Текст книги "Избранное. Сказки. Том 3"

Как родилось Слово?

Давным-давно высоко в горах за дивными облаками просну– лось эхо. То ли камень упал с вершины скалы, то ли птица вскрикнула, но эху понравилось то, что оно теперь есть. Разбежа– лось эхо и полетело во все стороны сразу. Выше гор поднялось, в самые глубокие ущелья опустилось. Щедро делилось эхо собой со всеми, кто его слышал. Так щедро, что вскоре для самого себя ничего не осталось. Исхудало эхо, истаяло, потеряло свой голос. Молчит безголосое эхо, слушает: что теперь будет?

Пролетал ветер над морем. Бушевали в нём волны: – Где наше эхо? Где его голос? Возьми наши голоса, передай ему!

Звенели по всей земле ручьи – горные по камням, весен– ние – по льдам и снегам… Где же ты, наше эхо? Возьми и наши голоса!

И листва отдала эху свой шелест, и февральская метель поде– лилась с ним, и ночные костры передали ему свой треск, и грозо– вые тучи одарили его всем своим громом! Птицы наделили его своим щебетом. Львы, медведи, волки и лисы, все-все звери зем– ные отдали ему свои голоса. Даже пчёлы и осы, и самые мелкие мушки. Даже те, кому нечего было отдавать – рыбы, и те стара– лись, изо всех сил, разевали рты: – Мы с тобой, эхо! Мы тоже с тобой!

И стало эхо могучим, многоголосым. Всеми голосами земли, огня, воды и неба зазвучало оно. И стало оно словом животворящим. Отныне кто бы ни угасал на земле, что бы ни исчезало – ничто не могло угаснуть или исчезнуть навеки. Потому что у всего теперь было своё слово. И звучало, и звучит оно вновь и вновь. И прошлое возвращается. И настоящее приходит из будущего, а у того – нет ни конца, ни края. Так было, так есть, и так будет всегда, пока существует на свете бессмертное слово, рождённое сочувствием и любовью.

СКАЗКА ПРО ЛЕСНУЮ СЕЛЁДКУ

Начали белочке зайцы сниться. И стала она зайцем. Прыгает везде, по деревьям лазает, в дуплах орешки прячет, как раньше, а попробуй, назови её белкой – обижается: губки надует банти– ком и не разговаривает…

Мимо зайцы пробегали. Целый косяк. От акулы прячутся, лёжки меняют. Уж, где они акул в чистом поле высмотрели – неведомо, но с той поры, как представили себя селёдками, нико– го на земле не страшатся кроме акул. Воду какую заметят, ушки прижмут – и бегут от неё, сломя голову, куда подальше.

Кричит белка зайчикам: – Айда, ко мне в дупло! Я – ваша, братцы!

Не клюнули. Мимо промчались. Расхотелось белке зайцем быть. Тоже в селёдки подалась. Нырнёт в дупло, вынырнет. И опять нырнёт – орешков пощелкать. Вот какие нынче селёдки по лесам хоронятся, в дуплах живут…

Бабочка

В одной прекрасной стране жили бабочки. Их было много. Они струились по воздуху то туда, то сюда, раскачиваясь на ветру, словно в невидимой колыбели. Они порхали, присажи– вались на цветы, замирали на некоторое время, а потом взлета– ли. И так им было хорошо жить на свежем воздухе, возле живых цветов, так чудесно!

И ничто не могло испортить им настроения. Даже легкие и быстрые летние дождики.

А потом появились удивительные существа. Они бегали сре– ди цветов на двух ножках, радостно кричали, показывали паль– чиками на бабочек, купались в речке и валялись на траве. И тоже были счастливы. В руках у них были странные длинные палки с прозрачными мешочками на конце. Они подбегали к бабочкам и накрывали их прозрачными мешочками. А потом пойманных бабочек куда-то уносили. А затем они возвращались опять и снова ловили бабочек, которым нравилась эта забавная игра.

