Текст книги "Веретено Судьбы (сборник)"

Деревянко усмехнулся, подумал о том, что усадьба была неплохой для тех времен. Но времена изменились. Теперь он мечтает иметь дом в Петербурге неподалеку от Зимнего дворца. Хватит ли у Дмитрия денег на то, чтобы удовлетворить его желание? Что может он предложить его дочери Наташе? Любовные утехи? Но они ей быстро наскучат. Она слишком-слишком непостоянна в своих желаниях. Сколько раз она увлекалась, собиралась под венец, а потом крушила все наведенные мосты.

– Что ты от меня хочешь? – спросил Деревянко, пристально глядя на Дмитрия.

– Позвольте нам с Натали обвенчаться, – попросил тот.

– Обвенчаться?! – воскликнул Деревянко, поднялся – Да в своем ли ты уме? Ты хоть понимаешь, что ты просишь?

– Вашего отцовского благословения, Влас Петрович, – ответил Дмитрий, пряча письма.

– Пошел вон! – крикнул Деревянко. – Не смей подходить к ней, иначе я тебя в каземате сгною.

– До свидания, Влас Петрович, – сказал Дмитрий и вышел. Вместе с письмами он прихватил листок, на котором было написано: «Я тебя раздавлю, Расторгуев. Я свое обещание сдержу. Ты мне за все ответишь». О такой удаче Дмитрий не мечтал, когда ехал сюда. Теперь у него в руках несколько козырных карт. Нужно суметь ими верно воспользоваться.

Дмитрий поехал в дом Расторгуева. Слуга его узнал. Спросил недовольно:

– Что на этот раз вас сюда привело?

– Беда, – ответил Дмитрий, входя в дом. Объяснил цель своего визита, попросил проводить его в кабинет Павла Никитича. Нужно было отыскать важные бумаги. Какие? Дмитрий сам не знал. Просто интуиция подсказывала ему, что в письменном столе Расторгуева он непременно отыщет что-то важное.

В кабинете был идеальный порядок. Все вещи лежали на своих местах, словно специально для них приготовленных. Дмитрия эта педантичность Павла всегда раздражала, а теперь он был благодарен ему за то, что тот себе не изменял.

В пору юности Павел рассказывал ему о том, что все важные ценные бумаги, он хранит в среднем ящике стола. Там под сукном есть потайное пространство, где свободно умещаются все секреты и тайны. Дмитрий сел за стол. Выдвинул ящик стола, выложил на стол его содержимое, приподнял сукно. Ничего. Обомлел.

– Неужели Павел меня обманул? – прошептал он, обшаривая дно ящика. – Конечно, обманул. Разве можно хранить секреты в столе, да еще и рассказывать об этом другим? Пальцы зацепились за небольшую зазубрину. Дно ящика шевельнулось. Дмитрий поддел его, поднял. Вздохнул с облегчением, увидев чуть пожелтевшие листы. Достал их, разложил на столе.

– Нашли то, что искали? – спросил слуга.

– Думаю, да, – улыбнулся Дмитрий, разглядывая документы. Чем больше он читал, тем большее удивление его охватывало. Он не подозревал, что купец Расторгуев такая важная персона. Что скандал вокруг него повлечет за собой необратимые последствия.

Деревянко показался Дмитрию малюсенькой букашкой, которая не ведает, что забралась на голову великана. Ведь если дать ход всем этим бумагам, от букашки Деревянко останется мокрое место.

– Интересно, знает ли Дарья Филипповна обо всем этом? – подумал Дмитрий. Решил, что она не в курсе. Иначе, зачем бы она просила помощи у него, когда сам государь благоволит к ее супругу.

Дмитрий аккуратно сложил назад все документы. Встал. Решил, что от запланированного визита к Наталье Власовне Деревянко отказываться не стоит. Дмитрию было любопытно увидеть, какой она стала.

Коляска остановилась возле дома с мраморными колоннами. Дмитрий поднялся по крутым ступеням, стукнул в массивную дубовую дверь. Ему открыл слуга в дорогой ливрее.

– Что угодно-с? – спросил с вызовом.

– Доложите Наталье Власовне, что ее желает видеть Дмитрий Макарович Сердцеедов, – сказал Дмитрий с улыбкой. Было смешно смотреть на слугу, воображающего себя генералом.

– Барыня гуляют-с. К Москве-реке поехали-с, – сказал слуга, захлопнув перед носом Дмитрия дверь.

