Текст книги "Заговор призраков"

2

Агнесс никак не могла взять в толк, почему бы им не навестить лорда Мельбурна сразу после воскресной службы. То есть днем, в то самое время суток, которое справочники по этикету застолбили для визитов. А вовсе не ночью, как предлагал мистер Линден. Это неприлично, и так дело не пойдет.

На протяжении службы, растянувшейся на два часа, над ее капором нависало грозовое облачко. Девушка ерзала, фыркала и раздраженно сопела.

Вся эта возня не могла не раздражать Джеймса. В церковь Святого Георгия, что на Ганновер-сквер, он пришел с той целью, с какой актеры ходят к конкурентам на спектакли – посмотреть, чем тут можно поживиться. Что ставят, как обустроена сцена, сопровождается ли декламация жестами, а если да, то какими.

В особенности мистера Линдена интересовали проповеди. Свои он брал преимущественно из шеститомника «Британская кафедра: собрание проповедей выдающихся богословов». А когда и этот запас исчерпал себя, поступил так же, как скуповатая кухарка обходится со спитым чаем – высушил и заварил по новой. Теперь ему интересно было узнать, откуда проповеди берет коллега. Не из головы же, в самом деле. Десятины и требы едва ли оставляют время на столь легкомысленные упражнения с пером. Он захватил блокнот, готовясь законспектировать текст, а в свободное время поломать над ним голову, но не мог сосредоточиться. Фырканье Агнесс отскакивало от стройных колонн с золотыми капителями и рассыпалось по полу, выложенному черно-белой плиткой. Как можно писать в такой обстановке?

Конечно, Агнесс вправе злиться, раз уж он не потрудился обосновать свое решение. Но как объяснить подобное барышне? Пришлось сказать, что у него есть свой резон. 13 ноября – памятная дата для бывшего премьера, но ее значение многократно возрастет после заката солнца. Джеймс ведь тоже разузнал, откуда берет истоки осведомленность Мельбурна о потустороннем.

В качестве премьера Мельбурн ему совершенно не запомнился. Прихожане, правда, роптали в кабаке, что если бы Мельбурн оторвал седалище от кресла и сделал что-нибудь по поводу чего-нибудь, в стране наступило бы благоденствие. Так нет же, его кредо: «Пусть все будет, как есть». И придерживается этого правила он как в политике, так и в частной жизни.

Так вышло и с королевой. Лорд Мельбурн стал первым наставником этой юной особы, едва только переступившей порог детской. И сразу к ней прикипел. Со слезами умиления он следил за всем, что бы ни делала его протеже – примеряла ли она корону святого Эдуарда или кушала баранью отбивную. А когда его правительство потерпело крах, с вежливым поклоном отступил в тень. С тех пор он почти не видится с королевой, ведь бывшим премьерам не положено давать монархам советы. Вот он и не стал навязывать Виктории свое общество. Пусть все будет, как есть.

Или не пусть?

«Она не забыла его. А он – ее».

«Какую игру вы затеяли, милорд?» – мысленно вопрошал Джеймс, возвращаясь домой под аккомпанемент девичьих вздохов.

Чем ближе они подходили к дому, тем сильнее становилось возмущение Агнесс. Увидев в окне гостиной Чарльза, превратившего подоконник в любимое логово, она залилась краской. Не то чтобы мисс Тревельян считала поход в церковь тяжкой повинностью. Она как раз и была из тех редких счастливцев, на кого не нападает зевота, стоит им переступить порог храма. Но почему ей пришлось плестись по слякоти четыре квартала, пока Чарльз отсиживался в тепле?

Лорд Линден наотрез отказался выполнять свой долг христианина. По его словам, в Итоне он наслушался проповедей и настоялся на коленях на год вперед. Должна же и его набожность взять выходной! Он не преминул добавить, что в прошлом веке религии вообще уделялось меньше внимания. Тогда только методисты распевали гимны по амбарам, а народ если и шел в церковь, то лишь затем, чтоб погреть босые ноги на устланном тростником полу. Аристократы и вовсе не знали, с какого конца открывать молитвенник. Вот сами спросите у лорда Мельбурна, как пойдете к нему вечером! Он все подтвердит. Сколько раз его заставали храпящим в церкви, куда его на аркане тащила королева!

