Текст книги "Заговор призраков"

4

После того как они заглянули в волшебный мир, проникновение в усадьбу не показалось Лавинии чем-то рискованным. Если даже их поймают, достаточно достать кошелек, и сторож позабудет о том, что видел посторонних. Бряцанье монет стирает память не хуже, чем удар дубиной по темени.

Они прошли под надписью «Fais ce que voudras» и шагнули в багрово-черное холодное пламя.

В часовне царило полное запустение. Стены в пятнах плесени, обломки заплесневелых досок, груды гниющей ткани. И запах серы.

– Братья из Медменхема жгли серу во время черных месс. Но запах не почувствует никто, кроме тех, кто способен заглянуть за завесу реальности.

– Или тех, кто составил компанию эльфийскому рыцарю во время его охоты.

Лавиния не думала, что Джеймс улыбнется в ответ, ведь обычно его раздражало, когда она поддразнивала его, называя рыцарем-эльфом… Однако он улыбнулся и посмотрел на нее с неожиданной теплотой.

– Леди не подобает быть такой своенравной, Лавиния.

– Мне об этом с детства твердили. Так что мы ищем? Ничего необычного я здесь не замечаю.

– Зато я вижу все, что мне нужно. А чтобы увидеть больше, понадобится защитный круг. Стой на месте.

Джеймс достал пороховницу, полную соли, опустился на колени и сосредоточенно, как когда-то в юности, обвел место, где находились они с Лавинией, ровным соляным кругом. Поднялся и пристально вгляделся в темноту. Лавиния ждала. Какое-то время ничего не происходило. А потом внутреннее убранство часовни словно поднялось из руин.

Вспыхнули свечи одна за другой, из-под земли вырос алтарь, и по нему заструилась черная ткань. Распятья на алтаре не было – ни перевернутого, ни какого иного. Только чаша и тяжелые золотые подсвечники. Вокруг алтаря столпились люди в серых рясах с капюшонами. Лавиния присмотрелась: почти у всех из рукавов выглядывали кружевные манжеты, и у всех до единого из-под рясы виднелись светские туфли на каблуках.

Десять серых фигур. Одиннадцатая – у алтаря.

«Их же должно быть двенадцать», – вспомнила Лавиния, озираясь. И тут она услышала голоса. Слабые, словно доносящиеся откуда-то издалека, но вполне различимые.

«О, Сатана, Отец, удостой нас быть служителями мира Твоего, чтобы несли мы сомнение туда, где верят, отчаяние туда, где надеются, страдание туда, где радуются, ненависть туда, где любят…»

Лавиния никогда еще не слышала обращения к Сатане. Набожностью она не отличалась, а воскресным утром залеживалась в постели, мучительно размышляя, под каким бы предлогом прогулять службу. Но все же какое-то смущение, если не страх, она испытала, вслушиваясь в нечестивую молитву.

«Открой нам Истину там, где заблуждаются, яви Свет Утренней Звезды во тьме…»

Тринадцатым участником действа был бабуин. Животное выглядело весьма уныло. То ли холодно ему было, то ли скучно. Бабуин сидел на полу, нервно почесываясь, а когда стоявший у алтаря хлопнул в ладоши, зверь лениво вспрыгнул на черный шелк. Взял протянутую ему облатку и принялся ее мусолить.

«О, Сатана, Отец, удостой быть уверенным, а не верить, действовать и достигать, а не надеяться, быть любимым, а не любить, ибо кто действует – достигает, познавший ненависть – обретает, владеющий тайными знаниями – властвует, кто умирает, служа Тебе, – возродится для вечного служения Свету Твоему…»

Дверь, ведущая из часовни в усадьбу, приоткрылась. Вошел двенадцатый монах. Он вел с собой ярко одетую и ярко накрашенную молодую женщину. Глаза ее закрывала плотная черная повязка. При виде монаха и женщины бабуин нервно взвизгнул и спрятался под алтарем.

