Текст книги "Страшный дар"

Глава одиннадцатая

Карета катилась по просторному тракту. Он сидел спиной к лошадям, как истинный джентльмен, она изредка посматривала в окошко и возвращалась к пяльцам, как истинная леди. Оба молчали, но молчание не было натянутым или неуклюжим. Как ловкий распорядитель банкета, знающий, где кого посадить, дабы избежать конфуза, молчание помогало им сосуществовать вот уже второй день. Просто два человека, которым не о чем больше говорить.

Агнесс приноровилась к ритму и споро вышивала, по стежку между каждым толчком. Плавное скольжение иголки убаюкивало, и мистер Линден закрыл глаза, но не уснул, а вернулся к разговору, который так и не успел закончить.

– Как вы догадались про моего сына? – спросил Хант, когда Агнесс покинула столовую.

– Я сразу понял, что ваша ненависть ко мне… ко всем нам имеет личную подоплеку. И злоба в ваших глазах, сэр, – я видел ее прежде.

– О, вы, несомненно, ее видели! Надо полагать, что розог из рябины вам тоже доводилось отведать?

– Лорд Линден придерживался иных воспитательных принципов, – отвечал Джеймс. – По крайней мере, в отношении меня.

Еще в раннем детстве он понял, что он не родной сын лорду Линдену. А Уильям – родной. Оба мальчика почтительно называли отца «сэр», что отчасти сглаживало углы, но слишком явной была разница в его отношении к старшему и младшему отпрыску. Лорд Линден мог задать Уильяму эпическую порку, но мог и угостить сигарами у себя в кабинете, куда Джейми заказан был путь, мог захватить в свой клуб, подарить ему лошадь в комплекте с новым седлом и новым грумом. А какой праздник граф устроил для арендаторов, когда наследнику исполнился двадцать один год! Реки пива чуть не смыли Линден-эбби, пирогов хватило бы, чтобы накормить всех жителей графства начиная с англосаксонских времен. Уильяму доставались и ласки, и строгости, Джеймсу – ничего.

Тем удивительнее, учитывая, что холодность не была свойственна десятому графу. То был помещик старой закалки, любитель охоты, сельских празднеств и таких обедов, чтоб потом сюртук трещал по швам и пуговицы от рубашки отлетали. У пылающего камина находилось место для всех – и для увальня Уильяма, и для хрупкой, обидчивой племянницы Эверины, для соседей и путешественников, приехавших осмотреть старинную усадьбу. Для всех, кроме Джеймса. К нему лорд Линден относился с подчеркнутой вежливостью, словно к маленькому гостю. «Ну, как ты сегодня?» – спрашивал поутру лорд Линден. И, услышав: «Все благополучно, сэр», не заговаривал с мальчиком до вечера, пока тот не приходил пожелать ему доброй ночи. Так продолжалось из года в год. Просто визитер, тихий и безупречно воспитанный, но слишком уж загостившийся. Поскорее бы его забрали, чтобы можно было расслабиться в кругу семьи. Гость, а не сын.

Возможно, граф не выпускал бы Джеймса из детской, а потом из библиотеки, где тот буквально проглатывал старинные фолианты, если бы не настойчивость старшего сына.

Уильям не просто обожал младшего брата. Уильям перед ним преклонялся.

Познакомились они так: юный наследник сидел в одной из гостиных и вслух размышлял о том, как же больно его выдерет гувернер за помарки в латинском упражнении. Вот бы объяснить мистеру Бартлетту, что у любого джентльмена бывают дни, когда все идет наперекосяк. Перо не желает скользить плавно, кляксы веером разлетаются по странице – ну что за напасть? Словно кто-то под локоть толкает! Но строгий гувернер едва ли внемлет его объяснениям. Сразу розги замочит.

За каминным экраном притаился Джеймс, самозабвенно играя с Ноевым ковчегом. Ковчег был размером с корыто, и к нему прилагалось полсотни раскрашенных зверей. Наступил ответственный момент – загрузить в ковчег каждой твари по паре, прежде чем потоп поглотит всех и вся. Тут главное – быстрота. Джеймс схватил двух слонов и скомандовал остальным зверям забираться в ковчег самостоятельно. Много чести с ними возиться. И они пошли. А птицы полетели. Когда у Джеймса впервые получился этот фокус, малыш обрадовался и показал его няне Элспет. Та слегка удивилась, глядя, как ее гребень выписывает круги вокруг люстры, но в целом была довольна. Лишь попросила, чтобы Джеймс никогда так не делал при других людях. А если не сдержится, надо сказать, что это сквозняк.