Бабочки делали вид, что прячутся, но не очень старались, потому что каждой было любопытно: куда же они деваются после всего?

Так продолжалось до тех пор, пока на лугу не осталась одна, последняя бабочка. Удивительных пришельцев вдруг кто-то позвал, они заторопились, дружно сели в автобус и уехали. Как ни старалась бабочка, как ни обращала на себя внимание, так её никто и не успел поймать.

– Наверное, им хорошо там вместе, вот счастливые! Ну, что ж: не буду грустить, буду радоваться чужому счастью, – поду– мала бабочка о тех, с кем недавно раскачивалась на ветру, слов– но в невидимой колыбели, и полетела одна.

У неё теперь много работы: надо пересаживаться с цветка на цветок, надо порхать, порхать одной за всех, за всех на свете бабочек, которые, конечно, счастливы и гордятся своей одинокой подругой. Так думала бабочка.

И пусть это будет правдой.

Шарик

Один воздушный шарик очень расстроился. Он где-то услы– шал, что ещё при рождении его надули! Шарик решил выяснить: кто его надул. Разобраться раз и навсегда: зачем это шариков надувают? И кто это вообще придумал, что без надувательства жить нельзя?

– Вот найду того, кто меня надул, и всё ему обратно верну. Мне чужого не надо! – возмущался шарик. Пошел искать. По дороге пытался даже сдуться от возмущения. Ничего не полу– чилось. Нитка мешает. Этот, которые его надул, хорошие узлы вяжет, никак не справиться. А, может, он моряк? Морские узлы – это ого-го! Никто, кроме моряков такие не делает.

Добрался шарик до моря. Видит: корабль плывёт морской, настоящий.

– Эй, там, на корабле! Ну-ка, признавайтесь: кто меня надул?

– А чем надували? – интересуются на корабле.

– «Чем-чем»! Воздухом! Чем ещё-то?!

– Ну, это не к нам! У нас флот морской, а не воздушный! Мы тут ни при чём!

Ясненько. Полетел шарик выше облаков, воздушный флот искать. А навстречу как раз самолет. Мимо прошмыгнуть пытает– ся.

– Кто тут меня надувал? Быстренько говорите, пожалуйста!

– А как надувают, ты хоть знаешь? Надувают губами! Слушай, старик, ты у самолета губы хоть раз видел?

– Нет!

– То-то же! Ищи, брат, духовой оркестр! Они всё дуют губа– ми! С ними и разбирайся!

«Ах, ты! Что ж это я сразу не сообразил!» – подумал шарик и помчался за духовым оркестром. Их издали слышно, никуда не спрячутся. Подлетает к музыкантам:

– А ну, признавайтесь, кто мой отец? Кто меня надул?

А в ответ – смех один. Девчоночий. Оркестр-то, оказывается, женский. Нету там отцов. Вот это да! Совсем шарик загрустил,

опустился до самой земли, катится еле-еле – весь в печали. Некуда ему больше торопиться. Смотрит: мальчик сидит на скамеечке в парке и горько плачет.

– Мальчик, перестань сейчас же! Мне и так грустно, тут ты ещё плачешь. Что такое? Что случилось?

– Как же мне не плакать! У меня шарик пропал! Только я с ним поиграть хотел, как подул ветер, и унес его куда-то! Бедный мой шарик, он там совсем один теперь! Кто с ним будет играть? Кто его будет за ниточку держать? Кто его домой принесёт? Кто с ним поговорит по-человечески? Кто им с сестрёнкой поделит– ся? Ой-ёй-ёй!

– Не плачь, мальчик! Не горюй. Давай, я буду твоим шари– ком. Я вижу: ты хороший мальчик, добрый.

Обрадовался мальчик. И шарик обрадовался. И забыли они с тех пор про свои обиды и горести. И мальчик стал самым счаст– ливым на свете. Много ли ребенку надо: был бы шарик. А шарику тоже хорошо: это же так здорово, когда ты можешь сделать кого– то счастливей. Пусть хоть сколько раз надувают….