Дерзкие речи обошлись мальчишке в две затрещины и распухшее ухо, но неволить его дядя не стал. Стоило только вспомнить себя в его возрасте… О, что это было за время!.. Пусть шалопай перебесится. Перед вступлением в палату лордов ему все равно придется признать себя членом англиканской церкви, иначе путь в политику ему заказан.

А ведь из Чарльза получится первоклассный тори. Такой, какие рождаются раз в столетие. Тори защищают монархию от новомодных веяний, а уж по части консерватизма Чарльз всех оставил позади. Он по-прежнему был верен Стюартам.

Политические пристрастия племянника мистер Линден ставил себе в укор. Он помнил, как вдвоем они вернулись с кладбища, где рядом с одной свежей могилой появилась вторая. Меньше чем за месяц мальчик потерял и отца, и деда. Раньше горничные хватались за голову от его проказ. Теперь он стал тенью прежнего себя, не мог не то что смеяться, а даже голос поднять. Дяди он дичился, замирал в его присутствии, как мышь-полевка при виде скользящей крылатой тени. Наверное, наслушался сплетен о том, как мистер Линден спровадил на тот свет обоих титулованных родственников. И боялся, что он следующий.

Нужно было вытаскивать мальчика из этого оцепенения, пока оно панцирем не сомкнется вокруг него. Но как? И тогда Джеймс вспомнил про библиотеку. Сколько раз книги скрашивали его одиночество и поверяли ему свои тайны.

По воле судеб, первой книгой, что легла на колени Чарльзу, была история якобитских восстаний. Мальчишки любят читать о походах и сражениях, рассудил Джеймс и оказался прав. Весь вечер племянник просидел в кресле, листая страницу за страницей и – о, чудо! – болтая ногами, а поутру его голос звенел, когда он пересказывал няне самые захватывающие главы. С тех самых пор Чарльз Линден был потерян для современности. Не раз он похвалялся, что спихнул бы с трона ганноверца Георга и усадил бы на древний Скунский камень Истинного короля – Чарльза Стюарта, Красавчика Чарли.

Почему, ах, почему он родился так поздно? Над этим вопросом лорд Линден не раз скрипел зубами.

Как истинный тори, он заявил, что ноги его не будет в доме бывшего лидера партии вигов. К Мельбурну Джеймс и Агнесс поехали вдвоем, чему немало обрадовались, ибо дерзость Чарльза, особенно в больших количествах, была весьма утомительна. Если весь вечер им придется щипать мальчишку с двух сторон, толку от визита уж точно не будет.

3

Лондонский адрес Мельбурна отыскался в книге британских пэров – Саустстрит, 39, близ Гросвенор-сквер. Уже перевалило за одиннадцать, когда они оказались перед солидным домом в четыре этажа, с массивной арочной дверью, над которой нависал балкон. Взойдя на крыльцо, Агнесс прищурилась и задрала голову вверх, затем неодобрительно прицокнула. Ни в одном окне не горел свет, и дом казался погруженным в дрему.

– Право же, сэр, всему есть свои границы. Говорила же я вам, что мы нагрянем слишком поздно. Вот, полюбуйтесь – все спят.

Джеймс улыбнулся в белый шейный платок. Те кутежи, которые в былые дни устраивал Уильям, тянулись ночи напролет, а шум пробуждающегося города служил братьям Линденам колыбельной. Но откуда Агнесс было знать, как поздно ложатся спать аристократы? Вся ее жизнь прошла в провинции. Даже столичный обычай ужинать в восемь вечера, а не в шесть, причинял ей немалые телесные страдания, и несколько раз Джеймс становился свидетелем того, как его протеже, воровато озираясь, бегала на кухню за бисквитами, как только на улице темнело.

Однако лорд Мельбурн был вельможей старой закалки. Такие привыкли полуночничать. Погасшим огням Джеймс находил иное объяснение. Не смутило его и то, что стук дверного молотка стал самым громким звуком на всей Саус-стрит. Никто не торопился отпирать, но Джеймс удвоил усилия. Наконец заскрипела щеколда, и в приоткрытой двери показалась свеча, освещавшая чей-то крупный, похожий на перезревшую клубнику нос.

