Текст книги "Избранное. Сказки. Том 3"

Прямая

Жила-была прямая. И очень она этим гордилась. Обо всём прямо говорила и ходила прямо, не сворачивала никуда, всегда напролом. Пройдёт, например, по старинному красивому, но немножко кривому переулку. И всё. Нет кривого переулка. И не живёт там больше никто. Разбежались.

А заметит, что народ сгорбленный кое-где собирается, колготится, ходит вокруг да около, и она – тут же прямо туда! Подбежит, выпрямит всех, осчастливит, проследит, чтобы улыбались. Да не кривыми улыбочками, а прямо! И честно. Чтоб в лицо смотрели.

И вот попался ей на глаза какой-то ученый. Кривой. Ужас! Она к нему.

– Ты, батенька, – говорит, – почто такой кривой, а? Дай-ка, выпрямлю. Не бойся. Счастливым сделаю на всю жизнь. Я добрая.

Отвечает ей старец задумчивый:

– Не суетитесь, барышня. Нет на свете ничего прямого. Вот в чем беда-то…

– Как это нет?! А я?

– А вы, сударыня, давно ль в зеркало на себя глядели?

– А что?

– А нате, смотрите…

И подаёт он честной прямой душе… волшебное зеркало. Кривое-кривое. Кривей какого быть невозможно. Глянула прямая в зеркало. Обомлела. Закружилось всё в её прямой голове. Бухнулась наземь. Ну, мир не без добрых людей. Водичкой на лицо побрызгали, воздуха побольше надули вокруг. Очнулась.

И хохочет. Всё наоборот стало. Зеркало кривое с перепугу выпрямилось, а прямая… совсем окривела. Смотрит на всех и хохочет, заливается. Чего хохочет: так и не понял никто. Учёного дедушку спрашивают: что теперь делать? А он палец к губам приложил:

– Тс-с… Идите по добру, по здорову. Дайте нашей прямой спокойно криво пожить, над собой посмеяться, порадоваться всему, не умничать. Не трогает же никого? Ну, и славно.

Старые колдотки

Напали на молодую прекрасную деревню две старые колдотки. Всю свою жизнь учились они у опытной колдуньи, но так ничему и не научились. Поначалу колдоточки молоденькими были. Придут, бывало в колдунькину школу, мозгами пораскинуть, поворочать, потрясти ими кого-нибудь, заодно – школьного ума набраться, а толку нет. Не получается колдовать по-человечески. Потому не колдуньями они стали, а остались колдотками неучеными.

Ведь если чего нет, то откуда ж чему взяться? Вот они и удумали по-стариковски: хотя бы страху на деревню нагнать, раз больше показывать нечего. Шушукались с вечера, толкали друг дружку в бочок, со смеху помирали. И вот настало раннее утро, ровно четыре часа, когда по книжкам полагается нападать.

Носятся старые колдотки, как угорелые, квохчут неуверенно возле сонной деревни. Будто бы пугают. Только никому не страшно. В такую пору кто будет пугаться, если все крепко спят? Бегали они, бегали, крылышки свои куричьи распетушили, хохолочки растрясли, вот-вот расплачутся, пить хотят. А в деревне, оказывается, кроме деревьев и нет никого. Она ведь потому и деревня, что в ней деревья в кучки собираются, семьями обзаводятся. Не поговоришь. Расстроились колдотки, раз пугать тоже не получается, клювами перещёлкиваются, вдаль уходят. За стрекозой.

Она такая красивая, романтичная, дерзкая. В общем, загляделись, чуть было не наступили на родного дяденьку колдошу, А колдоша им обрадовался. Мало ли что они старые, бородатые, а всё-таки родные племянницы! Жил колдоша скучно, дома делать нечего, а в гости никому не нужен, потому что колдоша.

Видит колдоша, что колдотки его пить хотят, набегались, а от стрекозы отвлечься никак не могут. Тогда он и стрекозу в гости чай пить позвал. Ради колдоточек родных. Вот и собралась компания! Сидят, хохочут, чай пьют. Ну, как таких не любить?!

Облакаха

Над землей в широких облаках жила Облакаха.

– Эй, Облакаха! Покажись! – кричали ей с земли. И она показывалась, но не надолго. Некогда ей надолго. Дела.

