Текст книги "Избранное. Сказки. Том 3"

Мусала

Жили-были мусала. Вечно им не доставалось чего-нибудь. Как только где раздача, мусала сразу туда – рысью по-лошадиному, иногда и галопом, чтобы первыми прискакать и очередь занять на раздаче. Скачут. Ржут от нетерпения. А прискачут – там уже всё кончилось. Ну, вот. Как всегда.

Кто такие эти мусала, чьи они, когда и откуда взялись: никто не ведает. А сами они не сказывают, некогда им. Шныряют круглыми сутками туда-сюда, не спят, ищут бесплатную раздачу, воздух нюхают, держат хвосты свои пистолетами, объявления читают. На лучшее надеются.

Однажды им даже повезло. Почти. Дядька какой-то явился и сказал, что всем, кто настоящие мусала, сегодня повезло, потому что наступил день великой раздачи. Мусала тут же в очередь выстроились и ждут. А дядька сказал, что теперь те, которые в очереди сзади стоят, должны передним что-нибудь передать, а сами у своих задних забрать ещё больше. И тогда у каждого будет очень много всего-всего. Мусала как обрадовались, как начали от задних своих ждать всего-всего, потому что все передними оказались. Каждый именно себя самым первым мусалой в очереди считал. Почему? А они вкруговую стояли. Очередь саму на себя замкнули, и каждый назад уставился другому в затылок, потому что именно ему должны все.

Глянул на них дядька, перестал умничать и убежал в счастливую страну песни петь. Возмутились мусала! Каждый свои убытки начал считать и со всех вокруг их требовать. А убытков набралось на всю округу столько, что все погрязли в долгах. Только дядьку ни в чем не винили, потому что он с ними в очереди не стоял.

Сначала над ними только посмеивались, некоторые даже угорали. А потом очень скучно стало, не до смеха: только родится мышонок или бельчонок какой-нибудь, мусала сразу туда – в нору или в дупло забегают и начинают новорожденному рассказывать: сколько им всего другие должны. Ох, тяжко!

Люди от них звереть начали, а звери – речь человеческую почти перестали понимать. И тут явилось с небес спасение от мусал: большой надувной поросёнок с надписью «Раздача подарков». Обрадовались мусала, потянулись к поросёнку, а он надулся, улыбка широкая, поросячья, так и улетел. Но недалеко. Висит поодаль над землёй, мусала всячески подманивает в свою сторону. Те толпой как ломанулись за поросёнком! Ой, здорово! Ищи их, свищи их теперь! Сказывали пролетные утки, дескать, поселились мусала ныне в счастливой стране, где у них есть свой надувной поросёнок. Настоящий. Резиновый.

Лица и люди

– Здравствуйте, – сказало ответственное лицо и расплылось в улыбке. И не стало лица, только улыбка. Жиденькая, правда, но загадочная.

Второе лицо, то самое, которому «здравствуйте» сказали, засветилось ответной улыбкой и, продолжая сиять, молча проследовало за первым. Тем самым, которое только что расплылось.

Следует сиятельное лицо за улыбкой, а та впереди ещё пуще расплывается, плавниками подрагивает, как разноцветная рыбка-гуппи. Зазывает. Или заманивает.

И вдруг навстречу из-за угла целых два лица при исполнении! У них всё всегда исполняется, не волшебники, просто документы проверяют. А тут, надо же, целых два сомнительных лица навстречу: на одном вообще никакого лица нет, одна улыбка, а от другого сияние исходит. Непорядок.

– Предъявите документики!

Улыбка сразу пропала. А сияющее лицо уронило себя. Стало падшим, осенним каким-то. Вот и снесло его ветром. Лица при исполнении тут же побежали за ветром: догонять падшее лицо. Осталась одна потерянная улыбка…

Ненадолго. Обоих поймали. Собралось в одном месте много лиц: и официальные, и ответственные, и должностные, и при исполнении, и состоятельные, и приглашенные, и всякие прочие. Судят этих двоих – с потерянными лицами которые. Судят их, судят, а на них все равно лиц не появляется, только улыбки блуждающие. Хихикают улыбки.

– Вы что смеётесь? Где ваши серьёзные лица?

– Нигде.

– Как нигде? Вы здесь кто тогда?!!

– Мы не лица. Мы теперь люди. Просто люди…

Испугались лица, растерялись куда-то. Ни одного не осталось. Зато людей – вон сколько, смотрите! Целая площадь. И все – улыбаются друг другу.

