Текст книги "Веретено Судьбы (сборник)"

Расплата

Начальнику тайной полиции приснился неприятный сон. Человек в маске убивал людей, приставив им пистолет ко лбу. Причем стрелял он одинаково хорошо и правой и левой руками. Он трижды пытался выстрелить в лоб и ему, Андрею Федоровичу Колпакову, но каждый раз пистолет давал осечку.

– Живи пока, господин генерал, – сказал человек грубым, надтреснутым голосом и сильно толкнул Колпакова в грудь. От этого толчка заныло сердце, потемнело в глазах, во рту появился привкус крови. Андрей Федорович закашлялся, открыл глаза.

– Слава Богу, это только сон, – подумал он. Встал. Выпил воды. Пошел в комнату к детям. Они мирно посапывали. Данила во сне улыбался. Лицо Танюшки было серьезным. Она держала во рту большой пальчик и причмокивала. Андрей Федорович аккуратно отодвинул ручонку девочки от лица. Но она тут же вернула ее на место.

– Оставь ее, Андрюша, – шепнула жена, обняв его. – Перерастет. Ей всего четыре годика. Маленькая еще. Вспомни, как Данила плакал, когда мы его ручки в рукавички прятали. Как сердился на нас. А потом разом все прошло. Теперь над Танюшкой посмеивается. А она – молодец, стоически все его насмешки переносит. Зато ночью, когда никто не видит, соску свою изо рта не выпускает. Не лишай ее этой маленькой радости, милый. Пойдем спать. Утро раннее. Еще и петухи не пели.

Колпаков пошел за женой. Лег в кровать, но так до рассвета и не заснул. Странное предчувствие томило его. Мысли крутились вокруг цифры три. Он ее не любил. Она всегда предвещала ему что-то недоброе. А тут к ней еще добавился странный сон, где цифра три повторилась трижды. Значит, жди неприятностей. Неприятностями Андрей Федорович считал новое дело, которое ему могут поручить. Это значит, придется уехать из дома. А уезжать ему не хотелось. Жена его Елизавета Антоновна была милейшим созданием. Ее тихий, спокойный нрав успокаивал и его. Рядом с женой грозный генерал становился кротким ягненком. Если бы кто-то из подчиненных увидел его в минуты семейного досуга, то не поверил бы своим глазам. Дома Андрей Федорович был другим человеком. Он играл с детьми в догонялки. Был их лошадкой и большим пароходом. Глаза его сияли. Всегда сведенные на переносице брови раздвигались. Морщины на лице разглаживались. А с губ не сходила улыбка. Открытая улыбка ребенка, радующегося каждому мгновению жизни.

– Как я люблю тебя, милый, – признавалась ему в такие минуты Елизавета Антоновна. – Скорей бы закончилась твоя служба. Как бы мы счастливо тогда зажили.

Он обещал, что послужит до Рождества, а потом… Елизавета Антоновна прикрывала мужу рот ладошкой.

– Потом не наступит никогда, Андрюша. Я же знаю, как ты любишь свое дело. С каким желанием берешься за самые трудные задания. Как радуешься успехам. Нет, милый, без работы ты не сможешь. Мы тебя утомим. Надоедим тебе своими шалостями и проказами. Ты от нас сбежать захочешь.

– Лиза, Лиза, что ты говоришь? – сердился он, прекрасно понимая, что она права.

За десять лет их совместной жизни было всякое. Как Лиза все это вынесла? Для Колпакова осталось загадкой. Он остепенился после рождения детей. Дал себе слово, что будет примерным отцом. Дети его боготворили. Данила мечтал поскорее вырасти и носить такой же генеральский мундир, как у папы. Танюша мечтала стать женой генерала, похожего на папу.

Андрей Федорович улыбнулся. Мысли о дочери были всегда самыми приятными. Но сегодня к ним примешивалась тревога. За себя ли, за семью ли, Колпаков не знал. Но томление становилось невыносимым. Он оделся, пошел бродить по саду. Ему нравились минуты затишья перед рассветом, когда все звуки исчезают, чтобы в один миг взорвать тишину тысячеголосым хором, поющим гимн заре.

