Текст книги "Избранное. Сказки. Том 3"

Скок-Поскок

Очень вежливое существо. Оно никогда никому в жизни не говорило грубое «иди-ка ты туда-то…», а непременно с поклоном и исключительно – «идите, пожалуйста…». Близкие называли его просто и ласково «Поскок», а дальние и совсем не близкие, тем более, вообще не знакомые – полностью – «Скок-Поскок».

На рынок его с собой никогда не любили брать. Умучает своих и чужих. Вечно выспрашивает у всех торговцев подряд «Поскок?» да «Скок?».

И ведь не купит ничего, а вот ответь ему, будь любезен. Да и не может оно ничего купить, у него же никогда денег нет. Оно же – не человек и не зверь, а так – Скок-Поскок, волшебное существо. Зачем ему деньги?

А как оно ходит – видели? Скачет будто кенгуру. Постоянно ускакивает куда-нибудь, а потом верещит, что заблудилось. Рынки-то огромные бывают. Поди разбери: куда оно опять скакануло.

Скок-Поскок – очень древнее, говорят, существо: глаза большущие, правда, раскосые маленько, зато понятно – где живём. Носик – аккуратный, а вот рот – огромный-преогромный. Зато всегда всем улыбается, и ты никогда не узнаешь чему же оно не радо на самом деле. Всему радо. Даже когда ругается – и то с улыбкой, с поклоном… ну, про это уже было сказано.

Ребятишки его обожают. Только во двор выскочит – всей толпой навстречу бегут, кричат, визжат, радуются Поскоку, за хвост дёргают, уши его длиннющие косичкой заплетают. Оно им всё позволяет. Это же – дети!

А живёт Скок-Поскок в воздушном замке. Приплывает в нём во двор вечерами, специально, чтобы с ребятишками поиграть. Замок древний. Оно его само когда-то построило, потому что все поскоки – мечтатели, ну, как им без воздушных-то замков? Долго дети с ним играют: в «классики», в лапту, в прятки, как везде. Пока мамы домой не позовут. Только в войну с ним не играют никогда почему-то. Как предложит кто-нибудь, так Скок– Поскок сразу куда-то девается. И замок исчезает, растворяется в воздухе…

Одиночество

У всех кто-нибудь есть. Друзья, родственники или хотя бы враги настоящие, постоянные. Только у одиночества никого нет. Так получилось. Никто не виноват. Вот бегут две школьные подружки. Хорошо им. Хохочут.

Одиночеству тоже хорошо. По крайней мере, оно так считает. Ведь если бы у одиночества хоть кто-нибудь появился, от него бы сразу ничего не осталось. Представляете? И как тогда жить, если тебя больше нигде нет?

Не спится одиночеству. Сидит оно у себя в каморке перед компьютером и глупости всякие пишет кому-то. Чатится. Кофе пьет с булочками. Весело ему самому с собой. Глаза красные от недосыпа. Пухнет. К утру вон какое вымахало: от стены до стены, в четырех стенах-то сидючи… А в окно осень голыми ветками машет, листьями палыми стучится. Пусти, говорит, меня. Я такая одинокая, хоть плачь, хоть вой. И вдруг как завоет осенний ветер возле неё. Тоска-а-а. С раннего утра, между прочим.

Пухлое одиночество в дом никого не впустило, горло шарфом обмотало и само вышло на улицу на осень полюбоваться. Одиночеству своему порадоваться. И вдруг видит: осень улыбается – в свадебном платье из листьев, в фате из осеннего тумана, а рядом – тот самый осенний ветер! Оказывается, решился, наконец, замуж осень берёт.

Совсем одиночество затосковало. Вернулось домой к компьютеру, а у того – прямо на мониторе – обручальное кольцо крутится. А рядом – старая компьютерная мышь – с приданым: с новым ковриком. Сговорились, пока одиночество гулять выходило. Эх.