Один из деревянных пеликанов сбился с пути и со стуком врезался в каминную полку, но Уильям не обернулся на шум. Для джентльмена тринадцати лет от роду было бы постыдно не только возиться со своим трехлетним братишкой, но даже замечать его присутствие. Но Джеймсу как-то сразу стало скучно. Оставив животных на милость гневного Бога, он подошел к брату и помахал рукой над тетрадным листом. Уильям отскочил так, что опрокинул чернильницу. Пришлось помахать еще раз.

Уильям во все глаза таращился на тетрадь, где вместо неряшливых букв вперемешку с кляксами виднелись ровные строчки. Да еще и без единой ошибки.

– Как ты это делаешь? – прошептал он.

Джеймс отвечал, что не знает, оно само получается.

– Ух ты! Слушай, а ты можешь вообще все за меня написать? – пьянея от своей наглости, спросил Уильям.

Джеймс отвечал, что не может, потому что не умеет писать.

Зато он может прогнать чудище, которое толкало Уильяма под локоть.

Чудищем оказался лаббер, завсегдатай старинных аббатств, гоблин, который пожирает запасы в кладовых и пакостит по мелочам. Хозяевам усадьбы он достался в наследство от бывших насельников Линден-эбби. Заплывшая жиром тварь, белесая, как мучной червь, оказалась на удивление прыткой. Два месяца мальчики выслеживали лаббера по всей усадьбе, пока не загнали в погреб, где вымотанный погоней гоблин принял свою видимую форму, после чего Уильям схватил его за уши-трубочки, хорошенько вздул и выбросил в пруд.

Когда Джеймс подрос и сменил платьице на мужские штаны, дело пошло быстрее. От зари дотемна мальчик сидел в библиотеке, где в необозримых высях терялись полки с книгами. Водились здесь и переписанные от руки пергаменты, и бестиарии, населенные причудливыми тварями, и пособия по вызову демонов и ведению с ними успешных переговоров.

Второй граф Линден, прозванный Грамотеем, увлекался алхимией и оккультными науками и начал сотнями покупать книги еще в те времена, когда библиотеки аристократов ограничивались Библией и молитвенником.

Джеймс был благодарен второму графу, пускай тот и не был его предком. И лорду Линдену был признателен настолько, что решил не надоедать ему своим присутствием. Со временем к младшему сыну пришло понимание, что нет таких поступков, таких подвигов и свершений, которые расположили бы к нему лорда Линдена. Держаться от графа подальше – лучшая плата за благодеяния. Вместо того чтобы завоевывать его сердце, Джеймс бросил все свои силы на учение.

Уильяма мало интересовали книги, зато его интересовал Джеймс. Раз и навсегда решив, что в младшем брате сосредоточено все волшебство мира и скучно с ним никогда не будет, он не отпускал от себя мальчика. Несмотря на разницу в возрасте, Уильям держался с братом на равных, поверял его во все свои секреты, не исключая амурных.

И лишь один вопрос приводил его в замешательство…

– Между прочим, я мог бы держать тот пюпитр еще долго, – сказал Джеймс, небрежно кивая на подарок, который Агнесс забыла на столе.

– А что вы при этом почувствовали? – заинтересовался мистер Хант. – Боль?

– Нет.

Не в его правилах было откровенничать, тем более с врагом, но даже при желании он не смог бы описать это чувство. Ближе всего к нему был страх, сродни тому, что подгоняет животных во время лесного пожара.

– У вас занятная физиология, сэр, как, впрочем, и у других полукровок. Будет крайне любопытно изучить ее в анатомическом театре.

– Вы рассчитываете, что я завещаю свое тело науке?

– Вашего позволения не потребуется. После вашей смерти оно будет передано в Королевский колледж хирургов, так же как и тела висельников и бродяг. Это один из параграфов нашего билля, который будет вскорости представлен парламенту.

– Билль о полукровках фейри? И вам поверят?

– А это смотря как преподнести аргумент, милейший сэр, – в тон ему отвечал Хант. – Наши современники уже утратили набожность, воспламенявшую костры, на которых корчились ведьмы и колдуны. Колдовства нынче боятся разве что полуграмотные крестьяне – к слову, многие из них получили право голоса после недавней реформы. Господа более образованные опасаются иных материй. Например, деградации. Смешения крови с иными, более варварскими расами. Как это сделала ваша мать.

