Текст книги "Жемчужина прощения"

Письма деда были достаточно сдержанными. Он практически ни слова не говорил о том, что происходит с ним на фронте, зато с особенным трепетом и восхищением вспоминал день их знакомства с женой. Деда сильно ранили. Земля вокруг была изрыта взрывами. Уши заложило, оставляя в голове один беспощадный гул. Сознание только и цеплялось, что за мысль о медицинской «летучке», которую мужчина заметил, прежде чем упасть. Короткий легкий поезд, фактически несколько дырявых, как решето, товарных вагонов, в которые санитарки стаскивали раненых, – такие составы без устали курсировали от линии фронта к основному медицинскому поезду, имевшему хотя бы оборудованную операционную и запас лекарств. Правда, клубы черного дыма и взлетающие в небо комья земли не давали повода для особых надежд. Несмотря на красные кресты на вагонах, поезда регулярно обстреливались… Вдруг небо дернулось. Он не сразу понял, что произошло. Кто-то тащил его по земле.

В письме солдат вспоминал выбившиеся светлые локоны, такие нелепо нежные и чистые на фоне всего происходящего. Он решил бы, что к нему спустился ангел, если бы девушка не была одета в перепачканную в крови старую гимнастерку. Пули взрывали землю прямо около рук санитарки, но будто не смели попасть в нее. Ей не было и двадцати. Хрупкая, не способная взвалить солдата на себя, она просто тянула его за одежду.

Уже из открытой двери вагона он видел, как она снова и снова возвращается, вытаскивая кого-то. Только чуть вздрагивает от взрывов. Позже выяснилось, что весь состав поезда за живучесть давно зовет Ксению кошкой, ссылаясь на всем известные девять жизней. От летучки, бывало, оставались одни колеса, а на девушке – только синяки да царапины…

– Недурно! – поднял глаза от разлинованного листка Максим. – Вот туда и нужно копать, давай искать еще что-то подобное.

У бабушки Ганны был необычайно красивый и на удивление разборчивый для врача почерк с эффектными росчерками и ровным строем букв. В письмах слова теснились одно к другому, почти не оставляя свободного места. Ощущалось, что чувств к спасенному лейтенанту было куда больше, чем строчек на листе. Как, впрочем, и времени, чтобы заполнить его. Три-четыре раза менялась паста. Письмо сочинялось в мгновения между нескончаемой работой, куда уходила вся энергия до последней капли, и коротким, прерывистым сном, позволявшим хоть как-то справиться с мертвецкой усталостью. И несмотря на это, она находила в себе нежность, силы верить в прекрасное мирное будущее, даже немного шутить.

– Кажется, я нашла! – вскрикнула Ганна. – Послушай! «Помнишь, я рассказывала тебе о янтарных бусах, которые подарила сестра, когда меня забрали служить в госпиталь под Мурманском. И правда, это они берегли меня!» – Зачитала девушка и пояснила: – Ей было около шестнадцати. Началась русско-финская война, и медсестер в буквальном смысле не пускали даже к семье, потому что столь огромные потери держали в тайне от народа. Год они работали день и ночь, взаперти, а потом сразу началась Великая Отечественная война, и бабушку отправили с «поездами жизни» на фронт… – Девушка тяжело вздохнула и продолжила читать вслух: – «Сестра передала мне с кем-то весть, что заболела мама. Я перелезла ночью через забор и сбежала. Уже прощаясь, Ганна вручила мне подарок – янтарные бусы. Наша семья жила небогато, и мне сложно было даже представить подобную роскошь. Сестра взяла с меня клятвенное обещание, что я никогда не буду их снимать, ни при каких условиях, тогда они будут беречь меня. Я так привыкла к ним, что и правда почти забыла, что они висят на шее. Но недавно нас сильно разбомбили. Я была в вагоне с лежачими. Раненых много, тесно. А они смеются, несмотря на боль. Храбрятся. И тут в вагон попал снаряд. Меня в проход выбросило. Очень сложно всегда это принять, что час назад были живые люди, а потом и хоронить особо нечего. В воронку стаскивали все, что от солдат осталось, закапывали, слезами давясь. Но живые-то остались, оперировать надо. А кровь и грязь будто въелись в бусы. Как в память. Не прогнать. Я их сняла, чтобы потереть как следует. Не вовремя. Нас снова начали бомбить. Так я впервые сама пациенткой на этот же стол легла. Но ты не волнуйся, я выживу. И бусы больше снимать не буду».