За кадром

Осень. Падают листья. Дует ветер. Листья в ужасе пытаются ползти обратно. Ветер, завывая словами «Врёшь! Не уйдёшь!», догоняет их и валит на землю. Листья пытаются вырваться. Общая свалка. Наконец, с земли поднимается шуршащее существо из ветра и копошащихся павших листьев. Существо всхлипывает, шуршит, оглядывается, отряхивается и скрывается в ночном тумане.

Туман шевелится, клубится, наваливается на голые деревья. Из него то и дело показываются и исчезают то чей-то хвост, то уши, то крылья, еще что-то совсем уже непонятное. Он всё время куда-то перемещается, оставаясь на месте. И вот из него медленно выплывает одинокий одноглазый горящий уличный фонарь. Он поднимает голову и тянется к небу, продолжая стоять на одной ноге. Вытягивается высоко-высоко, потом упирается во что-то там, силится подняться выше, ярко вспыхивает, гаснет и покорно опускается обратно…

Всё утро режиссёр, закусив губу, снова и снова просматривает на ноутбуке кадры своего свежего ещё вчерашнего фильма. Но этого в нём так и нет. Где же он всё это видел? Неужели во сне? Должно же оно где-то быть! Он встаёт из-за стола, чтобы сходить на кухню за чашкой кофе, случайно натыкается взглядом на окно и тут же всё понимает. Осень кончилась. За окном идёт снег. Всё, что он видел (наяву или во сне?) – осталось там, за кадром. Там, откуда так упорно пытается выбраться одинокий одноглазый ночной фонарь…

Мыслящий камень

Когда-то давным-давно глубоко в небе летел камень. Летел он и думал: «Какое небо бездонное! Всё в нём есть. Даже я! А что там, во мне? Есть же там что-нибудь? Или нет? Ну, как это – нет? Я же есть! Я же вот лечу в небе и думаю, значит и оно думает вместе со мной. Какое небо умное, надо же! А всё из-за меня! Вот я какой! А если я лечу в небе и думаю, и оно из-за этого тоже думает, а я сам в нём нахожусь, значит, оно и во мне думает? Значит, во мне тоже небо, только каменное, да? Ох, ты, как интересно получается!»

И так камень глубоко обо всём этом задумался, что не заметил вовремя землю. И как врежется в неё со всего размаху! И сразу во все стороны раздался грохот. Он становился всё больше и больше. Но чем больше грохот разносился во все стороны, тем делался тише. Наконец, грохот стал таким огромным, что полностью растворился в тишине.

Тишина пожалела камень: «Бедный камушек! Только понял, что он есть, как стал грохотом и исчез во мне без остатка. Неужели, правда, от него ничего не осталось, никакого следа? Что он был, что его не было… О-хо-хо…» И только она так подумала, как заметила на земле большущий след от камня: огромную яму-воронку.

Яма-воронка уткнулась в самую землю, очень глубоко. Времени у неё было много, и она от скуки тоже начала думать: «Какая я большая! Все меня видят, наверное. Только мне самой ничего не видно. Интересно, из чего я? Неужели из ничего? Такая огромная и из ничего? Как же так? Я же целая гора! Только наизнанку. Вывернусь-ка я обратно!» Яма вывернулась обратно и стала громадной горой до самого неба.

Стоит гора посреди земли, любуется звёздами и ждёт: что дальше-то будет? Вот как жить-то интересно: всё время что-нибудь новенькое случается.

Думало

Всю свою жизнь Думало думы думал да горе мыкал. Больше ничего не умел и потому жил в крайней бедности. Зато горе его очень любило, а думы просто обожали. Но вот, однажды, всё это ему так надоело, что он взялся за ум и написал объявление: «Услуги населению: думаю думы и мыкаю горе. Недорого»

И повалил к нему обрадованный народ. Одним думы думать некогда, жить надо, другим горе девать некуда, квартиры маленькие. А тут – такая ценная услуга! Пришёл к Думале, заплатил немножко, и голова ни о чем не болит. Красота! Работы у Думалы стало невпроворот. Думами чужими вся голова забита, горя в избе – на любой вкус – видимо-невидимо! На год вперёд всё по минутам расписано. Думай да мыкайся, только не ленись. Разбогател Думало по страшному. Знаменитым стал. Экскурсии к нему начали водить, разглядывать, как он мыкается и богатеет.

И как-то раз нечаянно заглянула к нему красавица Ла Скала. По ошибке. Экскурсии перепутала. Увидел её Думало и влюбился без памяти. Ла Скала извинилась и ушла. А Думало разорился, потому что больше ни о чем думать не мог, кроме своей любви и мыкаться тоже перестал, потому что любовь – это счастье даже если ты совсем один.

Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец. «Что это моя сказочка так быстро кончилась?» – удивился Думало, – «Нетушки! Хочу продолжения!»

Вот же настырный! Придётся продолжить. Переоделся Думало во всё праздничное и пошёл в гости: к Ла Скале свататься. Цветы ей подарил: розы алые. Ла Скала покраснела от скромности, угостила жениха чаем с пряниками и вышла за него замуж. Сыграли они свадьбу и стали жить-поживать да добра наживать, как в старых индийских фильмах. Долго-долго. Сладко-сладко. Хорошо-хорошо…

Тс-с-с… Кажется, Думало заснул. Угомонился, наконец. Пойдёмте. Не будем ему мешать.

Поищем Ла Скалу, расскажем ей про Думало. Вдруг он ей и впрямь понравится? Сказки ведь такие: сбываются иногда, если в них очень-очень верить, конечно.

Обидчивое облако

Сидело облако за столом, чаевничало, с другими облаками беседовало. Вроде так, ни о чём особом. То ли модные наряды из журнала «Подлунный мир» обсуждали, то ли о ветре непутёвом судачили. Пустяки, никто и не помнит, Вдруг слово сверкнуло, как молния, и прямо по облаку. Больно. Обидно. Ни за что! И откуда оно взялось-то – никто толком не понял. Вроде никто никого обижать не собирался…

Выскочило облако из-за стола и убежало в свою комнату рыдать от обиды и одиночества. И все остальные облака в смущении разошлись по углам.

Заперлось… Вот чем оно там занимается теперь? Это же представить себе ужасно! Лучше и не представлять даже, а ещё лучше – и вовсе не знать. Бедное облако. Плачет тихонько. Скоро всю квартиру зальёт дождями, ни одного сухого угла никому не оставит, изойдёт дождевой водой и исчезнет, только мокрое место останется на долгую память. А все молчат. Эх, раньше бы молчали, может, обидное слово бы и не выскочило! Как ему выскочить, когда все молчат? Никак.

А облако всё мается! Воздух возле двери шевелиться начал, это ветерок пытается в комнату к облаку протиснуться, утешить его. Ничего не получается: слишком хорошая дверь. Волнуются облака. Не знают, что и думать. А вдруг ему помощь нужна? Вдруг оно там в обмороке лежит? А мы тут не знаем и в «скорую помощь» не звоним! Может, постучать?

Выходи, облако! Не сиди там одно! Прости нас, пожалуйста! Мы с тобой! Мы за тебя!

А что если его там нет? Мы тут рассуждаем, предполагаем, а облака уже нет! Не выдержало. В окошко улетело по небу гулять! Точно. Так оно и есть. Ой, кто-то во входную дверь звонит! Неужто облако вернулось?! Ну, заходи, заходи скорее. Нет, мы не спрашиваем ни о чём, а что улыбаемся, и что слёзы в глазах блестят: так ты не обращай внимания. Это от радости, от того, что ты есть, мы ведь любим тебя. Все тебя любим.

Свято место

Жила-была речка Овраговка. Или деревня. Или речка? Или всё-таки деревня? А без разницы: время из них обоих одинаково утекало. Текло из них время, текло во все стороны да со всех ручьёв и вытекло напрочь. Ни людям, ни рыбёшкам ничегошеньки не осталось. Ни капельки. Замерла вода. Застыл дым печной. Истекло время. Всё вокруг безвременьем затопило.

И потекла вода к истокам. И начали люди молодеть. И воскресли все, кто жил прежде. И понеслось всё в обратную сторону. Дожди да снега в облака полетели. Палая листва на деревья вознеслась, зеленеть начала, а после – в древесные почки складываться. Долго время пятилось. Так долго, что от оврага ничего не осталось, зато на его месте гора выросла – самая высокая на земле. Росла она, росла, до самой луны доросла. Чиркнула по ней головёнкой. И разошлись земля с луной в разные стороны. И растаяли обе в безвременье. Опять всё застыло. И тут же снова хлынуло время со всех сторон. И много его натекло и много вытекло…

Бегают по деревне ребятишки. Балуется, выпрыгивает из речки молодая рыбёшка. Обычные дела. Говорят же: свято место пусто не бывает…

Печальное образование

Жило-было печальное образование. Оно было настолько печальным, что не дружило ни с кем, потому что и с ним никто не хотел дружить. Ну, чему от такого научишься? Оно же вечно толком ничего не знает. Шли как-то мимо него целых три высших образования, балагурили, солнышку радовались. Вдруг – навстречу это печальное-припечальное еле идет, грустит.

