Текст книги "Избранное. Сказки. Том 3"

На Кудыкиной горе

На вершине Кудыкиной горы в давние времена что-то было. То ли изба, то ли гнездо. Жил в этом обиталище старый Кудыкль. Жил-поживал, никому не мешал, спал себе всю зиму. А по весне или по осени, когда мимо курлыки пролетают, каждый раз, провожая их взглядом, вопил он потихонечку неизвестно кому:

– Куды? Ку-ды?! Ку-дыыыыыы?!!

Потому и прозвали его Кудыклем.

Курлыки улетали, а Кудыкль укладывался спать, если была уже осень, или ковылял в гости на соседнюю гору к Бобылихе. Это, если весна началась. И там, где он ковылял, позже непременно вырастали ковыли. Седые, словно сам Кудыкль.

Прибредал он к Бобылихе, угощался чем было, и начинали они вместе бредни плести. Длинные. До утра. Бредут вдвоем, бывалоче, вокруг бобылихиной усадьбы, плетут да плетут несусветицу всякую, пока светать не начнёт. На свету несусветица сама исчезала, а Бобылиха скучнела и выпроваживала Кудыкля. Возвращался он домой, весь важный такой, выпроваженный.

Доберется старый почти до дома, упрётся в палисадник и мечтает о чем-то далёком, заманчивом, где курлыки сейчас…

Стоит, стоит, стоит, а потом встрепенётся, в обиталище своё заглянет, возьмёт узелок самобранный, подпояшется и с песнями в дальнюю даль уходит на всё лето. Курлык своих искать.

Вот такая жизнь прежде была на Кудыкиной горе, мимо которой и поныне каждую осень и каждую весну пролетают древние курлыки. Летят и переговариваются на лету: Кудыкля вспоминают.

Сквозь сон

Маленький мальчик лег в постель, закрыл глаза, раскрыл руки, разбежался и полетел в сон сквозь стену. Стена была толстой и всё не кончалась. Наконец, хлынул свет! Мимо проплывали по небу острова, вдалеке гремели недвижные грозы, радужно переливались и скользили над головой белоснежные пушистые водопады…

Мальчик сладко зевнул и повернулся на другой бочок. Пухлая когтистая птица мягко подхватила его и, широко размахивая крыльями, увлекла в призрачные глубины земли. Они опускались всё глубже и глубже пока не вынырнули меж океанских волн с другой стороны планеты. Небо рассыпалось, заискрилось, затуманилось мириадами звёзд и галактик и вдруг опустилось, окутывая ребёнка призрачным покрывалом. Мальчик парил в облаках из звёзд, а добрая птица стала его подушкой в изголовье постели.

Мама осторожно заглянула в комнату и, заметив, что край одеяла нечаянно сполз, подошла и бесшумно поправила его.

«Всё летаем где-то», – подумала она, улыбнулась и пошла спать, чтобы там, во сне, присмотреть за своим сокровищем. Мало ли что? Мир – такой большой…

Слонёнок

Жил-был слонёнок. «Ах, ты, слонёнок!» – иногда говорили ему другие звери, – «Ишь ты, какой!» Слонёнок очень переживал, он понимал, что – не такой, как они, потому что он – слонёнок, а они нет.

Слонёнок потоптался и ушёл слоняться по Африке. Что там ещё делать?..

К вечеру взрослые слоны забеспокоились. Они трубили во все хоботы, жалостливо плакали и взывали на всю округу:

– Слонёноооок! Иди домой! Мы тебя ждём всем стадом! Не слушай чужих! Слушай только своих! Мы тебя любим. Ты нам очень нужен! Без тебя – никак!

Это очень короткая сказка, потому что слонёнок сразу вернулся. Он не стал выгибаться, капризничать и ставить условия. И жаловаться он тоже не стал, ни на кого. Подошел к маме, потерся бочком и так счастливо вздохнул, что и без слов всё стало понятно…

Вот он какой! Хоть и маленький совсем, а ведь настоящий большой добрый слон.

БОЛЬШОЙ И МАЛЕНЬКИЙ

Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ой!

Ой! Большой– большой– большой!

Ой! Маленький– маленький– маленький!

И большой маленький!

И маленький большой!