– И где они? – спросил колдун.

Ганна пожала плечами.

– Первый раз о них слышу. И сама не могу вспомнить, носила бабушка какие-то бусы или нет. Не обращала внимания, наверное.

– Похоже, придется снова общаться с родителями, – сказал Максим, накрыв своей ладонью лежащую на столе руку спутницы.

* * *

Мать начала названивать Ганне сразу, как узнала о ее приезде от отца. Ей пришлось не только признаться в частичной потере памяти, но и наплести всякого, дабы мать не побежала к своему колдуну делиться подробностями или, того хуже, искать помощи. Поэтому уже следующим вечером девушка, натянув на лицо улыбку, сидела за столом у родителей и размышляла о том, как завести разговор. В одну из неловких пауз, которыми всегда изобиловало ее общение с семьей, Ганна наконец решилась зайти почти напрямую:

– Недавно мне снилась бабушка. Она подарила мне янтарные бусы, которые всю жизнь носила на шее. Но я не смогла вспомнить, правда у нее были такие или нет.

– Да, – ответил отец, и его взгляд стал встревоженным и грустным. – Всю жизнь, не снимая. Только под самый конец куда-то они задевались. Кажется, сестра подарила их еще в детстве.

Тема разговора после этого сменилась, и возвращаться к ней не имело никакого смысла, тем более что усиленные копания в бабушкиной истории могли случайно дойти до Арсения Адамади, а этого Ганне и Максиму хотелось меньше всего.

Девушка сослалась на то, что ее ждут друзья, с которыми она не успела повидаться в прошлый приезд, и, уже собираясь уходить, столкнулась с отцом в коридоре один на один. И тот шепотом произнес:

– Знаешь, она мне тоже снилась. Спрашивала про фронтовые письма. Я во сне отдал их ей. Вчера полез их искать, думаю, прочитаю, помяну ее, на мамин почерк посмотрю… А их нет! Нигде! Исчезли! Словно бы она и правда забрала эти письма! Не хочу говорить маме… Она и так думает, что болезнь давно свела меня с ума…

Девушка почувствовала, как слезы подступают к самому горлу. Она положила пальцы на давно высохшую руку отца и так же шепотом ответила:

– Я верю в чудеса… Но, может быть, они еще найдутся…

* * *

Максим встретил Ганну у подъезда, и они решили немного пройтись по ближайшему скверу. Благо мороз был несильный, хотя тротуар под ногами и кустарник вдоль него весело искрились в свете фонарей.

Колдун понимал, что выход остался один – общаться с усопшими, а он этого не любил до тошноты. И дело было скорее в личной непереносимости, чем в опасности или неприятности действа. Многие выбирают эту сферу как основную для своей работы и ходят на территорию умерших каждый день, и ничего. Подобно тому, как кто-то по призванию становится стоматологом, а других бросает в дрожь от одного звука бормашины.

– Давай найдем ближайшее кафе и начнем там, – сказал он. – Не хочу звать их домой.

– Домой? – усмехнулась Ганна.

– Любое место, где я сплю, хоть и временно, – мой дом, и я стараюсь соблюдать там некоторые правила чистоты и безопасности в дополнение к общепризнанным.

– Не хожу в обуви по ковру, не приглашаю мертвых? – развеселилась собеседница.

– Совершенно верно. – Ему нравилось, что настроение спутницы становилось лучше с каждым шагом, а еще то, что она под предлогом возможности поскользнуться взяла его под руку. – Давай я тебя прокачу.

