Текст книги "Страшный дар"

5

«Главная обязанность камеристки – прислуживать своей госпоже, посему камеристка обязана следовать всем правилам приличия и отличаться вежливым обхождением», – повторяла про себя леди Мелфорд, глядя, как Грейс споро вышивает гладью очередную пастораль. Из высоких окон в гостиную лился каскад полуденного света, но камеристка отодвинула станок для вышивания в самый темный угол, словно не смея претендовать на этакую роскошь в присутствии владычицы усадьбы. Или же солнце слепило ей глаза, мешая демонстрировать свое трудолюбие и бескорыстную полезность. Так или иначе, она примостилась у камина, и одна из мраморный кариатид с любопытством заглядывала ей через плечо. Отклонись Грейс назад, и коснется плечом мраморного соска. Видимо, поэтому она сидела так прямо и напряженно, хотя за несколько лет могла бы и привыкнуть.

Вверх и вниз скользила иголка, вверх и вниз, оставляя за собой алый шелковый след. Если рассредоточиться, то покажется, что из ушка сочится кровь и брызги летят по сторонам. Хозяйка поморщилась.

– Слишком много красного, Грейс. Что это будет?

– Простите, миледи, закат, миледи, – на одном дыхании протараторила горничная. – Прикажете вышить что-то иное?

– Нет, продолжайте.

«Опрятность вкупе с исполнительностью послужат ей лучшими рекомендациями, а своей приветливостью и кротостью она сумеет снискать благорасположение хозяйки».

В памяти миледи остался оттиск страницы из сборника по домоводству, который стоял между Библией и молитвенником на каминной полке их домика в Брэдфорде. Самая страшная книга в ее жизни. Другие дети пугались небылиц о призраках и черных псах, а Лавиния немела, вчитываясь в строки, перечислявшие обязанности камеристки: собирать багаж хозяйки, стирать ее нижнее белье, готовить притирания от прыщей, носить за ней мопса на пуфике. Нет, никогда. Что угодно, только не это. Лучше умереть сразу, чем через много лет службы, когда саваном тебе станут хозяйские обноски, а на могильной плите выбьют «Камеристка леди Такой-то, Л. Брайт». Ей хотелось топать ногами и рвать на себе фартучек, когда матушка превозносила достоинства карьеры камеристки, службы легкой и приятной.

Как давно это было. Еще до того, как отец получил место управляющего в Линден-эбби. До того, как она познакомилась с братьями Линденами и поняла, что зря пропускала мимо ушей побасенки о привидениях. До того, как ее мир взорвался и еще долгие годы медлено оседал хлопьями пепла.

Ненавистные строки жгли память, даже когда Лавинии стало понятно, что она по самой своей сути не годится на роль горничной. А все потому, что книги недоговаривают о главном качестве камеристки, которое обеспечит ей самое надежное место, хотя бы и в герцогском дворце. Заурядная внешность, на несколько оттенков тусклее, чем у госпожи. Хозяйка на ее фоне должна сверкать, как серебряный кубок рядом с оловянной кружкой.

Вот почему у Лавинии Брайт ничего бы не получилось.

Вот почему идеальной камеристкой стала Грейс, сменившая ее прежнюю горничную Эстер – та слишком много всего повидала при сэре Генри. Невыносимо было день за днем встречать ее умудренный опытом взгляд. И каким опытом! Зато Грейс обладала воображением улитки и целомудренно называла ноги «конечностями». Природа наделила ее таким блеклым лицом, что по утрам леди Мелфорд с трудом вспоминала, как она выглядит, а когда Грейс приходила ее расчесать, всматривалась в камеристку не без удивления, каждый раз знакомясь с ней сызнова.

«В своем повседневном служении камеристке долженствует придерживаться строгих нравственных устоев и ревностно выполнять обязательства как перед своими господами, так и перед Богом».