Старая калоша

Ходят по морю корабли. Одни – туда. Другие – сюда. А третьи – совсем в другую сторону. Куда – не скажу. Сам не знаю. Разве за всеми уследишь? А вдруг буря? Шторм! Ого – какой! Волны огромные – с ветром, с брызгами да с грохотом! Куда кораблям деваться? Некуда! Всюду качает. Море уже палубу облизывает, на борт корабль укладывает! Сейчас совсем его перевернёт! Чуть-чуть осталось. Ну, вот – утонул. Ой, как нехорошо получилось. Нет, не утонул! Вынырнул и помчался к берегу, прятаться от шторма за скалами. Там, между скал проход есть для кораблей, чтобы прятаться в бухте, где ветру не разгуляться и волны намного меньше.

Да тут целый порт! Сколько кораблей собралось. Даже буксир бегает, расталкивает их, чтобы друг дружке не мешали. Старенький буксир, на борту надпись «Носорог». Правда, Носорогом его давно уже никто не зовёт. Особенно молодые матросы. Смеются и называют его Старой Калошей. Он кряхтит, пыхтит, скрипит, дрожит от усталости, но работает, старается. А они всё равно смеются. Эй, Калоша Старая, ты куда опять? На свалку пора, а ты всё работаешь. Так ведь и развалишься на ходу, однажды.

Носорог не обижается. Привык. Помалкивает, чтобы портовое начальство его и впрямь не отправило на свалку. Работает сутками. На износ. Хотя, куда там дальше изнашиваться? Живого места нет. Всё давно изношено: и руль, и винт, и борта, и двига– тель. В чём только душа держится? Болеет Старая Калоша, спать ночами не может, а виду не подаёт.

Так бы и доживал свой век Носорог – Старая Калоша, если бы не случилась в открытом море такая ужасная буря, что ни один корабль оттуда не успел добежать до спасительной бух– ты. Терпят они бедствие, просят помощи, а никто из бухты на помощь не идёт, ни одно судно. Все шторма боятся. Никто затонуть не хочет.

И вдруг выскочил один кораблик из бухты в открытое бушующее море. Что за храбрец-удалец? Откуда взялся? Так это же – Старая Калоша! Развалюха наша портовая! А волны грозные – всё выше! А ветер солёный – всё крепче! Трясётся, Старая Калоша, изо всех сил, изо всех жил своих рвётся на помощь кораблям! Плывут тёмные тучи, сверкают жгучие молнии, с неба ливень – как из ведра, волны неистовые рвут и швыряют маленький старый буксир. Нет, не одолеть их ему никогда! Не прорваться сквозь бурю Старой Калоше.

Замер на месте бесстрашный кораблик, словно сердце у него остановилось. Бьют, добивают его свирепые волны. Разламывают на куски, как орех. Отвалились и ушли под воду левый и правый борта, треснула палуба, отвалилась и затонула корма… Прощай, старый герой! Плачут в порту корабельные гудки. Плачут, поют песнь о геройской Старой Калоше. Рано, рано поёте грустную песню! Вы ещё не знаете, на что способен старый моряк!

Пробилось солнце сквозь тучи. И навстречу солнцу, как огромная золотая птица из скорлупы Старой Калоши вылупился, засверкал, заблистал палубой, якорями, мостиками и лесенками огромный Буксир-Буксирище с гордым именем «Носорог» на обоих бортах. И перетаскал он в спасительную бухту все корабли, просившие о помощи. А когда стихла буря, и засияли вечерние мохнатые звёзды на ясном небе, волшебный Носорог дал долгий-долгий прощальный гудок и улетел к звёздам.

Собака в облаках

Вылетел дядька из окна, покружил немножко и улетел в магазин за хлебом. Выскочили из окна ребятишки и улетели на зимний каток. Увязалась за ними смешная летающая собака. Вместе-то веселей. Выплыла из окна бабушка, посмотрела вниз, вверх и полетела к соседке: про зятя рассказать, внуками похвастаться, семечек пощелкать, чаем угоститься: дел невпроворот.