Глядит большой в небо. И маленький глядит.

Видит большой облако. И маленький видит.

Удивляется большой, как маленький: – Какое большое небо! Большое! Широкое!

И маленький удивляется: – Ух-ты!

Облако к солнышку подошло, накрыло его.

Ветерок задул. Дождик брызнул на большого и маленького.

Побежал большой к дому, от дождя прятаться, как маленький.

А маленький у него на руках сидит, и хохочет.

Дождинкам радуется, ладошками их ловит.

Вот ведь какой большой уже. Ничего не боится!

Разноцветная сказка

Жила-была девушка удивительная, красивая: Эксклюзивушка, так её и звали, матушку одинокую, лебедь белую.

И была у неё дочь Заваруха: скромная, смуглая, как заваренный крепкий чай. Ну, да. А куда деваться? Жизнь такая: всё случается…

Говорит матушка одинокая Заварухе своей:

– Пошла бы ты, доченька, во лесок дремучий по грибы, по ягоды. Авось, приключения какие-нибудь и сбудутся. Дома-то скучно сидеть, ничего не высидишь. Только смотри: не пропади пропадом. К вечеру возвращайся. А я тебе блинов напеку..

Отправилась Заваруха во дремучий лес, нашла там молочную реку с кисельными берегами, как припала к ней, так и выпила всю до донышка. Пузо у Заварухи большим стало.. Так и вернулась с ним домой.

Накормила её матушка блинами и спать уложила. И народился у Заварухи сынок Творожок, бабушке Эксклюзивушке на счастье. Сладкий такой!

Дала ему Заваруха грудного сытного молока, и вырос Творожок красивым да складным, как песня раздольная. Женился он на соседской Запеканке картофельной. И стали они все жить-поживать, детушек малых наживать, прабабушку Эксклюзивушку дальше радовать: беленькими и смугленькими, всякими разными…

Как траву жить учили

Росла вольная трава на земле. Как могла, так и росла: одни травинки выше, другие ниже, в одном месте гуще, в другом реже. Пришли люди и убрали всю траву вместе с корнями, с землей, до самого основания. Другую землю на её место уложили, удобрили, засеяли семенами другой травы.

Ровненько так засеяли.

Стала другая трава на земле прорастать. Росла, росла, пока не пришел газонокосильщик и всю её не обстриг – ровненько-ровненько. Ушел. Довольный. Показал траве, как надо расти: травиночка к травиночке, ни выше, ни ниже. Ни гуще, ни реже. Прошел год. Второй миновал.

На третий – явились люди в то место, глядят и глазам не верят: растут травинки вольно, одна выше, ближе к солнцу, а другая ближе к земле. В одном месте гуще, а в другом реже. Ничему не научилась трава. Видать, судьба такая: у каждой травинки своя. Как ни старайся всех уравнять – ничего не получится.

Нет на земле одинаковых травинок, деревьев одинаковых нет, и гор, и рек, и рыб, и зверей, и людей тоже…

Все мы – разные. И счастье, и горе у каждого своё, особое.

Гнилушка

Жила-была старая гнилушка. Если честно сказать, то и не жила, а так, валялась где-то в дремучем лесу, в самых дебрях. Никого вокруг она не видела, потому что и не любила никого. Даже себя. И её тоже никто не видел, потому что таких никто не любит. А на что смотреть? Там и смотреть-то не на что.

Лежит гнилушка на сырой земле, ругается, догнивает. Ну, и пусть себе ругается, всё равно никто её не слышит, все мимо идут по своим делам. Лес большой, огромный, кругом одно зверьё, того и гляди – затопчут. Что там у них под ногами – некогда внимание обращать. Дела!

Так и случилось. Наступил медведь на гнилушку и дальше пошёл. Ничего не заметил. И гнилушка ничего не заметила. В землю сырую вросла, поворочалась маленько да и заснула старческим сном. И вдруг грустно стало ей, гнилушке, во сне. Заболело у неё от тоски, от одиночества сердце. Удивляется старая: какое сердце? Откуда? Щупает себя во сне. А точно. В груди у гнилушки откуда-то крохотное сердце завелось. Маленькое, как семечко. Живое. Тёплое. Вон как бьётся. Слышите?