Пошло одиночество на кухню: горе своё пончиками заедать. А там пончики между собой передружиться успели. Каждый грудь колесом выпячивает: не сдадимся одиночеству! Один за всех! Все за одного! Испугалось одиночество своих пончиков. Сбежало из дома в чисто поле. А в чистом поле – уже столько одиночеств набралось, что яблоку негде упасть. Толпа! Как тут уединишься? Всё на виду! Ходят, толкаются. Волей неволей приходится знакомиться. А когда они все перезнакомились, не осталось ни одного настоящего одиночества.

Нет. Толпа как была, так и ходит, только одни превратились в друзей, другие – во врагов, третьи – в соседей… Осень с ветром пригласили их всех на свадьбу. Весело отмечали. Там же – в чистом поле…

Выбор

Летел человек во времени – через прошлое, через иллюзии, через всё. И вдруг застрял в бессмертии. Целиком. Ни туда, ни сюда. И стало ему всё равно: что год прошёл, что сто лет, что вообще ничего не прошло, а стоит колом, где всегда было. Ничего не меняется.

Да и есть ли он сам-то? Вроде есть. А вроде и нет. Живи – не хочу. И думать ни о чём не надо. Не радуется человек и не печалится. О чём печалиться? Чему радоваться? Ни зимы, ни лета нет, И солнце – то ли сгорело давно, то ли ещё не родилось. Ничто ведь не вечно, кроме этого застрявшего. И захотелось человеку назад, чтобы все вокруг менялось, как прежде.

Только он подумал о том, как исчезло бессмертие. А человек остался. Правда, ненадолго….

Война в голове

Жил-был человек-война. Всё у него было: и труба горластая, и конь-скакун-поганец. Заприметил конь кого-то на дороге, да и прикинулся дубом кряжистым, а человек – старым вороном, а труба – дудой. Сидит ворон на дубу и играет во дуду. Прискакал к дубу зайка, заслушался старого ворона. Конь незаметно нагнулся и подкинул зайку копытом. Кувыркнулся зайка, завизжал нечаянно, как поросята визжат, и обернулся звонким барабаном. Страшно!

Стучит заячий барабан лапками по пустой голове своей. Дудит ворон во дуду. А коню-то что? Ржёт окаянный скакун, шуточки у него такие. Человек-война подустал дудеть, да и дуде труба пришла: надорвалась так слегка. Но только человек-война собрался слезать с дуба, как тут же и упал с него, потому что никакого дуба под ним не оказалось. Так оборжался конь, что ускакал с барабаном через плечо, а про то, что он дуб дубом и что дубы не бегают – забыл сгоряча.

Обернулся человек-война обратно вороном и полетел скакуна своего смешливого догонять. Летит грозный такой, крыльями размахивает, трубой сверкает, а навстречу ему барабан катится, грохочет, ну, прямо, как война! Соскочил, сорвался барабан с дуба ржущего, корявого, скачущего по полям! Забарабанили заячьи лапки по голове барабанной сильно– сильно, так сильно, что проросли на ней знакомые мохнатые уши, а из-под низа ножки заячьи проклюнулись. Человек-война как увидел такое – тут же и встал, как вкопанный, там, где летел, даже наземь не пал. Вроде как пахнуло в воздухе войной, гарью потянуло. Запела труба горластая. Заволновалась.

Ветер подул отовсюду. Вся гарь разогналась, разлетелась куда-то. Труба продулась насквозь. Заяц очнулся, встал на ножки, отряхнулся от барабана и убежал, как сумасшедший, так быстро-быстро. Озирается человек, а войны никакой не получается. Не с кем. Да и конь-поганец хоть и ржёт вдалеке, сам-то не приближается на всякий случай. Ну, мало ли что. Щиплет потихоньку высокую траву, а та хихикает, потому что щекотно.

Вздохнул человек и понял, что он сегодня не война. И завтра – не война. И потом – тоже. И как только он это понял: сразу наступил вечный мир. Для всех. Потому что вся война – в голове. А если нет там её, то и нигде нет.