Андрей Фёдорович долго стоял в саду. Смотрел на выплывающее из-за горизонта солнце, на разливающуюся по небу розово-оранжевую зарю. Пытался отыскать объяснение своей тревоге. Но оно пришло с другой стороны. Без четверти шесть к дому подъехал посыльный со срочным донесением. Андрей Федорович вскрыл конверт. Прочел послание. Покачал головой.

– Выходит, я видел пророческий сон, первая часть которого уже сбылась, – пошел в дом. Разбудил жену. Заговорил скороговоркой:

– Лизонька, друг мой, я должен срочно уехать. Надолго ли, не знаю. Дело нешуточное, поэтому поручают его мне.

Елизавета Антоновна сидела на кровати с отрешенным видом. Ей только что привиделось, что они с Андреем Фёдоровичем расстались навсегда. Он ушел от нее к другой женщине по имени Смерть. И его слова о срочном отъезде – подтверждение тому, что все слишком-слишком опасно. Она, Елизавета, должна уговорить мужа остаться. Но она не сможет это сделать, потому что Андрей Фёдорович выполняет приказ государя.

– Лиза, мне поручено отыскать государственного преступника, похитившего важные документы. Этот человек не остановится ни перед чем. Он уже убил трех человек, – Елизавета вскрикнула, прижала ладони к губам. Колпаков поцеловал ее в лоб. – Не волнуйся, душа моя, все будет хорошо. Господь спасет нас. Береги деток. Да смотри, не плачь. Помни, дороже вас у меня никого нет. Обещаю, после того, как преступника отыщем, подам прошение об отставке. Заживем, как люди, – улыбнулся. – Как самые счастливые люди, душа моя.

Поцеловал ее в губы, пошел к двери. Она набросила на плечи шаль, побежала за ним следом. Хотелось еще насмотреться на Андрея Федоровича, надышаться тем же воздухом, что и он. Хотелось продлить безмятежное неведение, которое исчезнет с его отъездом.

Колпаков вышел на крыльцо. Лошади были готовы. Кучер ждал команды.

– Уезжать не хочется, – сказал Андрей Фёдорович, улыбнувшись жене вымученной улыбкой. Она уткнулась ему в грудь, заплакала. Он провел рукой по ее мягким волосам. – Молись за меня, Лизонька. Господь милостив. Он нас без защиты не оставит. Выше голову, душа моя. Я должен знать, что ты – сильная женщина, жена генерала, который никогда не проигрывал. Запомни, никогда! Значит, и теперь не проиграет.

Крепко поцеловал Елизавету в губы, сбежал по ступеням, уселся в пролетку. Кучер хлестнул коней. Они дружно заржали и рванулись с места.

Елизавета Антоновна прижала ладошки к лицу. Стало темно, жутко. Перед глазами всплыла четкая картина из ее ночного видения. Посреди часовни, освещенной светом свечей, стоит массивный гроб. Лиза не видит того, кто в нем лежит. Но она знает, что это – Андрей Фёдорович, поэтому ее оттесняют от гроба странные незнакомые люди.

– Нет, – убрав ладони от лица, воскликнула она. – С чего я взяла, что это Андрей Фёдорович? Там, в этом гробу вообще никого нет. Он пустой, поэтому и не нужно в него заглядывать, – развернулась, пошла в дом, повторяя:

– Пустой, пустой. Мне нужно было сразу это понять и прогнать ненужные думы прочь, обратно в ночь. Учила же меня нянюшка: «Куда ночь, туда и сон, вон, вон, вон!»

Начальник тайной канцелярии Влас Петрович Деревянко посмотрел на Колпакова поверх очков, сказал угрюмо:

– Плохи наши дела, Андрей Фёдорович. Присаживайся.

Колпаков сел. Положил руки на стол, как примерный ученик.

– Сбежали твои голуби, – сказал Деревянко. – Но я тебя не только из-за них вызвал. Здесь дело посолиднее. Разбойники эти Ярослав и Святослав остановили карету графа Ризотти. Что было потом? Потом кто-то выстрелил в лоб одному, потом другому братцу. Тут бы рассказ и закончить, воскликнув: «сколько веревочке не виться, а конец все равно будет!» Да не все так просто, как хотелось бы, – Деревянко встал, прошелся по кабинету. – Из того же пистолета убит переводчик графа. Кстати, кто-то хотел, чтобы мы решили, что он убил разбойников, а потом пустил себе пулю в лоб. На вопрос, почему он так поступил, мы бы долго искали ответ. Да к счастью, есть у нас свидетель, который подсказал нам верный ответ, – Деревянко потер руки. – Переводчик никого не убивал. Он сам стал жертвой. Почему? Да потому, что узнал о том, что его хозяин, граф Ризотти – шпион.