На тротуаре перед ними вытянулась узкая полоска замерзшей лужи. Молодой человек перехватил девушку за ладонь и побежал. Весело хохоча, Ганна проехалась по раскатанному льду на ботинках. А когда его резко сменил асфальт, полетела в подставленные руки Максима.

– И что, где угодно можно это делать? А люди? – спросила она, снова цепляясь за его локоть и чуть склоняясь к нему, будто они обсуждают какую-то тайну.

– А как ты думаешь, это происходит? – по-доброму усмехнулся колдун. – В меня вселится приведение, я начну закатывать глаза и говорить не своим голосом? Или разложу на столе доску с буквами, войду в транс и начну двигать по ним стрелкой?

– Ты очень точно описал мои варианты, – хихикнула Ганна.

Ее способность абсолютно искренне, без смущения или обиды смеяться над собой безумно ему нравилась. Это рождало столько простоты и близости! Только поистине свободный и уверенный в себе человек способен на это.

– Чаще всего это игра на публику. Иногда просто шарлатанство, а иногда клиент иначе не поверит в происходящее. Хотя я не знаю, как можно не поверить, когда чужой человек начинает пересказывать подробности семейных дел, да еще и используя фирменные словечки какого-нибудь ушедшего дядюшки. Есть еще вариант, конечно. Это всякие духи. Они не люди, даже, может быть, людьми никогда не были или давно не были. Они могут выступать посредниками между слабенькими колдунами и миром мертвых. Вот эти ребята как раз любители влезать во сны, «оживлять» предметы, появляться в зеркалах и создавать прочую эффектную чертовщину. Только они, конечно, ни к какому черту отношения не имеют.

– А кто они такие?

– Ну, как ты уже могла догадаться, люди – не единственная разумная форма жизни. Просто физическое тело есть не у всех. Реальность многослойная. Эти слои где-то пересекаются, где-то нет. У каждого из таких пространств свои свойства и, как следствие, свои жители. Некоторые имеют доступ сразу в несколько пространств, например я, – Максим улыбнулся и показал пальцем на уютную кофеенку чуть впереди.

– То есть ад и рай, например?

– Возможно. Но либо живым туда доступ закрыт, либо я слабоват. Но ни я, ни кто-либо из моих знакомых там не был. Смотри. Если представлять пространство умерших с точки зрения христианской традиции с поправкой на мою личную концепцию, то сначала все попадают в некий эластичный аквариум, который надет на живой человеческий мир.

– То есть они живут как бы параллельно с нами в этом же мире? – уточнила девушка.

– И да, и нет. Эта незримая пленка не позволяет им никак вообще с нами контактировать. Хотя некоторые все же могут организовать себе доступ при помощи живых. Как твоя двоюродная бабушка, например. В общем, в этот резервуар неизбежно попадают все после смерти. Но еще не привыкшие к нему тех, кто там живет, не видят, а с нашим миром уже никак взаимодействовать не могут. Лежит вещь на столе, а взять не получается. Люди сквозь тебя проходят. Ну ты представляешь, да? Потом душа привыкает и начинает потихоньку осознавать и принимать происходящее. В идеале они отпускают прошлую жизнь и покидают этот аквариум. Могу предположить, что бабушка Ганна и занималась тем, что объясняла особенно запутавшимся, что с ними произошло, и помогала пройти дальше.

– Куда?

– Следующий слой – это максимум, куда я прохожу. Его с натяжкой можно назвать судом. На самом деле для каждого отдельного индивида происходящее выглядит по-своему. По мне, оно больше напоминает пересмотр жизни в обратную сторону в роли стороннего наблюдателя. Фактически ты сам себя и судишь. Таким образом, душа начинает терять связь со своей старой личностью, очищается от нее, отторгает. Остается лишь некий впечатленческий осадок в формате желаний, неприязни, страха и прочих, к сожалению, часто неприятных вещей. С ним душа идет еще дальше.

– Куда? – снова спросила спутница. По лицу Ганны было видно, что она невольно примеряет услышанное на себя, пытается представить свое кино или кого-то из близких, и ей невольно становится не по себе.