– Гуляют-с, – повторил Дмитрий. Сбежал вниз. Сел в коляску. Вспомнил, как в пору их первых встреч Натали твердила ему:

– Митя, вас все должны бояться, стороной обходить. Вы ведь – Сердцеед Сердцеедович Сердцеедов. У вас глаза нахальные. У вас взгляд такой, словно вы барышню без платья оставили и любуетесь ее прелестями на виду у честного народа. Я боюсь вас, Митя, поэтому и отдаю предпочтение Расторгуеву. А может быть, и не поэтому, а потому, что знаю, что вы, сердцеед, никому принадлежать не будете. Ваша задача – головы кружить. А мне семья нужна. Я детей воспитывать хочу. У меня обязательно много детей будет, шесть или семь, чтобы они не скучали, как я в детстве. Любите меня, Митя, издали. И я вас издали любить буду. Может быть потом, когда я купчихой стану, я подарю вам ночь любви, а потом у меня родится восьмой ребеночек, похожий на вас. И я его Сергеем назову. А вы будете знать, что это в вашу честь, потому что вы – Сердцеед, Митя.

Коляска подъехала к Храму Христа Спасителя. Дмитрий знал, что Наталья Власовна любит там гулять. Они часто, словно невзначай, встречались у храма.

– Какая неожиданная встреча! – восклицал он. Целовал ей ручку. Спрашивал смеясь:

– Что вас сюда привело, барышня? Будущие грехи замаливаете или о несметных богатствах просите?

– Я вам не скажу, Митя, – отвечала она. – Незачем вам мои секреты знать.

– Тогда и я вам своих секретов не открою.

– Я ваши секреты, Митя, и без вашего ведома узнать могу. Вы забыли, кто мой папенька?

Это ее «кто» звучало так, словно Влас Петрович был императором. Дмитрия это веселило. Он нарочно раз за разом заводил подобные разговоры. Наконец, Наталья осерчала и приказала ему исчезнуть с ее глаз долой. Он воспринял приказ буквально. Уехал в усадьбу и там встретил Дашу, Дарья Филпповну. Юную барышню с двумя тонкими косичками, лежащими на не оформившейся груди. Милая детская непосредственность Даши очаровала Дмитрия. Он забыл про Натали, про свое намерение добиться ее расположения во что бы то ни стало. Натали перестала для него быть эталоном женственности. Настоящая барышня не имела права быть такой пышногрудой, такой румяной и круглолицей, как она. Настоящая барышня должна быть утонченным существом, похожим на сказочную фею по имени Дашенька. Дмитрий знал, что Даша повзрослеет, оформится, станет более женственной, но верил, что это наступит нескоро. Так и случилось. Превращение девочки в женщину затянулось. Но и это не помогло Даше, Дарье Филипповне долго удерживать первенство в сердце Дмитрия. Сердцеед Сердцеедович увлекся другой барышней. Не барышней, служанкой. Мысль о Любаве заставила Дмитрия поежиться. Заныли переломанные ребра.

– Не хотел бы я больше с ней встречаться. А вот встреча с Натали сулит много приятных неожиданностей, – подумал он, увидев ее издали. Велел кучеру остановиться. Спрыгнул на землю, пошел ей навстречу.

Натали в ярком платье, подчеркивающем все ее прелести, плыла вдоль набережной. Круглолицая, румяная, с широкой улыбкой на губах и озорным блеском в глазах. Она знала о своей неотразимости, поэтому так высоко держала голову.

– Добрый день, – сказал Дмитрий, поклонившись. Натали едва кивнула, собираясь пройти мимо.

– Грехи замаливать приходили? – спросил он. Натали остановилась. Кровь отхлынула от ее лица, а потом вновь прилила. Да с такой силой, что на нем выступили красные пятна.

– Митя?! – она медленно повернула голову. – Возможно ли это? Мне доложили, что ты умер.

– Вас обманули, Наталья Власовна, – улыбнулся он, поцеловал ее руку. – Я жив, здоров, но ужасно несчастен.

– Несчастен ты? – она рассмеялась. – Я тебе не верю. У тебя вид преуспевающего человека.

– Это только внешне, – сказал он, прижав ладонь к груди. – Если бы вы знали, Натали, какой пожар горит там. Сердце мое по-прежнему томится страстью к вам.

