Текст книги "Веретено Судьбы (сборник)"

– Да-а-а-ша, Да-а-аше-нь-ка-а-а!

Его голос подхватило эхо, понесло к ней в усадьбу. Она стояла у раскрытого окна, смотрела на разделенную надвое луну и думала о Дмитрии.

– А-а-а-а, – послышалось издалека.

– Лошадей в ночное погнали, – решила Даша. – Как должно быть интересно провести ночь у костра. А утром, промочив в росе ноги, побежать вслед за исчезающим туманом! Надо предложить Дмитрию Макаровичу такую прогулку, – улыбнулась. – Предложу потом, когда перестану на него сердиться. Надеюсь, он за это время в своих чувствах разберется. Решит, наконец, кто ему нужнее: девочка-служанка или барышня, засидевщаяся в девках.

Дарья Филипповна прикрыла окно. Выпила стакан чистой родниковой воды. Легла и моментально уснула. Ей приснился странный сон. Они с Дмитрием бегут вниз с горы. Дорогу им преграждает табун лошадей.

– Лошади – ко лжи, – думает Даша, замедляя шаг. Из поднятой лошадьми пыли появляется старец в одежде странника. Он опирается на медный посох, смотрит недобрым взглядом на Дмитрия, что-то говорит ему. Даша не может понять, что. Дмитрий падает на траву, хватается за живот и громко хохочет. Смех его Дарью Филипповну пугает. Она делает шаг к Дмитрию, но старец, протягивает к ней свой посох и говорит строго:

– Следуй за мной.

– А как же Дмитрий Макарович? Без него я не могу идти дальше.

– Можешь, – голос старца становится строже. – У каждого из вас свой путь. Иди вперед одна.

Даша пошла за старцем. Он привел ее к озеру, сказал, подтолкнув ее к воде:

– Теперь твой дом здесь.

Даша не успела сказать, что всегда испытывала страх перед водной стихией, как оказалась в водовороте.

– Ничего не бойся, – приказал старец. – Прими с радостью все происходящее. Знай, твоя жизнь только начинается.

– Только начинается, – повторила Даша и проснулась.

Когда Дмитрий Макарович Веретенников вышел из дома пряхи, Любава залилась слезами.

– Аннушка, спаси меня. Помоги мне. Сделай что-нибудь скорее.

– Скорее, – передразнила ее пряха. – Шустрая ты очень. Все не так просто, как тебе кажется. Скажи мне лучше, о чем думала, когда нить пряла? Только знай, если обманешь, я тебе помочь не смогу.

– Я хотела женой Дмитрия Макаровича стать, – призналась Любава. – А до этого хотела дочерью Расторгуева быть.

– Вот и станешь дочерью, – сказала пряха.

– Да зачем мне это? – рассердилась Любава.

– Это лучше, чем в дом терпимости попасть, – нахмурилась Анна. – Скромнее в желаниях нужно быть. Я тебя предупреждала, что веретено мое не простое, что человек, замысливший недоброе, будет наказан. А ты? – она посмотрела на нее с укором, покачала головой. – Эх, Любка, Любка…

Распахнулась дверь. На пороге появился Илья. Спросил добродушно:

– Почему плачешь, Любавушка?

– Палец наколола, – ответила она, вытерев слезы. Илья рассмеялся, закрыл дверь.

– Пойду я домой, – сказала Любава. – Может, барин передумает. Может, все еще по-другому, по-моему, повернется.

– Может, и повернется, а может, и нет, – сказала Анна, пожав плечами. – Прощай.

– Почему прощай? – задержавшись в дверях, спросила Любава.

– Не знаю. Так, с языка сорвалось, – ответила Анна, усаживаясь к прялке. Взяла в руки веретено, что-то зашептала.

Любава плотно закрыла дверь, решив не подслушивать больше. Ей стало стыдно за свои мысли, за то, что над Ильей посмеялась, что Дарье Филипповне зла пожелала, что о себе слишком много возомнила, что, несмотря на предупреждения Анны, правды ей не сказала. И от этого на сердце лег тяжелый камень. Чтобы немного успокоиться, Любава не пошла привычной лесной тропой, а побежала к усадьбе через луг. Вымокла до нитки. Надеялась барина разжалобить. Думала, увидит он ее в таком виде, сердце его и дрогнет. А он на нее смотреть не стал. Он к своей разлюбезной Дарье Филипповне ускакал, а Игнату приказал Любаву к Расторгуеву везти. Любава с Игнатом препираться не стала. Сарафан переодела, собрала свое небогатое приданое, в пестрый платок завязала. Вышла из комнаты с улыбкой, чтобы Игната позлить. Пусть видит, какая она послушная. Пусть думает, что приказ барина ее не огорчил. Поклонилась на все четыре стороны, как положено по православному обычаю, села в коляску. Игнат усмехнулся, сел рядом, сказал кучеру:

– Трогай, Никита.