Любовь баобаба

Жил-был молодой безымянный бао баб. Так его тогда звали. Да ещё как жил! На всю катушку, во всю ивановскую! Ого-го! Эге-ге! Каждый вечер собирались вокруг него бабы молодые и сразу же им восхищались, всплескивали пухленькими белы рученьками и произносили со вздохом: -Бао!

Слово сие не означало ничего иного, кроме полнейшего и нежнейшего восторга. Бабы к нему сами так и липли, будто он весь – медовый-сахарный, а они – мухи. Жениться он не торопился, вечно приговаривал: – На мой век баб хватит и так, зачем мне ярмо на шею?

Однако, состарился бао баб незаметно для себя, проморгал свою молодость. Ну, и бабы сочные разошлись, одно бабьё ворчливое осталось, у которого провалов в памяти больше, чем не провалов.

Потом и те рассосались. Один остался баобаб. Стоит, мокнет под дождём, а всё ждёт кого-то. А нечего ждать, коли всю молодость пропраздновал, просвистал, иди теперь, свищи своё – как его там зовут?

Не пошёл, а поскакал баобаб на единственной мощной ноге за своим счастьем. Поймал одну за подол и говорит хриплым старческим голосом «выходи замуж». Вскрикнула девонька со страху и полетела птичкой по небу. Не удержался баобаб на подоле. Шмякнулся наземь. Рассыпался в труху, сроднился с землей. И так он с ней сроднился, так полюбил её, что сам стал частью её.

Осенью это было. А по весне проросли всюду молодые зелёные баобабы. Стройные и красивые, как старый баобаб в юности. Мудрые и степенные, как мать-земля. И стали они большими. И живут до сих пор. Нежатся в жару в их тени дикие звери. Пляшут и поют возле них люди вечерами. Живут баобабы, радуются солнышку и других радуют.

Ночами собираются иногда в их широкой листве древние ветры со всей земли. Старого баобаба вспоминают. Шепчутся о нем: вот ведь что любовь делает с нами, со всеми, даже с баобабами.

Сказка про министра сельского хозяйства

В некотором царстве, в некотором государстве у одного пастуха разбежались овцы. Как это получилось, он даже не понял. У него ведь собаки были. Помощники. Думал поспать немножко, на собак понадеялся. Конечно, сам виноват. Всё проспал. А у собак именно в этот день собачья свадьба случилась. Не до овец.

Видят овцы: никому до них нет дела. Обиделись и ушли. Идут, траву щиплют, песни поют. Другие овцы к ним по пути пристали. И бараны. И козочки с козлятами. И коровы с телятами. А вот козлы не пошли со всеми. Ну, что ж… Как хотите.

Направились козлы в обратную сторону и попали прямо на собачью свадьбу. А что? Тоже неплохо.

Едет царь-государь на боевом коне с войском, с охраной на парад. Вдруг встало войско, охрана заметалась, не поймёт: что кругом творится. А впереди вся дорога в овцах да баранах, в козлятах да коровах. Не пройти, не проехать, хоть плачь. Рассердился царь-государь и уволил министра сельского хозяйства, а овцам повелел вернуться к пастуху и не баламутить чужие стада.

Овцы были послушные, разбрелись по степи, никто назад дороги не знает. Беда.

Кончилась собачья свадьба. Очнулись пастушьи помощники: – Батюшки! Овец-то нет нигде! Кругом одни козлы – непонятные, чужие! Испугались собаки, что влетит им от пастуха, и убежали.

Стемнело. Сел горе-пастух на камушек, буйну голову опустил и горюет. Не заметил даже, как сам царь-государь к нему подъехал. Спрашивает повелитель пастуха в чём дело. Рассказал пастух. Задумались оба. Вдруг слышат, как в темноте гул по степи, будто стадо какое-то идёт. Оказывается, бывший министр сельского хозяйства всех заблудших овец лично переловил и повел их обратно к пастуху. Даже собачьи услуги не понадобились: до того ему обратно на свою должность хотелось.