– Болтун, – улыбнулась она. – Если ты, Митя, меня любил, что помешало тебе попросить моей руки? Почему ты, узнав об отказе Расторгуева, сразу же не примчался в наш дом? Единственное, что ты сделал тогда – рассорился с этим никчемным купчишкой. Опорочил его. Я тебя за это уже отблагодарила. Теперь, через, страшно подумать, сколько лет, ты вновь являешься на место наших тайных встреч. Зачем?

– Меня влечет сюда любовь, – ответил он.

– Ну, хорошо, я поверю тебе. И что дальше? – взяв его под руку, спросила она.

– Дальше будет вечность. Наша с тобой, Натали, вечность, – ответил он, прижав ее руку к губам. Остановился, посмотрел в ее сияющие глаза. – Только сначала нам нужно помочь одному замечательному человеку, который попал в беду по нашей с тобой вине.

– Ты говоришь про Расторгуева? Что с ним? – спросила она, побледнев.

– Влас Петрович обвинил его в шпионаже и убийстве графа Ризотти.

– Папенька сошел с ума, – проговорила она, став серьезной. Дмитрий впервые видел ее такой волевой, непреклонной, готовой свернуть горы. – Что я должна сделать?

– Уговорить отца отпустить Расторгуева из тюрьмы. Скажи, что на карту поставлена твоя жизнь, твоя честь. Если завтра Расторгуева не освободят, письма, которые ты мне писала, будут опубликованы во всех газетах, – сказал он.

– Но ведь тогда и ты, Митя, пострадаешь. Не страшно? – спросила она, глядя в его глаза.

– Нет, – ответил он. – Я осознаю, что за любое злое дело должна быть расплата. За одно злодеяние я сполна расплатился. Чудом выжил. Поумнел.

– Поумнел настолько, что готов на мне жениться? – спросила она, улыбнувшись.

– Да, – ответил он. – Я просил твоей руки у Власа Петровича. Он меня выгнал. Пообещал заточить меня в карцер, если я посмею подойти к тебе.

– Вот так новость, – хмыкнула она. – Папенька хочет, чтобы я осталась старой девой. Дудки. Такого удовольствия я ему ни за что не доставлю. Сегодня же я с ним поговорю самым серьезным образом. Обещать я ничего не буду, Митя, папенька человек со странностями. Увидимся завтра на утренней службе. Я обычно стою в храме справа от входа. Там мы сможем поговорить спокойно, без соглядатаев тайной канцелярии, – развернулась, поплыла вдоль набережной к поджидавшей ее коляске.

Дмитрий долго смотрел ей вслед, размышляя, готов ли он жениться на этой женщине, готов ли связать с ней свою жизнь, и никак не мог ответить на эти вопросы. Вспомнилась Даша. Сердце застонало от нахлынувших чувств, которые он испытал от прикосновения к маленькому человечку, бултыхавшемуся внутри ее живота.

– Наталья Власовна, постойте! – крикнул Дмитрий. Побежал ее догонять. Она остановилась у коляски, с интересом на него посмотрела. Он порывисто обнял ее, поцеловал в губы. Сам от себя не ожидал подобного поступка.

– Еще, – попросила она. Он поцеловал ее еще раз.

– Я ведь никогда ни с кем не целовалась, Митя, – призналась она. – Нарочно вела себя вызывающе, чтобы ты подумал, что я все-все умею, все знаю. Глупо. Теперь понимаю, что глупо. Тогда гордилась, – вздохнула. – Даже если ты, Митя, передумаешь на мне жениться, я сердиться не стану. Я же знаю, какой ты непостоянный. Ты на месте устоять не можешь. У тебя и фамилия соответствующая – Веретенников. Постоянство тебя гнетет. Тебе нужны сильные эмоции. Ты, Митя, неугомонный.

– Верно, – улыбнулся он. – Вот сейчас стою и думаю, вскочить бы в пролетку, да увезти тебя в свою усадьбу. Но понимаю, не время. Павлу Расторгуеву наша помощь нужна. Это сейчас важнее всего.

– Важнее, – подтвердила Натали, усаживаясь в пролетку.

За ужином Натали спросила отца, зачем он арестовал купца.

– Какого? – удивился Влас Петрович.

– Не ерничай, – нахмурилась она. – Ты знаешь, что я говорю о Расторгуеве.