Тот щелкнул кнутом, громко крикнул:

– И-эх, залетные!

Лошади дружно заржали, побежали по дороге. Коляска мерно покачивалась. Игнат задремал. А Любава во все глаза всматривалась в темноту.

– Ах, кабы знать, что ждет меня там, за горизонтом? – думала она. – Кабы знать…

Лошади неожиданно понесли. Кучер Никита кричал, натягивал поводья, но никак не мог остановить их. Игнат с Любавой с трудом удерживались в коляске, которую швыряло в разные стороны. Лопнула подпруга. Лошади остановились. Едва Любава и Игнат спрыгнули на землю, у коляски отвалилось колесо и покатилось вниз с холма.

– И-эх, – крякнул кучер. – Не к добру это все. Не иначе над нами злой рок навис, если сразу столько напастей случилось. Пойду колесо искать. Без него мы вообще никуда не уедем.

Любава бросила на траву свой узелок, уселась на него. Игнат заложил руки за спину, пошел на холм, чтобы узнать, далеко ли до ближайшей усадьбы и есть ли надежда на помощь. Понял, что ждать подмоги не стоит. До самого горизонта бескрайние поля.

– Самое разумное, – подумал Игнат, – распрячь лошадей и вернуться в усадьбу верхом. Но нет седел. Да и нрав у лошадок непростой. Не хочется жизнью рисковать из-за дворовой девки. Поэтому лучше сидеть и ждать подмоги. Дорога проезжая. Наверняка кто-нибудь по ней да поедет.

Игнат пошел обратно. Остановился возле Любавы, которая сидела на своем узелке и смотрела в одну точку. Спросил:

– Испугалась?

Она кивнула. Говорить не хотелось. Хотелось плакать. Реветь в голос, оплакивая свою жизнь, свои злоключения. Но Любава решила не показывать управляющему, насколько она удручена, поэтому и сидела закрыв рот.

Вдали послышался цокот копыт. Игнат улыбнулся:

– Вот и спасение явилось.

Вскоре появились два всадника на вороных конях. Поинтересовались, не нужна ли помощь.

– Нужна, – сказал Игнат, указал на сломанную коляску. – Вот…

Один из всадников спрыгнул на землю, поклонился Любаве. Она узнала в нем юношу, который приходил в дом пряхи. Лицо засияло.

– Добрый вечер, госпожа Расторгуева, – сказал он, целуя ее руку.

– Какая она госпожа? – фыркнул Игнат. – Девка она дворовая. Я ее в город везу. Да вот незадача, колесо отвалилось.

– Колесо – это дело серьезное, – сказал второй всадник, спрыгивая на землю. Подмигнул Любаве, с видом знатока осмотрел коляску, хмыкнул:

– Да, вам тут до утра куковать.

– Что? Всю ночь в степи под открытым небом? – воскликнула Любава.

– Вас, барышня, мы можем отвезти туда, куда нужно, а сопровождающие ваши сами решат, что делать, – сказал он. Подхватил узелок Любавы, подсадил ее в седло, стегнул лошадь. Игнат не успел опомниться, а всадники уже скрылись из виду. Вернулся кучер. Спросил удивленно:

– А где наша Любаша?

– Кавалеры ее увезли, – ответил Игнат, потирая виски. – Проезжали тут два барина. Сказали, что нам до утра куковать придется, что девка застынуть может, что…

– Вот народ, – перебил его кучер. – Да я с этой поломкой за пару часов справлюсь. А они – ночевать. Обманули они вас, Игнат Устинович. Что делать-то теперь будем? Не догнать нам их. Что мы Дмитрию Макаровичу скажем?

– А то и скажем, – сказал Игнат. – Ставь колесо на место. В город, к Расторгуеву поедем.

– В город, так в город, – пробурчал кучер, взявшись за работу. Он установил колесо, поменял подпругу, вытер руки.

– Готово, можно ехать.