Скрипит окно. Своих дожидается.

Эй, вы! Долго-то не задерживайтесь. Скучно без вас дома.

Тихо как-то. Не по себе. Летите-ка все обратно…

Первым вернулся дядька с хлебом, потом бабушка приплыла, ребятишки раскрасневшиеся вернулись. Галдят до сих пор. А собаки всё нет и нет. Опять за воронами погналась. Слышите, как в облаке кто-то лает? Это она.

Молодой с бородой

Жил-был молодой с бородой. Такой молодой, а уже с бородой. Вертел бородой – и тудой, и сюдой. Подойдёт к зеркалу, полюбуется, разгладит её и спать ложится. А бороду поверх оде– яла кладёт.

У соседа тоже была бородёнка. Так себе. Сам старый, а смотреть не на что. Сильно он обижался на соседскую бороду. Про– брался однажды в дом к соседу и состриг его бородищу, пока тот спал. А сам домой прискакал: нырь под одеяло и – будто ничего и не было.

Проснулся молодой: нет бороды. Пошёл с горя в речке топиться. А по дороге девицы-красавицы его заметили, не узнали, знакомиться начали. В общем, женился он. Зачем ему теперь борода? С женой-то интереснее. И целоваться ничего не мешает.

Соро́к

Как-то утром возле одной юрты в дикой степи на голой весенней ветке случайно выросшего дерева чинары поселился молодой сорок.

И только он поселился, как тут же раздался в степи голос громкий озабоченный как бы не опоздать: «Однако, пора-быз автобыс-га!» И сразу из юрты ручейками побежали малые дети – много-много, мелкие-мелкие. Куда спешат?

Сорок был молодой, неопытный. Даже трещать пока не умел. Только головой вертел туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. И тут из юрты акя выходит – старенький, настоящий, про которых вся– кое пишут, никогда не знаешь – что от такого ждать.

Вот он встал посреди степи, шапку снял, лысину обтер длин– ным рукавом халата, который был на нем, и улыбается. А зачем? Сорок затаился, смотрит исподлобья. Что будет? Дети-то кон– чились! Акя опустил руку свою в карман и достал оттуда часы маленькие золотые на блестящей цепочке из неизвестного металла желтого цвета. Ах, какие часы славные он достал! Крутятся они на цепочке туда-сюда, качаются вверх-вниз, солнечный свет источают во все стороны. Сорок совсем уже, совсем невоз– можно на ветке устраиваться, лететь надо, часы хватать.

Полетел. Схватил. Потащить хотел, а акя не отпускает цепочку, держит её крепко-крепко. Поймал он сорока и учить его начал сразу: как жить, куда деньги девать, когда дети из школы вернутся – как они ему, сороку, обрадуются. Всё рассказал.

Сорок всё равно ничего не понял. Во-первых, потому что испугался. Во-вторых, он по-человечески слов не понимает. В– третьих, потому что детей опять увидел, потому что автобыс-га поломался, а до школы ой как далеко, и никто не пошёл.

Вернулись дети, а шурпа уже готова, дымится в мисках. Сразу всю съели, не дали остыть. Сорок совсем раскис. Сидит на плече у аки, притворяется будто он беркут гордый нестреляный, хотя сам ничего не понимает, вот-вот в обморок упадёт. А часики акя подальше спрятал – в другой карман. У него их два на халате и оба без единой дырочки: муха не проскочит.

Дети опять в степь утекли. Там хорошо: ветер шумит, сухая трава волнуется, дерево-чинара гнётся и скрипит, счастия не ищет, бежать не может. Походил акя с сороком на плече, как с ружьём, уму-разуму поучил и на волю отпустил: лети-лети, сорок молодой, хватай добычу, терзай её клювом могучим, надо– ел ты мне, ничего не знаешь – зачем живёшь?