– Кого нелегкая принесла? – осведомилась его обладательница с густым северным акцентом.

– Мы к его милости, – пояснил Джеймс и вновь усмехнулся, когда Агнесс отступила в сторону и сделала вид, что она не с ним. – По крайне срочному делу. Касательно королевы.

– Проходите, коль так.

В другое время он и сам бы удивился, что в доме лорда дверь открывает не лакей, а приземистая, краснолицая старуха, от ситцевого платья и чепца которой разило прогорклым жиром. Но, видимо, крепче нервов ни у кого во всем доме не нашлось. Ведь ночь-то сегодня непростая.

Приказав гостям следовать за ней, служанка загрохотала по лестнице, и каждая ступень визгом отзывалась на ее тяжкую поступь. Огонек свечи прыгал вверх и вниз, выхватывая из темноты углы золоченых рам на стенах. Пару раз экономка подымала свечу так высоко, что видны были лица предков лорда Мельбурна. Джентльмены в париках и треуголках смотрели на чужаков неодобрительно.

Впрочем, к хозяину они имели такое же отношение, как к его незваным гостям. О том, что Уильям Лэм никакой не сын первому виконту Мельбурну, знал весь Лондон. Леди Элизабет, дама крайне общительного нрава, прижила сына от любовника, а ее супругу не оставалось ничего иного, кроме как признать сей плод чужой любви. Утешало его лишь то, что бастард все равно ничего не наследует. Отрадой виконту служил его старший сын, походивший на него как заурядной внешностью, так и скудоумием. Вот он-то и получит все состояние. А бастард пусть себе небо коптит. Но злодейка-фортуна распорядилась иначе: одарив наследника поцелуем, она вдохнула в его легкие заразу. А после кончины законного сына деньги и титул прибрал к рукам не кто иной, как Уильям Лэм.

Джеймс прокрутил в голове эту историю, и она отозвалась неожиданной болью узнавания. Кажется, он понимает лорда Мельбурна слишком хорошо, и от этого ему становилось не по себе. «А он – ее», – в памяти всплывали слова безумца. На что же можно пойти, чтобы вернуть бывшего друга? И на что он, Джеймс Линден, ректор Линден-эбби, готов пойти сам?

– М’лорррд! – зычный голос выдернул его из размышлений. Служанка остановилась у одной из дверей и яростно в нее заколотила. Свеча в ее руке задергалась, орошая паркет горячим воском.

Послышался скрип кресла, а вслед за ним голос хозяина – низкий, протяжный.

– Что тебе? Еще рано.

– К вам джентльмен и девица, бают, будто бы по делу, а вот сумлеваюсь я. Чай, не до гостей вам нонче, в такую-то ночку.

– Пусть войдут, – милостиво разрешил лорд.

Вопреки этикету, Джеймс не пропустил вперед Агнесс, но, отстранив ее, вошел сам и огляделся по сторонам, однако не заметил ничего неподобающего. Кабинет как кабинет. Вместо газовых горелок его освещали восковые свечи в разлапистых, украшенных гирляндами канделябрах. В мягком свете таинственно мерцало золотое тиснение на корешках книг, которых были тут сотни. Прикрыв глаза, Джеймс втянул запах книжной пыли с тем же наслаждением, с каким пропойца, перешагнув порог питейного дома, впитывает ароматы мятного джина. Лорд Мельбурн знал толк в литературе. Никаких сочинений Диккенса, только классики. Хотя попадались здесь и те книги, с которыми мистер Линден свел более чем тесную дружбу в библиотеке Линден-эбби.

Хозяин развалился в глубоком кресле у окна, вытянув больную ногу на скамеечку. Несмотря на поздний час или же, вероятнее, отдавая ему долг, Мельбурн был одет в безукоризненно отглаженный фрак, бордовый галстук и жилет с золотыми разводами, очевидно модный. Внушительные бакенбарды резко темнели на фоне мучнисто-бледного лица. Видимо, старый бонвиван успел их подкрасить. При виде гостей он приветственно закряхтел, но подниматься, конечно, не стал – удар давал о себе знать.