Игнат уселся в коляску. Кучер хлестнул лошадей. Они дружно побежали по дороге.

Была уже глубокая ночь, когда коляска остановилась у дома Расторгуева. Игнат постучал. Открыли не сразу. Заспанный слуга сообщил, что господин Расторгуев отдыхает, что будить его в столь поздний час никто не станет.

– А были ли гости в доме? – спросил Игнат, не дав ему захлопнуть дверь.

– Были, как не быть, – ответил тот, зевая. – У нас всегда гостей полно.

– А девицу привозили? – поинтересовался Игнат.

– Девицу? – слуга окончательно проснулся. Нахмурился, пошел на Игната. – Да на кой ляд нам чужие девицы, когда у нас своих девать некуда? Убирайтесь восвояси, пока мы вам бока не намяли.

Игнат сел в коляску. Кучер стегнул лошадей. Всю дорогу ехали молча. Каждый думал о своем. В усадьбу приехали на рассвете. Игнат тихонько вошел в дом и столкнулся с барином. Видно было, что он их ждал. Спросил строго:

– Что вас так задержало?

Игнат повалился ему в ноги, рассказал обо всем, что произошло. Дмитрий уселся на ступени, закрыл лицо ладонями, сказал устало:

– Подай мне водки.

Игнат помчался на кухню. Достал графин и рюмку, налил водки, выпил залпом. На душе потеплело. Поставил графин на поднос, пошел к барину. Тот выпил несколько рюмок и замер, глядя в одну точку.

– Дмитрий Макарович, вы что? – тронув его за плечо, спросил Игнат.

– Плохо мне, – ответил он. – Не знаю, как совесть свою успокоить.

– Вы, Дмитрий Макарович, себя не казните, – усаживаясь рядом, сказал Ингат. – Вы лучше думайте о том, что вы ее облагодетельствовали. Благодаря вам она свободу обрела. Вольной стала.

– Да что она с этой свободой делать будет? – воскликнул Дмитрий. – Любка ничего не знает, ничего не умеет. Пропадет она.

– Наша Любка не пропадет, – уверил его Игнат. – Она девка хваткая. Знаете, Дмитрий Макарович, мне показалось, что она этих всадников знает. Уж больно радостным голос ее стал, когда они появились. А они ее госпожой называли, ручки ей целовали и кланялись в пояс.

– Вот как! – Дмитрий оживился. – Значит, наша девка сенная задумала купчихой стать? Мило, – поднялся. – Не зря она в дом пряхи бегала. Не зря, – посмотрел на раскрасневшегося Игната. – Пойти что ли дом пряхи поджечь?

– Да вы что, Дмитрий Макарович? – Игнат вскочил. – Зачем вам грех на душу брать? Убогих обижать нельзя. Пойдите лучше отдохните. Не спали всю ночью, поэтому и болтаете всякий вздор.

– Вздор, – согласился Дмитрий. Выпил еще рюмку водки. Пошел к себе. – Ты прав, Игнашка, пряха тут ни при чем.

– Ни при чем, – улыбнулся Игнат, помогая ему раздеться. – Спите спокойно и ни о чем не думайте.

Дмитрий закрыл глаза. Моментально уснул. Во сне пришла к нему Любава, села на край кровати, спросила, смеясь:

– Что, барин, проворонили свое счастье? Пока вы за мной бегали, ваша Даша к Расторгуеву ушла, купчихой стала.

– Врешь, – рассердился он.

– Вру, – улыбнулась она.

– Зачем? – нахмурился он.

– Затем, что мне посмотреть интересно, так ли она вам дорога, как вы говорите, или нет.

– А что изменится, если ты правду узнаешь? – спросил он.

– Жизнь изменится, – шепнула она. – Веретено судьбы в другую сторону повернется. Ниточка порвется. Девица очнется.

– Сказки это все. Сказки! – воскликнул Дмитрий и проснулся.

За окном ярко светило солнце.

– Должно быть, уже полдень, – подумал он, потянувшись. – Интересно, Дарья Филипповна приедет к обеду или нет?

Поднялся, распахнул окно, пропел:

– Да-а-а-рья Фили-и-и-ипповн-а-а-а… – рассмеялся. – Что это на меня нашло? Что это меня то в одну, то в другую сторону мотает? Дашенька – милое создание. Мне рядом с ней хорошо, но… Я не люблю ее. Не люб-лю. Нужно ли ее мучить? Да. Для ее же блага. Потому что она не сможет жить здесь в глуши без наших прогулок и бесед, без нежных взглядов и надежды на то, что в один прекрасный день все может измениться. Поэтому, я пока ничего менять не стану. Пусть все идет своим чередом. Пусть…

Бешеный галоп утомил Любаву. Она попросила Ярослава остановиться у реки. Спрыгнула на землю, умыла лицо, напилась воды.