Проснулась гнилушка, глаза открыла, а вокруг лес, ветерок веет, травой пахнет и листочками, и хвоей. А на ветках птички поют, пересвистываются, гнезда вьют. А сквозь веточки и хвою просвечивает что-то такое ярко-голубое, нежное. Это же небо!

Видит гнилушка всё это и так ей хорошо ото всего сделалось, так приятно! Чувствует она, как сердце её всё растёт и растёт от счастья! Тут мимо зайчонок пробегал, маленький, робкий. Гнилушке захотелось что-то доброе ему сказать, она сначала растерялась, а потом всё-таки произнесла:

– Зайчонок, я тебя люблю.

Малыш остановился, увидел её, улыбнулся и ответил:

– Спасибо. И я тебя. Как тебя зовут?

– Я старая гнилушка…

Долго-долго хохотал зайчонок. Друзей созвал – бельчат, бурундучков, мышек, всех-всех ребятишек… Даже медведь пришел узнать о том, что случилось, выслушал зайчонка и сказал:

– Ну, ребята, и дела! Сколько на свете живу, а первый раз слышу, чтобы такой нежный, такой красивый ландыш гнилушкой сам себя называл. Это он от скромности, наверное…

Гулёна

Жила-была рыба Гулёна: бока нагуливала, нагуливала и нагуляла. Ух, какие! Поди ж ты! Как вильнет хвостом – так всё море сразу волнуется, из себя выходит. Хороша Гулёна! И ведь знает, что хороша.

Плыл по морю Чудо-юдо-рыба-кит. С пашнями, с городами, с заводами, со звоном колокольным. И вдруг всё на нем закачалось, посыпалось. Что такое?

А это Гулёна балуется, боками своими любуется. Налюбовалась и дальше собралась гулять.

– Эй, Гулёна! Выходи за меня замуж! – кричит кит, – Я мужик богатый – с землицей, с пшеницей, со звоном колокольным! Слышь, меня?!

Гулёна глазищами своими туда-сюда поводила, губки бантиком выпучила и будто не слышит. Дальше плывёт.

Обиделся Чудо-юдо. Сроду ему никто отказать ни в чем не смел. А тут… Рыбёха какая-то хвостом крутит! Эх, позорище мужику на старости лет! Плюнул на всё и рыбакам сдался добровольно.

– Берите, – говорит, – всё моё – с пашнями, с лесами, с горами, с колокольней, с фонтаном… Ничего мне не надо. Вечно вы меня поймать не могли, а я добро копил да посмеивался. И зачем? Чтоб теперь позволить насмеяться над собой какой-то рыбёхе? Столько лет живу, а ума не нажил. Стыдно-то как… Сварите-ка из меня уху. Я наваристый, не сомневайтесь.

Обрадовались рыбаки, а вытащить Чуду-юду на берег – силенок не хватает. Семь рыбацких деревень собралось тащить рыбу-кита, с города народу набежало в подмогу. Бестолку. Вздохнул Чудо-юдо горько и сам выполз на берег, чтоб людям помочь. Нате, мол, берите меня, готовьте да ешьте досыта.

И до того он был огромный, что море без него совсем обмелело. Негде стало Гулёне бока нагуливать. Опомнилась она. Заметалась на мелководье и кричит Чуде-юде:

– Кто меня замуж хочет? Берите скорее, я согласная, а то похудею!

Услышали все Гулёну и глядят на кита.

– Не любит она меня, – вздохнул кит, – о боках своих только и заботится.

Пожалели люди Чуду-юду. Не стали есть. Море за ним само явилось, обласкало солёными волнами, окропило слезами-брызгами, обняло по-братски. И отправились они вобнимку домой в свои берега. Так и дружат по сей день.

А куда Гулёна уплыла, куда подевалась – никто не знает. Говорят: даже рыбакам это неинтересно.

Темнота

Жил-был Темнота, который ничегошеньки не понимал. Ему говорят:

– Ну, ты что? Не понимаешь, что ли?

А он отвечает: – Ага!

И улыбается. Стали спрашивать почему улыбается. А он в ответ смеётся. С Темнотой не страшно. Пошлёшь его за чем-нибудь. Уйдёт и не видно его. Обязательно принесёт. Только ждать неизвестно сколько.