И полетел сорок молодой дальше от юрты в дикой степи стоящей, от детей, визжащих возле чахлой чинары, от аки умудрён– ного халатом своим волшебным, от автобуса без мотора и колёс прямостоящего несмотря ни на что, далеко полетел.

Что встретится ему на пути? Куда занесут его молодые неопытные крылья? Что увидят его круглые маленькие глаза, когда брызнет в них великое Тенгри-небо струями свежего молочного туманного утра? Ничего он не знает. Летит сорок….

Господи, да как же это хорошо – не знать ничего!

Солнечные драконы

Когда-то все существа были крылатыми. Лошади слетались на Лошадиные острова, слоны – на Слоновьи, крокодилы – на Крокодильи, мышки-норушки – на Мышино-Норушечьи… И только драконы не умели летать. Но в душе они были очень хорошими, даже добрыми и щедрыми.

Только никто об этом не знал. Все радовались тому, что у драконов хотя бы крыльев нет. Иначе от них было бы невозможно скрыться: и они бы всех догнали и съели, наверное. Или нет? Никто этого не проверял, просто разлетались в разные стороны при появлении драконов – так, на всякий случай: лошади – в лошадиную сторону, антилопы – в антилопью, львы – в львовскую область.

Как-то раз слетелись все на свете на один огромный остров: день рождения Солнца справлять. А вот и Солнце! Пляшут все, радуются, мороженое едят, именинницу поздравляют, как самую красивую звезду. Солнце в ответ каждому спасибо говорит… а потом вдруг спрашивает задумчиво так про драконов: почему их нет на празднике?

– Так ведь у них крыльев нет, – отвечают крылатые радостно.

– Жаль. Им сейчас так одиноко без праздника. Позовите их.

– Хорошо, но они же все равно не смогут прилететь.

– Вы их боитесь? Почему? А кто-нибудь в душу драконью заглядывал?

Тут же произошло солнечное волшебство-приглашение: все драконы появились на острове. Испугались драконы от неожиданности, сбились в кучу, глазёнками хлопают, озираются.

И заглянули все крылатые в души драконьи. А там – только доброе, да такое наивное, доверчивое, сверкает, как сокровище.

Лошадки заржали тоненько от стыда, слоны уши на крылья свои сложили, хоботы опустили, медведи крылатые лапами глаза свои прикрывают: неудобно всем перед драконами за свое прежнее поведение.

Извинилось всё живое перед драконами, пригласили их в общий круг, чтобы Солнцу спеть песенку про «каравай – кого хочешь выбирай». Ну, и подарки, конечно, были. И торт с чаем – для всех.

А напоследок, когда Солнышко надо бы провожать, подошла одна молодая крылатая овечка к прекрасному юному дракончику и так застенчиво подала ему свои крылья:

– Проводи, пожалуйста, нашу именинницу до дома! Ты такой красивый!

И другие многие передали свои крылья и крылышки драконам. Всем драконы понравились.

С той поры крылатые солнечные драконы сопровождают нашу звезду по всей Вселенной. Они очень гордятся своей работой. Несёт их солнечный ветер, сверкают их чудесные крылья, охраняя покой Солнца и Земли, и всех, кому они принадлежали когда-то.

Любимая игрушка

Жил-был царь-царевич-король-королевич такой молодой, что ножками ходить и ручками всюду доставать уже умел, а говорить словами человеческими – ещё нет. Присматривали за ним семь шустрых остроглазых нянек. Царевич-королевич правил своей страной с утра до вечера. Даже в обед. Все игрушки в царстве-государстве принадлежали только ему, только его и слушались, а он их везде разбрасывал, потому что ему с ними было скучно, неинтересно. И никто не мог понять: почему?

Няни пожимали плечами, гадалки гадали, учёные спорили, генералы рвались в бой. А королевич-царевич брал очередную новую игрушку в ручки свои государевы сахарные и бросал её далеко-далеко без всякого интереса. Ни одной не щадил ни лаской, ни вниманием.

Но вот однажды, прогуливаясь с войсками и сопровождающими учеными и няньками по старинному городскому парку, царевич-королевич повстречал простое некоролевское дитя по имени Малышок.

