Текст книги "Страшный дар"

На крыльце Джеймс Линден прислонился к стене, ощущая даже через плотную ткань сюртука шершавые камни и застывший в них вековой холод. Жаль, что он не монах-католик, а то взял бы многохвостую плеть и отхлестал себя, чтобы утопить в боли грешное желание. Но столь чувственные излишества не подобают англиканцам. Значит, нужно стиснуть зубы и терпеть.

Еще полбеды, если бы он хотел обладать ею, ведь похоть присуща всем мужчинам, к какому бы народу они ни относились. Так он ведь хотел играть с ней, играть вновь и вновь, задавая ей невыполнимые задания, чтобы она отвечала ему тем же. А это желание чужое, с той, с темной стороны. В этом Джеймс не сомневался. Иначе почему ему так хорошо?

Пошатываясь, он направился к кухне и буквально ввалился в дверь, напугав своим внезапным появлением миссис Крэгмор, которая уютно устроилась в кресле и ощипывала курицу.

– Мадам, это вы надоумили мисс Агнесс дерзить мне? – прорычал он, вцепившись в дверной косяк.

– Никак в толк не возьму, о чем вы, сэр.

– Вы подрывали в ее глазах мой авторитет опекуна и пастыря? Отвечайте же!

– Мистер Линден!

– Миссис Крэгмор!

– Джейми!!!

– Няня?

– А ну-ка положи все на место! – завопила старуха, потрясая курицей, как пращой.

Виновато тренькая, ложки и вилки начали опускаться в выдвинутые ящики буфета, а вертел, взмывший под самый потолок, упал прямиком в желобки над камином и покрутился там, чтобы насаженный на него кусок мяса повернулся к огню недопеченной стороной.

Мистер Линден смущенно откашлялся.

– Вот так-то лучше, – обрадовалась бывшая нянька. – Сказывай, что там меж вами стряслось.

Пришлось пересказать ей события этого утра, хотя и с небольшими купюрами. Досада Джеймса развеселила старуху еще пуще, и она расхохоталась, хлопая себя по мягким полным бедрам.

– Ну, паршивка, как тебя облапошила! И поделом тебе, Джейми. Давно пора сбить с тебя спесь. А то ходишь с постным видом, будто на крестном ходу, аж смотреть на тебя тошно. Тьфу! А какой был славный мальчишечка…

– Ты рассказывала ей о моем детстве? И обо всем… этом. – Он недовольно покосился на блюдце, которое одиноко кружило над буфетом, словно никак не могло вспомнить, на какой полке стояло.

– Ни словечка ей не говорила, видать, сама догадалась. Оно и понятно, ты ведь так и ел ее глазами с самого первого дня.

– Я? – обомлел священник.

– А кто ж еще? Будто я не вижу, что тебе так и зудит с ней поиграть. Чего дуешься? Такова уж твоя природа.

– Ты ведь помнишь, чем дело закончилось в последний раз, когда я полагался на свою природу, – проговорил мистер Линден, но старая нянька его не слушала.

– Вот и славно, – радовалась она. – Уж теперь-то никто из вас не сунется ко мне на кухню! Будете друг дружку гонять, как в той балладе:

 
Но зайцем вмиг обернулась она,
Прыг – и помину нет,
А он обратился гончим псом
И быстро взял след.
 

Пастор разом помрачнел.

 
– Тогда она превратилась в плед
И юркнула на кровать,
А он покрывалом зеленым стал
И взял, что задумал взять [4]4
  Английская народная баллада «Два волшебника», перевод Н. Голя.


[Закрыть], —
 

подытожил он, пристально глядя на няньку.

Миссис Крэгмор невозмутимо закивала.

– А что, было бы недурно.

– Она моя племянница.

– Двоюродная, – парировала старуха. – Так за чем дело стало? Закон не воспрещает вам жениться. А ежели по совести, так она тебе и вовсе не родня.

– А вот об этом лучше мне не напоминать.

Заметив, как задели Джеймса ее слова, она швырнула курицу на стол, подняв вихрь белых перьев, и, вытирая руки о фартук, подошла к молочному сыну. Сочувственно погладила его по плечу.