Грейс – это не имя. Зовут ее Энн, Энн Грейс, но камеристка, при всей своей услужливости, задохнулась бы от негодования, если бы хозяйка назвала ее по имени, словно простушку-судомойку. К личным горничным, как и к дворецким или камердинерам, должно обращаться по фамилии. Но с такой удачной фамилией легко обманывать себя, будто Грейс ближе, чем она есть на самом деле, будто их связывает что-то большее, чем 20 фунтов в год, которые леди Мелфорд выдает камеристке каждое 26 декабря вместе с поношенными платьями и стоптанными туфельками. Обман, но и он сгодится. Грейс – звучит совсем как имя.

Губы истосковались по именам почти так же сильно, как по поцелуям, и леди Мелфорд беззвучно повторила их все:

Джеймс.

Дик.

Уильям.

Агнесс.

– Вы звали, миледи? – вскочила камеристка так поспешно, что задела тяжелыми юбками станок и едва его не опрокинула. Желание служить проступило в каждой черточке ее блеклого лица, разгорелось, как огонь в покрытой пылью лампе. Видимо, Грейс тоже читала тот сборник по домоводству, но, в отличие от Лавинии, подчеркивала строки и делала пометки на полях.

– Нет, Грейс, – досадливо махнула рукой леди Мелфорд. – Хотя… принесите шаль, что-то мне зябко.

– Слушаюсь, миледи, – присела горничная и сочувственно кивнула. – Ах, миледи, отыскать бы каменщиков, что строили усадьбу, и забить в колодки. Усадьбе едва ли полвека, а сквозняки здесь ну точно как в древнем замке. Несчастная вы страдалица! Если даже горничные жалуются, что уж говорить о леди.

– А что, девушки опять жаловались?

– Бетти, наша новенькая, ныла давеча, что, когда прибиралась в Мраморном холле, холодом ее как сосулькой пронзило. Да-да, так и выразилась. Не иначе как рассчитывает выудить у вашей милости деньги на чай. Не давайте.

В голосе камеристки полыхало такое искреннее негодование, что леди Мелфорд не могла удержаться от вопроса:

– А вам, Грейс, разве не досаждают сквозняки?

– Ах, что вы, миледи, я обладаю слишком крепким телосложением, чтобы меня беспокоили незначительные перепады температуры.

Хозяйка смерила взглядом ее фигуру, совершенно плоскую, с какой стороны ни посмотреть, и вздохнула. Что и говорить. сквозняки в этом доме избирательны.

– Ну, ступайте.

Пока она семенила из гостиной, леди Мелфорд скользнула к столу и вставила ключик в несессер из красного дерева. Достала письма. Их накопилась пухлая стопка, которая уже почти месяц не пополнялась. За резким запахом чернил чудились другие запахи – лаванды, молока и теплой сдобы, и особенно школьного мела. Если быстро переворачивать листки, можно пронаблюдать, как меняются буквы, из неровных становясь округлыми, как они постепенно кренятся вправо и обрастают завитушками. Как они тоже становятся взрослыми.

Вместе с Агнесс.

От этой мысли леди Мелфорд повела плечами, но тут же успокоила себя. Ведь она хорошенько рассмотрела Агнесс и пришла к выводу, что девочка мало изменилась с тех пор, как пять лет назад гоняла обруч по школьному двору. Тогда она не заметила одинокую даму в черном, что неподвижно стояла за чугунной оградой. А если и заметила, вряд ли сумела бы опознать – плотная вдовья вуаль скрывала лицо. Но траур леди Мелфорд постепенно выцветал – сначала до лиловых тонов, затем до серых, – пока не уступил место ярким краскам. Агнесс же осталась прежней, таким же тщедушным птенчиком с неясно-голубыми глазами и острыми крылышками лопаток. Сущий ребенок. Семнадцати ей никак не дашь.

Но почему же она не приходит? До усадьбы путь не близкий, но Лавиния в ее возрасте уж точно изыскала бы способ попасть туда, куда очень хочется. Ведь не может такого быть, чтобы девочка в голос не зарыдала от жизни в пасторате. От таких порядков даже монахини-кармелитки попросились бы в мир, предварительно дав обет никогда не открывать Библию. В пасторате творятся поистине жуткие вещи. Одна только молитва перед едой такая длинная, что овсянка успевает не только остыть, но и скиснуть. По крайней мере, леди Мелфорд в этом не сомневалась.