Малышок тоже прогуливался по парку. С мамой. Он улыбался солнышку, птичкам-невеличкам, листочкам и хвоинкам, и, конечно, маме, которая всегда рядом. Но самое главное: у него в руке была удивительная волшебная погремушка! От её шорохов всё вокруг радовалось и расцветало! Царевич-королевич, словно околдованный, потянулся обеими ручками к игрушке Малышка, всем своим видом указывая подданным: «Дай! Дай-дай-дай!!!»

Но Малышок не захотел отдавать свою погремушку. И тогда царевичу-королевичу не стало покоя ни днем, ни ночью. И все вокруг сразу поняли, что самая любимая и желанная игрушка – та, которую не дают!

К маме Малышка приходили с огромными деньгами и лестью, с просьбами и угрозами. Ей предлагали все игрушки мира – всё для Малышка взамен его погремушки. Мама показала королевские игрушки своему сыночку, и он сразу согласился поменяться на что-нибудь.

Щедрый царевич-королевич от счастья такого отдал ему все свои игрушки сразу и навсегда. А сам – схватил желанную погремушку Малышка, начал трясти ею и грызть от радости – со всех сторон!

Долго Малышок перебирал королевские подарки, а потом они с мамой решили раздарить их всем на свете детям. Так и сделали. Каждому по подарку досталось.

А погремушка вскоре вернулась к Малышку. Няньки её обратно принесли, потому что царевич-королевич наигрался ею и уснул спокойно. А когда проснулся – то даже не вспомнил о погремушке.

Как же он теперь – неужели совсем без игрушек?

Очень даже нормально: сидит на полу в королевской кухне и играет настоящими блестящими кастрюлями, кастрюльками и сковородками, крышками стучит-гремит, смеётся – довольный! Взрослый такой!

Весёлая карабумба

И тут на них напала сушеная карабумба. Вы, конечно, спросите: как же она могла напасть, если – сушёная? А так. Запросто. Взяла и напала. Где вы видели, чтобы сушёная карабумба – мокрая была? Какая уродилась, такая и живёт. Вот они и разбежались.

Вы спросите, конечно, кто они? Зачем бегут? Кого боятся? Трусы они, вот кто. Нечего бояться сушёной карабумбы. У неё даже ног нет: всё равно не догонит. Только ласты, и то – сухие. А зовут этих трусливых – анасы, банасы, какаки всякие. Вот как их теперь зовут: после такого позорного бегства. Прежние имена их забыты напрочь.

Карабумба так расхохоталась, когда увидела их беготню: даже зубы выпали. Долго собирать пришлось. И песенку хорошенькую вслед им пропела:

 
«Жил полковник, славный располковник,
Песню пел про дальние края:
«Эх, мачача, ты моя мачача,
Добрая, хорошая моя!»
 

Попрятались какабасы в кустиках, хвостиками не машут, боятся: сдаться хотят сушёной карабумбе. Бессовестные, так ведь и говорят: «Давайте, сдадимся карабумбе проклятой!» Почему же она проклятая? Она – сушёная и всё. И никаких.

Обиделась карабумба. Улетела. Ходит-то она плохо. А летает на ластах хорошо, как на лыжах. Если надо. Только не всем об этом рассказывает, а то испугаются и близко не подпустят.

Обрадовались какабасы, что сдаваться не надо и, вообще, оказывается, всё понарошку. Стали опять храбрыми. Поют, танцуют, маракасами балуются. Далеко слыхать. Услышала сушёная карабумба, как маракасы трясутся, вернуться решила.

Вернулась и как давай плясать, наяривать со всеми вместе. Весёлая, оказывается, хоть и сухая. Это уж кому каким нравится быть. Главное, чтобы весело было.

Да! А какабасы больше не какабасы. К ним теперь опять свои имена вернулись. Какие? Разные. Хорошие. Весёлые. Некогда вспоминать, пойдём-ка, лучше попляшем.