– Может быть, в рай, может быть, в другую жизнь, – пожал плечами молодой человек. – Но есть те, кто застревают и на суд не идут. Неупокоенные. Их держит в этом предбаннике для свежеумерших какая-то цель, идея, сильная привязанность, трагедия, множество причин.

– И ты надеешься найти там мою бабушку?

Они зашли в кафе и устроились за спрятавшимся в дальнем углу столиком.

– Если Лариса говорила правду, то она, скорее всего, там. Но если бы все было так просто, то господин-начальник уже давно узнал бы все, что хотел. А он не знает. Иначе Лариса бы не спрашивала. – Колдун достал блокнот, черную гелевую ручку и небольшую картонную коробочку, в которой что-то гулко загремело. – Тем не менее, есть еще Ксения Львовна и другие родственники, которые могут что-нибудь нам подсказать, если правильно спрашивать. А мы уже более-менее представляем, что ищем.

Максим достал свой неизменный карандашик и, убедившись, что никто на него не смотрит, нанес несколько символов и стрелок на поверхность стола. Какое-то время назад девушке уже показалось, что лицо собеседника немного изменилось. Его взгляд больше не фокусировался на окружающих предметах без непосредственной необходимости, а стал как-то по-особому отрешен и задумчив. Это состояние погруженности как будто немного передавалось и ей – вместе с легким головокружением.

– Я тоже иногда прибегаю к помощи предметов, духов, религиозных эгрегоров и много еще к чему, – произнес колдун, извлек из коробки черный, необработанный кусок кристаллической породы и вложил его в руку девушке. – Просто держи и не выпускай, пока не скажу.

Когда холодный, поблескивающий гранями камень оказался у Ганны в ладони, она сразу почувствовала себя несколько комфортнее и увереннее. Даже как будто немного увеличилась в размерах. Головокружение и волнение растворились. На смену им пришли обычные мысли о том, чего бы вкусного попросить к заказанному кофе.

У Максима был целый набор камней, которые он «заряжал» определенными свойствами. Некоторые из этой коллекции принадлежали еще его прадеду. У каждого были и свои изначальные свойства, и длинная история, накладывающие отпечаток на производимый эффект, но, в сущности, это лишь создавало форму, сосуд. Содержимое же – энергия определенного характера – приобреталось камнями долго, по чуть-чуть, с соблюдением множества тонкостей. Камни путешествовали по святым местам и местам силы, отлеживались в тематических локациях и в карманах правильных людей, вымачивались в специальных составах в правильные дни и задействовались в прочих ритуалах, которые большинство людей сочли бы если не безумием, то глупым суеверием. Нет, существовали и самородки, которые удавалось найти уже готовыми и требовалось лишь подшлифовать, но проще было обнаружить говорящего кальмара в кустах смородины, чем такой готовенький артефакт у какого-нибудь торговца. По факту камни работали так же очевидно и убедительно, как, например, хороший наркоз. И черный турмалин, который девушка сейчас грела в ладошке, словно закрывал ее защитным куполом, через который на тонком плане не проникала никакая информация.

Стоило колдуну пройти сквозь незримый барьер, количество посетителей в кафе увеличилось в десятки раз. Умершие люди обступили их стол так тесно, что стояли буквально друг в друге. Конечно, никакого дискомфорта они не испытывали, поскольку это была лишь визуальная проекция. Только легче от понимания Максиму не становилось. От шума их голосов в сознании все зазвенело. Он демонстративно начал проводить вокруг себя линию, и образы усопших отодвинулись назад.

С точки зрения живых посетителей кафе, обычный парень в очках и тонкой свободной водолазке, задумавшись, склонился над чашкой. Для невидимых же гостей – появившийся колдун, сдвинув брови, осматривал присутствующих. Стол, за которым он сидел один, стоял в центре круга. Спутница Максима благодаря черному турмалину была им недоступна. И белая полоса неприступной стеной отделяла живых от умерших.

