям. Всему помогайте: деревьям, чтобы дольше росли, рекам чтобы дальше текли, звёздам, чтобы ярче сияли. Никому не отказывайте. Фонарики вы мои, маленькие… Я люблю вас. Я с вами…

Птичьи аяяшки

И случилися в наших краях аяяшки. Раскричалися гуси заполошные, крыльями расщеперились. Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! Куры истошные раскудахтались. Гули встрепенулись, разлетелись, рассыпались. Ф-ррр. Небу голову кружат. Не угомонятся никак…

Стоймя стоят аяяшки. Слушают птичий базар. Озираются. Куда путь держать? Кому дорогу перейти?

Лебедь-шипун шею выгнул, шипит, направление показывает. Насторожились аяяшки. Не ровен час – заманивают. А как не поверить? И пошли – куда шипун показал. Идут аяяшки, ноженьки голенастые трудят, щёки пыжат, народ окрестный думками богатят, завидками потряхивают. И не стыдно?

Вот тут, на этом самом месте, их стыд и накрыл. Ага! Попалися! Замерли аяяшки. Куда деваться? Все под стыдом. Вся кучка могучая. Образумил их стыд. Назад повернул. Сам при них остался. Приглядывать.

Идут аяяшки обратно. Кланяются всякому при встрече. «Здрасьте» говорят. Клювами щёлкают. Загляденье. Угомонилась птица базарная. Небо в себя приходить начало. И вдруг навстречу всей кучке – охохонюшки. О-хо-хо. Ну, и дела…

Поделились аяяшки стыдом с горемыками. Рассказали историю. На лебедя-шипуна сослались. Тот кивнул. Так, мол, и было. Пошептались охохонюшки с аяяшками. Сдружились и улетели всем миром во свояси. А где те свояси, никому неведомо. Даже пронырливым сорочатам.

Вот, ежели аяяшки вернутся, или охохонюшки сызнова объявятся, непременно спросим. А так – кто ж его знает – про свояси эти?..

Крайняя мера

Если всюду пожар или наводнение, или враг какой-нибудь пристал с войной, или кто-нибудь заблудился так, что все мучаются – ищут, или ещё что-нибудь окаянное стряслось, то весь народ сразу толпой бежит куда? К ней.

– Спасай, матушка! Выручай, родимая. Авось, пронесёт беду мимо, как в прошлые разы…

Крайняя мера никому не отказывала. Ей-то всё едино: что пожар, что потоп. На то она и крайняя. Ополчится и грянет так, что мало не покажется. Раз просят, значит, такая нужда.

Геройская натура! Непрошибаемая. На огонь кидается. Воду руками разводит. Вражьи танки, как семечки, лузгает. Глазастая. Как ни пропадай пропадом – достанет, вытащит, не увернешься.

Одно нехорошо. Призовут люди крайнюю меру в помощь. Отслужит она своё и не уходит. Глаза мозолит. Нет уже в ней никакой нужды никому, а что толку? И пусть мир кругом, пусть благодать. Ей всё неймётся. Ходит по гостям, пепелищами разоряет, землю трясёт, моря волнует.

Собрались люди крайнюю меру выпроваживать. Стол накрыли, как положено. Клоунов позвали, чтоб веселей было. Сами нарядились.

Явилась…

Наелась. Напрыгалась. Клоунами потешилась и опять пошла мир спасать. В общем, бестолку всё. Труба дело…

И вдруг навстречу ей – Грызунок. Увидел. Обрадовался.

– Это ты, – говорит, – крайняя? Дай, самый краешек погрызу. Страсть как люблю краюшки. Особенно хлебные, ржаные – крупной солью посыпанные. Дай, а то от голода плакать начну. Хочешь послушать, как грызунки плачут?

Насторожилась крайняя мера:

– Не хочу. Только ты меня случайно не съешь ли?

– Нет. Я только краюшки грызу, серединку не люблю. Там мягко, грызть нечего.

Крайняя мера хоть и суровая, строгая, но к малышам – добрая была. Разрешила. Обкарнал её Грызунок всю и оставил в покое. Лёг под ракитовый кусток, руку под голову положил, спит сытенький.

Глядит крайняя мера на себя в зеркальце и диву даётся. Большая стала. Взрослая. Ни конца, ни края. Вот как её теперь крайней называть, если у неё ни единой краюшечки не осталось? Кругом – сплошь одна середина! Даже характер переменился, потеплел.

И люди ею тяготиться перестали, не дуются… по крайней мере.

Штрудель

Жил-был Штрудель. Вообще-то, он не знал кто он такой, но ему сказали.

– Ха! – подумал Штрудель, – оказывается, вот кто я такой. Оказывается, не просто так!

И стал Штрудель гордиться. Ходит туда-сюда. Гордый. А навстречу – Сладкий Утёнок. Заметил Штруделя, расшаркался, расплылся в улыбке, совсем слащавым сделался.

Штрудель вида не подал, прошёл мимо, хотя, конечно, ему было приятно, но марку надо держать, а то уважать перестанут. Так он подумал.