Послышалось хлопанье юбок, такое громкое, словно ветер колыхал простыни, развешанные для просушки. Вернулась Грейс с красной кашемировой шалью, которая, по ее мнению, подчеркнула бы синеву платья миледи (глава «Обязанности камеристки» подробно объясняла, как подбирать одежду по цветам).

Накидывая шаль на плечи госпожи, Грейс упомянула как будто невзначай:

– А к вам какой-то джентльмен, миледи. Я сказала, что в это время дня вы не принимаете, но он все равно дожидается в холле. Экий упрямец! Но джентльмен из приличных, так просто его не выгонишь.

– Он сказал о цели визита? – удивилась леди Мелфорд.

– Нет, миледи, не говорил. Но, наверное, рассчитывает на ваше вспомоществование, – выдвинула гипотезу Грейс, ибо отсутствие ответа ранило ее хуже ножа. – Сборы денег по подписке, что-нибудь эдакое.

Миледи вздохнула. Сколько просителей всех степеней потрепанности ищут знакомства состоятельной вдовы! Кто собирает средства для обнищавших ткачей из Спиталфилдз, кто для состарившихся гувернанток, малолетних работниц шахт и прочей скучной, бесконечно заурядной публики. Доселе им хватало такта обращаться к леди Мелфорд через письма и не досаждать ей зрелищем своей посредственности.

– Священник? – уточнила миледи таким тоном, каким обычно справляются о грабителях с большой дороги.

– Нет, миледи. – Горничная замялась. – Он… как бы сказать… он из Общества по искоренению пороков.

От неожиданности леди Мелфорд опустила руки, позволив шали соскользнуть на пол, и Грейс, огорченно закудахтав, кинулась ее поднимать. Нахальство визитера было таким запредельным, что даже заслуживало уважение. И если поначалу леди Мелфорд собиралась кликнуть Бартоломью, чтобы вытолкал его взашей, теперь ей захотелось проявить вежливость и лично отказать ему от дома.

– Пригласите его сюда, Грейс. Хочу узреть сего поборника добродетели.

Камеристка вновь исчезла, а госпожа поудобнее устроилась на диване, ножки которого в свое время так смутили юную гостью, и постаралась изобразить скучающую гримаску, с которой светской даме следует принимать столь незначительное лицо. Но уголки губ так и чесались, так и ползли вверх. Главное, не захихикать вместо прохладного «Что вам угодно, любезный?» Нет, едва ли получится. Какой нечеловеческой силой воли нужно обладать, чтобы не рассмеяться при виде святоши, только что скоротавшего пять минут в их мраморном зале? Его на носилках принесут.

Однако гость ее огорчил: он не только твердо держался на ногах, но даже черный сюртук не расстегнул и воротничок не ослабил. На обвисших щеках гасли алые пятна, проплешина под жидкой сенью волос влажно поблескивала, в остальном же он совсем не казался комичным. Лавинии сразу же стало с ним скучно.

– Миледи Мелфорд, – с порога поклонился визитер, но она не потрудилась подняться навстречу. Не хватало еще пожимать ему руку, а то как бы набожность не подхватить.

– Простите, что задержала вас, сэр. С кем имею честь говорить?

На слове «честь» по щеке гостя пробежала судорога, словно честь была последним, чего следовало ожидать от жрицы в храме Приапа, коей он, безусловно, считал леди Мелфорд.

– Джон Хант.

– К моим услугам?

– Это зависит от рода услуг.

Беззвучно хохотнув, леди Мелфорд потянулась на диване.

– Мне не следовало просить прощения. Не сомневаюсь, что вы весело и душеспасительно скоротали время в окружении коллекции моего покойного мужа.

– Весьма… изящные образцы античного искусства, – с запинкой отвечал гость.

Его взгляд метался по комнате, тщетно разыскивая хоть какой-нибудь участок, не запятнанный женской наготой. Дабы усложнить его задачу, миледи задумчиво погладила грудь позолоченной сирены.

– Какой же образец приглянулся вам более других?