– Полно тебе убиваться, Джейми, все прошло и быльем поросло. А мисс Агнесс славная девчушка, уж сумеет тебя утешить. Ты и думать позабудешь о той другой.

– Разве можно о ней забыть?

Нянька не отвечала, только смотрела на него, подперев кулаком дряблую щеку. Но Джеймс и не ждал ответа. Быстрым шагом он направился прочь, потому что ему предстояло совершить самый непедагогичный поступок в своей жизни. Основания для него не было никаких. По всем человеческим правилам зарвавшаяся племянница заслужила по меньшей мере отсидку в чулане на хлебе и воде. А вот по тем, иным правилам…

А по ним она заслужила кое-что похуже. Даже в сказках от девиц требуется работать, не огрызаться и бодрым голосом отвечать: «Со мной все отлично», даже если они умирают от усталости. А нахальные ленивицы рискуют вернуться из волшебного мира в виде костей, постукивающих в коробке.

В сущности, те же правила, что и у людей.

Но Джеймс знал, что есть и другие сказки, где женщины тоже не всегда выигрывают, но всегда состязаются, отвечая на вызов дерзким смехом. Знал, потому что в одну из таких сказок ушла его мать. И хотя бы поэтому Агнесс заслужила, чтобы побежденный сложил к ее ногам драгоценные дары.

Правда, в мире людей за ними придется срочно скакать в Харроугейт.

После победы в словесном поединке Агнесс пряталась в саду, опасаясь, что дома ее поджидает дядя в окружении длиннобородых пророков и с библейскими цитатами наготове. Второй раунд им с Иезекиилем не выдержать.

Перед ланчем она юркнула в спальню, чтобы подготовить к вечеру свое единственное платье на выход, прогладить его и, возможно, даже расставить, потому что оно немилосердно давило под мышками.

Но в комнате ее ожидало чудо. Чудо цвета июньских листьев, когда сквозь них просвечивает жаркое солнце. Чудо, сшитое из лучшего китайского шелка по лучшим парижским лекалам. Зеленое платье с узенькой талией, мыском спускающейся на пышную юбку, со множеством узких оборочек, украшающих лиф и рукава, – сколько же труда нужно, чтобы нашить все эти оборочки, и сколько труда, чтобы вышить платье белым по зеленому тонким узором! Платье сияло, как летняя мечта, и Агнесс не могла поверить в его реальность, даже когда прижалась щекой к шелку, наслаждаясь его прохладной гладкостью. Даже когда примерила платье и убедилась, что оно сидит – будто по мерке сшито, и что в нем она выглядит стройнее (еще бы, ведь оборочки на лифе придают бюсту несуществующий объем!), и свежее, и ярче! К платью прилагалась изящная шляпка: снаружи – зеленая, изнутри – белая, украшенная магнолией и белыми лентами. И пара новых перчаток. И алая наперстянка, выскользнувшая из складок зеленого шелка…

Наперстянка.

Тут везде растет наперстянка…

Но почему-то дядюшка принес ее с собой и приложил к своему подарку.

К своему чудесному, изумительному, щедрому подарку.

Он проиграл – и признал свой проигрыш.

Прежде чем выйти из комнаты, Агнесс приколола алую наперстянку себе на грудь. Вместо брошки. И пожалуй, цветок смотрелся красивее, чем любое ювелирное украшение. Хотя бы потому, что Агнесс знала: к нему прикасался Джеймс…

Преодолев смущение, она постучалась к нему в кабинет, но дядюшка крикнул, что у него сегодня неприемный день, но, если ей нужно заказать требу, пусть просунет под дверь записку и два шиллинга. На этом и расстались.

Ужинали у миссис доктор Билберри по старинке, еще до заката солнца, чтобы гостям потом не пришлось возвращаться домой в потемках («и чтобы сэкономить свечи», читалось в раздраженном взгляде Милли). О дороге в пасторат Агнесс на беспокоилась. Расщедрившись, мистер Линден распорядился достать из сарая экипаж и привести его в порядок – смазать колеса, стряхнуть паутину с сидений, обновить потрескавшийся лак. Экипаж дядюшки был, конечно, попроще, чем роскошное ландо Лавинии, но племянница все равно обрадовалась и попросила Диггори сделать несколько лишних кругов вокруг их городка. Радовало ее и то, что дядюшка больше не заикался о квакерском капоре.