– Какое счастье, что вы меня спасли! С вами я готова идти на край света, – сказала она.

Друзья переглянулись. В их планы это не входило. Они увезли девушку ради забавы. Но теперь стало ясно, что она – яблоко раздора между ними. Что делать? Бросить ее в лесу? Жестоко. Везти ее обратно к хозяину – не меньшая жестокость. Любава – дворовая девка, а не барышня, это меняет дело. Они могут проводить ее в пансион мадам Жужу. А потом бывать у нее каждый в свое время.

– Куда вы держите путь? – спросила Любава.

– Мы путешествуем по миру, – улыбнулся Святослав. Зачем ей знать истинные их планы?

– Мы разгадываем загадки человеческих судеб, – проговорил таинственным тоном Ярослав.

– Много разгадали? – поинтересовалась Любава.

– Пока одну, – ответил он с усмешкой. – Зато какую!

– Да, – улыбнулся Святослав, – из-за нее купец Расторгуев нас на кол посадить хотел. Пришлось бежать.

– Мы бы уже давно к границе подъезжали, если бы вас не встретили, – Ярослав вскочил в седло, хлестнул коня. – Время дорого. Поехали.

Святослав помог Любаве сесть на коня, сказал:

– Конь у меня строптивый, сидите смирно и молчите.

Вскочил в седло. Любава прижалась к нему всем телом. Огненная вспышка его ослепила. Конь заржал, рванулся с места.

– Берегись, берегись, берегись, – послышалось в топоте копыт.

Глубокой ночью всадники остановились у постоялого двора.

Любава совсем обессилела. Она выпила стакан воды и пошла за хозяином. Этот лысоватый человек с хитрыми бегающими глазками ей не понравился. Он распахнул перед ней дверь комнаты, поклонился, глянул на нее, как на добычу. Любава поежилась. Вошла в комнату, закрылась на ключ. Улеглась на постель в одежде и заснула. Мысль о том, что на рассвете они покинут это неприятное место, и она станет повелевать сразу двумя мужчинами, успокоила ее.

Святослав и Ярослав плотно поужинали, расплатились с трактирщиком и ушли в дом мадам Жужу. Она внимательно выслушала их рассказ о девушке, оставшейся на постоялом дворе, сказала с улыбкой:

– Не беспокойтесь, я о ней позабочусь. Она станет моей приемной дочерью. Когда вы навестите нас в следующий раз?

– Трудно сказать, – пожал плечами Святослав.

– Мы – бродяги, скитающиеся по свету, – добавил Ярослав.

– Я-то знаю, кто вы, – рассмеялась мадам Жужу. – Сказки свои для глупых барышень приберегите. Отправляйтесь, да долго в чужих странах не задерживаятесь. А я постараюсь вашу служанку не обижать. Я ей скажу, что вы через полгода вернуться обещали, что просили вас дождаться, никуда не убегать.

– Да ей бежать-то некуда, – сказали друзья. Распрощались с мадам Жужу, ускакали.

Любаве было некуда бежать. Правда, после того, как хозяин постоялого двора сообщил ей, что господа уехали еще ночью, первая ее мысль была о побеге. Но она вспомнила дремучий лес, через который они проезжали, и решила с побегом повременить. Решила быть послушной, не раздражать хозяйку пансиона мадам Жужу, которая ее приютила. Уроки жизни Любава усваивала налету. Ее учили, что «ласковый теленок двух мамок сосет». Значит, нужно быть ласковой, заискивать, угождать, льстить.

Хозяйка старания Любавы оценила. В ее доме давно не было такой покладистой ученицы, за которую можно получить очень много денег.

– Хоть бы подольше не возвращались мальчишки, – думала мадам Жужу – Евгения Никифоровна Амфитеатрова. Когда-то давно она придумала себе это звучное имя, а потом придумала звучные имена своим сыновьям, чтобы никто не заподозрил об их неблагородном происхождении. Она любила Ярослава и Святослава так же беззаветно, как прежде любила их отцов: пана Яна и пана Стефана.