– Фу, ну и запашок у вас тут. Как в аду.

Голос женщины звучал громче и ближе, чем песнопения монахов, и Лавиния могла разглядеть ее так, как если бы женщина и правда присутствовала в часовне одновременно с ними. Платье у нее было по моде прошлого века, с просторным квадратным декольте, и волосы высоко взбиты и припудрены.

– Эти неудобства были отдельно оплачены, Фанни. А обслужить двенадцать джентльменов подряд для тебя вряд ли будет сложной задачей, – прозвучал бас сопровождающего ее мужчины.

– И для каждого я буду шелковой и сладкой, обещаю, сэр, – пропела Фанни.

От нее пахло потом и резедой, и была она совсем молоденькой, вряд ли старше Агнесс, и такой же тощей. Ключицы тонкие, словно косточка-дужка, которую ломают, загадывая желание. Такая хрупкая косточка, так легко сломать.

– Поможете мне расшнуровать платье? Я оделась сегодня, как леди, и без помощи горничной мне не управиться. – Девица зазывно провела пальцем по линии выреза. Пышностью ее бюст не отличался, в попытке сделать холмики грудей выпуклыми она утянулась так, что почти их сплюснула. На плечах и на шее была россыпь веснушек, а грудь и лицо она щедро замазала белилами.

– Позволь мне, – прохрипел один из братьев, ждавших в часовне.

Он потянулся к шнуровке на спине у девицы, она хихикнула, как от щекотки.

Бабуин вдруг завопил из-под стола, широко разинув пасть и оскалив зубы. Он смотрел, кажется, прямо на Джеймса с Лавинией. Так, словно мог их видеть.

И тот из медменхемских братьев, который пришел последним и привел проститутку, двенадцатый, тоже обернулся. Вгляделся. Сделал шаг. Другой. Остановился у края соляного круга, словно уткнувшись в незримую стену. Откинул капюшон.

Лавиния увидела его лицо, некрасивое, грубое, с крупным носом и чувственным ртом. Сын лавочника. Черенок, привитый к чужому родословному древу. Как разительно он отличался от сэра Генри, чьи предки поколениями женились друг на друге, переливая голубую кровь из пус-того в порожнее. Но взгляд Дэшвуда был умным и жестким, и смотрел он на Лавинию так, словно она одна стояла перед ним, а Джеймса не было и в помине.

– Какую восхитительную леди привел к нам охотник за нечистью… Фрэнсис Дэшвуд к вашим услугам, миледи.

Вот он, оказывается, какой. Тот, кто пытался убить королеву. Тот, за чьим неупокоенным призраком охотился Джеймс.

Бабуин подошел к Дэшвуду, подергал за рясу, вцепился ему в руку, продолжая пристально смотреть на Джеймса с Лавинией, защищенных соляным кругом. Казалось, благодаря прикосновению лапы питомца призрачный монах получил какую-то новую и интересную информацию. Во всяком случае, он усмехнулся и выгнул бровь.

– О, миледи питает страсть к фейри. Красный Колпак, охотник в здешних краях, пришелся вам по нраву. И вы сопровождаете полукровку в рискованных приключениях. А между тем я мог бы развлечь вас не хуже… Вы получили бы немалое удовольствие от общения со мною.

Лавиния хотела ответить, что сомневается в своей способности получить удовольствие от тесного знакомства с двенадцатью сумасшедшими развратниками, но почувствовала, как резко похолодало. Она знала, что это происходит всегда, когда ее рыцарь-эльф выпускает на волю свою магию. Лавиния довольно улыбнулась, плотнее запахивая плащ.

Соперничающие мужчины – что может быть занятнее? Один – фейри, второй – мертвец… Понаблюдать за их противостоянием – приятное приключение, пусть и не за нее они сражаются, а за свои мужские интересы.

Мгновение они стояли, скрестив взгляды, как лезвия шпаг, и тут Дэшвуд небрежно кивнул, не признавая поражения, а как будто утратив к происходящему интерес.

