Текст книги "Страшный дар"

– Лавиния, леди Мелфорд, что…

– Выходи. И стань там, где был позорный столб.

Светает. Серая ветошь сползает с неба, приоткрывая пламенеющий атлас с золой канвой, но Агнесс не радуют краски природы. Рассвет кажется ей заревом пожара. Она стоит на невысокой площадке, откуда ей хорошо видны окна жилых этажей. За ними уже началось движение, скоро горожане поднимут рамы и распахнут ставни, впуская в комнаты свежий воздух.

– Руки вытяни по швам, – командует Лавиния, спрыгивая на землю, но ни на секунду не выпуская ее из поля зрения. – Отлично, вот так и стой.

– Сколько мне так стоять? – шепчет Агнесс, надеясь, что Лавиния тоже заговорит тише.

Ведь их сейчас услышат! Хотя минутой раньше, минутой позже – позора ей все равно не избежать.

Но Лавиния даже не думает понижать голос.

– Пока не взойдет солнце. Пока люди не выйдут на улицы. Пока они не увидят, что на самом деле ты маленькая грязная воровка.

– Что же я украла? – безнадежно спрашивает Агнесс.

– Ты украла у меня Третью дорогу. Ты была недостойна по ней пройти, но ты по ней все же прошла. А еще ты предала мою любовь…

Голоса на рыночной площади не в диковинку даже в столь ранний час, думает Агнесс, но вспоминает, что день сегодня не рыночный. Похоже, горожане тоже об этом вспомнили. Скосив глаза, Агнесс замечает, что аптекарь подслеповато щурится у шторы, а потом отходит, наверное, за очками.

У Агнесс на глазах вскипают слезы.

– Лавиния, я умру от такого позора. Застрелите меня прямо сейчас, чтобы мне не слышать, как они будут смеяться. Все равно они втопчут меня в грязь, и я в ней захлебнусь.

– Хорошо, – соглашается Лавиния. – Дай мне повод тебя застрелить. Бросайся бежать. Сделай какое-нибудь резкое движение. Позови на помощь.

– Мне некого звать на помощь. У меня не осталось друзей, они все ушли.

– Так ли это? – Лавиния склоняет голову набок, вуаль щекочет ей плечо. – А Джеймс Линден, твой благодетель?

– Он от меня отрекся.

– Неужели он не придет, даже если тебе будут угрожать смертью?

И тогда Агнесс забывает, где находится.

– Нет! Он не придет! Я не верю, что он придет! – всхлипывает она, потому что надежда жалит ее даже больнее, чем отчаяние.

Вот теперь все ее услышали. За окнами появляются лица.

Решительными шагами Лавиния подходит к ней и приставляет пистолет к ее груди. Какой он противный и холодный, думает Агнесс. Как пальцы сэра Генри.

– Глупая, пустоголовая кукла! Неужели ты не видишь, что из нашего мира капля за каплей утекает волшебство, потому что в паровой двигатель нам поверить проще, чем в Робина Доброго Малого? Что мы дошли до такого ужаса, когда сами фейри перестали верить в себя и захотели стать такими же убогими и бессильными, как мы? Неужели не останется иных звуков, кроме лязга станков, и все холмы почернеют от копоти просто потому, что нам не хватит воображения, чтобы представить себе другой мир? И не хватит душевных сил, чтобы в него поверить? – Лавиния почти кричит, и оружие прыгает в ее пальцах. – Но ты дрожишь и ничего не понимаешь, бедная девочка. Что ж, я помогу тебе. Вообрази, что ты карабкаешься высоко-высоко, но у тебя соскальзывают руки, ты падаешь и сейчас разобьешься… Если только кто-то не подхватит тебя в воздухе. Но никто тебя не подхватит, да, Агнесс? Ты же не веришь, что кто-то стоит позади тебя и уже готов тебя подхватить…

– Джеймс!!!

Агнесс слышит скрип ставней, но все равно кричит и оборачивается, ловя руками пустоту, которая вдруг становится плотной.

Перед ней стоит дядя.

– Вы пришли ко мне… – шепчет она и утыкается лицом в его жилет.

Джеймс Линден взмахивает кнутом, очерчивая их троих в круг.

Серебряный шарик чиркает по булыжникам, высекая искру, и края круга тоже вспыхивают серебристым светом. Мир за его пределами тускнеет, и не без удивления Агнесс отмечает, что аптекарь, потянувшись к раме, никак не может ее приподнять. Его рука застыла в воздухе. И другие руки тоже. А у свечи, которую миссис Кеттлдрам зажгла, чтобы рассмотреть происходящее получше, замер огонек.

Лавиния улыбается, как если бы на нее снизошла благодать.

И Джеймс улыбается. Он тоже счастлив.