Хотя Уильяма, как и Джеймса, вскормила Элспет Крэгмор, старший сын лучше помнил леди Абигайль Линден. На момент ее то ли смерти, то ли исчезновения ему исполнилось десять лет, а Джеймсу всего лишь неделя. «Какая она была?» – жадно спрашивал младший.

Но Уильям, и без того плохой рассказчик, сразу краснел и умолкал. Говорил только, что она была красивая. Очень красивая и очень странная. То целый день бродила среди холмов, то неделями не выходила из своих покоев. И лишь однажды, залпом выпив бутылку бренди, Уильям признался, что прокрался к ней в покои и притаился за гардиной – захотелось узнать, что же мать делает одна. Графиня сидела перед камином, на коленях у нее лежал венок, от которого она оторвала лист и бросила в пламя. Когда листок вспыхнул, она тихонько засмеялась и осела в кресле. Незваный гость едва не завопил. Уж очень испугался, что она упала в обморок или того хуже – умерла. Но она была жива, только в глубоком трансе. Глаза закрыты, на губах трепещет улыбка, грудь под тонким шелком сорочки вздымается от дыхания, становящегося все более прерывистым. А потом мать застонала, скрюченными пальцами комкая подол сорочки, поднимая его все выше… а потом Уильям опрометью выбежал из спальни.

Этим сведения о матери ограничивались. Даже Элспет прикусывала язык, когда молочный сын подступался к ней с расспросами. О том же, чтобы упомянуть леди Абигайль в присутствии графа, не могло быть и речи. Когда жены не стало, он сжег ее портреты.

Должно быть, он любил графиню так пылко, что любовь выкипела из его сердца до последней капли, и всем тем особам, что подступались к не старому еще вдовцу, доставался осадок – высокомерие, равнодушие, скука, все то, что прежде таилось на дне, чтобы не оскорблять своим видом красавицу Абигайль. Для нее граф сцеживал прозрачную воду, но Абигайль сочла ее слишком пресной. А кроме Абигайль никто был ему не нужен.

Когда истек срок траура, в Линден-эбби наперегонки понеслись дворяне, чьих дочерей не разобрали за три лондонских сезона, вдовы в скрипучих шелках и в огромных тюрбанах, задевавших притолоку в гостиной, и несколько весьма самонадеянных купцов, предлагавших графу «союз короны и короба». Но лорд Линден не спешил украсить чью-нибудь прелестную головку золотыми земляничными листьями. К женскому полу он относил безучастно. Даже когда племянница Эверина пустилась в бега с каким-то валлийским шаромыжником, дядюшка со скучающей миной вычеркнул ее из завещания и продолжил прерванную беседу о кормовой свекле. Однако та беседа имела неожиданные последствия, поскольку к ее концу у графа появились сомнения в честности своего управляющего. Проверка отчетов подтвердила худшие опасения графа: управляющий Слоутон занялся спекуляцией и был рассчитан с позором.

Новый управляющий прибыл в усадьбу в первых числах марта, когда природа еще не решила, замереть ли ей в ожидании новых заморозков или поверить шепоту первого теплого ветерка. На лугах, с которых едва сошел снег, появлялись нарциссы и неуверенно распускали желтые лепестки, готовясь стиснуть их поплотнее при любом намеке на иней. Ягнята переступали дрожащими растопыренными ножками и пятились обратно в хлев. Птичьи песни обрывались на середине ноты. С Линден-эбби еще не сошло зимнее оцепенение, парк выглядел уныло, пруд казался огромной лужей, до краев полной слякоти, туман цеплялся за голые ветви деревьев. Однако семейство в составе мистера, миссис и мисс Брайт завороженно глядело по сторонам, пока карета, любезно присланная графом, катилась по центральной аллее. После Брэдфорда, где не стихал лязг станков, усадьба поражала величавым покоем. Из своей спальни, выходившей окнами на задний двор, Джеймс мог видеть, как лакеи подхватывают багаж Брайтов и заносят во флигель. Под ногами у взрослых вертелась белокурая девочка, не утратившая бойкости даже после затяжного путешествия. На вид она казалась почти ровесницей Джеймса, разве что чуть младше, лет десяти-одиннадцати. Матушка попыталась подтолкнуть ее в направлении флигеля, но девочка рассмеялась и исчезла в саду. Тем же вечером Джеймс увидел ее вновь, теперь уже через анфиладу: мистер Брайт представил своих женщин лорду Линдену и его наследнику, но младшего сына на торжественную церемонию не позвали. Он прохаживался в соседней гостиной, уткнувшись в книгу, и время от времени наталкивался на вазы, притворяясь полностью погруженным в чтение. Отсюда он мельком увидел кромку ее кисейного платья и ее локоны, запрыгавшие, когда она рассмеялась, ничуть не смущаясь графа.