Она рассказала мальчикам про веретено судьбы с одной целью: отыскивая Марию Шелкопряд, они обязательно найдут своих отцов, из уст которых она услышала эту сказку.

Евгении хотелось верить, что сердца вельможных господ дрогнут, когда они увидят своих красавцев сыновей. Что им захочется поделиться с мальчиками своими богатствами, отписать им часть наследства, дать свои фамилии и звания. А если нет, то вельможным господам придется откупаться от нежелательного родства. Но тогда, мадам Жужу мелочиться не станет. Она вытрясет из этих жадин все до последнего гроша.

Но это произойдет лишь тогда, когда мальчики отыщут следы пана Яна и пана Стефана. А пока у мадам Жужу много дел и без них.

Ей нужно приучить Любаву к мысли, что однажды она станет важной дамой, если будет выполнять все, чему учит ее матушка – Евгения Никифоровна Амфитеатрова. Хорошо, что Любава слушает с таким вниманием. Значит, успех им обеспечен.

Расторгуев проснулся полный решимости завершить дело сегодня. Он надел парадную одежду, заглянул к цирюльнику. Купил у цветочницы корзину чайных роз, поехал свататься. День был солнечным и теплым. От этого все в душе Расторгуева пело. Лошадь бежала быстро. Ветерок обдувал разрумянившееся лицо. В висках стучало:

– Даша, Даша, Даша.

Еще издали Расторгуев увидел Дарью Филипповну Аргунову. Она была одна. Впервые – одна. Гуляет по лугу. В руке кружевной зонт. На голове венок из васильков. Расторгуев остановил пролетку. Пошел ей навстречу.

– Добрый день, Дарья Филипповна.

– Павел Никитич! Какая приятная неожиданность. Здравствуйте. Какими судьбами в наши края? – спросила, нежно на него глядя. И он сразу оробел. Слова, приготовленные для объяснения, вылетели из головы. Он даже не знает, как ответить на ее вопрос. Стоит и счастливо улыбается. Чувствует, как по спине течет струйка пота, а на лбу выступает испарина.

– Жарко сегодня, а вы при параде, – сказала она, подошла ближе, прикрыла его зонтиком. – По какому поводу, Павел Никитич?

– Дарья Филипповна, Дашенька, выходите за меня замуж, – выпалил он и побежал к пролетке. Схватил корзину цветов. Прибежал обратно, поставил к ее ногам. Она улыбнулась, покачала головой. Непонятно, упрекает или удивляется.

– Что же вы молчите? – не выдержал он. – Сил моих больше нет иллюзиями жить, Дарья Филипповна. Решите мою судьбу раз и навсегда.

– Да разве я имею право судьбу человека решать? – проговорила она.

Он схватил ее за руки, заговорил с жаром, предложила:

– Даша, Дарья Филипповна, вы ведь и сами мучаетесь и меня мучаете. Решите, кто вам дороже, я или Дмитрий Веретенников? Только одно скажу, не любит он вас. Любил бы, давно бы замуж позвал.

– Так ведь и вы, Павел Никитич, не звали, – сказала она, укоризненно на него глянув.

– Да я подойти к вам не мог. Вы же всегда не одна. То барышни подружки подле вас, то Дмитрий Макарович. А при них разве можно на сердечные темы говорить? Я бы и сегодня оробел, если бы вы с компанией были. А вы – одна. И васильки у вас вместо короны. И глаза светятся. И вся вы для счастья созданы, для любви и обожания. Я люблю вас, Дашенька.

Он поднес к губам ее руки. Она улыбнулась, предложила.

– Пойдемте ко мне, Павел Никитич.

Он посчитал это добрым знаком. Подхватил Дашу на руки, закружил. Она зажмурилась, звонко рассмеялась. Порыв ветра вырвал из ее рук зонтик. Она открыла глаза. Повернула голову. В двух шагах от них Дмитрий Веретенников. Гарцует на коне. Лицо злющее. Швырнул ее зонт на землю, крикнул:

– Как вы могли так низко пасть? Как посмели предать нашу дружбу? Знать вас больше не желаю, Дарья Филипповна, между нами все кончено.