Деревянко взял со стола рисунок, протянул Колпакову. Тот поморщился, увидев изуродованное женское лицо.

– Это жена Ризотти, которая чудом выжила посла того, как супруг выстрелил ей в лоб, – сказал Деревянко. – Неправдоподобная ситуация, верно, Андрей Фёдорович? Но, все же – это факт. Дама упала в обморок секундой раньше выстрела. Пуля, прошла навылет, повредив мягкие ткани и кожу лица, частично сняла скальп. Но череп не разворотила. Госпожа Ризотти очнулась в тот момент, когда ее муж выяснял отношения с переводчиком. Она не сразу сообразила, что граф Ризотти, не знающий русского языка, говорит на чистейшем русском языке. Мало того, он говорит о том, что он – шпион, промышляющий похищением важных государственных бумаг, за которые ему хорошо платят. Свидетели ему не нужны, поэтому он убил и переводчика. Услышав выстрел, госпожа Ризотти снова лишилась чувств. Сколько времени она пролежала у дороги, неясно. Ее увидел и подобрал почтовый обоз. Все, о чем я тебе сейчас рассказал, графиня Ризотти поведала курьеру. Боялась умереть, забрав с собой в могилу такую страшную тайну. Но, по словам доктора, который ее осмотрел, жить госпоже Ризотти до ста лет. Изуродованный лоб она сможет прятать под волосами. Психика скоро восстановится. Шишка на затылке пройдет. Вот такая прекрасная перспектива у этой дамы. А у нас с тобой, Андрей Фёдорович, наступают горячие денёчки. Тебе, милый мой, придется отправиться на поиски графа Ризотти по имени Барберино. Только, боюсь, что искать нам нужно другого человека. Потому что карета графа найдена в нескольких километрах от места трагедии. Карета раскурочена. На сидении окровавленный парик графа. На деревьях и кустах – клочья одежды графа. Кому-то нужно, чтобы мы поверили в смерть графа Ризотти, – Деревянко сел на свое место, побарабанил пальцами по столу. – Н-да, ситуация. Нужно правила игры принимать. Мы пошлем семье Ризотти соболезнование. Ты, Андрей Фёдорович, поедешь в Голландию, чтобы выполнить эту миссию. Думаю, про то, что госпожа Ризотти жива, никому говорить не стоит. Пусть считают ее погибшей. А мы ее в надежное место спрячем, где за ней надлежащий уход будет вестись. Слаба она. Крови много потеряла, – посмотрел на Колпакова, снял очки. – Когда ты, Андрей Фёдорович, в Голландию приедешь, сообщи родственникам погибших, что убийцу мы уже задержали. Знаешь, кто это? – хитро улыбнулся. Колпаков пожал плечами. – Купец Расторгуев! – победоносно воскликнул Деревянко.

– Бред какой, Влас Петрович, – нахмурился Колпаков. – О несносном характере Расторгуева много болтают, но болтовней все и заканчивается. Я знаком с Расторгуевым. Он порядочный человек.

– Порядочный? – Деревянко стукнул кулаком по столу. – Да как ты смеешь защищать какого-то купчишку, который накоротке с иностранным шпионом? Ты знаешь, что твой порядочный Расторгуев венчался в Париже? В Москве ему храмов не хватило, он за границу помчался. Все это – прикрытие чистой воды. Совести у твоего Расторгуева нет, ели он не стыдится в святом месте заговоры против государя императора обсуждать, – Деревянко встал. Лицо побагровело. – Расторгуев – пособник Ризотти, я в этом уверен. Поэтому советую его не защищать. Мы из него все похищенные секреты выбьем, вот увидишь.

– Да зачем ему секреты, когда у него жена молодая, дети? – проговорил Колпаков.

– Вижу ты, Андрей Фёдорович, под трибунал захотел, – прохрипел Деревянко. Колпаков поднялся, отчеканил:

– Никак нет-с.

– Немедленно отправляйся в Голландию, – приказал Деревянко. – Убирайся с глаз моих, пока я не отдал приказ расстрелять тебя за пособничество государственным преступникам.