Лицом к лицу он столкнулся с ней на следующее утро.

По своему обыкновению, Джеймс забрался в кресло, скрестив ноги по-турецки, и погрузился в «Remigii Daemonolatreia» инквизитора Николя Реми, делая выписки по ходу чтения. Свой почерк Джеймсу никогда не нравился, поэтому писать он старался без помощи рук – перо самостоятельно окуналось в чернила и скользило по бумаге, рядом суетилось пресс-папье и заботливо промокало ровные строчки. Оглядываясь назад, Джеймс понимал, что бездумно транжирил волшебство, словно юный богач, швыряющий своим псам не кости, а отбивные. Но молодости свойственна расточительность.

За спиной Джеймса послышались крадущиеся шажки, и мальчик насторожился. Прислуга не показывалась в библиотеке, если там обретался молодой господин, лорд Линден не расхаживал по своим владениям на цыпочках, а Уильям топал, как гренадерский полк. Перо застыло в полете, и с него впервые сорвалась клякса. Это могла быть только она! Но разве дочь управляющего посмеет пробраться в хозяйскую библиотеку?

Высокая спинка кресла скрывала Джеймса от посторонних глаз, и он прислушался, гадая, какую книгу выберет девочка. Интересно узнать ее предпочтение. Как жаль, что он не сможет подарить ей эту книгу, потому что в Линден-эбби ему ничего не принадлежит, зато во время поездки в Йорк он подберет что-нибудь ей по вкусу. Слышно было, как девочка прохаживается вдоль книжных шкафов и тихо бормочет, разбирая буквы на темных корешках. Потом она затихла надолго, и Джеймс в конце концов решил, что она уже выскользнула из библиотеки. Экая досада! Он выглянул из-за спинки и спрятался обратно. Девочка никуда не уходила. Приоткрыв алый ротик, она стояла перед шкафом, но смотрела не на книги, а на старинный мушкет, занимавший одну из верхних полок. В библиотеке было полным-полно диковинок, как заморских, так и выкопанных на графских землях: турецкие ятаганы покоились рядом с римскими шлемами, проржавевшими насквозь. Но дочку управляющего занимало огнестрельное оружие. И как раз в этот момент она собиралась рассмотреть его поближе. Задумчиво поглаживая подбородок, девочка поискала этажерку, но не обнаружила, потому что двумя днями ранее Джеймс запнулся о нее, испепелил со зла и еще не придумал, как бы объяснить ее пропажу. Но трудности не останавливали мисс Брайт. Подоткнув кромку платья под розовый кушак, девочка начала карабкаться вверх по полкам, словно покоряла вершину где-нибудь в Озерном крае. От одного взгляда на ее батистовые панталончики, выглянувшие из-под короткой нижней юбки, у Джеймса надолго померк свет в глазах, а когда к нему вернулась способность связно мыслить, девочка добралась до верхней полки. Потянулась к мушкету, рассчитывая, вероятно, зажать его под мышкой и спуститься тем же маршрутом. Но ладошка, цеплявшаяся за полку, заскользила и сорвалась. От толчка туфельки тоже не устояли на полке, и девочка, нелепо раскинув руки, полетела спиной вниз, прямо на застекленный столик с безделушками…

И зависла в воздухе.

Тяжело дыша, чувствуя, что сердце превратилось в желе и противно подрагивает в груди, Джеймс перепрыгнул через подлокотник и бросился к ней. Неужели не успел?

Нет, не задела стекло. Не ранена. Жива.

Девочка во все глаза смотрела на своего спасителя, но даже после такой встряски сумела отличить его сюртук от ливреи.

– Мастер Джеймс! – сказала она заученно. Утром матушка втерла почтительность в ее хорошенькое личико и вплела в тугие косички, объяснив по ходу дела, что хотя львиная доля уважения принадлежит лорду Уильяму, с достопочтенным мистером Линденом тоже нужно считаться.

– Я бы поклонилась вам, но мои ноги не касаются пола.

Как только шелковые туфельки опустились на несколько дюймов, Джеймс увидел обещанный реверанс. Опомнившись, девочка расправила юбку.

– Лавиния Брайт, к вашим услугам, сэр.

«Коль женщина она, то добивайся! Коль женщина она, бери ее! И коль Лавиния – любви достойна», – пришли на ум шекспировские строчки, хотя при всем желании он не мог вспомнить, из какой они пьесы. Сейчас он имя правящего монарха назвал бы с третьей попытки. Хотя, если задуматься, и свое тоже.