Хлестнул коня, ускакал. Даша заслонила лицо ладонями, отвернулась. Было нестерпимо больно, словно Дмитрий не скакуна, а ее плеткой ударил. Расторгуев обнял ее за плечи, сказал:

– Не плачьте, Дашенька. Не стоит он ваших слез. Если хотите, я этого мерзавца на дуэль вызову. Он не имел права оскорблять вас. Вы ему не жена, не невеста, а он…

– Спасибо вам, Павел Никитич, – сказала Дарша. – Вы очень хороший человек. Очень, – повернулась. – Простите меня за все. И Дмитрию Макаровичу не мстите. Над нами Высший судья есть. Он во всем разберется, – вытерла слезы. – Не провожайте меня, пожалуйста. Позвольте мне одной остаться.

– Да-да, конечно, – проговорил он, почувствовав, как земля уходит из-под ног. Даша подняла зонт, убежала. Расторгуев рванул ворот рубахи. Сбросил сюртук. Пнул ногой корзину с розами, пошел к пролетке. Небо стало серым. Настроение испортилось окончательно. Расторгуев хлестнул лошадей с такой силой, что они взвились на дыбы и чуть не опрокинули пролетку. Расторгуев опомнился.

– Что я делаю? – укоризненно проговорил он. – Веду себя, как юнец безусый. Кому будет лучше от того, что я глупостей насовершаю? Никому. Мне не следует забывать про неоплаченные долги. Мне еще воришек с красивыми именами Ярослав и Святослав отыскать нужно. Дмитрия Веретенникова проучить. Убедиться, что Дарья Филипповна счастлива, а потом… Потом непременно найдется еще множество важных, добрых дел, которые мне придется выполнять. Жизнь не заканчивается. Жил же я без Дарьи Филипповны все эти годы. Жил. А значит и дальше смогу. Смогу…

Даша упала ничком в траву. Дала волю слезам. Было невыносимо стыдно за Дмитрия. Они не виделись больше месяца. Никто не хотел нарушать запретную границу отчуждения. Она ждала, что он первым сделает шаг навстречу. Он, по-видимому, ждал, что первой сдастся она. А она не сдавалась. Она решила, что не нужна ему. Успокоилась. Смирилась с этой мыслью. И вот…

– Как все унизительно. Как жестоко, – прошептала она. – Разве можно бичевать без суда? И вправе ли мы осуждать других, когда сами несовершенны?

– «Как воробей вспорхнет, как ласточка улетит, так незаслуженное проклятие не сбудется»[8]8
  Притчи 26:2.


[Закрыть] – раздались над головой Даши тихие слова. Она подняла голову. Никого. Кто их сказал? Ветер? Или старец из сна, который предупреждал ее о грядущих неприятностях?

Дарья Филипповна поднялась с травы. Раскрыла зонт. Решила вернуться туда, где они встретились с Расторгуевым. Увидела перевернутую корзину. Покачала головой.

– Вам тоже несладко, Павел Никитич. Но розы здесь совершенно ни при чем. Собрала цветы в корзину, пошла домой. Чем ближе подходила она к дому, тем сильнее крепла в ней решимость все изменить. Ей давно пора вырваться из круга, который очертил Дмитрий. Пора самой принимать решения. Она – свободный человек.

– Не надорвались, Дарья Филипповна? – голос Дмитрия обрушился на нее громовым ударом. – Куда же кавалер ваш делся? Струсил? Сбежал? Испугался, что я его на дуэль вызову? Или вы ему не угодили, Дарья Филипповна?

Она поставила корзину на землю, ударила Дмитрия по щеке с такой силой, что заныла ладонь. Впервые позволила себе подобную выходку. Сама испугалась громкого звука возникшего от соприкосновения ее руки с его небритой щекою. Дмитрий отшатнулся. Посмотрел на нее удивленно.

– Даша? Да как тебе в голову это пришло? Да как ты посмела? Да я тебя за это – на дуэль. Я … – задохнулся от злости. Сжал кулаки.

– Вы мне противны, Дмитрий Макарович, – сказала она, бледнея. – Я не желаю вас больше видеть. Я устала от вашего вранья. Женитесь на своей служанке, да и…

– Замолчи, – прохрипел он. Крепко схватил Дашу за плечи, встряхнул. Даше стало страшно. Она никогда не видела Дмитрия таким разъяренным. Глаза налились кровью. Лицо побагровело. Не говорит, выстреливает слова:

– Да если бы не ты, я бы Любаву никуда не отсылал. Это ты сказала, что Расторгуеву гувернантка нужна. Ты. Это ты подстроила так, чтобы ее похитили. Соперницу с дороги убрать решила, да? Говори, куда ее увезли?