– Колдунья Ганна! – мысленно позвал тот. – Уроженка Мурманской области конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Можешь войти в круг.

Призрачная публика дернулась, перемещаясь, но черту не пересек никто.

– Ксения Львовна, в девичестве Степанова, в замужестве Вилейко. Можешь войти в круг.

Жившие когда-то люди всех возрастов, одетые в наряды разных лет, теснились, смотрели в круг и по сторонам. Кто-то стоял молча, кто-то пытался сказать что-то колдуну, докричаться. Некоторые умершие переговаривались друг с другом, возможно, обсуждая тех, кого он искал, но в общем гуле ничего нельзя было расслышать.

Тогда Максим вытащил из своей памяти образ бабушки с фотографии и в виде полупрозрачной голограммы поставил за спиной.

– Родственники Ксении Львовны, можете войти в круг.

Снова тишина.

– Все, кто был знаком с ней, можете войти в круг.

Наконец черту пересекли четверо: двое молодых парней в военной форме, взрослый мужчина с интересными чертами лица и явно с гордым нравом, а также усталая женщина средних лет с нелепой старомодной прической. Двух солдатиков Ксения в свое время вытащила, но погибли они позже, уже будучи далеко от «поездов жизни», каждый по-своему. Женщина оказалась ее клиенткой в абортарии, однако питала невероятную привязанность к ребенку от второго брака и продолжала за ним присматривать с того света. Самым интересным оказался глава повстанческого отряда сопротивления на западе Украины, с которым уже после объявления официальной победы боролся муж Ксении Львовны.

Для многих это время уже было действительно мирным, и в ближайшем крупном поселке к их с мужем дому, конечно же, организовали танцы. Ксения, которой было тогда двадцати три, с хрупкой юности лишилась подобных развлечений, поэтому пришла туда за несколько километров, пусть и с маленьким сынишкой на руках. Девчонок на послевоенных сборищах всегда было больше, и она в основном смотрела со стороны. И тут по собравшимся пронесся легкий ветерок волнения. В двери просторного сарая, отданного под социальные нужды, вошло несколько мужчин. Местные, скорее всего, знали, кто это, а вот военные, пригнанные в эту область бороться с сопротивлением, конечно, нет. Главного из вошедших звали Егор. Ему было чуть за тридцать. Статный, с седыми висками и армейской выправкой. Он мог бы выбрать любую, но выбрал ее. И Максим улыбался, понимая его. Женщина из воспоминаний главаря западного сопротивления была так похожа на девушку, сейчас сидящую рядом и размешивающую сахар в кофейной чашке…

Ксения Львовна отдала ребенка соседке и пошла танцевать. Егор говорил с ней и с каждой новой фразой понимал, что девушка ему все больше нравится, равно как и то, что она с ним не пойдет. Не потому, что мать, и не потому, что жена. А потому, что они верили в разное, по-разному видели зло и благо. И эти противоречивые чувства абсурдным образом заставляли желать ее все сильнее. И после Егор недолго проводил ее, даже взял на руки смешливого, несмотря на нелегкое время, голубоглазого малыша. Сына врага. Он молился, чтобы их дороги больше не пересеклись, и вместе с тем, конечно же, хотел увидеться вновь. Только следующая их встреча случилась не на танцах.

На дом Ксении напали. Она и сама отстреливалась, долго не подпуская противников. Скрывалась с орущим сынишкой за мешками с песком, которыми были проложены стены под окнами хаты. Даже уложила одного бойца. Когда ее приволокли к Егору, ему хотелось провалиться сквозь землю, а девушка смотрела на него с каким-то испепеляющим принятием. Во второй раз он бы не имел права ее отпустить. И в первый раз не имел, но отпустил.

– И что? Больше не пришлось? – поинтересовался Максим.

– Нет, – ухмыльнулся покойный. – Я парой недель позже с коня по пьянке неудачно упал. С тех пор здесь и ошиваюсь.