Но, как выяснилось тем же вечером, в обстановку дома миссис Билберри эта несуразная конструкция вписалась бы куда лучше, чем новая шляпка и платье Агнесс. Снаружи двухэтажный дом был отделан штукатуркой под кирпич, но внутри он был фахверковым, с толстыми глинобитными стенами и выпирающими ребрами балок. Нескладная служанка проводила Агнесс в столовую, где ее поджидали миссис и мисс Билберри. Обмениваясь с ними любезностями – натянутыми и довольно нервными, причем с обеих сторон, – гостья успела оглядеться. Обоев на стенах не было, лишь густой слой терракотовой краски, модной лет двадцать назад. Мебель тоже была старой, с продавленными сиденьями. В зеркале над камином отражались цветы из бумаги, упрятанные под стеклянные колпаки, сам же камин был прикрыт аляповатым панно. Только ковер на полу был подозрительно новым – его явно стелют только перед приходом гостей. По сравнению с этими апартаментами даже пасторат казался олицетворением домашнего уюта.

Бедная Милли! Агнесс горячо пожала ей руку, но девушка отвела глаза. Всем своим видом она походила на мученицу, которая уже взошла на костер и только ждет, когда подожгут сухие ветки.

Как только дамы заняли свои места за столом, все та же служанка принесла ужин – холодную ногу, некогда принадлежавшую поджарой, очень спортивной овце, картофель и пирог с голубями. Пирог производил сильное впечатление – сквозь толстую корку торчали обуглившиеся птичьи лапки, и казалось, что если смотреть на них пристально, они задергаются. Разгрузив поднос, служанка сбегала за чаем, после чего осталась стоять в дверях, на случай если дамы «еще чего захочут».

– Мы взяли Фэнси из работного дома, – пояснила миссис доктор, когда горничная оглушительно высморкалась себе в фартук. – Там их не учат хорошим манерам.

– Зато они дешевы. Да, maman?

– Я хотела дать бедняжке шанс, – не смутилась вдова. – Куда их девать, как подрастут? Не на улицу же выгонять. Кушайте, мои милочки.

По торжественному случаю миссис Билберри накрутила на голове огромный тюрбан, с которого свисало длинное страусовое перо, тоже побитое молью, как и все в этом доме. Милли надела серое платье с отложным кружевным воротником, гладко зачесала волосы и пропустила две косички под ушами – а-ля Клотильда, любимая прическа королевы. Ее простая элегантность смутила Агнесс и заставила устыдиться и своих буклей, и платья с алым пятнышком на корсаже.

– Все очень вкусно, миссис Билберри, – промямлила она. – Спасибо.

Беседа не клеилась. Точнее, клеилась, но в одностороннем порядке: обе девушки молчали, пока миссис Билберри посвящала новенькую во все хитросплетения приходской жизни, не забывая поведать, кто из общих знакомых получает сколько фунтов годового дохода и из чего складывается сия сумма.

Последовал десерт – вездесущий кекс с тмином, король провинциальных чаепитий, – и в столовую гуськом вошли остальные члены семьи: двенадцатилетний Сэм, девочки-погодки Бетти и Летти и Эдвард, унылый карапуз с перевязанным ухом. Девочки присели, мальчики шаркнули ножкой. Когда от кекса остались крошки на блюде, детей выдворили в детскую, и Агнесс услышала, как они беснуются на втором этаже.

Тем временем миссис доктор продемонстрировала ей свои сокровища, одно за другим. Сначала на скатерть легли серебряные «апостольские» ложки – подарок Милли на крестины (из двенадцати остались только четыре, и по вздоху мисс Билберри стало понятно, куда девались остальные). Вслед за ними появились акварели Милли, гербарии, собранные Милли лет пять тому назад, портрет спаниеля, который Милли вышила берлинской шерстью, и, наконец, вязаные крючком салфетки-антимакассары. Ими маменька особенно гордилась.