– Дорогая, – Влас Петрович вытер салфеткой сальные губы. – Понимаешь…

– Нет, – она сверкнула глазами, поднялась. – Я не желаю слушать лживые оправдания. Я знаю, что ты мстишь этому человеку. Но, папенька, это глупо. К тому же я хочу стать женой другого человека.

– Этого кривляки? – Влас Петрович тоже поднялся, уперся кулаками в стол, подался вперед. – Наташа, я не отступлюсь. Я сгною этого купчишку, сравняю с землей его дом. Пушу по миру его детей, жену.

– Ты обезумел, – проговорила она. – Папенька, если хоть один волос упадет с его головы, то бесчестие покроет всю нашу семью. Мои письма опубликуют во всех скандальных газетах. Твою записку тоже.

– Мою записку? – Влас Петрович побледнел. Сел на стул. – Ах, проходимец. Голодранец. Изверг. Честных, благородных людей под монастырь захотел подвести, мерзавец. Я ему покажу. Сегодня же отдам приказ о его аресте.

– Отец, угомонись, – закричала Наталья. – Опусти Расторгуева. Забудь про месть.

– Ты просишь невозможного. Нет, Наташа. Я не отпущу его без выкупа. Пусть платит за свою свободу.

– Сколько? – спросила она, глядя на него исподлобья.

– А сколько не жалко, – ответил он с улыбкой.

– Даю тебе два целковых и считаю дело законченным, – сказала она, стукнув кулаком по столу. – Папенька, я не шучу. Если ты завтра же не освободишь Расторгуева, я поеду к императору.

– Ждет он тебя, как же, – усмехнулся Деревянко. – Сядь. Не пойму я тебя, Наташа. Неужели, тебе этот прохвост Веретенников, в самом деле, нравится?

– В самом деле, – ответила она, вздохнув. – Я его люблю.

– Дура, ты, Наташка, нашла в кого влюбляться, – сказал Влас Петрович беззлобно. – Он же развратник, прощелыга. Он тебе изменять будет с каждой служанкой.

– Не будет, – сказала она, вскинув голову. – Он совершенно изменился, папенька. Он теперь Добросердем Добросердцевичем стал.

– Ага, и нас в свою веру обратить замышляет. Не выйдет, – Деревянко показал дочери дулю. – Хитер твой Митька, да я хитрее. Я Расторгуева не отпущу до тех пор, пока он на тебе не женится.

– Так мы завтра же и обвенчаемся, – воскликнула Наталья радостно.

– Скорая ты больно, – нахмурился Деревянко. – К чему такая поспешность? Ты же знаешь, что я – человек степенный, порядок люблю. Даю вам на подготовку к венчанию неделю. Если любит тебя твой Митька, пусть ждет. А если не любит, пусть письма публикует. Я своего решения менять не стану. Все.

– Спасибо тебе, папенька, – Наталья обняла отца, поцеловала в щеку. – Ты у меня самый лучший, самый мудрый, самый…

– Не подлизывайся, егоза, – высвобождаясь из ее объятий, сказал он. – Что еще задумала?

– Давай напишем соглашение, – ответила она, хлопая глазками.

– Ты что мне на слово не веришь? – нахмурился Влас Петрович.

– Верю, папенька, верю, – поспешила успокоить его Наталья. – Но ты сам меня учил, что все замечательные слова ничего не стоят, если их не подтверждает документ.

– Проныра ты, Наташка. Ох, и хитрющая же ты, девица. Митька твой еще не знает, что петлю себе на шею повесить собрался, – усмехнулся. – Ладо, неси бумагу. Составим соглашение. Пусть твой висельник порадуется.

Пока Натали писала, Влас Петрович сопел, мысленно ругая себя за то, что отказался от денег Расторгуева. Неожиданно пришла новая мысль, которая его обрадовала. Он предложит Расторгуеву сделать пожертвование на ремонт монастыря Агриппы. Купец – человек щедрый. Он скупиться на благое дело не станет. Деревянко просиял. Подписал все, что написала Натали, поцеловал ее в румяную щеку, пошел спать. Настроение было великолепным. Еще никогда дела его не устраивались с такой легкостью. Все внутри Власа Петровича пело. Он сказал несколько нежных слов супруге, чем ввел ее в крайнее замешательство. Последний раз признание в любви от него она слышала в день свадьбы. Влас Петрович ушел к себе, напевая какой-то фривольный мотивчик. А через несколько минут послышался его душераздирающий крик. Когда жена с дочерью вбежали в комнату, Деревянко был уже мертв. Его лицо искажала гримаса ужаса, словно только что он увидел такое, что заставило его сердце разорваться от страха. Наталья вскрикнула, закрыла лицо ладонями, выбежала вон.