– Не за тем пришел я сюда, дабы таращиться на тебя, полукровка, – пробасил он. – Меня ждет зрелище куда занятнее, да и тебя тоже. Смотри же!

Сказав это, он присоединился к омерзительной оргии, которую затеяли медменхемские братья. Один за другим они овладевали девицей, и только когда она была уже в полуобмороке и потеряла всякую волю к сопротивлению, Дэшвуд глубоко прорезал от локтя до запястья ее левую руку, собрал кровь в чашу, отпил сам и заставил отпить всех братьев, угостив и бабуина…

Чудовищное действо происходило неспешно, и, наверное, при жизни Дэшвуда заняло много часов, но видение, которое предстало Лавинии, пролетело с такой скоростью, что она едва успела сглотнуть желчь, наполнившую рот.

– Этого не происходит. – Джеймс подхватил ее под локоть, но и сам был потрясен не менее. – Это морок из прошлого.

– Значит, слухи о жертвоприношениях были правдой, – прошептала леди Мелфорд, вознося благодарность небесам за сильную волю и крепкий желудок.

– Что ж, сие было бы забавно, когда бы не начало мне надоедать, – заявил Дэшвуд, сталкивая тело с алтаря. – Ты не в меру упрям, проповедник.

Дэшвуд вскинул руку, и остальные монахи молча подошли к соляной границе – и встали так близко к ней, как только могли, замыкая круг. Лавиния снова услышала их голоса, гудящие словно из-под земли: «Сатана! Господь и отец мой! Да не оставь сына своего, несущего славу Твою! Да сокруши врагов моих, противных воле Твоей!»

– Я знаю тебя. Такой же священник, как и я монах. Ты силен, полукровка, но держишь свою силу под спудом. Я меч разящий, а ты пастуший посох, что годится лишь против овец, сгонять их в отару. А меч… а меч берет все, что пожелает.

Джеймс вдруг пошатнулся и опустился на колени. Лавинии показалось, что сейчас он прочтет молитву, но он закашлялся, и на губах у него вскипела кровавая пена.

Дэшвуд тронул кончиком туфли соляной круг.

Туфля рассыпалась прахом, он поморщился.

«Да будет помощь Твоя в делах моих, ибо дела мои – в угоду Тебе!» – продолжали бормотать медменхемские братья.

– Отдай мне то, что принадлежит тебе не по праву. Я буду лучшим хозяином твоей силе.

Джеймс поднес ладонь к лицу, и ему на пальцы полилась струйка крови из носа. Он пошатнулся и мазнул по груди Лавинию, которая упала на колени рядом с ним, прижимая его к себе.

Джеймс хотел что-то сказать…

– Silentium! – рявкнул Дэшвуд. – Ну, и что же теперь будет делать миледи?

Не отводя от призрака взгляда, Лавиния залезла в карман Джеймсу и нащупала пороховницу с солью, а заодно флакон со святой водой. В довершение вынула револьвер из своего кармана, взвесила на ладони.

– Пули у меня серебряные. Я заказала их у своего ювелира специально для подобных прогулок, как сегодняшняя. Вы не первый и не последний, и даже не самый страшный из тех, с кем мне приходилось иметь дело.

Бык вздымает Уильяма на рога, как тряпичную куклу. Сэр Генри протягивает ей книгу и наблюдает, как она меняется в лице, увидев фронтиспис. Мистер Хант, брызгая слюной, втолковывает ей про «Билль о полукровках». О, сэр Фрэнсис, вы даже не представляете…

– Друг ваш переоценил свои силы…

– Зато я трезво оцениваю свои. Я действую не магией, а простыми грубыми методами. Святая вода, соль, серебро. И моих запасов хватит, чтоб всех вас отправить к черту на рога, – сказала она, прижимая голову Джеймса к груди. Ткань амазонки пропиталась его кровью и липла к коже.