Облакаха была такая чудесная, неожиданная. Всякий раз – другая. Сколько на неё смотрели: ни разу не повторилась. Диво! И вот, однажды, в небе плывёт Облакаха по делам – с севера на юг. Если кто знает: что это такое. А то ведь она и наоборот плыть может: с юга на север. Она даже снизу вверх умеет и сверху вниз тоже! Ей всё нипочём. Доплыла уже почти до самой середины между низом и верхом, севером и югом! Задумалась и в сторону повернула: то ли на восток, то ли на запад…

А там, посредине между югом и севером, её ждала другая облакаха, не наша. Для серьёзного тайного разговора. какого – неведомо, но все побаивались, что соберутся облакахи вместе и такой трам-тарарам учинят! С громом и молнией, с ливнем и градом! Каждая своих облаков поназовёт, и грянут стенка на стенку! А что? Бывало такое!

Заблудилась наша Облакаха. Зачем не туда пошла? Забрела в самые дремучие горы. Ей горы – как нам леса, только пониже, вроде кустов. Облокотилась Облакаха о какой-то горный хребет, в даль звёздную глянула и прилегла в ущелье ночь скоротать.

И снится ей, будто зовёт её кто-то: то ли на земле, то ли на небе. Не поймёшь: очень далеко, еле слышно. Пошла она прямо на голос. Кто ты, друг мой неведомый? Какой помощи тебе нужно? Какая печаль у тебя? Я сейчас!

Чувствует Облакаха, как бьётся у неё в груди сердце, как волнуется оно. И вот видит: колышется перед ней призрачно-серебристый воздух, словно волнами шелестит.

– Ты кто?

– Я волшебное небесное озеро. Это я увело тебя вчера в сторону, сбило с пути. Хотя меня ещё нет. И меня не будет, если ты не встретишься с другой облакахой, чтобы сразиться друг с другом. Грянут громы, вспыхнут молнии, и ты прольёшься на землю вся – до последней капельки. И тогда на земле появлюсь я, стану озером поднебесным. Понимаешь? Ты – это я. Но я люблю тебя и не хочу, чтобы тебя не стало. Не ходи к другой облакахе. Вернись домой…

Облакаха проснулась. Ей очень понравилось небесное озеро. Оно было таким необыкновенным! Облакаха представила себе, как по озеру плывут лебеди, как львы, слоны, лисята и зайчики, все-все дикие звери и вольные птицы – пьют из него чистую вкусную воду, как ручьи радостно и звонко бегут навстречу ему с утра до вечера и с вечера до утра… Как все рады ему, как вокруг него каждый миг рождается новая жизнь.

Облакаха решила найти свою дорогу. Но чары невидимого небесного озера не позволили ей этого. До самого вечера блуждала Облакаха напрасно. На закате, когда последние солнечные лучи уже догорали вдали, Облакаха потемнела от горя, и вдруг пошёл дождь. Дождь шумел и шумел всю ночь…

А наутро, когда заблистала, заиграла утренняя заря… чудесное поднебесное озеро вспыхнуло искрами волн на влажном ветру. Первыми к берегу подбежали дети.

– Смотрите! – закричали они, показывая пальчиками на самую середину озера. Там, отражалась и таяла в небе солнечная смеющаяся счастливая Облакаха.

Замечательный Мухарик

Жил-был замечательный мышонок Мухарик. Все знали, что он – самый замечательный, потому что он замечает даже то, что другие без него, ну, никак бы не заметили. Мухарик постоянно находился на посту для замечаний возле своего дома. С утра до вечера. Ему это нравилось. Иногда он даже ночью просыпался и бежал на свой пост что-нибудь позамечать, а потом его искала мама, потому что спать тоже надо когда-нибудь.

Папа Мухарика был очень умным, но рассеянным, как все чересчур умные для обычной жизни, постоянно что-нибудь забывал. Вот и сейчас опять очки ищет, чтобы почитать свежие научные журналы.

– Мухарик! Где папины очки?

– Ворона!..

– Папа не ворона! – сердится мама, – папа очень умный, он в библиотеке работал! Грыз там гранит науки. Его просто коты неправильно поняли. Вот и работает теперь дома.

– Прости мамочка! Я знаю. Ворона – не папа. Ворона его очки украла. Вон они: из её гнезда сверкают!

– Ах, какой же ты у нас замечательный, сынок! Это ты меня прости, что не дослушала тебя и не правильно подумала.

Мама обняла Мухарика, а папа начал расхаживать по комнате, сочиняя вслух жалобу на ворону. Жалоба была очень убедительная. Даже ворона не выдержала. Слушала, слушала, а потом сама вернулась с очками и положила их перед мышиным домиком. Так ей стало стыдно.

Пост у Мухарика был в малиновых кустах. На них зрела вкусная малина. А сами кусты были настолько колючими, что надежно защищали мухаркино укрытие. У медведя свои кусты малины есть, медвежьи, особый сорт. Зачем ему чужая? А остальные звери обходили мухарикову колючую малину стороной. Им-то что? Ну, малина – и малина.