– Признаться, я не рассматривал их настолько внимательно, чтобы составить о них свое мнение, – суховато проговорил джентльмен, подходя так близко, что Лавиния наконец заметила черную ленту чуть выше локтя, почти слившуюся с сюртуком.

Не стоит, право, докучать скорбящему вопросами, но как раз в глубоком трауре людей посещают самые необузданные мысли и желания. Это леди Мелфорд знала из личного опыта. С каким нетерпением она дожидалась окончания траура! Черный налет скорби на платье казался ей грязью, которую хотелось поскорее смыть.

– Поскольку до меня так и не донесся грохот, я могу сделать вывод, что вы удержали порыв превратить нашу коллекцию в груду щебня. Полноте, сэр. – Она чуть повысила голос, упреждая возражения. – Я прекрасно осведомлена о деятельности вашего общества. С 1807 года оно снискало лавры на поприще борьбы с непристойной литературой. С порнографией.

– Ваша милость!

Мистера Ханта явно шокировало, что леди не только знает такие слова, но даже как будто понимает их смысл. Вот так гораздо лучше, а то скучно переругиваться с благообразными мощами.

Лавиния томно ему улыбнулась.

– Или, к примеру, двое джентльменов делают что-то отменно гадкое, но за закрытыми дверями. Но чтобы отправить их в тюрьму, предпочтительно на каторжные работы, требуются свидетели, и таковые находятся. Позвольте я угадаю, какого рода показания они дают в Олд-Бейли. Что эти двое злонамеренно оскорбили их, пока они, по стечению обстоятельств, коротали вечер в чужом шкафу?

Гость стоял перед ней базальтовой колонной, о которую ломались солнечные лучи.

– А ежели один из сих достойных вашего участия джентльменов напал на ребенка? Подмастерья, коридорного в гостинице, чистильщика обуви? Кто начнет судебное разбирательство от имени поруганной жертвы, не страшась, что в его сторону полетят брызги той грязи, в которой барахтаются упомянутые вашей милостью джентльмены?

В раздражении он забывал укутывать слова в английский акцент и расплющивал их на языке, как истинный выходец Эйршира. Так вот откуда наш моралист. Краем уха Лавиния слышала, что в тех краях блудниц катают на бревне, выбирая такое, где кора особенно шершавая. Или уже не катают?

– А если женщину обижает муж? Колотит ее или просто унижает? Или каплю за каплей роняет яд в ее душу, пока кроме яда там ничего уже не останется? Обратится ли ваше общество от ее имени в парламент с ходатайством о разводе?

– Нет.

От того, как резко опустились его плечи, Лавинии почудилось, что черная колонна сейчас треснет. Но он выстоял.

– Развод непозволителен. Супружеские узы может разорвать только смерть, какие бы муки они ни причиняли тем, кто ими опутан, – отрезал Хант и рассеянно коснулся левой руки, там, где под перчаткой, видимо, скрывалось обручальное кольцо. Стало быть, не вдовец.

– Что же в таком случае делать бедняжке? – спросила Лавиния, пытаясь представить миссис Хант. Неужели такая же высохшая селедка?

– Молиться о смягчении сердца супруга и вспоминать, где она допустила упущение.

– Она?

– Может статься, в ее доме недостает уюта, дети не умеют себя вести и не знают молитв, сама она ленива и неопрятна, упряма в злонравии, себялюбива и напрочь лишена женской отзывчивости. В таком случае супругу простительно призывать ее к порядку разумной долей дисциплины.

С ленивой грацией леди Мелфорд потянулась к колокольчику для прислуги.

– Не обижайтесь, сэр, но лучше бы вам уйти. Не выношу проповеди. Я, знаете ли, даже церковь по этой причине не посещаю.

– О сем мне отлично известно, миледи. Как раз ваше упущение и стало причиной моего визита.

– Вот как? А я и не ведала, что Общество по искоренению пороков расширило поле деятельности. Вы надзираете за посещаемостью церквей, чтобы не пустовала ни одна скамья? Как мило! Или это ваша там функция – увещевать грешниц, а если не внемлют, волочь их за волосы в церковь?