…Только бы руки не задрожали. Никогда еще она не сражалась с призраками чернокнижников, настолько могущественными, что они причинили вред охотнику, защищенному соляным кругом. Но что-что, а самоуверенно лгать Лавиния умела. Ведь откликалась же на «миледи» и бровью не поводила, хотя какая из нее леди? На ее месте леди бы в конвульсиях билась.

Она убрала обратно револьвер: на самом деле он не понадобится. Насыпала в ладонь соль. Окропила ее святой водой.

– Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…[2]2
  Верую в Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли… (лат.)


[Закрыть]

Она много раз слышала этот канон, когда жила в Италии. Простая и строгая красота латинских слов позволила запомнить эти слова символа веры на латыни легко, как запоминались стихи Шекспира или Джона Донна.

«Если просвещенные члены клубов признавали существование дьявола, то не являлось ли это подтверждением их веры в Бога? – говорил Джейми. – Если есть ад, должен быть и рай».

Сейчас проверим.

– Et in Iesum Christum, Filium eius unicum, Dominum nostrum…[3]3
  И в Иисуса Христа, Сына Божия единородного, Господа нашего… (лат.)


[Закрыть]

Дэшвуд поморщился и отступил от соляного круга.

Обхватив Джеймса, она помогла ему подняться, а сама держала наготове соль со святой водой – швырнуть в Дэшвуда, если он возобновит атаку. Она уже поняла: сильный здесь – он. Остальные – призраки, вызванные волей Дэшвуда.

И тут то ли Джеймс смог собраться с силами, то ли Дэшвуд ослабил напор, но вернулся холод. Невыносимый, убийственный холод, превративший в иней всю влагу на осклизлых стенах часовни. И ветер, взметнувший соль из круга – и ударивший ею в монахов, как картечью. Ветер с крупицами соли развеял тени.

Лавиния тоже швырнула свою соль – просто потому, что ей хотелось поучаствовать в битве. Но все уже исчезли. Только они вдвоем, обнявшись, стояли посреди пустой, обледенелой часовни.

– Лавиния, – прошептал Джеймс.

И тут у него снова начали подламываться колени, и он упал бы, если бы ее объятия не были такими крепкими. Совсем не как у леди.

5

По пути до фаэтона им пришлось несколько раз останавливаться, чтобы отдохнуть. Они не говорили ни о чем, чтобы не тратить понапрасну силы и время. Стремительно темнело, ведь в это время года даже полдень кажется сумерками, стоит только набежать тучам.

Джеймс взобрался на место пассажира и без сил откинулся на сиденье.

– Прости. Я был слишком самонадеян. Он оказался могущественнее, чем я ожидал, а я… перед этим я показывал тебе фокусы, похвалялся, как мальчишка… как в детстве… помнишь?

– Джейми, не надо.

– Я растратил всю свою силу. Подверг тебя опасности.

– Я за этим сюда и ехала. Ради опасности. Кажется, ее хватило сполна. Я доказала, что мне можно доверять?

– Да. Жаль, ты не видела себя со стороны. Когда ты говорила с ним, от тебя исходило сияние…

Он говорил так тихо, что ей пришлось приблизить ухо к его губам.

– Как только я восстановлю силы, нужно будет поехать в Вест-Вайкомб. Проверить церковь и мавзолей, где хранится сердце…

– Все верно, но сначала нужно поспать. Хотя рюмка коньяка тебе тоже не повредила бы, но у меня его, к сожалению, нет… Джейми, что ты сказал?

– Твои волосы, – прикрыв глаза, шептал Джеймс.

– С ними что-то не так? – на всякий случай она дотронулась до локонов. От них и правда разило серой – вот удивится Грейс, когда придет расчесывать госпожу на ночь!

– Не отрезай их никогда… пообещай, что не отрежешь…

От горячки у него начинался бред, догадалась Лавиния, и хлестнула лошадей, поспешая прочь из Медменхема. Вот так же везла она спящую Агнесс в тот день, когда Джеймс снова явил свою силу фейри. Только в тот день она была в безграничном отчаянии. А сегодня счастлива, хотя к счастью уже подмешивалась тревога.