– Ба, мистер Линден, мисс Тревельян! Какими судьбами? Пришли скоротать ночь за беседой и обильными возлияниями или же вы по делу?

– По делу, – отрезал Джеймс, подзывая Агнесс, которая озиралась в непривычной для себя обстановке и в целом держалась скованно, как и подобает хорошо воспитанной девице.

Краснея перед вельможей, она рассказала о своих приключениях. Милорд слушал ее очень внимательно. Даже левая, неподвижная часть его лица ожила: густые брови хмурились, на пухлых скулах ходили желваки. Наверное, так же напряженно, подавшись вперед, он выслушивал доклады на заседаниях кабинета министров. Когда же Агнесс дошла до эпизода, поражавшего ее своей значительностью – до кружевных манжет, – лорд с досады саданул по столу.

Чайные приборы, расставленные на пунцовой скатерти, подскочили и возмущенно тренькнули. А кстати, зачем тут все эти чашки, блюдца и пустой молочник? В кабинете джентльмена уместен скорее графин с кларетом…

– Каков подлец! – кипятился лорд Мельбурн. – Одно дело Лондон, где и так каждой твари по паре. Тут вам и оборванцы, и беглые подмастерья, и прочий сброд, к которому питает такую приязнь мистер Диккенс!.. Экхмм… Как тут не быть привидениям? Так нет ведь, оказывается, и Виндзор ими кишмя кишит, как ирландская гостиница клопами. Мистер Линден, вы-то куда смотрите? Уж изловите супостата, сделайте нам всем одолжение.

– Всенепременно, – заверил его Джеймс, и от него не укрылось, что премьер вздрогнул. Такой готовности он не ожидал. – Но для начала я хотел бы кое-что проверить, – добавил мистер Линден, присаживаясь. – В нашей домашней библиотеке была книга о Клубах Адского Пламени, а в ней гравюра, изображавшая одного из так называемых братьев. Довольно известная гравюра. Я обошел всех лондонских книготорговцев, но никто не смог ее найти. Не в Линден-эбби же за ней посылать.

– Как же, помню, – отозвался лорд. – В свое время такими гравюрами приторговывали все печатные лавки. А уж чем простонародье к витринам приманивали – Боже правый! Мисс Тревельян, дружочек, если вас не затруднит, подайте мне альбом вон с той полки. Левее, левее. Да, вот этот, в алом сафьяновом переплете. Кажется, необходимый нам артефакт находится здесь.

Гравюра отыскалась, но не сразу. Сначала Джеймсу пришлось пролистать с полсотни плотных листов, между которыми были вложены разные гравюры, акварели, аккуратно вырезанные иллюстрации из старых книг. Встречались там разные сюжеты, однако общая, довлеющая над всей коллекцией тема стала ясна странице к десятой. Джеймс едва удержался, чтобы не захлопнуть альбом. Наверняка в Итоне Чарльз видел и более вопиющие сцены насилия человека над человеком, подумал пастор, но гадливости от этой мысли не убавилось.

Острый локоток Агнесс давил ему на плечо. Девушка с любопытством рассматривала картинки и в простоте своей не понимала, какого рода удовольствия предпочитает почтенный вельможа. Что ж, пусть невинность станет ей щитом. Тем не менее лорду Мельбурну он послал уничижительный взгляд, словно тот был фермером, ввалившимся в церковь с бутылкой под мышкой. Вот ведь старый греховодник! Мог хотя бы предупредить.

– Ой, на этой картинке женщину кто-то бьет, – всплеснула руками Агнесс. – И на этой. Бедняжка.

– Это ничего, мисс Тревельян, – хохотнул Мельбурн. – Женщины как раз и созданы для того, чтобы их шлепали… иногда. Так они вызывают больше сострадания.

С невероятным облегчением Джеймс поднял лист тончайшей рисовой бумаги, под которым таилась искомая гравюра.