Хотели его с собой взять, уму-разуму поучить. Не хочет. Гордое. Так и осталось – гордым, печальным и одиноким. Сидит дома, скучает. Так грустно, что вот-вот осенний дождик расплачется. Хотя на небе – ни одной тучки. Откуда же дождику взяться? Всё оттуда же. Живет он в печальном образовании давно уже. Глубоко в душе. По вечерам на баяне играет. Перед сном. Поплачется на баяне и уснет до утра. А печальное образование возьмёт какую-нибудь печальную книжку с полки, прочтет пару строчек и тут же засыпает. Любит умные книжки читать!

Тянется к знаниям, только от них вечно в сон клонит почему-то. Уснуло печальное образование, книжка на пол упала. Вышли из нее потихоньку три высших образования и решили над печальным подшутить. Перенесли его вместе с кроватью на крышу. И спрятались. Ждут.

Проснулось печальное образование от холода. Ничего не понимает. Где всё? Куда дом подевался? Слезло с кровати и побежало босиком прямо к высшим образованиям. Те за трубой прятались. Накрылись книжкой, прикинулись, что нет никого и сидят. А печальное образование спросонья их даже и не заметило. Шагнуло оно с крыши навстречу звездам и полетело по ветру. А внутри у него музыка заиграла. Это баян проснулся. Сам. Без дождика.

Слушают три высших образования музыку, смотрят, как печальное образование по ветру летает, дом свой ищет, и удивляются. Подивились и полетели вслед за ним в небо. А печальное образование даже и спрашивать ни о чем не стало, обрадовалось, попросило извинения за свою гордыню. Учится теперь, высшим становится. Вот что бывает, если проснуться в неожиданном месте.

Собачья радость

Бегают собаки по двору стаей, воздух нюхают, ищут чего-то. Устали, как собаки. Заходит во двор уличный пёс Догон.

– Привет, ребята! Что ищете?

– Да, так, чушь собачью!

– Кто потерял? Как выглядит?

– Не знаем, но она точно где-то здесь.

– Я старый пёс Догон, у меня первый разряд по суете, вам помочь?

– Откуда разряд?

– Суетился. Провод грыз вместо косточки, разгрыз, а там – разряд. Электрический. Первый. До этого ни у кого не было. Чуть жив остался. Уф.

– Ладно, тогда помогай.

О! Кажется, нашли! Собрались в кучу, лают, землю роют, визжат. Молодец, Догон!

Прятки

Затеяли солнце, дождь, река да ветер в прятки играть. Выпало по считалке вадить ветру. Зажмурился он и начал считать до десяти. Солнце за тучу спряталось, река под берегом притаилась, а дождик за деревом стоит, выглянет – и назад. Посчитал ветер до десяти и начал всех искать. Тучу разогнал, вот солнце и попалось. К берегу крутому подлетел, разбежался, да, как прыгнет с обрыва: река с перепугу на другую сторону подалась. Выдала себя! Один дождик остался. Никак ветер догадаться не может: куда дождь подевался?

Солнышко сверху всё видит, хихикает, реке подмаргивает, мол, гляди: умора какая! И впрямь забавно. Стоит с одной стороны большого дерева ветер, губы дует, брови хмурит, а с другой – дождь к стволу приник и не дышит почти, весь вспотел, взмок. Постоял ветер, постоял, постоял, шумно вздохнул и полез в самую гущу листвы от огорчения. «Ладно!» – кричит, – «Кончай прятаться! Сдаюсь!»

А в ответ тишина. Что такое? Солнце опустилось к горизонту, подглядывает: где там дождик? Река от любопытства под солнцем чуть вся не сгорела, притекла, высматривает: нет никого! Рассказали ветру, втроем поискали – точно никого нет! Одно мокрое место под деревом. Так дождик старался спрятаться, так потел и мок, что весь кончился. Эх, незадача… доигрались… Товарища потеряли.

Однако, спать пора. Солнце за край земли спать завалилось. Река себе одеяло из тумана надышала, укрылась им. Один ветер всю ночь бродил от огорчения, никак уснуть не мог. Наступил рассвет. Туман с реки начал подниматься, ветер его, как перину, в облака собрал. Выглянуло солнышко, а земли внизу и не видно, и, представьте себе – почему? Потому что пропажа нашлась! Дождик мелкий крапает. Как все сразу обрадовались! Такую радугу устроили, такое веселье! Вот вам и прятки!