– Как можно, ваша милость. Я изучаю порок другого рода, менее явный, но от того более губительный. Притворство. Подражание окружающим при сохранении коварной, растлительной сути.

– Мой разум вязнет в ваши словесах, сэр! – одернула его Лавинии. – Выражайтесь яснее.

– Я имею в виду демонов и их полукровок, принявших обличье людей.

У нее перехватило дыхание.

Хант подождал ответа, но, подстегнутый ее молчанием, заговорил:

– Ежели вам угодно еще конкретнее…

– Не надо! – выкрикнула она, и эхо раскатилось по гулкому залу, словно все обнаженные статуи вторили ее мольбе. – Я знаю, что вы знаете. Но откуда?

– Откуда? Да оттуда же, откуда и все. С детства я слышал истории о ведьмах, о дьяволе и его проделках, и о тех, других… Только мне, в отличие от многих, хватило благоразумия во все это поверить. И как же я был прав! Но не во всем, ваша милость, не во всем.

Сцепив руки за спиной, он зашагал взад-вперед, стараясь облегчить механическими движениями какую-то огромную боль, укачать ее, как нянька занедужившего младенца.

– Но кому не свойственны ошибки молодости? Да, я был идеалистом, юным глупцом, желавшим спасти всех и вся. Но кто не ошибался в толкованиях Евангелия? «Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь». Я-то полагал, что речь идет о них! Гордыня нашептывала мне, будто Господь возложил на меня поручение спасти их от скверны, поручение столь же трудное, сколь почетное…

– Вы не единственный, кто желал их спасти. Знала я другого такого же… спасителя, – вставила леди Мелфорд, добавив шепотом: «Пусть сгниет в могиле».

– Вообразите, ваша милость, каким переворотом мое открытие стало бы в деле евангелизации! Мы посылаем миссионеров на Черный континент проповедовать среди каннибалов, тогда как на наших берегах обретаются даже не язычники, а твари вообще без души! О, если бы даровать им душу! Если бы найти среди них одно невинное существо, еще не вкусившее пороков своих соплеменников, и вызволить из их общества, воспитав из нее особу смиренную, благонравную, чистую помыслами! Воспитать из нее человека.

– И наделить ее душой… через брак? – догадалась Лавиния.

– О такой возможности повествуют легенды.

Миледи представила луговой цветок, который выкапывают из земли, сминая листья, вгрызаясь лопатой в хрупкую сеточку корней, а после пересаживают – нет, даже не в стеклянный ящик Уорда, что украшает подоконник, а в чулан, где ему не достанется ни луча света, ни капли дождя…

Потом она представила тот же цветок, но лет через десять.

– Ужасно, – содрогнулась Лавиния.

– Именно, ваша милость, – закивал мистер Хант, – но тогда я еще не осознавал всей глубины сего ужаса. О, мне достало времени, чтобы его вкусить, за свои заблуждения я заплатил стократ… Посему я желаю лишь одного – изобличить тех тварей.

– А после истребить?

Понемногу она поняла, кого он намерен в первую очередь возложить на жертвенный алтарь. Вернее, на алтарь самопожертвования. Именно так он и обстряпает дело. С прискорбием подаст пример. Если уж развод непозволителен.

– А после поставить на учет, – поправил ее гость. – На первых порах. Пока не станет ясно, какой способ борьбы с ними будет наиболее действенным, ибо, как гласят легенды, одна и та же субстанция их всех не берет. Одних отпугивает серебро, других – холодное железо, третьих – растения вроде боярышника и бузины. Что же до полукровок, то с ними все сложнее, ибо они сильнее и живучее, чем их родители. В коневодстве сей феномен называется «гибридной мощью». Однако ж методы борьбы с демонами вторичны. Для начала следует признать опасность, что таится в самом их существовании.

Лавиния попыталась рассмеяться, но из горла вырвался жалобный клекот, как у подраненной птицы.

– Это же смехотворно! Разве кто-то в наш просвещенный век поверит бредовым речам о демонах? Мистер Крукшанк затупит карандаш, рисуя на вас карикатуры. Рифмоплеты сочинят на вас пасквили, ваше имя будут трепать на каждом перекрестке. Одумайтесь, сэр, зачем вам позор?