Колпаков вышел. Расстегнул воротник. Было нечем дышать. Поток информации, обрушившийся на него, был похож на девятый вал. Удастся ли выплыть? Колпаков прошел в свой кабинет. Закрылся. Мысли о Расторгуеве не давали покоя. Этот высокий, немного неуклюжий купец произвел на него самое благоприятное впечатление. Он не мог быть ни шпионом, ни убийцей, потому что он был слишком благородным человеком, слишком любил Россию. Ради чего ему идти на сделку с совестью? Денег у него достаточно. Слава ему не нужна. Да и может ли подобная слава принести пользу? Нет, потому что это не слава, а бесславие. Опорочить свой род, свое имя, которое в купеческой среде имеет большой вес – верх глупости, а Расторгуев не глуп. Он умный человек, готовый прийти на выручку людям, попавшим в беду. Теперь в большой беде оказался он сам. Кто ему поможет? Что будет с его семьей?

Колпаков сел за стол, написал несколько писем. Одно – жене. Другое – прокурору. Третье – государю. Передал письма посыльному. Сел в карету, уехал на поиски человека в маске, твердо веря в то, что непременно его отыщет.

Дарья вбежала в дом Веретенникова, бросилась Дмитрию на грудь, залилась слезами.

– Митя, Митя, я не знаю что делать, как дальше жить. Только что арестовали Павла.

– Что? За что? – Дмитрий почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Слова застряли в горле. Им невозможно прорваться наружу. Дашины слезы обжигают грудь. Она пришла к нему за помощью. Она ищет у него защиты, поддержки. Он не имеет права быть слабым.

– Павел велел сказать тебе, что приказ об его аресте подписал генерал-майор Деревянко, – голос Даши дрожал, пробиваясь сквозь рыдания.

– Деревянко, – повторил Дмитрий, понимая, что все произошедшее не случайность, а закономерность. Закономерная расплата за то, что когда-то Павлу пришлось примерить образ злодея. Самообладание вернулось к Дмитрию. Он усадил Дашу в кресло, сел напротив. Сказал:

– Дело наше не совсем простое, Дашенька. Много лет назад Влас Петрович Деревянко предложил Павлу жениться на его дочери. А он отказался. И тогда Деревянко пообещал отомстить. Обещание свое он сдержал. Теперь нам нужно понять, в чем он обвиняет Павла.

– В убийстве и шпионаже, – прошептала Даша.

– Это очень-очень скверно, но отчаиваться не стоит, – сказал Дмитрий. – Из любого, даже самого безвыходного положения можно выход найти.

Даша посмотрела на него с надеждой, сказала:

– Ах, как бы мне хотелось поскорее этот выход отыскать. Мы ведь с Павлом Никитичем прибавления семейства ждем, – положила руку на свой округлившийся животик. Дмитрий оживился.

– Прекрасная новость. Прекрасная, – положил свою руку поверх ее руки. – Ваш малыш должен расти большим, крепким, здоровым, поэтому волноваться и плакать не стоит. Я постараюсь развеять все поклепы, которые пытается возвести на Павла Деревянко. Верь мне, Даша. Доброе имя купца Расторгуева запятнано не будет.

Ребенок зашевелился, ударил в Дашину ладонь. Дмитрий испугался.

– Что это было, Даша?

– Малыш с тобой поздоровался, – ответила она. – Он все слышит, все понимает. Он любит, когда Павел его гладит. Чувствует мужскую руку.

– А можно мне его погладить? – спросил Дмитрий. Даша убрала свою руку. Дмитрий дотронулся до ее крепкого живота. Малыш тут же стукнул в его ладонь раз, другой, третий и затих. Дмитрий посмотрел на Дашу таким удивленно-восхищенным взглядом, что ей стало смешно. Отлегло от сердца. Подумалось, что Павла непременно оправдают, что все произошедшее – чудовищное недоразумение.

Глядя на Дмитрия, сидящего у ее ног, Даша поняла, как ей дорог Павел, как беззаветно она его любит. К Дмитрию она никогда не испытывала подобных чувств. И сейчас она смотрит на него, как на младшего брата, стоящего на пороге познания мира человеческих взаимоотношений. Дмитрий прикасается к чуду зарождения новой жизни и она, Даша, счастлива, что может дать ему такую возможность.