Как бурундучок от скуки лечился

Выросло бурундучье младое племя, обзавелось своими норками, своими семьями. Заглядывают в гости к старым бурундучкам с детьми своими – их внучатами, гостинцы приносят, чем помочь – интересуются. Хорошо, да не то, не как раньше. Придут и уйдут. А бурундучок с бурундучихой опять одни… Вроде всё есть, торопиться никуда не надо, спи, ешь да веселись как хочешь. А всё равно – скучно. Так скучно и тихо, что даже тоска иной раз берёт.

Выйдет бурундучок из норки на белый свет полюбоваться. Посидит на лавочке. И домой. О-хо-хо. Ничего не происходит.

И вот, однажды, только собрались спать, как раздался топот наверху. И рёв. И треск. Выскочили бурундучки из норки, глядят: медведь по лесу кругами бегает и ревет.

– Привет, Миша! Что такое? Отчего у тебя на шубе шерсть дыбом? А на голове что за прическа? Каждый волосок отдельно торчит и искрится! Вот это да!

– О-о-о-о!!! К зайцу ходил! О-о-о!

– К какому?

– К специальному! Особенному! Прическу сделать обещал! О-о-о!..

Побегал миша, побегал, кое-как успокоился и рассказал о том, как стало ему скучно в берлоге сидеть, и пошел он по лесу гулять. А навстречу заяц, приезжий, с чемоданчиком. Предложил заяц мишке необыкновенные услуги: избавление от скукоты. Тот согласился и не спросил даже, что это такое. Думал, что прическу ему сделают.

А заяц оказался не парикмахером, а психотерапевтом, настоящим нервотрёпщиком. Как начап он мишке нервы трепать, как накинулся! Всё истрепал, шерсть дыбом поднял, ну, сами видите что вышло… И главное – всё бесплатно!

Решили и бурундучки попробовать от скуки избавиться с помощью зайца. Начал он и им нервы трепать. Даром старался, на совесть.

Вернулись бурундучки домой, долго успокоиться не могли. С той поры даже телевизор не смотрят: любые ужастики им нипочём, не пробирают. Как проснутся, чаю попьют с баранками и – прямиком к нервотрепщику своему. Тот всегда рад стараться: работа у него такая особенная – себе в удовольствие – нервы трепать с утра до вечера. От скуки освобождать.

Река времён

Засиделись однажды в гостях у старого мухомора два молодых боровичка. Каким ветром их к нему занесло, сами удивляются. Чаю попили, песен попели, баек стариковских наслушались и домой засобирались. А вот домой-то никак не пройти. Пока они гостили у старика, объявилась между их светлым бором и мухоморовым ельником река ночная. Широкая да глубокая, темная.

– Что такое, дедушка мухомор? Откуда столько воды? Не было же с утра!

– Это река времён, ребятки. Течёт она здесь по ночам из глубины веков. Много воды утекло, да не вся. Ждите рассвета.

Стоят боровики возле мухоморова дома, на реку дивятся, совсем притихли. А из глубины веков стелется туман над водой. Всё гуще. Того берега уже и не видать. Эхо в тумане блуждает. То плачет чуть слышно, то вздыхает, то всхлипывает, то песни поёт колыбельные. Мухомору-то старому что? Спит себе, похрапывает, а боровички друг к дружке жмутся и рассвета ждут. Разве уснёшь в такую-то ночь? Зябко.

Вот уже и светать начало. Не выдержали боровички, задремали. И снится им, будто летят они сквозь туман над широкой рекой времён. А там всё такое необыкновенное: то звери диковинные мелькнут, то люди древние в шкурах, то грибы старинные – пращуры их да прабабки. Заприметили их древние грибы, обрадовались, улыбаются, мол, здорово, внучата! Как поживаете, ребятишки? Испугались боровички, бросились от старинных грибов наутёк, полетели дальше сквозь туман к берегу родному. А старые грибы вдогонку кричат:

– Ладно вам! Не бойтесь! Мы вас любим! Вы же свои – родные! Продолжение наше…

Уцепились боровички за другой, за свой берег. Доползли до ближайшей сосны… и проснулись. А вокруг – светлым – светло. И нет никакой реки времен в помине. Птички поют. Травы да кусты от ветра шевелятся. Хорошо!

Рассказали путешественники своим собратьям про удивительную реку и голоса. И про старинные грибы – особенно. Ну, те посмеялись, не поверили да забыли вскоре. А эти двое забыть не смогли. Так и смотрят порой вечерами на дальний ельник и ждут. И опять является им река времен из глубины веков. И чудятся снова голоса в тумане. Чуть слышные. Словно кто-то давний и далёкий молится за них. За всех… И за нас – тоже.