– Благодарю вас, мастер Джеймс, – еще раз сказал девочка, чтобы заполнить паузу.

– Эм-м-м… просто Джеймс… эм-м… Джейми.

– Джейми, ты не мог бы достать мне тот мушкет? Я не успела его как следует разглядеть, – сказала девочка так, словно просила передать солонку за столом.

Мушкет понесся вниз и закружился, пока Джеймс лихорадочно оглядывал библиотеку в поисках подноса или хотя бы подушки. Передавать что-то из рук в руки, наверное, слишком большая вольность. Но Лавиния схватила мушкет и победно улыбнулась, готовая взять что-нибудь приступом.

– Кстати, там перо что-то пишет само собой, – сообщила она.

«Что за напасть?» – удивился Джейми. Он давно уже ничего не диктует! Резко изменив траекторию полета, перо принялось зачеркивать уже написанное, но Лавиния схватила листок, пачкая пальчики о свежие чернила, и поднесла его к свету.

Джеймс понял, что сейчас ему нужно умереть. Желательно прежде, чем она дочитает. Он зажмурился, призывая быструю смерть, но услышал:

– Я тебя тоже.

Они были неразлучны еще семь лет.

Лавиния только ночевала в своей тесной спаленке во флигеле, все ее дни проходили в усадьбе. Миссис Билберри была права, полагая, что стремительный взлет мисс Лавинии был связан с побегом Эверины. Права, но лишь отчасти. Лавинии не нужно было втираться в доверие графа, она и так обладала тем легким нравом, который он ценил в женщинах. В отличие от скованной Эверины, которую тяготило положение приемыша, Лавиния смеялась над грубоватыми остротами графа и принимала подарки, не отнекиваясь и не жеманничая. Кроме того, девочка была отличной наездницей – сказывались уроки брата-кавалериста, – а за умение держаться в седле женщинам прощали даже отсутствие родословной. Сначала Лавинию начали звать в гостиную, затем оставлять для нее прибор за графским столом, а когда она освоила пианино, приглашать на званые обеды. Родители радовались за дочку, хотя и обижались слегка, что Дик никогда не удостаивался такой чести, – несколько раз граф принимал его в кабинете и даже не предложил сесть.

Ревновал ли ее граф к Джеймсу? Или радовался, что младший сын сосредоточил на ней все внимание и стал попадаться ему на глаза еще реже? Однажды лорд Линден застал влюбленных, когда они обнимались у грота, но прошел мимо, не говоря ни слова. Потом за ужином он не сводил с девушки взгляда, но не гневного, а печального. Возможно, он чувствовал себя старейшиной, который отправляет прелестное дитя на съедение Минотавру, чтобы не слышать рычание получеловека-полутвари.

Уильям тоже распахнул ей свои грубоватые объятия. Он обращался с ней как с младшей сестрой и обиженно пыхтел, когда она в шутку называла его «ваша милость». Советы Лавинии, которой едва сравнялось одиннадцать, не раз выручали Уильяма во время помолвки, через которую он пробирался с настойчивостью и неуклюжестью носорога.

Лорд Линден подобрал ему невесту на свой вкус – младшую дочь баронета, тихую девицу, чье главное достоинство заключалось в широких бедрах, суливших графу немало внуков. Но откуда ему было знать, что накануне ее родов доктор Билберри, возвращаясь из игорного дома, уронит в кучу навоза саквояж, а дома, ругаясь на чем свет стоит, протрет тряпкой акушерские щипцы. Ничего, и так сгодится. Если дурного запаха нет, то и заразе взяться неоткуда.

Подарив мужу наследника, Шарлотта Линден умерла от родильной горячки.

Когда ее стоны затихли, Уильям заперся в кабинете, и его единственной связью с окружающим миром были бутылки с бренди, которые в день по дюжине приносил ему камердинер. Лавиния и Джеймс несли караул у его двери и тихо сходили с ума от недосыпа и отчаяния. Лорда Линдена они тоже не видели – он не выходил из часовни и молился, даже засыпал на коленях. На исходе второй недели Лавиния решила штурмовать спальню, что и было сделано. Уильяма они нашли на полу у оттоманки, небритого, пропахшего потом и спиртным. Когда Джеймс спросил, чего ему хочется, брат отвечал, что ему хочется кого-нибудь убить.

Подумав, Джеймс предложил ему загнать кого-нибудь обратно в ад.

Следующей ночью они поскакали на свою первую Охоту.