Обрадовался пастух, а царь-государь вообще развеселился и говорит бывшему министру:

– Ну, ты и молодец! Будешь опять министром, заслужил. А в награду – забирай себе этих самых козлов, которые никого не слушаются и сами непонятно чьи. Твоими будут.

Тучкины дети

Пригнали откуда-то издалека ветры буйные огромную дождевую тучу. Так они сильно дули на неё, что туча посинела от холода и разрыдалась. Только никто из людей ее не пожалел, наоборот, попрятались под крышами по сухим местам и долго ругались оттуда на неё, всё ясную погоду славили.

Знаете, что происходит, когда рыдают тучи? Правильно. Гремит гром, сверкают молнии, хлещет ливень неукротимый. А когда туча выплакалась, наконец, то так ослабла от собственных громов и молний, так вся изошла слезами-дождинками, что от неё почти ничего и не осталось. А потом неугомонные ветры изорвали в клочья остатки её облачного платья, и расползлось оно по земле блеклыми пятнами тумана.

Туча сделалась прозрачной, почти невидимой. Такой, про каких говорят: «В чем только душа держится». Без грома, без молний, без суровых облаков, без ничего. Одна лишь душа. А внизу всё ликовало. Над миром всюду сияло солнце. Зеленели леса, луга и поля. Всем стало хорошо без этой плаксы-тучи.

«Что я их мучаю?…», – подумала туча и вздохнула, – «Надо мне исчезнуть!»

И стала она окончательно исчезать… Вот-вот уже совсем ничегошеньки не останется…

«Не исчезай!» – зашумели морские волны. «Не исчезай!» – зазвенели лесные ручьи. «Не исчезай!» – загрохотали горные водопады. А озёра и лужицы молча долго-долго смотрели на неё такими умоляющими широко раскрытыми глазами, что туча не выдержала и осталась. Ну, не могла она им отказать. Ведь они все – тучкины дети. Даже городские фонтаны. Смотрите: как они ликуют, сверкая под солнцем. Маме радуются…

Храбрые ататашки

Были собаки такие – крикуны. Они никогда не лаяли, только кричали. Громко. Протяжно. Радостно. «Ах-ах-ах! Как хороша жизнь! Ах, как приятно покричать просто так! А на кого-нибудь – ещё лучше! Ах! Ах!! Дайте, дайте нам кого-нибудь!» Восторженные такие, романтичные собаченции.

А лаять они не умели.

Зато у них был друг – настоящий козёл – свистун. Ему говоришь: «Не свисти! Денег не будет!» Помолчит. Согласится. А потом незаметно поднимется в гору, завернет там за угол, оглянется – нет ли кого рядом, да как свистнет изо всей силищи! И тут же убегает, довольный собой.

Крепко они дружили – крикуны и свистун этот. Вечерами одной бандой по бульвару прохаживались. Зазевается кто-нибудь, они тут как тут. Свистят, кричат, ножками топают, копытцами стучат. Веселые, необидчивые: нашкодят, напроказят и разбегаются.

Но вот однажды кончилось их озорство. Шли они теплым прогульным вечерком, как обычно, по бульвару, тормошили друг дружку, смеялись, подмигивали, мол, сейчас что-нибудь учудим… И вдруг – впереди – много-много, маленьких-маленьких, кругленьких-кругленьких, мяконьких, серьёзных таких в большущих фуражках с кокардами. Самих из-под фуражек и не видать почти. Кто такие? Как звать?

– Мы – ваши ататашки! Сейчас мы вам покажем, кто мы такие! Сейчас мы вам устроим.

Ну, свистун с крикунами не стали дожидаться – что там им покажут: как дали жару! Как разбежались во все стороны! Шибко им, видать, не хотелось про ататашек узнавать. Вот какие нелюбопытные.