С первого взгляда казалось, что изображен на ней монах, склонивший колени в молитве. Лишь оправившись от первого шока, зритель начинал воспринимать и другие детали гравюры: кружевной воротничок и манжеты «монаха», его нимб, похожий на полумесяц с недоброй усмешкой, раскрытую перед ним книгу, которая никак не могла быть часословом. Вместо тонзуры – грива черных волос, вместо печати набожности на челе – усмешка полных, чувственных губ. И взирал монах не на распятие, а на развалившуюся перед ним миниатюрную девицу. Та была в костюме Евы. Одну руку она завела за голову, потягиваясь в истоме, а где была другая рука, пастор предпочитал не знать.

За его спиной громко ахнула Агнесс.

– Да, это он! Тот самый призрак!

– Похоже, мы нашли нашего злодея. Это сэр Фрэнсис Дэшвуд в образе святого Франциска. Сэр Фрэнсис был председателем Клуба Адского Пламени, действовавшего в Лондоне в прошлом веке. Точнее, аббатом, потому что члены клуба собирались в Медменхеме, в бывшем аббатстве. Там они рядились в монахов и насмехались над церковными ритуалами. Отсюда и кружева под рясой вместо власяницы.

Говоря это, он пристально смотрел на Мельбурна – уж не забегают ли глаза под клочковатыми бровями. Но если бывший премьер и был замешан в этой истории, виду он не подал. И немудрено – баталии в парламенте закалили его волю. Лорд Мельбурн не был блестящим политиком, но чего-чего, а выдержки ему было не занимать.

– Что ж, меня не удивляет, что после смерти братья не оставили старые повадки. При жизни они… кхмм… весьма неплохо уживались со своей темной стороной.

– С чем? – переспросила Агнесс. Вигский выговор ставил ее в тупик: слово «темный» в устах Мельбурна звучало как «теоуммный».

– У каждого из нас есть своя темная сторона, мисс Тревельян. И она же есть у нашего мира. Ее составляют фейри и иже с ними. – Он вежливо кивнул мистеру Линдену, как и следует, когда упоминаешь кого-то в разговоре. – Но хотя они темная сторона цивилизации, это не означает, что их надобно истреблять… Гм-м… Точно так же, как не следует выкорчевывать пороки из души, потому что там может вообще ничего не остаться. Зачем выплескивать дитя с крестильной водой? Нет, с темной стороной можно ужиться. Можно сохранить баланс.

– Во всем-то вы правы, милорд, кроме одного – братья из Медменхема не сохраняли баланс, – возразил Джеймс. – Ни в жизни, ни после нее. Темная сторона составляла всю их суть. Ходили слухи, что они продали душу дьяволу, и, судя по всему, так оно и было. Мы имеем дело с очень опасным противником.

– Что же вы теперь намерены предпринять?

«Так я вам и сказал».

– Об этом мне еще предстоит подумать. Пока же я намерен попросить у вас чашечку чая. Тем более что все нужное для чаепития уже на столе.

Лорд Мельбурн позвал экономку, ту сумрачную йоркширку, что отперла им дверь. Выслушав его распоряжение, она покачала головой, но повиновалась. Следующие десять минут лорд Мельбурн, переключивший все внимание на Агнесс, развлекал ее светской болтовней. Виг до мозга костей, он не стерпел бы, чтобы дама томилась от скуки. Его доброжелательная, хотя и несколько однобокая улыбка растопила ее скованность. Скоро Агнесс уже хихикала, слушая анекдот за анекдотом, да и Джеймс поневоле втянулся в беседу. Рассказчиком Мельбурн был превосходным. Память его напоминала бездонный колодец, из которого он мог начерпать историй на любой случай и любой вкус.

Трогательно приоткрыв рот, Агнесс ловила каждое слово. Должно быть, точно так же премьеру когда-то внимала королева, едва перешагнувшая порог детской. Слушала и не могла поверить, что все эти сокровища принадлежат ей. Кладовая ее памяти, где пылились вырезки из учебников да материнские наставления, наполнялась восхитительными пирожными, и начинкой в каждом была тайна, и вкушать их можно было до бесконечности. Виктория была голодна, а он накормил ее досыта. И тогда она полюбила своего нового друга так пылко, что напрочь забыла о приличиях и своим поведением дала повод для пересудов.