А однажды вечером, когда уже стемнело, прибежал Мухарик домой со своего поста такой встревоженный и говорит:

– Мама! Папа! Там, на поляну перед лесом днём приехали на машинах люди. Разложили на траве еду и питьё. Поели, попили, погуляли вокруг, на гитарах поиграли, песни попели…

– Ну, и что? – ответила мама (папа опять какую-то книжку читает), – погуляют и уедут. Это у людей отдых такой.

– Да нет же, мама! Если б они так сделали, я бы не прибежал к вам. Но когда они уже собрались домой, вдруг их дяденьки решили устроить салют! Я слышал, как они сказали, что будут фейерверком в воздух стрелять!!!

– Так это же красиво!

– Это страшно! Они же в воздух стреляют! Представляешь!

– Не поняла…

– Они ж его убьют!

– Кого?

– Воздух!

– Нет, не может такого быть. Успокойся, сынок. Вот выдумщик.

Мухарик не поверил маме и убежал на свой пост: смотреть что будет.

Люди постреляли фейерверками. Покричали «ура-ура» и уехали. Мухарик продолжал тревожно следить за вечерним воздухом. Вскоре начался ветер. Он громко шумел листьями и завывал «у-у-у-у».

«Это от боли, наверное,» – думал Мухарик, – « Воздуху больно. Его так сильно обожгли, прострелили. Вот он и плачет, бедняга…» Сердце Мухарика сжималось от жалости после каждого «у-у-у-у…».

Было уже совсем поздно, когда ветер стих. Мама пришла за мышонком:

– Мухарик! Иди спать! Поздно уже!

Но из малиновых кустов никто не ответил. Там не было никого. Встревоженная мама позвала папу, и они пошли искать Мухарика. Искали в лесу. Искали на полянке. А нашли на берегу реки. Мухарик в отчаянии бегал вдоль берега и говорил кому-то:

– Ну, потерпи, миленький, я что-нибудь придумаю! Не умирай!

Над рекой стелился туман. Он становился всё плотнее и белее.

– Мамочка! Папочка! Воздух умирает! Смотрите! Он уже не может стоять! Побелел весь. Лёг на реку… Что же делать?! Что делать?

– Как это «что»? – сказал умный папа, – надо его спасать, раны перевязывать.

– Да, как же мы ему раны перевяжем? – возмутилась мама. – Он же – воздух!

– Если дома нет бинтов, то можно нарезать полосками простыню или хотя бы чистые носовые платочки, – продолжил размышлять папа.

Мухарик был весь в папу, поэтому он сразу догадался как перевязывать раны туманному воздуху. Туман медленно струился над тихой рекой. По её берегам росло много кустов и кустиков, которые то скрывались в тумане, то появлялись снова. И мышиная семья стала привязывать белые ленточки к их веточкам. Ленточки быстро напитывались влагой раненого воздуха, и их приходилось часто менять.

Бедные мышки! Они работали всю ночь! Они знали, что стараются для всех, ведь никто же не сможет жить без живого воздуха! Соседка ворона перебудила всех птиц и зверей в лесу. И к утру уже вся лесная живность трудилась на берегах реки, перевязывая раны воздуху. Даже медведь пришёл.

Наконец, взошло солнце. Воздуху стало легче. Туман поднялся над рекой высоко-высоко и превратился в прекрасные лёгкие белоснежные облака. Усталые, но довольные звери и птицы вернулись в свои жилища.

А Мухарик сказал:

– Мама! Папа! Смотрите: как много ленточек висит на кустиках вдоль нашей реки!

– Это на счастье, – улыбнулась мама. – Примета есть такая.

Легенда Аяччо

В одной изумительно зелёной стране с шелковым белым песочком под босыми ногами и высоченной нерушимой скалой, за которой шумит море родниковой чистоты и неисчерпаемой свежести, молодой загорелый дяденька Шартапарт заметил плачущую девочку Ойли с длинным фотоаппаратом в руках и большущими ярко-голубыми, как небо, слезами.

– Ты что плачешь? Кто тебя обидел?

– Никто. Просто бабочка улетела.

– Бабочка улетела сама? Ты хотела её сфотографировать на память?

– Нет, не сама. Да, хотела….

– Перестань плакать. Кто помог бабочке улететь?

– Там двое мальчишек.

– Я их знаю?

– Да. Амнечо и Аяччо. Бабочка села возле них на розу. Я бежала и кричала издали, чтобы они не шевелились, пока я не сфотографирую…

– А они?