– Хочешь послушать, как стучит его сердечко? – спросила она. Дмитрий кивнул. Прижался ухом к ее животу. Отпрянул.

– Даша, там внутри тебя целый оркестр! – поднялся. Сказал решительно:

– Я поеду в Москву и не вернусь до тех пор, пока Павла не оправдают.

– Спасибо тебе, Митенька. Да хранит тебя Господь.

Дмитрий проводил Дашу до усадьбы. Попросил беречь себя и деток. Забыть про то, что Павла увезли солдаты, а думать о том, что он уехал в Москву по делам. Даша пообещала выполнить все его указания.

Дмитрий вернулся в усадьбу. Вошел в дом, отшвырнул ногой стул. Разбил вазу. Игнат удивленно на него посмотрел, но вопросов задавать не стал. Слишком сердитым было лицо Дмитрия.

– Опять блажит барин, – сказал он, когда Дмитрий поднялся к себе. – Не надолго его праведности хватило. А жаль…

Дмитрий достал из ящика стола пистолет, проверил, есть ли патроны. Положил на стол. Долго смотрел на черное дуло. Встал, подошел к книжной полке. Вынул несколько книг, отыскал за ними перевязанные желтой лентой письма. Положил на стол рядом с пистолетом. Раскрыл наугад тетрадь прапрадеда Аверьяна, прочел:

– Как часто нам приходится делать выбор между честью и бесчестием, славой и бесславием, благородством и предательством. Как редко мы думаем о том, что от верного решения зависит не только наша жизнь, но и жизнь наших потомков. Бесчестие, бесславие, предательство станут камнем, увлекающим их в бездну. Наши потомки попадут под проклятие, уготованное грешникам. А вот честь, благородство, добросердечие помогут и нам, и нашим потомкам идти вперед к вершине познания, помогут получить благословение, наполнят радостью нашу жизнь, сделают наши души легкими, чистыми, невесомыми.

Если ты, мой далекий потомок, стоишь перед выбором и не знаешь, как поступить, то мой тебе совет – следуй зову сердца. Выбери благословение, чтобы жил ты и все, рожденные после тебя.

Дмитрий закрыл тетрадь. Спрятал в карман пистолет. В другой карман положил стопку писем. Распахнул дверь, крикнул:

– Игнат, я уезжаю в Москву. Вели подать коляску. Когда вернусь, не знаю.

– Опять блажь на вас нашла, Дмитрий Макарович, – сказал Игнат с укоризной.

– Это не блажь, Игнат. Я свататься еду, – проговорил Дмитрий с улыбкой.

– Вот так новость! – воскликнул Игнат. – А нам что прикажете делать?

– Ждать моего возвращения, – ответил Дмитрий. Уселся в коляску. – Да, Игнат, просьба у меня к тебе будет. Каждый день посылай Дарье Филипповне цветы. Да не просто цветы, а цветы в корзине. Понял?

– Понял, как не понять. Только где же я столько цветов наберу? – спросил Игнат.

– Где захочешь, там и бери, – ответил Дмитрий. – Можешь в поле ромашек нарвать или васильков. А можешь в соседских усадьбах позаимствовать. Но цветы у Дарьи Филипповны должны быть каждый день. Вернусь, проверю, – тронул кучера за плечо. Коляска отъехала от крыльца. Игнат недовольно пробурчал:

– Едет свататься к одной, а цветы велит другой посылать. Пойми этих господ. Никакого спокойствия нет. Как хорошо мы без него жили, вольготно, а теперь… – махнул рукой, пошел за цветами.

Посыльный привез письмо в дом Колпаковых после полудня. Елизавета Антоновна только что уложила Танечку и собиралась почитать. Но, услышав стук копыт, отложила книгу. Молоденький адъютант передал ей письмо от Андрея Федоровича. Сказал, что генерал велел ей кланяться, что сам он спешно уехал в Голландию, что будет передавать ей письма по мере возможности. Вскочил в седло, ускакал. Елизавета Антоновна пошла в сад. Села на их любимую с Андреем Федоровичем скамью, распечатала конверт.