Прикинули кое-что и послали Темноту за смертью. Ушел. Час нет. Два нет. Лет десять прошло, а его всё нет. Праздник справить решили. Юбилей отсутствия Темноты. Салюты. Фейерверки. Поздравления. Совсем про него забыли. Притомились. Угомонились. Спать полегли. И кто-то свет выключил. И сазу везде наступила темнота. Испугались. Кричат:

– Ты кто? Паспорт где? Без паспорта не верим, а с паспортом не видим, потому что темно. Уходи. Несчитоба!

А это другая темнота была. Настоящая. Нечеловеческая. Никуда она не ушла. Люди об этом знать не знают. К смерти приготовились. А её-то и нет. Может, час прошел, может, сто лет. И невдомёк никому, что встретил Темнота смерть, пошли рука об руку обратно и заблудились, потому что темно и все спят.

Бессмертны люди во сне. За миг один могут прожить вечность, а смерти так и не встретить. А если и встретят, не узнают друг друга, потому что ничегошеньки не видно. Да и сон ли это? Пока не проснёшься, так ведь и не поймёшь до конца…

Про белого и пушистого

Жил-был белый и пушистый. Всем он нравился. В гости его самым первым приглашали. И он всегда приходил вовремя, никому не отказывал. Не хвастался. Помогал хозяевам хлеб нарезать, разные вкусности на стол подать, а после -посуду убрать да помыть, а ещё с детьми чужими возился, пока гости веселились, ласковый, никогда ни с кем не ругался. Больше других слушал, чем сам что-нибудь говорил. Слава о нём сама собой росла.

Но чем больше становилась его слава, тем больше вокруг стало собираться каких-то чёрных и колючих. И говорили они о нём всякое нехорошее. Сначала чуть слышно, а потом всё громче и громче. И вот уже вокруг – сплошные крики. Шум, гвалт, истерика, хохот дикий…

Белый и пушистый – каким был, таким и оставался. Только в гости его больше никто не звал. Все двери перед ним захлопнулись. Все прежние друзья отвернулись на всякий случай, чтобы не замараться нечаянно.

Он не возражал никому. Просто сидел дома один и ждал: вдруг кто-нибудь не побоится и в гости заглянет… или хотя бы телефон зазвонит. И однажды звон раздался. Но не от телефона. Какие-то незнакомые, черные и колючие, побили камнями все стекла в окнах его дома. А дверь сожгли.

Белый и пушистый лег в кровать, закутался в одеяло и попытался уснуть. Но теперь в доме было так холодно, что уснуть он не смог, как ни старался.

На дворе стояла глубокая осень. Белый и пушистый оделся потеплее и вышел из дома. Под ногами изредка похрустывали ледком мелкие лужицы, а в небе, словно серебряные гвозди, сверкали крупные и мелкие звёзды.

Белый и пушистый глубоко вздохнул. Изо рта у него вырвался прозрачный белесый клубочек, развернулся, распластал крылышки и полетел к звёздам. И поднялся он высоко-высоко. Даже огромная рыжая луна оказалась где-то внизу, у горизонта.

Вскоре, вокруг него, между землёй и небом, медленно плыло по воздуху целое море белых и пушистых облаков. Целое море… и все были рады ему. Все были такими же, как он сам. И никому не было холодно. А потом из них посыпалось, закружилось, полетело к земле что-то белое-белое, пушистое-пушистое, чистое-чистое.

А наутро, когда рассвело… там, внизу, все проснулись и увидели, что нет на земле ничего черного и колючего, а всё вокруг – очень белое, очень пушистое, красивое, сверкающее под солнцем.

Нестойкий краситель

В одной очень стеклянной тёмной бутылке жил нестойкий краситель. Он был ужасно пугливым. Всего боялся. Знал, что ни перед чем не устоит. На себя никогда не надеялся, только на бутылочную пробку, отсутствие солнца и тёмное стекло.

В бутылке ему было хорошо, не то что джиннам в лампах. Не нужно было никуда высовываться, спешить. Хочешь – спи, хочешь – не спи, крутись, а потом оседай. Красота! Век воли не видать! Да и зачем она ему – эта странная непонятная опасная воля?