После встречи с Натальей Власовной Деревянко Дмитрий долго гулял по Замоскворечью, пытаясь унять волнение. За годы отшельничества он привык к ровному спокойствию своего внутреннего мира. Нынешнее состояние было новым, неожиданным. Дмитрий силился понять, что оно предвещает: радость или печаль? Вспоминал лицо Натали то бледное, растерянное, то залитое краской, выдающей сильнейшее волнение, и никак не мог понять, нужно ли им быть вместе.

– Натали, Натали, Натали, – звучали его шаги.

– Наташа, Наташа, Наташа, – отзывалось все внутри него.

Устав бороться с собой, Дмитрий зашел в рюмочную. Сделал заказ. Поел без аппетита. Отправился в дом Расторгуева, чтобы утром помчаться на свидание с Натальей Власовной.

Такой испуганно-растерянной он видел ее впервые. Все внутри Дмитрия оборвалась, словно кто-то перерубил нить жизни.

– Я же умру без нее, – подумал Дмитрий, найдя наконец-то объяснение своему волнению. Да-да, он влюблен, как мальчишка, в эту барышню, в эту избалованную красавицу по имени Натали, Наташа.

Она уткнулась Дмитрию в грудь, простонала:

– Митя, Митенька, папенька умер. Нынче ночью от сердечного приступа. Мы ничего не успели сделать, ничего, – подняла к нему залитое слезами лицо. – Не бросай меня, Митенька. Не бросай, пока я не оправлюсь от потрясения.

В ее голосе было столько отчаяния, что у Дмитрия перехватило дыхание. Он почувствовал, как по щекам потекли слезы.

– Наташа, милая, я люблю тебя, люблю. Я тебя никогда не покину. Похороним Власа Петровича и уедем ко мне в Вознесенское. Там, на природе, ты обретешь покой и душевное равновесие.

Она вытерла слезы, вздохнула с облегчением. Взяла Дмитрия за руку, повела за собой…

Елизавета Антоновна Колпакова, одетая в монашеский наряд, ничем не отличалась от других послушниц. Она прошла вместе с ними по крытой анфиладе, соединяющей церковь с другими строениями в единый ансамбль. Свернула в лабиринт коридоров, ведущих к кабинету матери настоятельницы. Постучала в дверь условным стуком. Услышала заветный ответ, толкнула дверь, вошла. Мать Прасковья заключила ее в свои объятия.

– Лиза, милая, какими судьбами?

Та не стала ничего скрывать. Рассказала все, что ей было известно. Мать Прасковья усадила ее на диван, села рядом.

– Лиза, Лиза, если бы ты знала, как мне тяжело. Как устала я от всего, что творится здесь, за этими стенами. Это не обитель мира, а настоящее осиное гнездо. Что происходит с людьми? Почему так сильны в них зависть, злость, стяжательство? Почему никто не думает о расплате? Здесь, в монастыре, не думают. А что же тогда ждать от мирских людей? – вздохнула. – Лиза, ты – чистая душа. Ты мне во спасение послана. Я исповедаться тебе должна. Ты поймешь меня, я знаю. Поймешь и не станешь осуждать.

– Матушка, я вас обязательно выслушаю, – проговорила Елизавета Антоновна, поцеловав ее руки. – Только сначала проводите меня в монастырский госпиталь. Мне нужно поговорить с женой графа.

– Какая удача! Она тоже собеседника ищет. Меня просила ее выслушать, а мне страшно стало. Да-да, Лиза, я струсила оттого, что мне придется взваливать на себя чужие проблемы, а мне это ни к чему. Я привыкла повелевать, да свои заботы на другие плечи перекладывать, – усмехнулась. – Видишь, я свой грех осознаю, но ничего не делаю, чтобы от него избавиться. Парадокс? Да. В этом весь человек. Ни за что не бросит запретный плод. Придумает тысячу оправданий, чтобы все вокруг поверили, что он не мог поступить иначе. А он просто не хотел ничего делать, – настоятельница с трудом поднялась с дивана. – Пойдем. Я провожу тебя.