– Друг мой, Лиза, – писал Колпаков, – уезжая из дома, я не думал, что дела настолько плохи. Но, умоляю тебя, не волнуйся, потому что мне нужен твой трезвый, рассудительный ум, твое умение улаживать любые, даже самые безнадежные дела, твоя вера и твоя любовь. Мне нужна твоя помощь.

Я уезжаю в Голландию, чтобы разыскать семью Ризотти. Мне приказали сообщить родным графа о его трагической, безвременной кончине. Но мне почему-то кажется, что у графа в Голландии нет ни кола, ни двора, что он – человек-невидимка, опознать которого никто не сможет, потому что все, знавшие его, люди мертвы. Я должен убедиться в своей правоте или в своем заблуждении, поэтому-то мне и нужно совершить это путешествие. Путь предстоит неблизкий. Времени на него уйдет много. За это время может произойти множество разных событий, как приятных, так и не очень. Мне, Лиза, хочется одно событие приостановить. Для этого-то мне и нужна твоя помощь.

Генерал-майор Деревянко арестовал купца Расторгуева, обвинив его в убийстве графа Ризотти. Обвинение его беспочвенно, лживо от начала до конца. Но… ты, Лиза, знаешь, что из рук тайной полиции не так-то просто вырваться. Они легко осудят и безвинного, выставив его настоящим злодеем, которому нет места в нашем просвещенном обществе. Доказать невиновность купца Расторгуева может один человек, женщина, которую отправили в монастырь Агриппы. Она – единственный свидетель убийства. Она чудом выжила, получив пулю в лоб. Она знает про графа Ризотти все или почти все, потому что она – его жена. Зовут ее Любава. Ты, Лиза, должна с ней встретиться. Пропуск в монастырь я тебе выписал. Он в конверте.

И еще одна просьба. Навести, пожалуйста, жену Павла Никитича Расторгуева. Ей сейчас труднее всех. Она, должно быть, испытала потрясение, когда узнала, что ее муж – убийца графа Ризотти. Хотя, я уверен на все сто процентов, что этот граф приклеил себе бороду, поселился где-нибудь в провинции и стал Макаром Пупкиным – владельцем антикварной лавки. Обещаю, Лиза, мы его на чистую воду выведем.

Думаю, супруга графа поможет нам отыскать его, под какой бы личиной он ни спрятался. Надеюсь, что отыщем мы его быстро. Правда на нашей стороне. Молись за нас, Лиза. Обними деток. Скажи, что папа велел им не шалить, быть послушными и не ссориться по пустякам. Любящий вас Андрей Колпаков.

Елизавета Антоновна сложила письмо, убрала в конверт, пошла в дом. Сын Данила бросился к ней с какими-то важными вопросами. Она машинально ответила. Он захлопал в ладоши, убежал в сад.

– Балуете вы их, Елизавета Антоновна, – укоризненно сказала нянька.

– Я их люблю, Марфуша, – улыбнулась Елизавета Антоновна.

– Странная у вас любовь, – покачала та головой. Пошла в сад за Данилой.

Елизавета Антоновна закрылась в своей комнате, спрятала письмо мужа в шкатулку. Достала из платяного шкафа коробку, открыла, улыбнулась:

– Я думала, что никогда больше не надену этот наряд. Ошиблась.

Вытащила из коробки монашеское платье, головной убор. Позвала служанку. Велела все отутюжить.

– Зачем?

– Чтобы выполнить просьбу Андрея Федоровича.

Служанка поклонилась, вышла. Елизавета Антоновна подошла к окну, обхватила себя за плечи, задумалась, вспоминая свою юность.

Каждый уголок монастыря Агриппы был ей хорошо знаком. Она могла мысленно бродить по узким коридорам, заглядывать в кельи, похожие на пчелиные соты, а потом выходить во внутренний дворик с анфиладами и большим колодцем в центре квадратной зеленой лужайки. Стены монастыря, серые, сумрачные, вызывали в душе Елизаветы Антоновны отчаяние. Глядя на них, она думала, что просвета в жизни не будет. Поэтому она старалась пробегать мимо здания, низко склонив голову. Тоже самое делали и другие послушницы. Так они старались сберечь мир радости, обретенный во время молитв и совместных песнопений.