– Джентльмены очень обожают помадить волосы.

– Мистер Холлоустэп так просто натирает их куском сала, – поддакнула Милли.

– А потом на спинках кресла остаются жирные пятна, но антимакассары помогают сберечь обивку. Такая экономия, мисс Тревельян! – ликовала вдова. – Мистеру Холлоустэпу повезло, что ему достанется хорошая хозяйка, да и Милли повезло с женихом. Пускай у нее нет родственников, которые одевали бы ее в шелка, зато теперь поживет в довольстве и достатке.

Милли не просто поднесла чашку к губам, но прикусила ее край, и Агнесс испугалась, что фарфор сейчас треснет. Она тоже пригубила чай. После каждого глотка во рту оставался металлический привкус – наверное, разбавлен какой-то гадостью или подкрашен медянкой. О таком часто пишут в газетах.

– По-вашему, maman, семейная жизнь сводится к одному лишь достатку? – холодно спросила Милли.

– Нет, но это ее важный компонент. Берите пример с нашей леди Мелфорд, милочки. Вот кто выгодно обстряпал свой брак – из простолюдинок в знатные дамы.

Агнесс не сразу поверила услышанному. Лавиния – не леди по крови? Да она же воплощение аристократизма! Ее манеры исполнены достоинства, а вены на запястьях такие голубые, что в них может течь только благородная кровь (учитывая, что самой Агнесс приходилось подрисовывать вены синим карандашом, это обстоятельство вызывало у нее особый трепет).

– Разве она не родилась леди? – подала голос гостья. В основе ее мира только что расшатался кирпичик.

– Она-то? Как бы не так. Дочка управляющего усадьбы, а уж мнит о себе! Ну еще бы, с детства росла в Линден-эбби, с господскими детьми, покойный граф в ней души не чаял – нанимал ей учителей, подарками задаривал, даже лошадь купил. Ничего не скажешь, втерлась в доверие. Она еще пигалицей была, когда…

Повествование остановилось так резко, что едва не сбросило седока – то есть саму миссис Билберри.

– …когда граф разочаровался в поведении одной своей дальней родственницы.

Агнесс поняла, кто стоит за эвфемизмом, но от любопытства забыла обидеться.

– Леди Мелфорд росла с моим дядей?

– И с его старшим братом Уильямом. Если бы у Милли были такие покровители, она уж верно знала бы свое место и взирала бы на них с почтением. А эта вертела обоими, как хотела. Даже охотилась с ними, как ровня. Они часто на охоту ездили, и всегда втроем. Ходили слухи… но вам, мои милочки, рано еще о таком знать.

Миссис Билберри пригубила чай.

– Родители, конечно, радовались, что не нужно ни фартинга тратить на дочь. Они как раз деньги откладывали, чтобы купить сыну патент на офицерский чин. А Дик тот еще был ветрогон, все подучивал сестричку стрелять и скакать, да притом в мужском седле. Видите, мисс Тревельян, что там за семья?

– Они нам деньги одалживали, – напомнила Милли.

– А твой отец денно и нощно сидел у постели Дика, когда тот слег с оспой, – парировала маменька. – Представляете, заболел через два месяца после покупки патента! В казармах началась эпидемия. Ему бы в госпитале отлежаться, но мать так над ним тряслась, что увезла домой. На глазах родителей он и умер.

Миссис Билберри выдержала драматическую паузу.

– Господи, как же их жаль! – воскликнула Агнесс.

– Конечно, крушение всех надежд. А деньги за патент им, естественно, не вернули.

– Снова о деньгах, – простонала Милли.

– Вот у тех, кто не думает о деньгах, их никогда и не бывает, – попеняла ей миссис доктор. – Деньги любят, когда к ним с уважением. Взять, опять же, нашу мисс Лавинию. Они с матерью сразу призадумались, как бы окрутить господ из Линден-эбби. Ведь и старый граф на нее засматривался, и ваш дядя Уильям – его супруга родами скончалась, так мисс Лавиния все с его сынишкой возилась, мальчик за ней по пятам ходил.