Неужели все это в прошлом? Нельзя же просто так выкорчевать память о друзьях? Корни дружбы залегают глубоко. Они пускают ростки, даже если над землей не осталось и пня. Оглянешься вокруг – и видна поросль, зеленая, как надежда и волшебство.

«Она не забыла его. А он – ее». Так можно сказать и о них с Лавинией.

На анекдоте о том, как Георг IV не пускал на коронацию свою жену, в кабинет вернулась экономка. Она грохнула поднос с такой силой, что из чайника выплеснулась заварка. Сочтя книксен излишеством, молча развернулась и ушла. Агнесс вскинула брови. Вот так бесцеремонность! И при таком знатном господине! Ее замешательство не укрылось от проницательных глаз милорда.

– Я редко отчитываю слуг, – посмеиваясь, объяснил он, когда Агнесс поднесла ему чашку. – Иначе мне пришлось бы разговаривать с ними, а от этого они начинают слишком много о себе мнить.

Но Джеймс догадывался, чем на самом деле вызвано недовольство старой служанки. Кому-то же придется приводить комнату в порядок после того, как здесь появится еще один гость. Вернее, гостья. Ради встречи с ней он выбрал именно эту ночь.

Джеймс пригубил чай и чуть поморщился.

– Хороший чай, но дешевый фаянс портит его вкус. Неужели у вас не нашлось сервиза получше? – Он поднял чашку, разглядывая донышко. – Или всю посуду с гербами она уже успела перебить?

На миг ему показалось, что лорда хватит новый удар, уж слишком громко, со свистом, он втянул воздух, и от лица отхлынула кровь. Но то была лишь минутная слабость.

– Как вы догадались… эмм-э… про нее?

Голос лорда был ровным, и лишь дрожание руки, когда он оглаживал бакенбарды, свидетельствовало о пережитом потрясении. Мистер Линден попытался вызвать в себе сочувствие к старику, но не смог. Уж слишком они с Мельбурном были похожи.

А к себе он не испытывал ни малейшего сострадания. Только злобу.

– Вы думаете, сэр, что только вам позволено ворошить чужое прошлое?

– Вы не ошиблись, мистер Линден. Как не ошибся и я, поручив вам расследование этого дела. Ум ваш остер.

Мельбурн тоже взял со стола чашку, словно поднимал за хвост дохлую крысу.

– Однажды… мхмм… Каро перебила посуды фунтов на двести, а после так раскаивалась, что торговалась с молочником из-за сыра – хотела проявить себя хорошей хозяйкой. Зачем повторять былые ошибки? Она безумна. Что ей стоит вообразить роскошный Веджвуд вместо этого чертова фаянса? Ведь и про нашего сына она говорила, что он изящно изъясняется по-французски, хотя он едва мог нацарапать свое имя и забывал чистить зубы по утрам. Наш сын Август родился идиотом, мисс Тревельян… Эм-хм… я, право же, не знаю, зачем все это вам рассказываю.

– Кого вы имеете в виду, сэр?

– Как это – кого? Леди Каролину Лэм, мою дражайшую супругу. Покойную. Сегодня день ее рождения, и я просто жду не дождусь, чтобы поздравить ее с сим знаменательным событием. В эту ночь она всегда меня посещает. Я загодя даю слугам выходной. При жизни она, бывало, гонялась за прислугой с кочергой… гм… не хотелось бы так рисковать. С последними лучами солнца старая матушка Симкинс накрывает на стол и уходит к себе. Небеса благословили ее не только тугоухостью, но и равнодушием, посему она не задает лишних вопросов, когда поутру я зову ее прибрать в кабинете.

– Миледи появится в полночь? Так эффектнее, – предположила Агнесс.

– Вы правы, Каро всегда была любительницей дешевых трюков… Сколько сейчас времени? Я, знаете ли, не держу часов, меня раздражает их тиканье.

Чашки на столе треснули одновременно. Чайник, сахарница и молочник последовали их примеру минутой позже. Запятнанная скатерть поползла по столу, словно ее тянули за угол, но остановилась прежде, чем посуда посыпалась на пол.

– Я знаю, что ты можешь видеть нас, милое дитя, – произнес тихий, хрипловатый женский голос.