Елизавета Антоновна держалась обособленно от остальных. Монашенки ее сторонились. Знали, она здесь гостья. Она учится смирению. Ей предстоит стать женой генерала. Ее будущее определено. А что будет с ними? Большинство монахинь обречены на вечное затворничество. Навеки освобождены от житейских оков. Но свобода ли это, когда плоть неистово требует ласок, когда так хочется вкусить запретный плод? Вкусят ли они его? Ответить может только Всевышний. Монахини терпеливо ждут, соблюдая положенные обряды. Они зажигают свечи и лампады, составляют букеты, чтобы поставить их к иконам, читают молитвослов, истово крестятся, постятся. Есть у них и мирские заботы: работа в саду, в трапезной, в прачечной и монастырском госпитале, куда привозят безнадежно больных и умирающих людей.

Госпиталь стоит обособленно в дальней части монастырского сада. Его серые стены увиты диким плющом. Окон почти не видно. Непосвященный пройдет мимо. И только тот, кто хоть раз переступал порог этого заведения, знает, сколько скрыто здесь боли, слез и страданий. Елизавета Антоновна знала. Она сама попросилась туда. Было интересно, почему монашенки с такой неохотой выполняют такую благородную миссию – помогать болезным людям. Когда настоятельница услышала желание Елизаветы поработать сестрой милосердия, лицо ее просияло.

– Тебя нам сам Господь послал, – сказала она.

Взяла девушку за руку, проводила до дверей госпиталя. Позволила ей жить в домике садовника столько, сколько Елизавета сама пожелает. Не ведая о том, что ждет ее за госпитальными стенами, Елизавета сказала, что останется здесь до времени своего отъезда. Потом она горько сожалела о своих поспешных словах, но отказаться от них не посмела. Она выдержала с честью все испытания. Научилась смирению. Поняла, насколько хрупка человеческая жизнь. Решила дорожить каждым ее мигом и никогда не роптать.

Десять лет они живут с Андреем Федоровичем так, словно обвенчались только вчера. Дети, Данила и Танечка, дополняют гармонию их семейного счастья, делают ее совершенной настолько, насколько можно достичь совершенства в несовершенном мире.

Елизавета Антоновна вздохнула. Десять лет назад она покинула монастырь с твердым намерением не возвращаться туда никогда. Но поехать туда ей все же придется.

Это путешествие Елизавету Антоновну страшит и будоражит одновременно. Страшно увидеть состарившимися знакомых людей. Интересно узнать об изменениях, произошедших за эти годы. Теперь для Елизаветы не секрет, что монастырский госпиталь – тюрьма, в которой заканчивают жизнь неугодные властям люди.

Елизавета Антоновна видела агонию умирающих, слышала их предсмертные крики, от которых мороз шел по коже. Неверующие умирали тяжело, долго. Их лица искажала гримаса страха, глаза мутнели, выкатывались из орбит. Совсем по-иному умирали те, кто верил в вечную жизнь, кто ждал встречи с Творцом. Их лица светились счастьем. Дыхание было ровным, спокойным, тихим. Глядя на них, Елизавета Антоновна обретала уверенность, что за гранью бытия есть иной, удивительный мир, увидеть который каждому человеку надлежит в свое время.

В дверь постучали. Служанка принесла отутюженный монашеский наряд. Елизавета Антоновна сказала, что он ей понадобится завтра с утра. А нынешний вечер она посвятит детям.

Павла Расторгуева привели в кабинет начальника тайной канцелярии. Он усмехнулся, увидев Деревянко. Спросил:

– Решили выполнить свое обещание – сгноить меня в тюрьме, Влас Петрович?

– Садись, – приказал Деревянко, глянув на Павла недобрым взглядом. Павел сел. Деревянко долго перекладывал бумаги с места на место, качал головой, хмурился. Наконец, заговорил. Его слова Павла насторожили. Он понял, что ситуация не так безобидна, как он предполагал. Все его добрые дела и слова Деревянко так переиначил, что Павел увидел себя в роли демона, явившегося из ада, чтобы губить людские души.

– Ну, что скажешь? – закончив свою речь, спросил Деревянко. Он торжествовал победу. Ему доставляло удовольствие видеть, что Павел Расторгуев растерян, раздавлен, испуган. Деревянко ждал, что Расторгуев бухнется ему в ноги и будет умолять о пощаде. А он проговорил совершенно спокойным голосом:

– Влас Петрович, сколько денег вам нужно, чтобы закрыть это дело?