А Утёнок не обиделся, следом за ним засеменил, улыбками раскидываясь. Идут они гуськом. Сначала в одну сторону. Потом в обратную. Хоть бы кто посмотрел!

Так бы и ходили всю жизнь, если б ночь не настала. Темно. Никого не видно. Только звёзды сияют. Всё небо ими переливается. И у каждой есть имя, и никто за ними не семенит. А восхищаются все, потому что, ну, очень красиво.

Чужая шуба

Жил-был сон, посмотрел на себя в зеркало, испугался и убежал, спрятался под ёлочкой. Шёл по лесу медведь косолапый, шёл, шёл, устал и прилёг как раз возле той ёлочки. Сон терпел, терпел да не вытерпел: приснился медведю. Надеялся, наверное, что медведь большой, не испугается.

Выскочил медведь из-под ёлки до того быстро, что шуба медвежья за ним не успела. Так и осталась на месте лежать. Бежит голый медведь по лесу, глаза то выпучит, то назад впучит. Эк, его пробрало!

Расстроился сон от горя, и стало его – три. Зима пришла. Холодно. Один сон ночью в избушку лесную охотничью пробрался – погреться за печкой. Другой – в шубе медвежьей прикорнул. А третьему нигде места нет, слоняется днём и ночью по лесу, воет от холода, волков до сердечного приступа довёл уже.

А голому медведю куда деваться? Берлоги не построил с перепуга. А в избушке-то тепло. Охотники спят. Авось, в голом-то виде не признают? И полез медведь от крайней нужды к охотникам греться. Зашёл в избу, почуял печкино тепло и скорей к нему. Лежат охотнички на полатях, намаялись за день, сквозь дебри пробираясь, спят вповалку безо всяких снов. А тут прямо по ним к печке кто-то голый лезет, от самого – медведем за версту несёт. Фу! Начали спросонья возмущаться. Сон за печкой сидел, грелся, заметил медведя, решил, что тот из-за шубы вернулся! Как рванул страшный сон вон из избы с диким криком! Народ и вовсе ошалел! Что ж тут такое творится?! Завопили. За ружья взялись. Медведь на крышу взобрался, чуть потолок не обвалил.

Несётся по лесу сон ошалелый, а навстречу ему другой, который волков гонял от холода. Заметили друг друга и решили третьего своего найти, чтобы медведю шубу вернуть да извиниться. Нашли. Еле разбудили. Тому хорошо, пригрелся в чужой шубе-то, никакой мороз нипочём. Три сна опять в один соединились и пошёл прежний сон в медвежьей шубе за её хозяином прямо к охотникам…

Охотнички тем временем из избы повыскакивали, окружили голого мишку на крыше, кричат ему, чтобы спускался и сознался им кто он таков и почему от него медведем несёт. Уцепился косолапый за печную трубу, ревёт, плачет, с жизнью прощается. И вдруг шуба медвежья сама пришла! Вылез из неё сон, охотники как увидели – от страха ружья свои побросали и разбежались.

Ушёл сон тихонечко, в кустиках спрятался, чтобы медведя не смущать. Тот слез с трубы, надел свою шубу и ушёл, довольный, берлогу строить.

Когда никого возле избушки не осталось, вошёл в неё сон, дрова в печку подбросил и затих. Спит сон, улыбается во сне, доброе дело сделал. Не стыдно. А по полянке у избы волки бегают, прыгают, пляшут от радости. Не такой уж он и страшный, этот сон. Особенно, когда спит.

Зевательная сказка

Захотелось как-то раз одному зевуну позевать хорошенько на ночь. Вышел он на балкон, прикрыл глаза для удовольствия и начал зевать. Вот так: широко-широко. Раззевался зевун сладко-сладко, а внизу, под балконом ротозей проходил. Увидел ротозей зевуна и тоже позевать решил. Раскрыл рот да как зевнёт на всю улицу. Ещё лучше, чем зевун.

Как так? Непорядок! Разве можно слаще зевуна зевать? Зажмурил зевун глазки крепко-крепко и так раззевался, что тут же уснул с открытым ртом. Стоит зевун на балконе, рот открыт, а сам – спит. Ротозей глядел на него, ждал, когда зевок закончится. Уже стемнело совсем, а зевун рта не закрывает. Спит.

Сел ротозей на скамеечку, позевал маленько и тоже уснул. Летела сонная муха домой с базара. Во всех лапках – полные сумки конфет, мармеладок и пирожных. Летела, летела и залетела спящему ротозею в рот. Начала там жужжать спросонья. Жужжит во сне, не просыпается даже.

И снится ротозею красивая мушиная музыка. Такая крылатая, что кажется спящему ротозею, что сам он летит по небу прямо к спящему зевуну на балкон. А изо рта у него музыка звучит, такая вкусная, конфетная, мармеладная с пироженками… Улыбаются зевун и ротозей друг другу во сне, конфетами делятся, муху слушают и зевают, зевают слаще сладкого, ну, прямо, как ты сейчас…