Когда ее карета остановилась у дома Линденов, она чуть тронула спящего Джеймса за руку и поразилась тому, какой горячей была его кожа – словно впитала в себя жар адского пламени. Полыхало и лицо, покрытое бисеринами пота. Как ни трясла она его за плечи, как ни называла по имени, Джеймс не открывал глаз, и его ресницы, казалось, вплавились в кожу, которая была как раскаленный воск. Он впал в забытье.

Глава девятая

1

Трезвон оторвал Агнесс от пялец, заставив опрометью броситься из гостиной, хотя он и мертвых мог бы поднять из могил. На бегу девушка успела подумать, что за ней вновь прислали из Виндзора или сам принц-консорт приехал попенять ей за то зарытое в кадке овечье сердце, однако оба варианта развития событий были щадящими в сравнении с тем, который ждал ее на пороге.

– У вас в доме есть слуги мужского пола или хотя бы горничная? Вижу, что нет, раз мне отпирает сама барышня.

Прежде чем Агнесс успела заговорить, леди Мелфорд оттолкнула ее и непрошеной гостьей вошла в холл. Белокурые волосы разметались, словно она скакала верхом, на конную прогулку указывала и ее амазонка, но у обочины Агнесс заметила фаэтон – тот самый, поездка в котором положила конец их дружбе. А на сиденье…

– Позови лорда Линдена, – бросила Лавиния, оттесняя ее от двери.

Он был тут как тут. Наверное, сидел в своей комнате, читал и переворачивал страницы липкими от шоколада пальцами. Обо всем, что происходило, Чарльз узнавал первым. Даже странно, что на этот раз кузина опередила его.

– Леди Мелфорд, что вы здесь…

– Не стой столбом, Чарльз, а ступай к моему экипажу и помоги внести твоего дядю. Сам он не может идти.

Чарльз тихо, но прочувствованно выругался, Агнесс вскрикнула, а из кухни прибежала дебелая кухарка, второпях поправляя чепец и вытирая руки. От взгляда, которым наградила ее леди Мелфорд, пропитанный жиром фартук едва не вспыхнул.

– Долго же пришлось тебя дожидаться, любезная. В другое время я бы тебе даже ведро угля донести не доверила, но теперь нам понадобятся твои услуги. Пойдешь с его милостью.

Вдвоем они внесли в дом Джеймса, который не издал и стона, когда Агнесс бросилась его тормошить. Еще до того, как ее ладонь легла ему на лоб, она почувствовала жар.

– Что с ним стряслось? Он жив?!

– Он дышит, – отозвалась Лавиния, досадливо морща лоб, словно занималась важным делом, а под ногами путался котенок. – Отнесите его в постель. Что? Нет, грелки не нужно, и камин тоже не разжигайте! – прикрикнула она на кухарку, помогавшую тащить Джеймса на второй этаж.

– Вы охотились? – спросил Чарльз, покрепче подхватывая дядю под руку.

– Да, и после охоты с ним такое иногда случалось. Он впадал в беспамятство, если тратил слишком много сил. Но час, два, и он уже был на ногах. Я не знаю, что с ним происходит на этот раз.

Она встала боком, и там, где от воротника вниз тянулся ряд пуговиц, на блестящем черном шелке Агнесс заметила бурые пятна. И пахло от миледи не только привычным жасмином, но почему-то серой.

– Он ранен?!

– Нет. То есть да, но не так, как ты думаешь. Дэшвуд отнял у него нечто большее, чем кровь…

– Дэшвуд? Вы ездили в Медменхем? Но почему же Джеймс не позвал меня?

Лавиния вздохнула, словно ответ на этот вопрос был настолько очевиден, что не стоило тратить лишних слов.

– Распахните окно и проветрите комнату! – задрав голову, выкрикнула она, когда служанка и молодой хозяин уже втащили мистера Линдена на второй этаж. – Я сейчас приду!