С той поры у нас на бульварах никто не шалит. Народ гордится ататашками, нахвалиться ими не может. Гуляй, сколько хочешь и ничего не бойся, потому что храбрые ататашки всюду, под каждым кустом, возле каждой укромной скамеечки. Даже в урнах. Всё – под контролем. Муха не просвистит, слон не пискнет. И все счастливы на вечные времена!

Сказка про вобла

Один жадноватый вобл скучал дома. Скучал, скучал и решил пойти в гости к старому-престарому беззубому щуку. У мальчиков тоже бывают свои компании. Особенно, когда девочки, воблы да щуки, по непонятным делам где-то шастают, а дети давно выросли. Вобл одел шляпу-котелок, натянул на задние плавники белые носки и чёрные узкие туфли, взял кулёк-мулёк, насыпал в него немного самого дешевого рыбьего корма и пошёл. Принципиально пошёл, чтобы все знали: какой он необыкновенный вобл!

Идёт вобл. Идёт. Туфли волочит еле-еле. Неудобно. Устал. Чувствует, что поплыл уже. А всё равно, идёт, упирается. Бульк! И упал в рачью нору! Зря только испугался. Никого там не было кроме раков.

Отобрали раки у вобла кулёк-мулёк. Счастливые такие, усами шевелят, не знают, что там такое, а уже запаху радуются. И вобл доволен, что убежал, но не доволен, что без кулька-мулька. Однако, возвращаться не стал. Пришёл к старому больному щуку и говорит:

– Я тебе огромный кулёк-мулёк гостинцев нёс, а раки всё отобрали. Так что, извини. Накрывай на стол, веселиться будем.

Ну, пошёл грустный щук на кухню за кашей-малашей. А та на молоке была, молоко вскипело, пока щук шевелился, вот вся каша-малаша и убежала из щучьего дома. Бежит, кричит:

– Караул! Караул! Меня живьем съесть хотят! Помогите!

Услышал вобл крики. Не стал щучьего возвращения дожидаться, туфли с носками под мышкой спрятал и как поплыл обратно домой! Очень быстро. Даже никто такого не ожидал. Заплывает в своё воблино логово, шляпу скидывает – и под кровать! А вобла его уже дома была, сразу смекнула, что муж из гостей вернулся и успокоиться не может. Стала ему ласковым голосом на воблачном языке сказки ласковые сказывать. Угомонился вобл, задремал в обнимочку.

И щук успокоился, бабка-щукариха овсянки деду принесла, покормила с ложечки. Вот она куда запропастилась, оказывается: овсянку деду искала.

Проснулся вобл поутру, перед зеркалом покрутился, на себя посмотрел и думает:

– Хорошо дома! В гости ходить – одни убытки: что гостям, что хозяевам. Пойду-ка я лучше к вобле моей. Ласковая она у меня. Всегда поймёт, не осудит.

Сказка про все страхи

Как-то собрались в одном месте все страхи. «Ну,» – думают – «покуражимся!» Глазки выпучили, завыли по страшному и полетели куда-то вниз. Оказалось, что это – мусоропровод. И внизу – ничего хорошего. Тогда они вверх полетели. Летели, летели и вылетели в трубу. Теперь вокруг было очень много места. Даже чересчур. Разлетелись страхи в разные стороны, а много места меньше не стало, только больше и больше. И стало страхам страшно одиноко вокруг себя. И весь кураж куда-то сразу пропал. Захотелось каждому опять вместе собраться. Вместе-то оно как-то веселее было.

Летают страхи по небу, в облаках путаются, в туманах, внизу земля темная, непонятная, вверху звёзд – считать не пересчитать… увидели луну, взвыли от радости, как будто это фонтан в ГУМе, и все туда ринулись: в одно место собраться. Собрались, радуются, обнимаются, хохочут, визжат.

И всё у них теперь есть. Вот только страха никакого не осталось. Бесстрашные они теперь. Сами ничего не боятся, и других нечем пугать. А им хоть бы что. Хохочут. Гляньте-ка, к земле полетели. Хохотунчики этакие.