– Я же сказал, Агнесс, что услышу тебя даже из другого графства, – мягко говорит он и смотрит на Агнесс, только на Агнесс, даже когда обращается к леди Мелфорд. – Почему ты это сделала, Лавиния? Я ведь знаю тебя. Ты не злая.

– Ты не знаешь, какая я стала, Джеймс Линден, – отвечает Лавиния. – Я злая. Я очень злая. Я собиралась убить человека. Джона Ханта – помнишь такого? Но с ним справились без меня. А потом я хотела избавить тебя от общества недостойной тебя особы… Нет, неправда. Я стала не только злой, но еще и лживой. Я хотела, чтобы ты сотворил волшебство. Хотя бы одно маленькое волшебство. Я решила: если ты придешь на ее зов, если ты ради нее отвергнешь свою постылую добродетель и вернешься к чуду… Тогда она тебя достойна. И я ей скажу: «Прости меня, Агнесс». Хотя, конечно, она не сможет меня простить, но это уже не важно. Главное – чтобы ты сотворил волшебство. И я снова смогла это увидеть. Спасибо, Джейми. Прости, Агнесс. Приятного вам дня.

Она гладит его по щеке и закрывает глаза, когда он целует ей руку – не почтительно, как знатной даме, а так, словно бы вместо руки она подставила ему губы. Затем она выступает из круга. Его края гаснут, как только по нему скользит черная амазонка, и Лавиния уходят, унося его сияние.

Словно досадуя на задержку, окна во всех домах открываются с громким скрипом и почти одновременно. Агнесс прижимается к дяде, но он кланяется знакомым, а потом столь же невозмутимо спрыгивает с площадки и подает Агнесс руку. Только теперь она замечает кружева на зеленом рукаве. Опускает глаза и видит изумрудный шелк…

– Ничто так не укрепляет здоровье, как прогулка по площади Линден-эбби в утренний час и в… эээ… вечерних туалетах.

Окинув взглядом наряд Агнесс, Джеймс понимает, что перестарался, но продолжает голосом бодрым и наставительным:

– Если ни один пророк этого не написал, то лишь потому, что не счел нужным повторять столь очевидные истины. Вы не хотите к нам присоединится, господа? Нет? Как жаль! В таком случае нам с мисс Тревельян придется удалиться.

Прихожане ошарашены. Они определенно что-то видели, но что? Один миг – леди Мелфорд кричит на племянницу пастора, наставляя на нее револьвер, другой – к ним присоединяется ректор, а платье племянницы успевает поменять цвет… Но мозг торопливо отплевывается от этого видения, совершенно лишнего в повседневной жизни, а побеспокоенное воображение потягивается и вновь засыпает. Пора приступать к утренним хлопотам.

А Джеймсу с Агнесс пора уходить.

Бережно придерживая племянницу за локоть, Джеймс ведет ее по улицам, а когда дома остаются позади, он не спеша разматывает белый шейный платок и роняет его на траву.

– И простер я воскрилия риз моих на тебя, и покрыл наготу твою? – спрашивает Агнесс, оглядывая свое зеленое платье, и с ее губ срывается невнятный звук, нечто среднее между всхлипом и радостным смехом.

– Тсс, не говори ничего, ты устала. Сейчас мы пойдем домой и выпьем чаю.

– Вы же слишком горды, чтобы позвать меня обратно.

Он бормочет, что гордыня мать всех грехов и надо же как-то с ней бороться, но Агнесс никак не может поверить в произошедшее, хотя понимает, что должна. Потому что Лавиния права. Фейри можно не доверять, но верить в них нужно обязательно. Иначе во что превратится наш мир?

– Но как мне отблагодарить вас за ваше прощение? – не сдается она.

– А за прощение вообще нельзя благодарить. Оно дается свободно, как дружба… как любовь, – добавляет он чуть тише. – Впрочем, ты можешь испечь мне кекс. Благодарственный кекс. У тебя хорошо получается с недавнего времени.

Она кивает и прячет руки в карманы, чтобы Джеймс не видел, как она дрожит.

Где-то далеко, дальше, чем Уитби, за гранью горизонта, плещет холодное море, и плывут по нему селки – свободные, сильные, – перекликаясь пронзительными голосами. А среди них один – в человеческом обличье. Один, еще не получивший своей тюленьей шкуры, но несмотря на это – счастливый и свободный, ведь рядом с ним – его мать, тоже свободная и счастливая… Ронан – проклятый своим смертным отцом, проклявший свою смертную кровь.

Агнесс представляет себе Ронана и Мэри – вместе, среди морского простора. И улыбается.

Завтра эта картина уже не покажется ей такой радостной, и Агнесс заплачет, проплакав и послезавтра, и всю неделю, и неизвестно, когда сможет остановиться. Потому что жемчуг – к слезам.

Но когда слезы высохнут, рядом будет Джеймс, ее рыцарь-эльф. Наверное, она отважится положить голову ему на плечо.