Но Агнесс встала у подножия лестницы, словно готовый к обороне солдат, хотя вместо аркебузы при ней был только вязальный крючок.

– Никуда вы не пойдете. Посмотрите, что с ним случилось! Вы были там и позволили им сотворить с ним такое!

– О, ты не представляешь, Агнесс, что могло бы произойти, не будь меня рядом.

– Да, мне трудно представить что-то хуже этого.

– Он сам сделал выбор. Сам пришел ко мне. Или ты думала, что пришьешь вихрь к своей юбке? Все равно ты не сможешь дать то, что ему нужно. Жизнь с тобой будет пресной, как хлебный пудинг.

Обе они вслушались в возню наверху, дожидаясь, когда же заговорит Джеймс, но, кроме хлопанья простыней, других звуков со второго этажа не доносилось.

– А с вами ему стало куда как веселее! – скрестила руки Агнесс. – Настолько ему стало хорошо, что вы приволокли его домой полумертвым.

– Ты не можешь с ним охотиться. Тебе не хватит ни сил, ни умений.

– Зато я вижу потустороннее, леди Мелфорд, и умею справляться с нечистью не пулей, так словом. Вы, кстати, не задумывались, почему в Мелфорд-холле прекратились сквозняки?

Лавиния уже поставила ногу на первую ступеньку, да так и замерла. И впервые за это время посмотрела на девушку внимательно и без досады, как на человека, а не на выбоину в дороге, мешающую ей двигаться дальше. Что-то в ней переменилось. Возможно, она вспомнила тот вечер, когда привезла продрогшую гостью в имение, накормила досыта и пришла пожелать ей спокойной ночи, не забыв предупредить о сквозняках.

Жаль, что из памяти призраков изгнать труднее, чем из дома. Даже если сэр Генри перестал прикасаться к жене своими узловатыми пальцами, ее воспоминания все равно наполнены им, как рана гноем. А у Агнесс память одержима другим духом, он приходит во сне и наставляет на нее пистолет, приказывая занять место у позорного столба.

Леди Мелфорд отошла от лестницы и присела на скамейке, которую, словно личный смотритель, сторожил рыцарь в доспехах.

– Мне бы твой дар, девочка, я перевернула бы мир вверх тормашками. Или хотя бы стала счастливой и свободной и делала бы, что захотела. Ты же ставишь свечу под сосуд. Смотришь на мир в дверную щелку, боишься сделать шажок за порог. Ты ясновидящая – ну так посмотри же вокруг ясным взором и живи! Просто живи. И не мешай Джеймсу жить в соответствии с его природой. Этим летом я почти содрала с него белый шарф, но ты удержала его от того, чтобы окончательно вступить на Третью дорогу. Зачем?

– Третья дорога страшна.

– Но неужели тебя не пленяет ее ужас?

Волосы, по которым она проходилась черепаховым гребнем, встают дыбом на загривке, зубы, которые помогала чистить мягкой тряпицей, впиваются в руку мужчине и начинают рвать его плоть. А со всех сторон уже плывут другие селки…

– Нет.

– Тогда я сочувствую тебе, потому что ты его потеряешь. – Лавиния посмотрела на нее с непритворной жалостью. – Видела бы ты, как он водил меня по Медменхему и показывал сокрытое. Он выглядел куда счастливее, чем в любое воскресенье.

– Вы не должны больше видеться с ним! – вспыхнула Агнесс. – Оставьте его в покое!

– Да ты, я вижу, ревнуешь.

– Нет, я… – смешалась Агнесс, и ее смущение позабавило миледи.

– Еще как ревнуешь, – удовлетворенно отметила она. – Неужели у тебя получилось полюбить Джеймса в человеческом обличье? Преподобного ректора, а не рыцаря-эльфа?

– Как человек он тоже хорош, – проговорила девушка чуть слышно.

– А у меня вот не получилось, – подумав, сказала леди Мелфорд. – Даже не знаю, что это говорит о нас обеих. И о нем.