Они пришли к заросшему плющом зданию монастырского госпиталя. Мать Прасковья распахнула тяжелую дверь, сказала:

– Наша гостья в тринадцатой келье. Найдешь дорогу?

– Найду, – ответила Елизавета Антоновна. – С закрытыми глазами найду. Я здесь столько раз без света бегала, что все по шагам рассчитала. От двери десять шагов направо. Четыре ступени вниз. Четные кельи – налево, нечетные – направо. Между дверями по три шага. Каждая дверь – два шага. Итого тридцать три шага до конца коридора. А оттуда пять ступеней вниз к тринадцатой келье, которая находится обособленно. Потому что она… – Елизавета Антоновна прижала ладошку к губам, простонала:

– Неужели эта женщина настолько безнадежна, что ее поместили в келью смертников? Неужели она не выживет?

– Одному Господу известно, что с ней будет дальше, – пожала плечами мать Прасковья. – Начальник тайной канцелярии Деревянко приказал мне поместить ее именно в эту келью. Сказал, что она – важный свидетель, которого постараются уничтожить. И если бы приехал кто-то другой, а не ты, Лиза, я бы ни за что не пустила его сюда, – усмехнулась. – Видишь, какая я двуличная. Служу в монастыре и прислуживаю властям. Зачем? Сама себе объяснить не могу.

Мать Прасковья пошла вперед по коридору. Елизавета Антоновна за ней. Ей было страшно от предчувствия того, что она может сейчас увидеть. Настоятельница тяжело дышала, шаркала ногами, всем видом показывая, как ей не хочется идти к тринадцатой келье. Поэтому, когда она, распахнув дверь, осталась на пороге, Елизавета Антоновна не удивилась. Она бы сама ни за что сюда не пошла, если бы на кон не было поставлено столько человеческих жизней.

Елизавета Антоновна постояла на пороге кельи, привыкая к затхлому запаху маленького помещения, вобравшего в себя флюиды страха умерших здесь людей. Свет был настолько тусклым, что Елизавета Антоновна с трудом разглядела женщину, лежащую на деревянной лавке, покрытой каким-то тряпьем.

– Пить, – простонала она.

Елизавета Антоновна подала ей металлическую чашку. Та жадно выпила. Попросила еще. Пока она пила, Елизавета Антоновна рассмотрела ее красивое лицо. Подумала, что этой графине не больше двадцати лет. Что она совсем еще девочка. Что у нее впереди – целая жизнь, что она обязательно поправится. Господь не зря спас ее. Не зря.

Елизавета Антоновна сняла с головы Любавы окровавленные бинты. Обработала рану.

– Очень страшно? – спросила Любава, морщась от боли.

– Нет, – соврала Елизавета Антоновна. Вид гноящейся раны был настолько удручающим, что говорить об этом не стоило.

– Пусть графиня думает, что все хорошо. Вера в скорейшее выздоровление поможет ей не пасть духом, – решила Елизавета Антоновна.

– Вы должны жить, – сказала она, накладывая новую повязку.

– Да-да, я знаю, – Любава приподнялась, проговорила:

– Нынче ночью я видела во сне Ангела-спасителя, посланного мне. Я поняла, если доверюсь ему, то получу прощение всех своих грехов. Всех! – она перевела дух. Посмотрела на настоятельницу, стоящую в дверях. – Матушка, позвольте мне исповедаться.

– Говори, дочь моя, – разрешила та, оставшись на пороге. Ей не хотелось запираться в этой душной келье, чтобы соблюсти все формальности, положенные для сохранения тайны исповеди. Она лишь взяла в руки большой серебряный крест, висевший на шее. – Говори.

Любава заговорила с жаром. Она не утаила ничего из своего прошлого. Поведала даже о тайных желаниях, противостоять которым не смогла. Когда она дошла до встречи с купцом Расторгуевым, который помог ей, Елизавета Антоновна ее прервала.

– Павел Никитич в тюрьме. Его арестовали за убийство вашего супруга графа Ризотти, – сказала она.

– Не-е-ет, – простонала Любава. – Нет. Ризотти никто не убивал. Он уехал вместе со своим верным кучером, – схватила Елизавету Антоновну за руку. – Умоляю, заберите меня отсюда.

Елизавета Антоновна посмотрела на настоятельницу. Та отрицательно покачала головой.

– Нет, Лиза. Не проси. Это невозможно. Что я скажу Деревянко?