Мистер Хант нагнулся к ней так внезапно, уперев растопыренные руки в спинку дивана, что Лавиния сжалась и чуть не вскрикнула. Так близко было его лицо, что до нее долетали брызги слюны.

– Поверят, еще как поверят, если это коснется их. Поначалу мои слова не встретили отклика даже среди членов нашего общества, но когда я кое-что им показал, они уверились в моей правоте. Дело за малым – предложить в парламенте законопроект о регистрации полукровок. Сейчас им занимается один из моих единомышленников. Весьма вероятно, что его тоже осмеют, но вода камень точит. Рано или поздно мы добьемся своей цели, ибо она есть благо. Заботливые родители оберегают своих детей от дурного влияния слуг, не подозревая о куда худшей угрозе. Одна из этих тварей может подкараулить их где угодно – на променаде, на балу и, как я недавно убедился, даже в церкви. Не так ли, миледи?

Внезапный испуг успел схлынуть, и в груди ее набухал гнев, как наливается краснотой след от удара. Изо всех сил оттолкнув Ханта, она вскочила с дивана, но не стала хвататься за колокольчик. Слуги ей сейчас ни к чему. Давно уже миновали времена, когда бароны пользовались правом «петли и ямы», посему никто не поможет ей вздернуть негодяя на воротах. Можно полагаться лишь на себя.

– Да подавитесь вашими биллями и актами! Хоть всех полукровок в Ньюгейте сгноите, что мне до них? Но его вы должны вычеркнуть из списков. Потому что он сделал себя таким же, как вы все. Что вам еще от него нужно? Он же вам подчинился!

– Одно лишь лицемерие, – пожал плечами Хант. – Такие, как он, никогда не подчиняются полностью. Их невозможно спасти. Даже если нырнуть в пучину греха, вытаскивая на поверхность одну из этих тварей, пытаясь наделить ее величайшим даром, можно поставить под удар и свою душу. Безнадежная затея. Они лишены благодати.

– Они все очень разные, – простонала миледи, замечая наконец, что не называет их по имени. Только «они». Вместе с Хантом она стояла на одном краю пропасти, они – на другом, куда не добраться никакими силами. Только «они», никогда не «мы». Для нее – никогда.

– Ваша милость имела в виду, что своим лукавством они принимают разные формы. Но суть у них одна.

– Хотела бы я иметь ту же суть. Если бы меня позвали, я бы вприпрыжку побежала по той Третьей дороге, петляющей среди папоротников и уводящей прочь отсюда. Если бы меня только позвали! Если бы он меня позвал.

Леди Мелфорд рухнула на диван, но не спрятала лицо в подушках, а посмотрела на своего гостя прямо и зло.

– Я скорблю по вам, Лавиния, – поморщился Хант с брезгливой жалостью, словно бы разговаривал с умирающей, причем от дурной болезни. – Джеймс Линден успел вас растлить. И тяга к непотребству, в которое вы погрузились, проистекает из зерен порока, зароненных им в вашу душу. Сожалею лишь о том, что повстречал его так поздно.

– Так вот зачем вы приехали сюда, – прошипела она.

– Отнюдь. Он всего лишь один из подозреваемых в моем списке. Лет эдак шесть назад, когда я надзирал за прокладкой путей от Уитби до Пикеринга, мне довелось повстречать одного пропойцу из бывших слуг. Бригадир услышал, как он порочит пред другими рабочими своего хозяина, и за шкирку приволок ко мне. Я не терплю подобные речи, а уж вкупе с пьянством они послужили бы основанием для немедленного расчета. Тем не менее я решил выслушать этого малого и не ошибся. Вырисовывалась любопытная картина, весьма любопытная, ваша милость. Едва шевеля языком, он поведал мне об одной престранной охоте. Несчастные случаи на охоте не редкость, однако на той произошло нечто настолько зловещее, что оба слуги, одним из которых и был мой рассказчик, бежали без оглядки. Он так и не отважился вернуться за рекомендациями, посему не смог найти место камердинера, пристрастился к джину, скитался по ночлежным домам…

– Меня не волнуют подробности его биографии, – гадливо отмахнулась леди Мелфорд. – Проклятый предатель.

– Я бы назвал его осторожным человеком. Как бы то ни было, он назвал имя своего усопшего хозяина. Обстоятельства смерти настолько меня заинтересовали, что я решил провести небольшое расследование, раз уж пришлось приехать в Йоркшир.

Изъясняться обиняками далее не имело смысла.

– С чего вы начнете это ваше расследование? С похорон Уильяма Линдена? – напрямую спросила миледи.

– И до них дойдет свой черед. На первых же порах меня интересует исчезновение его матушки, графини Линден.

– Исчезновение? Какое исчезновение? Графиня скончалась от родильной горячки.

Прищурившись, гость посмотрел на нее, но не сумел прочесть в ее чертах ничего иного, кроме искреннего изумления. Со вздохом он пояснил:

– Как-то раз за рюмочкой бренди, коего я, впрочем, не пил, магистрат мистер Лоусон поведал мне о том, как через неделю после рождения младшего сына к нему прискакал граф Линден. Его сиятельство был в крайнем помрачении рассудка. Все твердил об исчезновении супруги, умолял послать на поиски даже не констебля, а расквартированный поблизости полк. По всей видимости, она исчезла еще ночью и не объявилась к полудню. С собой не захватила ничего, даже домашнее платье. В столь деликатном положении ей следовало избегать сквозняков, не говоря уже о ночной прохладе, и граф опасался, что она упала где-то от слабости, не имея сил позвать на помощь. Слуги прочесывали сад и парк, но графиня могла добрести до леса, посему лорд Линден умолял магистрата о подмоге. Пока они обсуждали план поисков, лакей сообщил, что одна из служанок графа ожидает его в прихожей. Это была кормилица Элспет Крэгмор, чье имя, надо полагать, знакомо вашей милости.

Миледи не удостоила его ответом, полагая, что чем меньше сведений она сообщит ему, тем лучше.

– Разумеется, лорд Линден подумал, будто кормилица принесла вести о пропавшей. Так оно и вышло. Элспет прошептала что-то ему на ухо, и граф переспросил, но тоже тихо, оставив магистрата гадать о содержании их беседы. Когда кормилица утвердительно кивнула, граф бросился вон и ускакал, прежде чем мистер Лоусон успел его остановить. На все расспросы кормилица отвечала скупо – дескать, графиню и вправду нашли, но где и в каком состоянии, для всех оставалось загадкой. Граф же вернулся только на следующий день, да не один, а в сопровождении подводы, на которой стоял гроб. Уже заколоченный. Памятуя о том, в каком смятении пребывал граф, судья счел сие обстоятельство зловещим. Вместе со священником, предшественником Джеймса Линдена, он направился в усадьбу. Поначалу граф наотрез отказывался открывать гроб и до того укрепил подозрения мистера Лоусона, что тот пригрозил ему ордером на арест. Вероятность суда, пусть и суда пэров, отрезвила графа. Он вскрыл гроб, причем собственноручно, не полагаясь на слуг. Но каково же было всеобщее удивление, когда в гробу джентльмены увидели покойницу-графиню в пеньюаре. Лицо ее было бледным, но спокойным, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы исключить насильственную смерть. Что примечательно, граф был потрясен увиденным не менее остальных. Распрощавшись с судьей, он попросил священника задержаться. Никому не ведомо, о чем они разговаривали, но через некоторое время в пасторате был проведен ремонт за счет лорда Линдена, а у священника появился новый выезд.

– Вы намекаете, что лорд Линден исповедался в убийстве и заплатил священнику за молчание? – осторожно уточнила леди Мелфорд.