Агнесс не могла определить, что же задевало ее больше: когда Лавиния смотрела на нее, как многоопытная дама на дебютантку в кисее, или когда пыталась разговаривать с ней доверительно, как с подругой. И так, и так делалось тошно, потому что речи ее фальшивы насквозь. Им с Лавинией было что делить, и обе об этом знали. Так зачем любезничать? Зазеваешься, и к виску приставят дуло пистолета.

– Хватит, не хочу я больше вас слушать! Уходите прочь из моего дома!

– Это мой дом, – послышалось у нее за спиной.

Опять кузену удалось подкрасться к ней неслышно.

– Мой, – повторил Чарльз, утирая пот со лба, – и все, кто здесь находится, должны выполнять мои приказания. До тех пор хотя бы, пока дядя Джеймс не придет в себя.

Поскорее бы Джеймс очнулся, подумала Агнесс, потому что надолго ее не хватит. Если игра «я лорд в своем замке» затянется, она погнет кочергу о чью-то русую голову.

– И каковы же будут приказания вашей милости? – недобро прищурившись, прошипела она.

– Начнем с того, что ты сменишь тон, – одернул ее кузен. – Неужели в пансионе тебя не научили, как разговаривать с дамами, занимающими положение выше тебя? Вспомни уроки этикета и прекрати меня позорить.

Чарльз мрачно поклонился леди Мелфорд, чьи губы искривила усмешка. Суровый тон Чарльза не вязался с его мальчишеским румянцем и взлохмаченными вихрами.

– Прошу прощения, леди Мелфорд, за то, что моя кузина повысила на вас голос. Да она и сама сейчас попросит. Агнесс, извинись.

Девушка задохнулась от обиды. Впервые она разглядела в кузене не мальчишку, что набивает рот сластями и вещает об Итоне, и не нахального юнца, который горазд хорохориться перед приказчиками, а настоящего лорда, готового отстаивать интересы своего класса.

В запальчивости она готова была наговорить в десять раз больше дерзостей, но осеклась и взглянула на себя со стороны. Неприглядная вырисовывалась картина. Дерзкая девчонка, подбоченившись, оскорбляет леди. Волосы растрепаны, на щеках алые пятна. Так ведут себя торговки рыбой, которых обсчитали на два пенса, а вовсе не благовоспитанные барышни. Будь рядом Джеймс, он, наверное, и не так бы ее отчитал.

– Мне не следовало кричать на вас, миледи, – потупилась Агнесс. – Простите, я забылась.

Лавиния склонила голову, принимая извинения, а может, тоже смущаясь.

– А мне не следовало тебя подначивать. Я тоже повела себя неподобающе и раскаиваюсь в этом. А теперь могу я увидеть мистера Линдена?

– Нет, – отрезал Чарльз.

Это слово так и вертелось у нее на языке, но ее опередили. В замешательстве Агнесс посмотрела на кузена, и тот ответил ей ободряющим кивком.

– Пока дядя Джеймс не в состоянии опекать Агнесс, заботиться о ней буду я. Очевидно, что ваше присутствие ей неприятно, леди Мелфорд, поэтому я прошу вас оставить нас. Ради нее.

На какой-то миг Агнесс показалось, что Лавиния по старой памяти влепит мальчишке затрещину, уж очень заострились ее черты, обычно такие плавные, словно их выточил из мрамора Канова. Рот сжался в белую полоску, глаза метали молнии. Но вместо того, чтобы замахнуться, она сказала:

– Как вам будет угодно, лорд Линден. Мне и правда пора. Нужно как следует подготовиться к поездке в Вест-Вайкомб.

С этими словами она развернулась и направилась к двери, только каблуки стучали по мраморным плитам и рассерженно шелестела черная амазонка.

Агнесс смотрела на кузена во все глаза. Вот уж не ожидала найти союзника против Лавинии! Какие еще открытия ее ждут?