– А мой дядя Джеймс?

– И он тоже.

Агнесс глотнула чая, чтобы удержаться от дальнейших расспросов. Но этот образ уже не отпускал ее – мистер Линден и Лавиния идут рука об руку. Смеются. Наклоняются друг к другу. Она поправляет ему черные кудри. Его губы щекочут ей шею.

Чай стал таким горьким, что Агнесс едва не подавилась. Закашлялась, прикрывая рот. Как кстати! Сразу понятно, откуда взялись слезы. А не из-за… это же невозможно!

Она ревнует?

Но кого к кому?!

– Не переживайте, мисс Тревельян, – утешала миссис Билберри, энергично хлопая ее по спине. – Бог миловал вас от такого родства. Сначала Уильям Линден скончался от апоплексического удара, а ведь совсем молодой был, едва тридцать исполнилось! Твой отец, Милли, советовал ему не налегать на ростбиф и мадейру, но какое там – ел за пятерых. А когда с охоты привезли хладный труп, слег сам граф. Мистер Линден остался душеприказчиком отца и опекуном малютки Чарльза, одиннадцатого графа. Заодно и сан принял, чтобы имущество не разбазаривать, – ведь хозяева Линден-эбби обладают правом назначать приходского священника. А тут и десятина, и церковные земли остаются в семье. А десятина в наших краях роскошная…

– Про десятину мне уже объяснили, – вставила Агнесс. – Подробно.

– А если бы Чарльза не стало – дети так часто мрут, я вот тоже двоих схоронила, – все состояние досталось бы мистеру Линдену. Вот это удача так удача! Я ведь забыла упомянуть, что младшего сына граф не жаловал – то ли из-за его учености, то ли еще по каким-то причинам. – Вдова тонко улыбнулась. – А ему вдруг такая удача. Тут бы мисс Лавинии и выскочить за мистера Линдена замуж, но ей подвернулся улов покрупнее – барон Мелфорд, усадьба в Йоркшире и особняк в Белгравии, тридцать тысяч годового дохода! Говорят, старик увидел, как она скачет по полям, и влюбился до одури. Но я вам скажу, милочки, не зря она нарезала круги по его полю! – изрекла миссис Билберри тоном судьи, посылающего воровку на виселицу.

Скрипнул стул. Не говоря ни слова, Милли встала и вышла из столовой. Повисло неловкое молчание.

– Милли утомлена, – прокомментировала миссис Билберри. – Такие треволнения перед свадьбой.

– Да-да, – согласилась Агнесс. – Ой, а знаете что? Пойду-ка я посмотрю ее приданое.

Вдова опять оживилась. И когда десять минут спустя Агнесс все таки вырвалась из столовой, то успела узнать, сколько шиллингов и пенсов стоила каждая сорочка и шаль Милли.

Спаленка находилась на втором этаже, куда вела узкая скрипучая лестница. Дверь отворилась, но не сразу – Милли приводила себя в порядок. К губам она прижимала скомканный платок, лицо блестело от слез и почему-то лоснилось от пота, хотя в комнатке было холодно, как в шахте. И так же темно. Не без удивления Агнесс отметила, что одно из двух окон заложено кирпичами и кое-как задрапировано занавеской.

Наверное, из-за этого тут такой неприятный запах. Какой-то кислый.

При свете сальной свечки, которую торопливо зажгла Милли, гостья разглядела скудную обстановку: узкая кровать без балдахина, ветхая мебель, на полу красно-зеленый кидминстерский коврик, истертый до дыр. Но все это было чистым, даже болезненно чистым – за такой чистотой чувствуется ломота в коленях и пальцы, покрасневшие от соды и ледяной воды. Лишь в одному углу лежала бесформенная груда, прикрытая лоскутным одеялом. Приданое.

– Вы, верно, удивлены, мисс Тревельян, что я принимаю вас в спальне, – мужественно начала Милли. – Но у нас на севере спальня часто служит комнатой для приемов. Это в порядке вещей.

– Ничего, мисс Билберри, мне тут больше нравится. Как-то уютнее, что ли, – соврала гостья. – Только зовите меня по имени.