– А они… А они… Амнечо сказал « а мне чо?», высунул язык и спугнул бабочку рукой. А когда я подбежала, Аяччо развел руками, пожал плечами и со словами «А я чо?». отвернулся так, как будто ничего не было.

Дяденька Шартапарт рассердился и побежал за обидчиками Ойли. Но Амнечо и Аяччо заметили его раньше, сразу всё поняли и начали спасаться. Они сели в совершенно чужую рыбацкую лодку и отплыли от берега. Шартапарт хорошо плавал, но Амнечо и Аяччо гребли вдвоем очень быстро. Так они и уплыли, а Шартапарт вернулся на берег осторожно поймал бабочку, тихонечко посадил её на розу и позвал Ойли делать бабочкину фотосессию.

Мальчишки очень долго гребли. Даже устали и растерялись. Но опытные дельфины доставили их на берег незнакомого острова. Там они и остались. Аяччо вырос, разросся и стал городом. Амнечо сначала хорохорился, не хотел никем становиться. Но однажды прилетела бабочка и спросила:

– Ну, что? Помнишь меня? Я теперь умная, не испугаюсь.

Амнечо долго отмахивался, пугал, но так и не испугал бесстрашную ловкую бабочку, которая стала лучшей подругой Ойли, её защитницей и настоящей фотомоднелью. А сама Ойли тоже выросла и прославилась на весь мир чудесными талантливыми фотографиями. Шартапарт познакомил её со знаменитым фотографом Шарабом. Они подружились и сделали вдвоём так много прекрасных фотографий, что поженились.

Свадьбу справляли в Аяччо. Все там были: и бабочка, и Шартапарт, и дельфины, и даже старая лодка всё с теми же вёслами и с её настоящим рыбаком, и, конечно, роза, которая появилась на свадьбе со всеми цветами мира, потому что все они – либо её родственницы, либо – подружки. Весь Аяччо радовался. Даже Амнечо пришёл, поздравил новобрачных и сказал, что больше никогда, никогда, никогда не будет пугать бабочек. Бесполезно потому что…

Так Амнечо стал человеком, и все его простили.

Разводной ключ

У одного зайца разводной ключ был. И не знал он с ним горя. Всегда всем был нужен. Ну, во-первых, садоводы любители его обожали. А как иначе-то: если ты садовод, значит, разводишь что-нибудь, морковку, капусту, огурцы, в конце концов. А как разводить без разводного ключа? Заяц таким клиентам только радовался, они в благодарность всегда угощали чем-нибудь хрустящим, свеженьким.

Ещё приходили за разводным ключом кулинары, повара и всякие химики. Всем им нужно было что-то приготовить. А чтобы что-то приготовить, нужно что-нибудь развести в кастрюле, колбе или в тарелке. И опять разводной ключ – на первом месте.

Не любил заяц только брачные пары. Придут, ругаются между собой, развести их требуют. «Может, одумаетесь?» – спрашивал зайчишка. Ну, если уж сильно настаивали, то разводил немножко. Разведет чуть-чуть и смотрит: вдруг обратно притягиваться начнут? Тогда он их дальше не разводит.

Заяц гордился своим ключом очень долго. Но однажды к нему пришел журавль в кепке и говорит: – Покажи ключ.

Зайчик показал. Журавль повертел ключом так и эдак и промолвил:

– Это разводной ключ, вижу. А где заводной?

– Я не знаю, – расстроился заяц.

Журавль посадил зайца себе на спину. И они полетели искать заводной ключ. Обыскали все заводи – нет ключа. Пролетели над всеми заводами – ничего. Тогда поднялись они высоко-высоко над землей.

– Смотри! – кричит заяц, – А земля-то – не шар!

– Точно! – соглашается журавль.

– И не дынька даже!

– Точно!

– А, знаешь, на что она похожа?

– На что?

– На картошку!

– Точно?

Удивились журавль с зайцем и опустились на землю.

А на земле их уже ждали барсучиха с барсуком. Раздумали они разводиться и сами принесли зайцу заводной ключ. Говорят, что барсучата от него заводятся. Взял его зайчик, довольный такой. Знает, что ошиблись барсуки, от такого ключа хорошо получаются зайчата, а причем тут барсучата – ему совсем не понятно. Журавль у него тут же этот ключ и выпросил. А вот зачем – не сказал, молча улетел в гнездо. Ничего, завтра расскажет.

Пока что зайцу и с разводным-то ключом дел невпроворот.

Заводной ключ

Утром журавль не появился. И заяц забеспокоился. Он уже успел наобещать заводной ключ чуть ли не десятку зверушек. За окнами – весна. В такое время заводные ключи традиционно пользуются особым спросом.