– Денег? – Деревянко побагровел. Вскочил. Выкрикнул совсем не то, что хотел. А выкрикнув, понял, что разоблачил себя, да было поздно.

– Да тебе никогда не достать столько денег, сколько нужно мне. Мои потребности выше небес!

Павел улыбнулся. Попросил назвать эту заоблачную сумму. Деревянко плюхнулся на стул, написал что-то на листке бумаги, протянул Павлу.

«Я тебя раздавлю, Расторгуев. Я свое обещание сдержу. Ты мне за все ответишь» было написано на нем. Павел поднялся, спросил:

– Вы мне позволите встретиться с адвокатом?

– Нет, – рявкнул Деревянко. – Ты забыл, что здесь тайная полиция, а не публичный суд. Ты сгниешь в карцере, Павлуша. Я этого давно желаю.

Расторгуева увели. Деревянко достал из кармана носовой платок, вытер мокрый лоб. Подумал:

– Может, стоит взять его деньги, да и успокоиться? Подам в отставку, уеду за границу куда-нибудь в Ниццу или в Неаполь, – улыбнулся. – Мысль хорошая, новая. Обмозгую ее чуть позже. Попозже.

Достал документы, углубился в чтение. В дверь постучали. Секретарь доложил, что Дмитрий Веретенников просит его принять. Деревянко нахмурился. Фамилия Веретенников была ему знакома. Но он не помнил лица этого человека. Не мог вспомнить, по какому делу проходил этот господин.

– Что ему нужно? – спросил он строго.

– Понять трудно. Говорит, что нужно решить один жизненно важный вопрос. Чувствуется, не уйдет, пока вы его не примете, – ответил секретарь.

– Да? – Деревянко хмыкнул, отложил бумаги. – Зови этого прохвоста. Не часто к нам в канцелярию без приглашения заглядывают.

Дмитрий вошел в кабинет, широко улыбаясь.

– Здравствуйте, Влас Петрович. Вы, возможно, меня не помните. Я был мальчиком, когда вы гостили в нашем доме. Вас приглашал мой дядюшка Алексей Степанович Веретенников. Вы с ним вместе служи в Энской дивизии.

– Да, да, да, припоминаю, – сказал Деревянко, указав Дмитрию на стул. – Вы были шаловливым ребенком. Стащили у меня портсигар. За это вас Алешка, Алексей Степанович отшлепал прилюдно. Наташа моя за вас заступилась, помню. Сколько вам тогда было? Лет десять?

– Семь, – улыбнулся Дмитрий.

– Да-а-а, время бежит, – проговорил Деревянко, пригладив поседевшие волосы. – Как поживает ваш дядюшка?

– Он умер несколько лет назад, – ответил Дмитрий.

– Жаль. Отличный был человек, честный, благородный. Сейчас таких мало. Сплошные карьеристы вокруг. Что вас ко мне привело?

– Дело деликатное, – Дмитрий достал из кармана письма. – Я бы не осмелился вас тревожить, но только вы можете мне помочь, – посмотрел на Деревянко. Тот громко зевнул.

– Устал я, Дмитрий, смертельно. Говори без обиняков. Смогу – помогу, нет – не обессудь. Я – не Всевышний, а всего лишь человек, наделенный властью.

– Думаю, в этом деле ваша власть безгранична, Влас Петрович, – сказал Дмитрий с подобострастной улыбкой. Указал на письма, лежащие перед ним. – Это моя любовная переписка с Наташей, Натальей Власовной Деревянко.

– И что? – Деревянко нахмурился.

– В этих письмах Наталья Власовна умоляет меня оклеветать Расторгуева, чтобы вы отказались от желания выдавать ее за него замуж, – ответил Дмитрий, положив руку на письма.

– Вранье, – Деревянко стукнул по столу. – Натали этого купчишку до сих пор любит.

– Да никогда она Павла не любила. И вам это, Влас Петрович, прекрасно известно. Зачем вы мучаете единственную дочь? Почему не позволите ей сделать собственный выбор? – спросил Дмитрий.

– Это ты что ли, голодранец, ее выбор? – расхохотался Деревянко.

– Вы, Влас Петрович, меня недооцениваете. Я – богатый человек. Дядина усадьба во Пскове теперь мне принадлежит. Вспомните, как вы дядюшку уговаривали уступить усадьбу вам.