– С удовольствием, но…

– Что такое?

– Я не думала, что ты предложишь, – смутилась Милли, терзая платок. – Ты настолько выше меня, Агнесс.

– Я-то?

– Да, ты. У тебя хорошее образование, ты племянница ректора Линдена и кузина одиннадцатого графа. В любом случае, я ценю твою снисходительность.

Есть люди, которые, сидя в ванне или прогуливаясь по садовой дорожке, ведут нескончаемые споры с воображаемыми оппонентами. По-видимому, оппоненты Милли были крайне въедливыми. Неудивительно, что любую беседу она начинала с не высказанного никем аргумента, который затем увлеченно опровергала.

– Милли! Мы с родителями переезжали из города в город, прячась от кредиторов. С какой стати мне важничать? Давай лучше посмотрим твое приданое.

– Не надо, – остановила ее Милли. – Честно говоря, я удивлена, что мистер Холлоустэп купил все готовое. Иногда он приносит мне свои рубашки, чтобы я их заштопала. Проверяет на домовитость.

– Он настолько практичный?

– На День святого Валентина он подарил мне ветчину.

Агнесс потрясенно молчала. Неужели бывают такие черствые души?

– А вот мистер Лэдлоу всегда дарил цветы.

– Помощник аптекаря?

Мили судорожно кивнула.

– Скажи, Агнесс, у тебя есть кавалер?

«Нет», – собралась ответить Агнесс, но так и застыла с приоткрытым ртом. Ведь не может же Ронан быть ее кавалером? Конечно, нет! Он не позирует ей для картин и не помогает ей мотать шерсть, он еще ни разу не написал стихотворение ей в альбом и не сопровождал ее в театр. Но почему же ей так хочется, чтобы он был с ней рядом? Даже сейчас.

– Да, – сказала она удивленно. – Да, есть.

Но Милли не дала ей развить тему.

– И у меня тоже. Это мистер Лэдлоу… Эдвин. Он был подмастерьем отца, почти что членом семьи. Мы с ним даже обвенчались! Ну, понарошку. Прочитали из «Книги общей молитвы» и надели друг другу на палец дужку ключа. Но все равно… А потом отец умер, и мы узнали, что последний год он практически не ездил по пациентам, а все в игорные дома… Эдвину пришлось нас покинуть. Дальний родственник выхлопотал ему место в Эдинбургском университете. Мы же… нет, поначалу соседи нам помогали, но мама про них такое могла сказать, что… они постепенно перестали. Пришлось на всем экономить. Вот как думаешь, почему тут нет стекла? – Она указала на слепое окно.

– Треснуло?

– Да нет, сами вытащили. Чтобы не платить налог на окна. Ведь если их в доме больше шести, нужно раскошелиться… Знаешь, как мне надоело так жить?

– Да уж могу представить.

– А потом ко мне посватался мистер Холлоустэп. Посулил маме, что заплатит взнос за обучение Сэма и устроит девочек в школу. Что мне оставалось делать? Мама так меня просила. Я написала Эдвину, даже ключ тот приложила. А Эдвин примчался из Эдинбурга, все бросив, не сдав экзамены… В итоге его отчислили. Хорошо хоть мистер Гаррет взял его в аптеку! Но… лучше бы он совсем не приезжал! Все равно нам не быть вместе.

Милли побледнела и отерла пот с лица.

– Так сбегите в Гретну Грин, – посоветовала Агнесс, любительница романов, где каждый второй брак начинался с романтического побега.

– Это испортит нам репутацию. Мне и моей семье. А за потерю репутацию у нас наказывают… ох, Агнесс, ты даже не представляешь как.

В памяти всплыл позорный столб. Но, верно, все же не так. Или?…

– Будь вы героями баллады, – Агнесс вспомнила уроки миссис Крэгмор, – вы с Эдвином умерли бы сразу после твоей свадьбы, а из ваших могил выросли бы розы и переплелись в знак вечной любви.

– Скорее уж мистер Холлоустэп обнесет мою могилу забором и повесит табличку «Частная собственность», – горько усмехнулась Милли.

И опять промокнула лоб платком.