Поскакал зайка к журавлю. А тот как раз журавлят заводил с настроением, но без ключа, потому что, оказывается, и без него неплохо справляется.

– Где ключ?

– В Шаше.

– Понял, – ответил зайчик и поскакал к спортивному магазину «Шаша», про который все знали, что там торгуют шашками и шахматами, поэтому и такое название. В игровом зале «Шаши» собралось множество заядлых игроков, которые жадно рубились в обе игры сразу с помощью одновременного сеанса старинного шашечно-шахматного клубного состязания «чапаевцы». При этом народ неутомимо жал лапками на кнопки часов, и те тарахтели, как заведённые…

На самом видном месте, на специальном премиальном шахматном столике, сверкая изящной головкой, торчал в большом амбарном замке заветный заводной ключ. И было явно, что никто на свете не собирается его возвращать.

Заяц попытался объяснить про ключик, но его объяснений не слушали. Звери были сильно заняты игрой.

– Ах, так! – печально воскликнул ушастый зверёк и ускакал на полянку щипать свежую лечебную травку, чтобы восстановить нервную систему. Но как только он попытался ущипнуть землю за траву, первый же её пучок тут же расхохотался так, будто его не только щиплют, но и хорошенько по-весеннему щекочут. После нескольких заячьих попыток пощипать, хохотала уже вся зеленеющая от радости полянка. Заяц слушал всё это и понемножку столбенел.

В общем, пока заяц щипал траву, в «Шаше» определился победитель шахматно-шашечного турнира. Первое место неожиданно для всех занял тростник. Не все знали, что он – мыслящий, а он никого не предупредил, вот и выиграл. Возвращается заяц в «Шашу» – весь какой-то взъерошенный, как ощипанный:

– Кто победил?

– Тростник.

– Как? Он же – трава!

Все молчат. Делают вид, что не слышат. Стыдно же признаться, что сами только что понятия не имели о тростниковых мыслях. Даже слон не догадывался. И тут заяц заметил, что заводной ключ по-прежнему торчит в амбарном замке. Оказывается, благородный тростник слышал речь зайца, когда тот пытался объяснять, как ему нужен ключик, а все, занятые игрой, его будто бы не слышали. В записке, оставленной возле амбарного замка, было всего три слова, написанных красивым тростниковым почерком: «Отдайте ключ зайцу».

Не только заяц – все поняли, что мыслящий тростник специально всех победил: ради зайца, чтобы помочь ему забрать заводной ключик, а сам скромно направился к озеру – разглядывать гладь воды и линию между ней и небом. Ибо именно там чаще всего рождаются самые умные и добрые мысли…

Сипуха

Жил-был Сипуха. Не человек и не зверёк, но все его сразу узнавали, даже те, кто прежде о нём ведать не ведали. Да и как такого спутаешь: на лице – ни стыда, ни совести. И не лицо оно даже – маска какая-то. Стоит взглянуть, как само собой думается: «Господи! Срам-то какой!» Хочется глаза родниковой водой промыть.

Никто от Сипухи добра не видел, всех он мутил. Сплетнями, грязным словом в спину, втихаря, взглядом пакостным… Иной раз и вовсе вроде не скажет ничего, мимо пройдёт, а на душе после – весь день смутно да погано так, будто помоями облили. А проучить его – руки свои грязью его измарать – брезговали. И смерть его не брала. Бывало, придёт, постоит у порога, и до того ей тошно становится, что плюнет, развернётся и опять уйдёт. Смерть хороших любит, тянется к ним, а плохое – да, кому ж оно сдалось – хоть на этом свете, хоть на том?

Долго жил Сипуха в логове своём, на гнилое дупло похожем. Состарился. Пришла за ним смерть и опять стоит, топчется. Мучается Сипуха, не может помереть. Колдобит его изнутри. Наружу из дома выбрался кое-как мимо смерти. Та отшатнулась – такой пропастиной от него дохнуло. Глянул Сипуха на небо лазоревое и сморщилось оно, тучками покрылось. Пробежала по тучам молния, споткнулась о сипухин взгляд и грохнулась оземь – аккурат сквозь него.

И потерял он своё поганое лицо. Отвалилось оно, сгорело с молнией. Глядит сипухина смерть на него и нарадоваться не может: и впрямь, не лицо это было, оказывается, а грязь бесстыдная, бессовестная. Лежит на земле перед смертью своей существо никому не знакомое с заплаканными глазами. Лежит и прощения просит. У всех. И у земли, и у неба, и у смерти своей за всё, что было.

И светлеть вокруг начало сразу…

Отчего ж не простить, если просят по-доброму.