Максим видел над ним пару темных теней, закручивающихся вверх по спирали. Скорее всего, это были преступления, расплата за которые идет по роду. Такие иногда называются проклятиями. Но по сути это требование возмездия за содеянное в определенной, конкретной форме. Если не было преступления, то не может быть и проклятия. А у Егора, судя по всему, преступлений было немало. Однако колдуну в них вдаваться не хотелось, хотя повстанец, конечно, был бы рад поговорить.

– Где она? – спросил он Егора.

– Сразу в чистилище ушла. Родственница-колдунья мигом ее туда провела. Ксения сияла, словно ангел, хотя я точно знаю, что она не ангел. У нее на руках не только кровь больных, поверь. Она только в окошко своей хаты с дюжину моих ребят перестреляла за то время, что они с мужем в наших землях служили.

– Есть еще ее родственники здесь?

– Нет, всех эта колдунья встречала.

– А сама она здесь?

– Нет, – развел руками мертвец. – Она живая еще.

– Не может этого быть. Она вскоре после войны умерла.

– Тебе виднее, колдун. Ты позвал – я пришел. Ты спросил – я ответил. Услугу окажешь?

– Не знаю… – ответил молодой человек, хотя понимал, что задолжать даже пустячок проклятому никому на пользу не пойдет. – Чего хочешь?

– Найди мою племянницу! – затараторил Егор. Лицо его вмиг стало взволнованным и умоляющим. – Савенко Нина, Саратов, пятая школа, шестой «бэ». Найди ее мать, скажи, чтобы до шестнадцати лет из дома ее не выпускала! Особенно по вечерам!!!

– Ах ты гнида!!! – взорвался Максим, понимая, в чем тот виновен. Но мягкое прикосновение пальцев Ганны к его плечу слегка сдержало пыл. Конечно, вслух он не произнес ни слова, но столь резко изменившееся выражение лица немного напугало девушку.

– Я все осознал! Я тысячу раз раскаялся! – кричал покойник, однако медленно пятился к светящейся белой полосе. – Я страдать должен! Почему они страдают?!

– Они за себя страдают, а ты свое еще получишь, тварь! – прошипел тот сквозь зубы. – Взрослую, значит, пожалел, а девчонку, ребенка, – нет?! Проваливай, пока я на тебя еще одно проклятие не повесил!

– Я не знал, что творил! Пока живой жизни не понимаешь, не видишь, как все устроено! И не тебе меня судить! Я сам себя буду судить, а ты себя! Только ведь ты тоже кому-то помогать пришел. Почему племянница моя должна за себя и за меня пострадать, а тот, о ком ты печешься, имеет шанс? Вот ты пришел, узнал, и теперь она тоже имеет шанс избежать своей участи! Знаешь, почему? А я тебе скажу! Шанс появляется у того, кто раскаялся и сделал противоположное! Я раскаялся – и Ксении жизнь сохранил, и ее сыну!

В этот момент проходящая мимо девушка случайно задела висевшую на вешалке куртку, и та упала на пол. Ганна, забыв об указании Максима, поспешно положила камень на стол и подняла одежду. Егор, уже занесший ногу над чертой, отделяющей мир мертвых от того пространства, где они соединялись, замер. Появившаяся рядом девушка ойкнула, осознав содеянное, и испуганно посмотрела на своего спутника. По зрителям за пределами белого круга прошла рябь. Лица перетасовались, как колода карт. Публика помолодела и стала немного иной.

– Теперь можешь больше его не брать, – отозвался молодой человек.

Повстанец внимательно оглядел Ганну и покачал головой.

– Как похожа… Ее кровь… Вот почему ты так улыбался, когда я про Ксению рассказывал. Ты же понимаешь, колдун, что она существует потому, что я раскаялся! Если бы я не заступился за Ксению, тебе бы некого было сейчас любить! Дай Нине шанс! – мужчина в конце снова перешел на крик. Необыкновенно смело в его положении.

– Кто это? – испуганно спросила Ганна и начала осматриваться. До ее сознания докатилось тихое, призрачное эхо. Она бы даже подумала, что это какой-то кусочек воспоминания, только необычно навязчивого. Но мужской голос, такой уверенный, но вместе с тем тревожный, был совершенно ей не знаком.

– Пошел вон! – скомандовал покойнику Максим и рывком пододвинул стул, на который снова села Ганна, ближе к себе. Девушка тихонько вскрикнула от неожиданности. – Ну прекрасно, только открыть тебя сейчас не хватало… – пробормотал он под нос и обратился к спутнице: – Похоже, сейчас будем искать родовые программы или, на худой конец, смотреть кино.

– Что? – непонимающе заморгала Ганна.

Колдун наклонился к девушке и взял ее лицо в свои ладони.

– Послушай, твоя двоюродная бабушка всех родственников и знакомых уже проводила туда, куда никто из живых не попадет. Однако все когда-то жившие, даже если уже ушли, могут остаться в этом пространстве уже не в виде осознающей и принимающей решения сущности, а как некие файлы, программы.

– Как… картотека? – шепотом предположила собеседница.

– Пусть для тебя это будет картотека… – неоднозначно ответил парень. – Большая часть этих файлов – просто фильмы о чьей-то жизни, которые можно посмотреть с любого места. Другие же программы обладают некой силой и возможностью влиять на живых. Чаще всего речь идет о родовых закономерностях, защитниках или преступлениях. При наступлении подходящих обстоятельств ушедшие словно бы оживают и действуют, только по очень узкому сценарию. Иногда это похоже на оставленное сообщение или маленькую ролевую игру, где встреченный персонаж ведет себя определенным образом в зависимости от твоих действий. Но при этом у него всегда есть цель. Обычно – либо помочь, либо навредить. Раз уж ты все равно здесь, можно не осторожничать, а ловить эти файлики на живца.

Максим провел большими пальцами сначала по ее лбу, выводя треугольник в центре, а потом по векам, легко разглаживая их. От первого прикосновения сознание Ганны немного помутилось, как будто она очень устала, но ее резко разбудили после непродолжительного сна. А после второго живот стянуло холодком, как будто она летит вниз на высоких качелях или падает во сне.

– Незримая для живых, маяк мертвым, – тихо произнес колдун, не убирая пальцев с ее век. – Ганна…

Девушка почувствовала тепло его щеки. Приятный шепот звучал у самого ее уха:

– Представь, что я становлюсь полупрозрачным и у меня в груди свет. Иди на этот свет, чтобы слиться со мной. Вообрази себе этот процесс так, как тебе комфортно, лишь бы пришло ощущение соединенности. Тебе нужно оказаться в моем сердце. Там, внутри, ты будешь в полной безопасности и сможешь видеть то, что вижу я.

– А ты увидишь то, что я представлю? – спросила Ганна.

– Могу попробовать, если захочешь, – наконец его голос снова согрела очевидная улыбка.

– Не хочу, – смутилась она и представила, как крепко обнимает его, прижимаясь, и ее словно засасывает в этот мягкий теплый свет.

Он не видел, но почувствовал, как девушка нежной кошкой прильнула к его груди и словно растаяла на ней, просачиваясь внутрь и собираясь вновь в его сердце. И это ощущение было до головокружения правильным и приятным, будто она давно должна была оказаться там.

– А теперь, пожалуйста, будь предельно внимательна к тому, что я скажу. А то про камень ты уже забыла.

– Прости… – виновато прошептала она, тоже наслаждаясь этим непривычным, но потрясающим воображение форматом близости.

– Ты сейчас можешь открыть глаза. Привычная картинка немного снизит ощущение реальности происходящего, но при этом ты продолжишь параллельно видеть происходящее там. Если захочешь еще сильнее отстраниться – переведи взгляд на какой-то конкретный предмет, находящийся рядом. Чем ближе, тем лучше. А теперь самое главное! В какой-то момент ты можешь почувствовать, что у тебя есть еще одни глаза, где-то внутри. Не на голове и даже не в теле. Возможно, тебе очень захочется открыть их, чтобы увидеть все еще яснее. Ни за что, слышишь, не открывай их! Сразу скажи мне, когда почувствуешь подобное.

– Если открою, то стану такой, как ты? – немного испуганно уточнила она.

– Да. И закрыть уже не сможешь. Это решение, которое требует ответственности и готовности. Требует времени и сил, чтобы привыкнуть и принять последствия. Как бы ты ни старалась, какой бы фантазеркой ни была, все равно не представишь, каково это, насколько это изменит твою жизнь. Если ты захочешь, я сделаю это, но не сейчас, хорошо?

– Обещаю! – ответила Ганна и вместе с Максимом провалилась в совершенно иное пространство.

Сложно описать то, чему нет привычных аналогов, но первое, что пришло девушке в голову, – что место, где они оказались, было живым и очень внимательным. Оно буквально уставилось на Ганну, только непонятно, каким именно органом. Словно невидимый рентгеновский луч просканировал всю информацию о ее личности подчистую, очень быстро. И тут же выдал многосоставное пространство, где то ли комнаты, то ли целые истории частично врастали друг в друга, но вместе с тем расходились в разные стороны. Картинка напоминала калейдоскоп, за тем исключением, что каждая часть этого многоугольника была индивидуальна. И если приглядеться, за каждым соцветием событий раскрывалась еще целая связка и еще. Ганна поняла, что если бы Максим хотел, то мог бы войти в любую из комнат и узнать любую из историй. Но это заняло бы не один вечер. К тому же теперь она отчетливо ощущала прикладываемые им усилия и понимала, что внешнее спокойствие и неподвижность оборачивались внутри тяжелой работой.

«Думай о янтарных бусах, – мысленно попросил колдун. – О бабушке и о том, что уже проделала огромный и опасный путь к тому, что принадлежит тебе».

Девушка почувствовала, как в ответ на эти слова ее мысли – или что-то столь же легкое и неуловимое – издали особенную вибрацию, и Максим отправил ее в пространство, пропуская через себя, как через усилитель. Бесчисленные лепестки историй частично сложились, частично перестроились. Ганна удивилась тому, что без каких бы то ни было объяснений угадывает, что ее спутник готовит еще один вибрационный залп, способный отсортировать данные куда лучше. И стоило девушке задуматься о том, каким образом она это поняла, как тут же буквально физически Ганна ощутила где-то внутри те самые сомкнутые веки. Пока тяжелые, будто онемевшие. Но они проявились лишь на миг и исчезли, будто новая волна вибраций, прокатившись по пространству мертвых, спугнула их.

Теперь отсеков осталось всего четыре. В одном из них собирала с деревьев спелые яблоки незнакомая старушка с восточными чертами лица. Во втором стояла, скрестив пальцы, словно в нетерпении, Ксения Львовна. Третий походил на большой зал не то с лестницами, не то с трибунами. Четвертый же был залит белым светом. Очень необычным. Надежно прячущий все, что располагалось внутри отсека, этот свет не слепил, наоборот, словно ласкал взгляд. Будто сила его была не в яркости, а в густоте.

Словно ощутив их появление, люди в секторе с лестницами чуть оживились. Некоторые зашевелили губами. Другие двинулись вперед, спускаясь с невидимых ступеней и подходя ближе. На них можно было увидеть костюмы разных эпох, от почти современных к старинным. Чем дальше стояли фигуры от разделявшей их преграды, тем туманнее казался их образ.

– Восемнадцать, – сосчитала Ганна вереницы людей.

– Древние колдовские рода, – произнес Максим довольно тихо, то ли демонстрируя свое уважение, то ли пребывая в задумчивости. – Чувствую их силу, как корень, зарывающуюся вглубь времени. Пойдем.

Стоило им приблизиться, люди начали что-то рассказывать, но ни один звук не нарушил тишину пространства. Они смотрели девушке прямо в глаза. Взволнованно, проникновенно. Особенно выделялся один мужчина: средних лет, одет неброско, но… Было в его взгляде что-то гипнотическое…