Дорога дальняя

Из пункта А в пункт Б вела дорога. А вот обратно вести отказалась. Спрашивают её ходоки, ездоки и прочие странники: – Ты чего? Отвечает: – Ничего. Не хочу вести и всё. Там болота сосучие, леса дремучие, поля палёные. И так натерпелась.

Стали её уговаривать. Как без дороги-то? Без дороги никак.

А та упёрлась и стоит на своём: мосты разобрала, песок из неё сыпется, нате вам! Не поведу никуда! Вызвали дорожного колдуна. Тот клюкой замахал, словами диковинными разбрасываться начал.

Испугалась дорога и побежала ото всех. Бежит она по горам да пригоркам, по лесам да болотам, выбежала в чисто поле и затерялась вдали.

Начали искать. Рядом нет. В лесу нет. В горах нет. В поле – тоже ни следа. Неужто, в болоте сосучем застряла? Позвонили Шишиге. Водяному телеграмму отправили. Те клянутся, что ничего такого не видели. Растерялся народ, ходит – каждый сам не свой неизвестно где.

И тут дорога вернулась. Загадочная. Глядит мечтательно. Улыбается. Обрадовались заплутавшие и потерявшиеся. – Ты где была-пропадала? – Я вдали была. – Что же там? – А там ещё дальше. – А потом? – А потом ещё и ещё – конца-края не видно. Красота! Идёмте, покажу.

И повела дорога всех, кто хотел, в дальнюю даль. Через леса и болота, через горы и степи, даже через пункты А и Б, и не только. Всё дальше и дальше. Идут люди и радуются всему. А особенно тому, что есть у них дорога, ведущая вдаль…

Грибные дома

Решили земля с небом поцеловаться. Ночью. А чтоб никто не подглядывал, напустили густого тумана. К утру туман стал грибным дождиком. Только выросли от него не грибы, а разноцветные живые дома по всей земле. Высокие-высокие. Откуда взялись? Говорят, прямо из воздуха.

Жить в тех домах кто угодно может. Хоть люди, хоть медведи, хоть собаки с кошками. Дома всем открыты. Каждому и корм готов, и постель теплая. Живи да радуйся.

Вот если в них не селится никто, то дома сами чахнут. Сначала по ним сквозняки гулять начинают, потом буйные ветры выдувают из них все окна и двери, а затем стены пустые в пыль обращают и уносят куда-то в другое место. А пока в них хоть кто-то живёт, пусть даже один совсем, до тех пор и дома живы.

По весне шумно в домах. Птицы всякой прилетает видимо-невидимо. Никому не тесно. Для всех место находится. Птицы перелетные много чего в дорогах своих небесных видят. Рассказывают на ночь домам всякие сказки да чудеса. Эх! Вот бы полетать! Самим посмотреть! Любопытно. И выросли дома до самого неба.

Удивилось небо. – Чего хотите? – спрашивает. – Да, вот, нам бы полетать маленько, но так, чтоб жители наши – медведи, люди, косули и все прочие не разбежались бы потом с перепугу-то.

Задумалось небо. С облаками пошушукалось, укутало облаками да туманами все дома снизу доверху и унесло их в бездонную высь. Проснулись утром жильцы. Батюшки! А за окнами звёздное небо во все стороны! И земля – далеко-далеко, сияет голубеньким светом, океанами да морями! Красота!

Поглядели жильцы, полюбовались и по земле затосковали. Окутало небо дома сияющей звёздной пылью и нежно опустило на землю. Медведи заревели, собаки залаяли, а люди запели песни. Вышли все из домов. Поклонились земле-матушке. Привет большой от неба передали. А как же дома? Ну, куда без них. Там ведь теперь не только взрослые, там и котята, и щенята, даже мальки в аквариумах, а у людей лялечки маленькие завелись. Каждому нужен свой дом, свои стены, они ведь теперь – родные.