Но однажды пробку кто-то открыл. Краситель не хотел выходить, изо всех сил пытался держаться за круглые бутылочные стенки. Увы, они были такими гладкими, такими стеклянными, что, как он ни старался, а всё-таки не устоял, выскользнул нечаянно из бутылки. И понял, что куда-то попал.

Вокруг было так светло, что краситель, конечно, не выдержал и зажмурился. Он даже не понял, во что он влип: то ли в бельё, то ли в чьи-то волосы. Так вот сразу запутался в этой жизни!

Через некоторое время он почувствовал, что стал другим, что возврата к прежнему – уже никогда не будет, потому что он теперь совсем не тот. Всё лишнее куда-то испарилось. Даже родной запах исчез. Остался от красителя один цвет, только непонятно какой. Причем, никому не понятно. Краситель ведь был нестойким. Увы, не все, оказывается, об этом знали. Кое-кто надеялся на него. А зря.

А потом и цвет совсем исчез. Побратался с местными цветами и растворился в окружающем мире окончательно. Даже родная бутылка о нём забыла, потому что её помыли. Только двое помнили о нём: пробка, в которой застряло немножко его запаха (старые пробки всегда помнят о тех, кого держали взаперти) и тот, кто её вытащил. Потому что неудачный опыт – это тоже очень полезный опыт, и его никогда не следует забывать, чтобы не повторять собственных ошибок. Говорят же: «Век живи – век учись…»

День любви

Наступил день любви. Посмотрел, как все вокруг ему радуются, и растаял от счастья. Начали его искать. Целый день искали. Не нашли. Так весь день даром и пропал. Ночь настала «Не горюйте, – говорит, – я – ночь любви». Опять обрадовались. За руку её держат: «Смотри, не исчезай!»

Не исчезает. Всем хорошо и ей тоже. Ветром ласковым вздыхает, луной от счастья светится, расчувствовалась, звёздами от любви так сияет – переливается, что никакой темноты не стало. Говорят ей: «Что-то ты ненастоящая какая-то, до того светлая, что аж белая вся… Неужели ты и впрямь – ночь любви? Поклянись!» Обиделась ночь любви и ушла восвояси.

И не стало для любви ни дня, ни ночи. Ищут её повсюду днём и ночью. Какие угодно дни и ночи попадаются, а тех, единственных, нигде не видать. Спрашивают у каждого дня, у каждой ночи выпытывают: куда ж они любовь подевали? А те улыбаются солнышком, луной зевают в ответ, да и только.

Пригорюнились все. Притихли. Слышат: вроде плачет кто-то. Негромко так. Тихонечко. То ли в чулане, то ли под кустиком.

– Ты кто?

– Я никто теперь. День у меня пропал, ночь сбежала… Ни имени своего не помню, ни как выгляжу…

– Уж не любовь ли ты?

И тут сразу все вспомнили про свою любовь. Чистую. Единственную. И вернулась она ко всем. И каждый день стал её днём. И каждая ночь тоже. Таяли дни, светились ночи, но никто больше не боялся их потерять. Никуда они не денутся. Вернутся. Главное, чтобы любовь не терялась…

Старый замок и привидение

Молодых замков не бывает. Все они от рождения уже старые, мхом поросшие. Строят их очень долго. Триста лет, а то и больше. Ни один враг столько ждать не может. Сами расходятся. Кому охота столько ждать, чтобы захватить какой-то там старый-престарый замок? А вдруг ещё и не получится? Стены вон какие крепкие. Триста лет строили. А ворота? А охрана?

Ушли враги от старого замка. Охрана тоже ушла: от кого охранять-то? Остался он один-одинешенек. Грустно одному. Тогда и завелось в нем от грусти какое-то приведение. Привел его старый добрый сосед-археолог. Привел и сразу убежал. Наверное, от скромности. Где он это приведение откопал – неизвестно. Если б оно привиделось замку, то хотя бы привидением стало. А так, раз его привели, то вот оно и приведение.

Ходит старое приведение по замшелому замку, эхо по углам разгоняет, балуется. Замку от приведения внутри щекотно стало, а почесаться не получается, он же каменный. Нахмурился старый бровями из плюща и говорит: – Ты меня не щекочи, а то рассержусь. Веди себя прилично, канделябры не трогай, понял?