– Не совсем так. Безусловно, его сиятельство заплатил пастору, но за иную услугу. Он хотел выяснить, что на самом деле лежит в гробу вместо его жены. – Мистер Хант сделал многозначительную паузу. – Мне это тоже весьма интересно, миледи. Настолько интересно, что я, пожалуй, изыщу возможность вскрыть семейный склеп. После внезапной кончины Уильяма Линдена, мужчины нестарого, к мистеру Лоусону вернулись подозрения о том, что в благородном семействе творится что-то скверное. Осталось лишь поделиться с ним собранными мною сведениями, разумеется, опустив сверхъестественный элемент. Я ведь не так глуп, ваша милость. Наше общество гораздо охотнее поверит в то, что граф умертвил жену, которая бегала к любовнику, а Уильяма Линдена застрелил на охоте завистник младший брат. А вот когда будут вскрыты гробы… тогда возникнут вопросы, ответы на которые смогу дать только я.

– Поздравляю, сэр, ваше расследование зашло далеко! И вы еще смеете утверждать, что приехали сюда не за этим! Будьте вы прокляты со всей вашей святостью, – от души пожелала ему Лавиния.

То, что он не дойдет живым даже до ворот, она для себя уже решила. Охотничье ружье висело в библиотеке, в окружении коллекции лепажей сэра Генри, на рукоятках которых были выгравированы неизменные скабрезности. Стоит отлучиться, как гость почует неладное. И не посылать же за ружьем Грейс! Но чем же тогда? Она лихорадочно оглядела гостиную, выискивая что-нибудь, чем с одного удара можно будет убить мистера Ханта. Жардиньерка с длинными витыми ножками? Японская ваза? Но выбор остановился на золотом канделябре, в основании которого переплелись в жестоком объятии Аполлон и Дафна. Это был ее любимый сюжет, и сколько раз она завидовала Дафне, одеревеневшей от несчастий. Как хорошо ничего не чувствовать! Лавиния так не умела.

В мельчайших подробностях она представила, как хватает канделябр и обрушивает его на лысеющий затылок гостя, как вслушивается в сочный хруст костей и спокойно, словно Юдифь, стирает его кровь с рук и шеи. Какую улыбку она подарит Грейс, когда та начнет визжать, не столько от страха крови, сколько от осознания того, что с рекомендациями убийцы хорошего места ей уже не найти. С такой же бесстрастной улыбкой Лавиния ступит на эшафот и будет скользить взглядом по толпе в поисках одного лишь лица…

– Нет, не за этим, – оборвал ее мечтания Хант. – За тем, что, к несчастью, принадлежит мне. «А эта дьявольская тварь – моя», – шепотом процитировал он из «Бури».

Видение эшафота померкло, и Лавиния вдруг почувствовала такое облегчение, словно с ее головы сорвали мешок, а с шеи срезали конопляную веревку. Облегчение с примесью стыда. И как не стыдиться своей мещанской живучести? Другая на ее месте давно изыскала бы способ красиво умереть, но только не Лавиния Брайт.

– Когда вы отыщете… свою пропажу, вы покинете наши края? – проговорила она, вцепляясь в ниточку надежды, тонкую, как паутинка, и такую же гадкую на ощупь.

Хант задумался. По-видимому, он понимал, какую сделку ему предлагают, но ему претило заключать договор с отпетой распутницей, каковой он считал леди Мелфорд.

– Как только я отыщу это, – наконец ответил он, – мы сразу же вернемся в Лондон, пока оно не распространило вокруг свою скверну.

– А расследование?

– Все зависит от того, как скоро я обрету искомое. Ежели расследование будет на начальной стадии, у меня едва ли достанет времени его продолжить. Но ежели поиски затянутся…

– Не затянутся.

– Ваша милость?

– Я ведь тоже охотница, – сказала Лавиния и печально усмехнулась. – Когда-то была.

Поднявшись, Хант понимающе ей поклонился.

– А шкатулка вам понравилась? – ни с того ни с сего спросил он.

– Какая шкатулка?

– Та, которую мисс Тревельян вам принесла.

После всего услышанного едва ли что-то еще могло всколыхнуть миледи, но эта новая обида кольнула сердце. Похоже, юная протеже перезнакомилась со всем городом, включая этого мерзавца, и обходит своим вниманием разве что хозяйку Мелфорд-холла.