– Подумайте лучше о том, что вы скажете Всевышнему, если пойдете на сделку с совестью, – проговорила Елизавета Антоновна, пристально глядя на нее. Настоятельница отшатнулась, выронила из рук крест. Принялась истово креститься. Пошатнулась. Елизавета Антоновна подхватила ее под руку, вывела на воздух. Уложила на траву, расстегнула ворот платья, расслабила головной убор.

– Дышите глубже, матушка, – попросила она. – Сейчас все пройдет. Потерпите. Дышите, в небо смотрите, и ни о чем не думайте. У меня много раз от удушья такие приступы случались, когда я здесь служила.

– Спасибо тебе, Лиза, добрая душа, – улыбнулась мать Прасковья, прикрыла глаза.

Шатающейся походкой из дверей вышла Любава, упала лицом в траву. Елизавета подбежала к ней, зашептала:

– Я увезу тебя, увезу непременно.

Любава перевернулась на бок. Слезы заливали ее лицо.

– Господи, благодарю тебя за спасение, которое ты мне посылаешь. Я уже не надеялась солнышко увидеть. Думала, умру в этом сыром склепе.

– Лиза, – позвала настоятельница. – Помоги мне подняться. Не хочу, чтобы послушницы видели мою немощь. Они ведь меня святой считают.

Елизавета помогла ей встать, поправила рясу. Сказала решительно:

– Я заберу девушку в дом садовника.

Настоятельница хитро улыбнулась, покачала головой, мол, делай, как хочешь. Пошла к себе. Елизавета позвала садовника. Они вместе проводили Любаву к потайной калитке. Там дожидалась их карета, на которой приехала Елизавета Антоновна.

– Да поможет тебе Господь, дочка, – сказал садовник, принимая из рук Елизаветы тяжелый кошелек.

– Прощай, Прохор Егорович. Письмо мое матушке после вечерней молитвы передай, – сказала Елизавета Антоновна, усаживаясь в карету.

Карета покатилась по дороге. Сторож перекрестил дорогу, закрыл потайную калитку. За стенами монастыря потекла привычная, размеренная жизнь со своими вековыми укладами.

– Вы меня осуждаете? – спросила Любава.

– Нет, – ответила Елизавета Антоновна. – Я счастлива, что отыскала и похитила тебя. Теперь купец Расторгуев будет помилован, – улыбнулась. – Ах, как обрадуется его жена! Завтра я поеду к ней в Вознесенское.

– Вы сказали, в Вознесенское? – Любава побледнела.

Елизавета испугалась, стукнула в стену, карета остановилась.

Кучер распахнул дверь. Внутрь ворвался ветерок, принесший с собой аромат луговых трав. Любава закрыла глаза, сказала:

– Я родилась в Вознесенском. Я служила в доме Дмитрия Макаровича Веретенникова. Я знаю всех, кто живет там. Но Расторгуева я там никогда не видела, – открыла глаза. – Вы ничего не путаете?

– Нет. Жену Расторгуева зовут Дарья Филипповна. Живет она в двух верстах от Веретенникова. Я это точно знаю.

– Дарья Филипповна, – повторила Любава, вновь закрыв глаза. Заныла рана да так, что стало невмоготу. Она простонала: – Бо-о-ль-но.

– Поехали, Кузьма, – приказала Елизавета Антоновна. – Потерпи, Любавушка. Дома нас ждет доктор. Он…

Любава больше ничего не слышала. Она погрузилась в пространство между реальностью и забытьем, где властвуют свои, особые законы, открывая то, что глубоко скрыто в человеческом сознании. Перед внутренним взором Любавы возникло видение: Дарья Филипповна и Дмитрий Макарович сидят напротив и о чем-то мило беседуют. Она, Любава, ставит перед барышней чашку и думает:

– Хоть бы ты сквозь землю провалилась, чтобы барин моим стал.

Дарья улыбнулась, что-то сказала. Тогда Любава не расслышала, что. А сейчас слова Дарьи Филипповны всплыли в ее сознании.

– Ты очень умная девушка, Люба. Тебе учиться нужно. Хочешь, я помогу тебе?

Выходит, Дарья Филипповна предложила ей помощь, а она восприняла ее слова, как укоризну. Рассердилась, опрокинула ей на платье чашку с чаем. Дарья Филипповна скандал устраивать не стала. Придумала какое-то важное дело, убежала. А Любава, глядя ей вслед, подумала:

– Хоть бы тебя охотники в лесу подстрелили.