– Дмитрий Макарович, вы обезумели, – прошептала Даша. – Я вам сказала лишь о том, что девушка умная, что ей учиться нужно, что ее можно в хороший дом отправить. И все. Про похищение вашей служанки я впервые слышу. Я никакого отношения к нему не имею. Пустите меня. Мне больно.

Он разжал руки. Отступил на шаг. Посмотрел на растерянную Дарью Филипповну, подумал:

– Что я наделал, болван? Зачем я мучаю ее и себя? Я прекрасно знаю, что Дарья Филипповна ни в чем не виновата. Нет, она повинна лишь в том, что полюбила меня. Что столько лет смиренно терпит мои насмешки, стоически переносит унижения. Зачем? Почему не прогонит меня? Почему до сих пор держится за невидимую нить, связующую нас? Почему не возьмет в толк, что эта нить давно порвалась? Ее никогда и не было. Это все сказка для людей, не умеющих быть сильными.

– Дмитрий Макарович, я должна вас попросить никогда больше в мой дом без приглашения не приезжать, – сказала Даша решительно. – Довольно нам с вами комедию ломать. Будем честными друг с другом.

– Значит, ты за Расторгуева замуж собралась, если так легко меня прогоняешь, – усмехнулся он.

– Нет, не собралась, но это ничего не меняет.

Дмитрий порывисто ее обнял, зашептал:

– Даша, Дашенька, прости. Прости, если можешь. Я люблю тебя. Люблю. Я с ума схожу. Я бешусь от бессилья. Я тебя месяц ждал. На каждый скрип калитки выбегал, а ты все не приходила. Тогда я решил, что сегодня тебе во всем признаюсь, что под венец тебя позову. Прискакал в усадьбу. Тебя нет. Где? В поле васильки собирает. Ребячество какое. Одна в поле ушла. Я на коня. Скачу во весь опор и что вижу? Моя дорогая, моя единственная, несравненная Дарья Филипповна целуется с купчишкой, которого ни одна живая душа не любит. Если бы ты знала, что я испытал в тот момент, ты бы поняла, сколько мне потребовалось самообладания, чтобы не хлестнуть тебя по лицу плеткой. Ах, Даша, Даша…

Она высвободилась из его объятий, проговорила, потупив взор:

– Дмитрий Макарович, позвольте мне остаться одной. Мне нужно собраться с мыслями.

– Да-да, милая, – поспешно согласился он. – Только позволь попросить тебя об одном, – прижал руки к груди. Дарья Филипповна подняла голову. – Умоляю, не выходи замуж за этого ужасного человека. Пообещай, что никогда не станешь его женой, Даша.

– Простите, Дмитрий Макарович, сейчас я вам ничего обещать не буду. Я слишком взволнована. Слишком, – развернулась, убежала в дом.

Дмитрий с силой пнул корзину с розами, вскочил в седло, ускакал. Он решил навестить пряху. Может быть, она подскажет, где искать Любаву. Дмитрий спешился. Вошел в дом. Никого. Нет ни прялки, ни веретена. Только несколько мотков ниток на лавке.

– Эй, хозяева, вы где? – крикнул Дмитрий. Никто не отозвался. – Интересно, куда они подевались? Неужели и их разбойники похитили?

Дмитрий вышел из дома, сел на траву. Подставил лицо палящему солнцу.

– О чем мечтаете, барин? – спросил старичок, остановившийся напротив. Глаза хитрые. Длинные седые волосы развеваются на ветру. Одет в одежду странника, опирается на медный посох.

– Думаю, куда хозяйка подевалась, – ответил Дмитрий, внимательно разглядывая старца. Что-то в его облике показалось Дмитрию знакомым, но вот что, он понять не мог.

– Сына своего блаженного разыскивать подалась, – сказал старец, указав посохом на мятый шлем Ильи. Дмитрий его почему-то не заметил, хотя лежал шлем посреди дороги.

– Скажи мне, старик, а зачем хозяйка с собой прялку взяла? – поинтересовался Дмитрий.

– Затем, что это – хлеб ее, – улыбнулся старец. – Разве можно пряхе без работы? Нет. Это только вам, господам, заботы неведомы. За вас все слуги делают. А простому-то люду хлебушек своими ручками добывать приходится.

– А зачем же она нити тогда оставила, если это хлеб ее? – нахмурился Дмитрий.

– А нити эти мне предназначаются, – улыбнулся старец.