Ничегошеньки не расслышало дряхлое откопанное приведение. Таращится на всё вокруг и стащить норовит всё, что попало: вилки, ложки, сервизы, гобелены, салфетки, даже скатерть с обеденного стола – свернуло мешком, чтобы туда чужое добро складывать. И радуется нехорошим смехом.

Затосковал старый замок от такого приведения, от дружбы такой непонятно с кем. Ветру пожаловался. «Выгони, – говорит, – пожалуйста, это позорище куда-нибудь на свежий воздух. Мне за него стыдно».

Ветер согласился помочь. Только попросил до поры до времени не шевелиться, пока он за приведением внутри замка гоняется. Замок обещал потерпеть, но чтобы не долго…

Догнал ветрище ушлое приведение: ложки, вилки, салфетки, половики из него повыдул и начал из замка, из хорошей сладкой жизни, выпроваживать. Вежливенько, но настойчиво. «Скатертью дорога», – говорит, а сам скатерть отнимает.

Избавился замок от приведения, вздохнул спокойно и стал с тех пор с ветром дружить, старые времена вместе вспоминать. Тот всё про всех помнит, а сам – вечно молодой, вечно влюблённый в жизнь. И столько всяких историй знает. И всё-то ему нравится, особенно с эхом наперегонки летать.. У ветра ведь нет возраста. С ним и замок вроде как даже помолодел. Не верите? Сходите, сами полюбуйтесь.

Умная сказка

Бири-вар-ыды, бири-йох-ыды, пришли как-то дети к старому доброму волшебнику и говорят:

– Здравствуй, дедушка! Придумай нам что-нибудь сказочное, пока у нас каникулы не кончились, а то нам всем уже скучно. Ты же добрый, правда?

– Вы вчера на волшебной кукурузе в космос летали?

– Да, дедушка.

– А позавчера на острове сокровищ клады разные откапывали?

– Откапывали.

– А поза-позавчера ели фруктовое мороженое в гостях у доброго чудища-юдища?

– Ага, вкусно было…

– Вот вам моя волшебная палочка, вот – шляпа со звёздами, сами колдуйте, как хотите, развивайте свою фантазию. А я пойду домой на балалайке поиграю, песенку для вас сочиню. Весёлую. Вот услышите ещё.

Видят дети, что тут работать головой надо, думать, напрягаться… и не ликуют совсем почему-то. Они-то хотели, чтобы дедушка их развлекал, старался. Думать – это же такая тяжёлая страшная работа, а они-то ведь на каникулах. Зачем ещё на каникулах-то думать? Вот дед вредный какой! Но деваться некуда.

Придумывали, придумывали, напрягались, а ничего умного в головы не приходит. Кто-то от напряжения начал нечаянно палкой стену дома ковырять. Ковырял, пока от конца палочки не отломилась щепка. Стала палочка острой. Другой её тут же в песочницу стал втыкать, а третий – отнимать у обоих. Ну, в общем, подрались маленько. Все целы, только шляпу дедушкину порвали. Как так получилось, сами удивляются, плечами пожимают.

Тут дедушка с балалайкой из дома вышел. Радостный. Видит: шляпа порвана, палочка еле жива. Перестал радоваться. Достал прямо из воздуха супер-клей «Момент», нитки волшебные и иголку к ним.

Бири-вар-ыды, бири-йох-ыды, сидят ребятишки на лавочке перед домом и пыхтят, стараются, приклеивают щепочку к палочке, шляпу дедушкину подшивают. А как сделали дела: побежали дедушке в окошко стучать, работу свою показывать да извинения просить.

Подобрел старый волшебник совсем от таких известий, палочкой волшебной взмахнул, и оказались все ребята на огромной карусели. Город – то совсем где-то внизу, то вот он – рядом. А у каждого ребенка – по конфете. Большой-пребольшой. И знаете, как, оказывается, те конфеты называются? Правильно: «Умная сказка». Удивительное совпадение. Наша-то сказка тоже так зовётся. Представляете?! А слышите музыку весёлую? Это наш дедуня на балалайке играет. Видно, настроение к нему, вернулось. Айда, слушать вместе!