Боль стала нестерпимой. Любава поняла, что ее зло вернулось ей же. Подстрелили ее, а не Дарью Филипповну. Но той сейчас тоже не сладко. Ее мужа оклеветали, посадили в тюрьму. Она, Любава, должна ему помочь. Она попыталась открыть глаза. Не вышло. Возвращаться в реальность было еще рано. Ее ждала встреча с Барберино.

– Если бы ты слушалась меня и во всем повиновалась, я бы сохранил тебе жизнь, – сказал он, стоя над ее окровавленным телом. Любава не видела его лица, но слышала нотки сожаления в его голосе. Ему было жаль, что она не оправдала его надежд, не стала его помощницей, его союзницей. Говорил он по-русски без акцента. Любава поняла, что это его родной язык. Неожиданно пришло осознание, что Ризотти вовсе не граф. А кто? Это она узнает потом, когда сможет открыть глаза. Потом…

Карета остановилась возле дома Колпаковых. Елизавета Антоновна приказала слугам отнести Любаву в комнату для гостей. Дождалась, пока доктор осмотрит ее рану. Выслушала его рекомендации. Спросила:

– Сколько времени потребуется Любаве, чтобы полностью восстановиться?

– Самое меньшее месяц, – ответил он. – Но я могу ошибаться. Возможности человеческого организма безграничны. А если к ним прибавить еще вашу сердечность, прекрасный уход и искреннее желание помочь, то ваша гостья может поправиться за несколько дней.

Так и случилось. Через четыре дня Любава вышла на прогулку в сад. Познакомилась с детьми Колпаковых. Они сразу стали неразлучными друзьями. Любава научила их новым играм, в которые играют все крестьянские дети. Танюша и Данила вместе с Любавой распевали народные песни. Вечерами слушали сказки, которых Любава знала великое множество. Откуда? Ей рассказывали их в детстве. Танечка усаживалась к Любаве на колени, трогала повязку на ее голове и говорила:

– Я знаю, знаю, ты – фея, прилетевшая с небес, поэтому с тобой так интересно.

Данилка Любаву феей не считал. Он был уверен, что она – земная женщина, наделенная каким-то особым даром, знак которого она скрывает на своем челе.

Любаву их фантазии веселили. Она понимала, что к своему уродству она может относиться по-разному. Она может замкнуться в себе и сожалеть о случившемся с ней несчастьи, а, может, принять его с радостью, считая за особый знак, отличающий ее от других.

Через неделю после похорон отца Наталья Власовна Деревянко поехала в тайную канцелярию. О чем она говорила с генералом Протченко, назначенным на пост Деревянко, осталось загадкой. Дмитрий разгадывать ее не пытался. Главным было то, что после этого визита освободили Павла Никитича Расторгуева.

Он вышел из дверей тайной канцелярии с сияющим лицом, словно заходил туда по делу, которое благополучно разрешилось. О том, что Павел провел в каземате канцелярии несколько дней, свидетельствовала многодневная щетина. Дмитрий шагнул навстречу Павлу. Обнял. Рассказал обо всем, что знал. Сказал, что нашел тайник Павла. Тот усмехнулся.

– Я предчувствовал, что Деревянко будет мне мстить. Не думал, что так изощренно. Поэтому, на всякий случай, оставил в тайнике часть не очень важных бумаг. Все важные документы у моего поверенного. Я попросил Дашу обратиться к нему в самом-самом крайнем случае.

– Зачем тебе такой неоправданный риск, Павел? – удивился Дмитрий.

– Это не риск, а уверенность в помощи Всевышнего, – ответил Павел. – Помнишь слова из Священного Писания: «перестаньте вы надеяться на человека, дыхание которого в ноздрях его: ибо, что он значит?»[12]12
  Книга Пророка Исаии 2:22.


[Закрыть]

– Ты прав. Что значит человек? Сегодня он строит грандиозные планы, считает себя вершителем судеб и не знает, что его веретено уже остановилось, что нить жизни уже оборвалась. Кабы знал Влас Петрович, какой будет расплата, крепко бы подумал, прежде чем на тебя поклеп возводить, – Дмитрий вздохнул. – Ладно, Павел, еще успеем нафилософствоваться. Поезжай домой. Дарья Филипповна тебя заждалась.