– Много ли думаешь заработать? – спросил Дмитрий, поднявшись.

– Много, – сказал старец. – Потому как нити эти не простые, заговорённые. Но тебе я их не продам. Ты, Дмитрий Макарович, человек двуличный. В тебе добро и зло давно борются, да никто победу одержать не может. Почему? Да потому, что тебе эта раздвоенность самому нравится.

Старец погрозил ему посохом, развернулся, поплыл над землей. Дмитрий протер глаза. Подумал – наваждение. Пошел в дом. Хотел нити забрать. Но их на лавке уже не было. И под лавкой их тоже не было. Исчезли. Дмитрий толкнул дверь ногой, вышел. Вскочил в седло, крикнул:

– Надоели вы мне со своими сказками. На-до-е-ли…

Дарья Филипповна поднялась к себе. Посмотрела на портрет родителей, вздохнула:

– Ну почему, почему вы не уговорили меня поехать с вами? Почему так легко приняли мои неубедительные аргументы? – Дарья Филипповна уселась на стул, подперла подбородок, заговорила скороговоркой:

– Да, я сказала, что должна остаться, чтобы бабушке было не так одиноко. Но причина была совсем в другом. Я ужасно боялась, что Дмитрий Макарович забудет меня, увлечется другой барышней, женится на ней. Ах, что я только не выдумывала тогда, в свои пятнадцать лет! – Дарья Филипповна улыбнулась, поднялась, посмотрела на себя в зеркало. Покачала головой.

– Той пятнадцатилетней выдумщицы давно нет. Она повзрослела. И сегодня в свои двадцать два она не желает слышать об этом человеке. Почему? Да потому, что она не верит ни единому его слову, – Дарья Филипповна повернулась к воображаемому собеседнику, выкрикнула:

– Да, да, да, Дмитрий Макарович, я вам не верю. И это огорчает меня сильнее, чем ваши незаслуженные упреки в мой адрес. Семь лет я ждала, когда же вы соблаговолите… – сделала реверанс, нахмурилась. – Хватит. Хва-ти-т. Я должна уехать, иначе этот фарс никогда не закончится. Я останусь старой девой, а вы… – Дарья Филипповна поморщилась. – Все, решено. Я поеду к родителям. Здесь, в усадьбе меня ничто не держит. И это прекрасно.

Дарья Филипповна села к столу, взяла лист бумаги, написала письмо. Запечатала его, позвала управляющего.

– Кузьма Силыч, я уезжаю к тетушке в город. Это письмо отправьте завтра. Адрес на конверте.

– Вы надолго, Дарья Филипповна? – спросил он с притворным расстройством.

– Думаю, да, – ответила она. – Но все может измениться в любую минуту, поэтому советую быть готовым к любым сюрпризам.

– Да мы всегда готовы, барышня, – улыбнулся он. Предвкушение безграничной свободы его одурманило. Он давно мечтал стать единовластным хозяином усадьбы. Теперь мечта станет явью. Уж он-то развернется здесь на широкую ногу. Он не стает либеральничать со слугами, как это делает Дарья Филипповна. Он всем покажет свою хватку, свой характер, свое умение держать слово. Он давно понял, что палка – лучшее средство от лени и глупости.

– Кузьма Силыч, вы хороший управляющий, одно в вас плохо – вы слишком жестокий человек. Попрошу вас быть к слугам добрее, – сказала Дарья Филипповна.

– Как прикажете, Дарья Филипповна, – он низко склонил голову, чтобы она не заметила его саркастической улыбки.

Посыльный принес письмо в тот момент, когда Расторгуев закончил укладывать вещи. Компаньоны настаивали на его скорейшем приезде в Париж. Он планировал эту поездку на конец октября. Поначалу Павел Никитич ни за что не хотел менять свои планы, но встреча с Дарьей Филипповной все изменила. Расторгуев понял, что в Москве ему больше нечего делать. Здесь он долго не сможет успокоиться. А вот в Париже…

Расторгуев взял из рук посыльного конверт, вскрыл, извлек исписанный ровным почерком лист, замер. Кровь прилила к лицу. Сердце оглушительно застучало.

– Не может быть, – прошептал Расторгуев, опускаясь в кресло. Прижал письмо к губам. Оно пахло фиалками. Точно так же пахли Дашины руки, когда он их поцеловал. Расторгуев счастливо улыбнулся, принялся читать вслух. Ему представилось, что Дарья Филипповна говорит ему все это: