Текст книги "Страшный дар"

Глава седьмая

1

Таверну «Королевская голова» еще издали можно было опознать по огромной, размером с дверь, вывеске, которая вдобавок громко скрипела на ветру. Мимо никак не пройти. На вывеске истекала киноварью отрубленная голова, судя по жидкой бороденке, принадлежавшая Карлу I. В довершение всех постигших его бед, монарху недоставало левого глаза. Некоторые путешественники были настолько заинтригованы его увечьем, что просили кучера остановить карету и заходили в таверну исключительно чтобы прояснить эту загадку. Подмигивая, хозяин заведения Нед Кеббак рассказывал про столичного художника, который так и не закончил малевать вывеску, потому что в процессе работы подкреплялся местным элем. Это вам не джин, разбавленный серной кислотой наполовину. Тут все натуральное. Сразу сбивает с ног. Кстати, не угодно ли джентльменам отведать? Ни один стоик не в силах был отказаться. Как раз по этой причине дорисовывать монарху глаз мистер Кеббак не собирался. Разве что сразу два, чтобы снова всех озадачить.

Окна таверны выходили на аптеку, по случайному совпадению, разумеется, поскольку первые владельцы таверны рассчитывали на совсем иное соседство. Отсюда было рукой подать до позорного столба, к которому то и дело был прикован какой-нибудь унылый бродяга. Если прицелиться как следует, обглоданной бараньей лопаткой в него можно было попасть прямо через окошко, чуть привстав со скамьи. Случалось, что в воскресенье, сразу после церковной службы, по улочкам ползла телега, на которой кого-нибудь хлестали плетью за беспутство или воровство. На площади она задерживалась, дабы горожане могли в полной мере насладиться сим поучительным зрелищем, а из таверны опять же открывался лучший вид. Вопли горемыки едва ли отзывались болезненной дрожью в сердцах. Поделом ему! Пусть радуется, что не пришлось примерить конопляный воротник. Повиснуть в петле можно и за кражу пары овец. Впрочем, после экзекуции хозяева таверны сбрызгивали ему спину бренди, чтобы раны поскорее затянулись, и наливали рюмку за счет заведения – он ее честно отработал.

Наступили новые времена. Теперь уже только старожилы помнили ту телегу, колодки пылились в каретном сарае судьи Лоусона, и ничто не заслоняло аптеку от грозного взора мистера Холлоустэпа, который, подперев монументальную челюсть столь же мощными кулаками, уселся напротив окна. Если бы взгляды могли воспламенять, от аптеки осталась бы дымящаяся воронка. Пока же у мистера Холлоустэпа понемногу закипало пиво в кружке.

Не произнося ни слова, он шевелил губами, причмокивал громко и влажно, словно бы шлепали друг об друга два куска сырой печени. Из сострадания к его горю и, в не меньшей степени, из опасения навлечь на себя его гнев, остальные завсегдатаи таверны тихо сгорбились над пивом. Легко было спрятаться в полутьме, которую разбавляли только жидкие струйки света из масляных ламп. Даже угольки в камине предусмотрительно подернулись пеплом.

Мистер Холлоустэп горевал. Обидно остаться без невесты, но еще обиднее – лишиться ее после третьего оглашения! Три воскресенья подряд она отмалчивалась, пока пастор спрашивал, не известны ли кому-нибудь препятствия для заключения их брака. Ей-то препятствия хороши были известны. Жаль, что не проболталась. Жених, разумеется, придушил бы ее прямо в церкви, и был бы прав. Между прочим, за убийство неверных жен даже не вешают, оно считается непреднамеренным. Даже если муж не застал женушку в постели с другим, а просто выпытал у нее про измену. Наверняка те же правила распространяются и на невест. По крайней мере, мясник готов был рискнуть. Увы, уже поздно.

Обиды ему добавляло и то обстоятельство, что он успел заказать витраж ангела с подписью «От Оливера Джебедайи Холлоустэпа и его жены». Витраж должен был украсить окно непосредственно над алтарем. Но теперь он лежал в гостиной в виде груды разноцветных осколков, потому что сегодня утром его весьма некстати доставил стекольщик. Кто же знал, что этот пройдоха откажется признать форс-мажором мясницкий топор. А ведь топор совершенно случайно вылетел у мистера Холлоустэпа из рук. И, со свистом рассекая воздух, попал в витраж тоже волей случая. За что тут платить? Естественно, мистер Холлоустэп отказался. Но после того, как стекольщик пригрозил судом, пришлось пойти на попятную. Для судьи Лоусона величайшей радостью было карать должников, поскольку его сын проматывал наследство в Лондоне и раз в полгода слал отцу жалобное письмо из долговой тюрьмы Маршалси. Но мстительный стекольщик не просто потребовал оплату – это было бы еще полбеды. Распалившись, он потребовал ее не в фунтах, а в гинеях, как настоящий джентльмен, чем окончательно вывел мясника из душевного равновесия. Ему в гинеях никогда не платили.

И все эти несчастья свалились на него из-за…

– …шлюхи!

Как только мистер Холлоустэп вслух подытожил свой внутренний монолог, со всех сторон посыпались утешения.

– Фу-ты ну-ты, пава выискалась. Мисс то, мисс се, а сама-то порченная.

– Вроде докторова дочка, а обхождением хуже рыбацкой девки.

– Тоже мне, благородная.

– Да забудь ты эту вертихвостку, Оливер, – посоветовал рассудительный Кеббак. – Не стоит она того, чтоб так по ней убиваться.

– Как же, забуду. Мож, мне еще того, люльку ее выродку за свои кровные обеспечить? Не-ет, я не из таковских. К судье Лоусону пойду. Пусть обратно колодки несет, лучше повода не удумаешь. Постоит там шлюха денек, авось другим девкам будет наука. – Он злобно насупился на служанку, и она чуть не выронила поднос с кружками, который и так несла из последних сил. – А с ее хахалем… а с ним я по-свойски разберусь. Пойдем, ребята, к судье, не ровен час они ноги сделают, раз уж рыльце-то в пушку.

– Да куда им деваться, у этого Лэдлоу ломаного фартинга нет, – проворчал конюх Амос Крэмбл, и его вниманием вновь завладело вареное сердце, возлежавшее на тарелке со сколотыми краями, такими острыми, что ей можно было пилить дрова.

– А ее мать на порог не пустит, – поддакнул констебль. – Моя Бесс давеча углядела, как она битый час в дверь стучалась, а ей никто не открывал. Поди, даже на дилижанс деньжонок не наскребут, а задарма кто ж их прокатит? А коли прокатит, на что им жить на новом месте? В канаве, что ли, квартировать?

– Так сопляк этот, муженек ейный, кажись, из Эдинбурга, – напомнил трактирщик. – Тамошний народ так вовсе под землей селится.

– Истинная правда, так и живут! – подал голос захожий коробейник, который притулился на скамье у очага и терся плечом о его толстую неровную стену, стараясь впитать побольше тепла перед дальней дорогой.

– Ну, мож, и они там приживутся, – смягчился конюх, гоняя по тарелке куски мяса и разваренный овес.

– Ничего, я их из-под земли-то выволоку, – мечтательно протянул мясник. – Но сперва к судье.

– Несмотря на свои традиционные взгляды, едва ли судья Лоусон вернет на площадь сию реликвию, впрочем, достойную всяческой похвалы, – сказал джентльмен, который до поры до времени молчал, поставив ноги на каминную решетку.

Его черный сюртук почти сливался с закопченными деревянными панелями на стенах, да и хозяин старался лишний раз не смотреть в сторону постояльца. От него исходила угроза. Несмотря на почтенный вид, джентльмен был вестником нового мира, готового смести с лица земли невзрачные, кишащие клопами, но по-своему уютные трактиры для дилижансов. Рокот этого мира, его лязг и скрежет, были едва слышны в удаленных уголках вроде Линден-эбби, но земля уже подрагивала от взрывов, которыми он пробивал себе дорогу.

– А ты кто таков будешь? Откуда выискался?! – рявкнул на него мясник.

– Оливер, не надо так с джентльменом, – предупредил констебль, на всякий случай роняя трубку и ныряя за ней под стол.

– Джентльмен, как же! Я вот тоже думал, что она леди… – Холлоустэп прицельно плюнул в кружку.

– А сейчас в городах такая мода пошла, – подхватил коробейник, – что леди без провожатых по улицам ходют, будто публичные девки. Не разберешь уже, кто есть кто. Не знаешь, то ли поклониться ей, то ли спросить, почем берет.

– Это с какой-такой стати вы за нее вступаетесь, сэр? Защитничек выискался! Небось, из тех, что пытаются портовым шлюхам место горничной подыскать, а опосля охают, когда те столовое серебро прикарманят. Знаем, наслышаны про вашу породу! Не надо нам тут методистских речей.

– Смею вас заверить, мистер Холлоустэп, что я не методист и не одобряю их убеждений касательно женщин-проповедниц. – Мистер Хант поморщился. – Главной заботой христианки должно быть благополучие ее семьи, а не проповеди в трущобах среди ухмыляющейся голытьбы. А вашему горю я сочувствую.

– Эт ничего, – утешил себя покинутый жених, – они еще не так загорюют.

– Пожалуй, эту негодную особу следует сразу отправить в работный дом, где она, без сомнения, окажется несколько лет спустя, но к тому моменту уже обременив общество еще парой нахлебников.

– И ленту ей желтую на платье нашить за то, что до свадьбы забрюхатела! Там так и делают, – вставил коробейник и осекся, не желая уточнять, когда это он успел изучить работный дом изнутри.

Мистер Хант шевелил угли кочергой. Над ними взвивались ярко-алые, с золотистыми проблесками искры, словно стайка взволнованных мотыльков, но взмах кочерги останавливал их полет, и они оседали серыми хлопьями.

– Не забывайте, джентльмены, что в грехопадении были виновны не только двое. Если приглядеться, всегда найдется змей-искуситель, и, как ни прискорбно, встретить его можно в неожиданных местах. Например, в церкви.

– Отродясь не видывал в церкви змей, – заспорил с ним конюх, который уже покончил с трапезой и звучно облизывал жирные пальцы. – Как они туда вползут по нашей здоровущей лестнице? По ней человеку-то трудно вскарабкаться, особливо в гололед.

– Вползут, уж не сомневайтесь, – не смутился мистер Хант. – Говорят, что в древности «змеями» называли друидов, языческих жрецов, и якобы именно их изгнал из Ирландии святой Патрик. Так это или нет, не берусь судить, но один жрец-язычник мне известен. Учитывая его прошлое, можно ли удивляться, что в его приходе процветают пороки? Виновник ваших злоключений, Холлоустэп, это не кто иной, как ректор Джеймс Линден, – сказал мистер Хант и усмехнулся, увидев, как постояльцы повскакивали со скамеек и дружно посмотрели на подкову, висевшую над дверью дужками вниз.

Их единодушие удивило коробейника и двух торговцев сеном, бывших в Линден-эбби проездом, но как только трактирщик шепнул: «Холодное железо!», проныра-коробейник, не смутившись, выудил из-под вороха воротничков и подтяжек пригоршню гвоздей. В его сторону полетели медяки, которые, при всей своей полезности, совершенно не годятся в качестве оберега. А вот железо годится. Они его боятся. Коробейник довольно потирал ладони, покрасневшие от постоянного ощупывания лент, блокнотов и прочих товаров, обильно подкрашенных мышьяком. По пенни за гвоздь – тут волей-неволей уверуешь в чудеса!

Между тем мясник снова зашевелил губами, словно перемножал шестизначные цифры в уме. Брови его сошлись на переносице словно под грузом неподъемной мысли. Наконец он вопросил ошарашенно:

– Так это он ее, что ли? Наш пастор?

– Нет, но…

– А что, с них станется, – авторитетно заявил мистер Кеббак. – Коли положат глаз на девку, хоть под замок ее посади, все равно ее ублудят. Хлопнут в ладоши, скажут «Лошадка и охапка» и окажутся где пожелают, хошь за тридевять земель, хошь в чужой спальне.

Закряхтев, конюх потянулся за новым кувшином пива, после чего смерил трактирщика снисходительным взглядом, готовясь открыть дебаты, тянувшиеся не один десяток лет.

– Опять чепуху городишь, не может наш ректор быть из них. Не может, и все тут.

Будучи человеком трезвомыслящим, он все же скрестил под столом два гвоздя.

– А наперстянка? Верный ведь признак, что они поблизости.

– Мож, у пастората такая землица особая, что ей там вольготно растется, – парировал скептик. – Сам рассуди: будь он из них, давно бы мальчишку-графа, своего-то племянничка, со свету сжил бы и усадьбу оттяпал.

– Он выжидает. Способ, значится, ищет, – не сдавался мистер Кеббак.

– Да какой тут способ? Свистнул бы гончих Гавриила, они б в два счета мальчонку растерзали да косточки обглодали.

– Но ты ж не будешь спорить, Амос, что однажды он их уже свистнул? Когда его брата с охоты привезли, – сказал трактирщик и болезненно скривился, потому что мысли наконец догнали язык и начали его выкручивать.

Повисла пауза.

Мгновение спустя она сменилась натужной оживленностью – забулькало пиво, выплескиваясь через края кружек, ножи яростно заскрежетали о тарелки, кто-то затянул балладу, но сфальшивил в первом же куплете и умолк, а цена на гвозди между тем взлетела до астрономической суммы в шесть пенсов за штуку.

Только Холлоустэп молча хмурился, пытаясь сообразить, каким образом пастор, кем бы он там ни был, причастен к его личному горю.

– Боитесь их? – ласково заговорил мистер Хант, не выпуская из рук кочергу.

– Как их не бояться, – проворчал трактирщик. – Они ж малых ребят уносят, стоит матерям зазеваться.

– И посевы топчут, если им приспичит водить хороводы на чужом поле.

– И поди разберись, каковы они с лица…

– А наш пастор уж такой пригожий! – пискнула девчонка, но хозяин так на нее топнул, что она опрометью бросилась в кухню.

– Тут бабка надвое сказала, пригожий он аль нет. Вот как его братца с охоты привезли, он тоже благостно так лежал, как будто во сне помер. Однако ж горничные сказывали, что когда матушка Крэгмор закончила его тело обмывать, то вышла из спальни, к стенке привалилась, да так стоя и сомлела. А уж она-то не робкого десятка, коли в камеристках у самой леди Линден ходила…

– Не к ночи будь помянута, – добавили сразу несколько мужчин, среди них и конюх.

– Покойной леди Линден? – переспросил мистер Хант.

– Да уж, такую упокоишь, – взгрустнул Кеббак. – Так вот, наш-то пастор – ну, тогда еще достопочтенный Джеймс Линден – не отходил от брата, даже спал у гроба, а на похоронах бледный стоял, вены точно углем нарисованы. Может, его так от тоски скрутило, а может, от чего похлеще.

– От чего же?

– Дык, сэр, вы, поди, слыхивали сказ о том, как одну повитуху среди полуночи из постели выдернули. Видный джентльмен за ней прискакал, на коне, при всем параде. Привез ее в свою усадьбу, там его жена лежит на кровати под балдахином и родами мучается. Сама красавица писаная, да и младенчик уродился весь в мать, такой же ладный да справный. Тут мать повелела повитухе натереть его мазью, а та возьми да и коснись пальцем правого глаза. Сразу увидала, куда ее занесло. Повсюду корни переплелись и вода с потолка капает, вместо кровати – камень замшелый, а усадьба и вовсе не людское жилье, а пещера. Да и хозяева на людей не похожи – кожа бурая, зубы, что твой частокол, на плечах зеленые лохмотья болтаются… Думается мне, сэр, много силы надобно, чтобы такой морок сотворить. Утомительно, поди, так колдовать.

– Особенно для полукровок, – довольно кивнул мистер Хант.

Все головы повернулись к нему.

– Хотя их способности, конечно, мало изучены.

– Вы что ж, совсем их не боитесь? – подал голос Холлоустэп.

– Нет.

Мужчины пододвинулись поближе.

– Вы, сэр, слово заветное от них знаете? Заговор?

– Амулет какой? – подался вперед коробейник, готовый внести его в список товаров первой необходимости.

– Как и вы, я полагаюсь на холодное железо.

Мистер Хант сунул руку во внутренний карман сюртука и торжественно предъявил им нечто такое, от чего у трактирщика и конюха вытянулись лица.

Материал, действительно, был подходящим.

Но почему прихватило сердце?

Нет, не от страха.

Точнее, не от того восторженного, какого-то пьянящего страха, какой вызвали упоминания «добрых соседей», страха, знакомого еще с детства, когда лежишь на низкой кровати, втиснувшись между старшими братьями, и пытаешься расслышать сквозь их храп, как на кухне дробно стучат шажки. Наутро окажется, что миска с кашей, загодя оставленная у очага, вылизана дочиста – «добрые соседи» приняли дар.

Конечно, не все они добрые. Добрыми их зовут по тому же принципу, по какому к судьям обращаются «ваша честь»: может, устыдятся и перестанут брать взятки. Некоторые из волшебного народа еще ничего, но ведь их много разных, и некоторые так просто утонченно злые и последовательно жестокие. Хорошо, что на них действует холодное железо. Хотя бы на некоторых.

И все же…

В свете камина тускло посверкивал железнодорожный костыль.

– В последнее время железо подешевело, – продолжал мистер Хант, перекладывая из руки в руку свой амулет. – Вы знаете, сколько в Великобритании его выплавляют в год? Более восьмисот тысяч тонн. Этого хватит с лихвой, чтобы удержать в узде распоясавших тварей. Хватит на много…

– …цепей? – проявил смекалку мясник.

– …дорог. Железных дорог. Они вскроют холмы, словно нарывы, и выдавят оттуда тварей, которые там ютятся, и загонят их обратно в ад. Потому что их все равно невозможно спасти, – добавил он чуть тише, но его слова все равно прогремели в окружившей его тишине. – Но сначала нам нужно взять под контроль их полукровок.

– А как это сделать-то? – хрипло спросил мясник. – Взять хоть нашего пастора, живет себе припеваючи, пока в его приходе… того… пороки расцвели. Его, например, как к ногтю прижать?

Мистер Хант огладил белесые бакенбарды, изображая задумчивость.

– Линден-эбби ведь округ-боро и вы посылаете кандидата в парламент?

– Само собой, – отозвался конюх, хотя, как ни силился, так и не вспомнил никаких биографических сведений о своем избраннике, включая его имя. Ничего за исключением того, что он приходился кузеном судье Лоусону.

– Великолепно! В таком случае я поведаю вам, как это сделать. Но сначала…

Мистер Хант шагнул к мяснику, который немедленно сжал кулаки и выпятил нижнюю челюсть – таким образом он реагировал на любую перемену в обстановке.

– Не всякий гнев является греховным, сэр, – проникновенно начал мистер Хант. – Бывает он и праведным, особенно если те, на кого он направлен, заслуживают исключительно презрения и порицания. Грех должен быть не только осужден, но и примерно наказан. В наших краях есть обычай, мистер Холлоустэп… но и в ваших он тоже еще практикуется, не так ли?

Чтобы догадаться, куда клонит джентльмен, мяснику понадобилось не менее трех минут, в течение которых остальные мужчины старались не шевелиться, дабы не спровоцировать его неловким движением или чересчур резким вдохом. Но когда все же догадался, по лицу его медленно растеклась улыбка.

Ночь становилась интересной.

2

Наутро Агнесс узнала от Сьюзен, что ночью толпа молодчиков в изрядном подпитии оцепила аптеку, на чердаке которой квартировали молодожены, и потребовала, чтобы мистер и миссис Лэдлоу спустились принять их поздравления. Поскольку вместо положенного в подарок новобрачным набора столового серебра они держали тесаки, мерно постукивая ими по говяжьим костям, и фонари, наспех вырезанные из репы, новобрачные предпочли не выходить за порог. Разочарованные гости еще пару часов горланили под окнами песни, которые становились все более бессвязными по мере того, как по рядам перемещался бочонок с виски, а напоследок расколотили витрину. По итогам ночного происшествия аптекарь отказал мистеру Лэдлоу и от места, и от дома. Миссис Лэдлоу наведалась было домой, но проще неприятелю прорваться в укрепленный замок, через ров и «дыры-убийцы», чем блудной дочери попасть во владения вдовы Билберри. Ответом на стук и жалобные просьбы (учитывая гордую натуру Миллисент, произнесенные вполголоса) стало хлопанье ставней. Сьюзен предполагала, что сейчас вдова ест поедом и Фэнси, и оставшихся детей, но чем еще питаются в семье Билберри, кроме нервов домочадцев, для нее оставалось загадкой. Лишь изредка Фэнси появлялась на пороге, чтобы смести крапиву, которая таинственным образом накапливалась там за несколько часов. Вчера она так и не отважилась сходить на рынок в конце дня, чтобы, по своему обыкновению, купить нераспроданный товар хозяевам на ужин. Уж слишком велика была вероятность, что осклизлый кочан капусты или подгнившую картошку попросту швырнут ей в лицо. Нравы на севере царили строгие.

– А что же мисс… миссис Лэдлоу?

Сьюзен отвечала, что пока что молодая чета остановилась у матушки Пэдлок, в ее шатком двухэтажном домишке, который не распадался на части разве что благодаря густому слою штукатурки снаружи. Летом матушка Пэдлок сдавала комнаты сезонным рабочим, а после жатвы, во время праздника урожая, подыскивала им приятную женскую компанию (об этом обстоятельстве горничные, обменявшись тревожными взглядами, решили умолчать). Хотя мистер Холлоустэп во всеуслышание пообещал выбить окна всякому, кто пустит под свой кров «этих тварей», старуха и бровью не повела. Стекол в ее окнах давным давно уж не было. Неразумно вставлять стекла, если жильцы в качестве развлечения жонглируют пивными кружками. Учитывая, что матушка Пэдлок была кривой на один глаз, крапива на пороге ей тоже не мешала. Однако Сьюзен опасалась, что угроза выломать ей дверь и расшвырять гнилую солому с крыши все-таки возымеет действие.

Пока Сьюзен, комкая фартук, рассказывала о скитаниях Милли, Агнесс ерзала на диване, жестком, как плита Стоунхенджа, но тут не удержалась и вскочила.

– Я этого так не оставлю! – выкрикнула она, сжимая кулачки. – Ну что же это, в самом деле? Зачем они так?

– Что вы хотите сделать? – всполошилась Сьюзен.

Агнесс знала, что2 хочет сделать, но леди не могла даже помыслить о таких действиях, не то что их осуществить. Она же собиралась стать настоящей леди. Назло мистеру Линдену.

– Марципан, – процедила она сквозь зубы. – Я хочу сделать марципан.

Даже миссис Крэгмор не стала спорить, когда в кухню ворвалась барышня и повелела ей тотчас собирать корзину для миссис Билберри. За спиной хозяйки Сьюзен и Дженни крутили пальцами у виска, пучили глаза и изображали прочие признаки безумия. Поколебавшись, экономка приняла их версию.

С каким наслаждением мисс Агнесс крошила сладкий и горький миндаль, с сочным стуком вонзая нож в столешницу, как горели ее глаза, когда она растирала крошево в ступке, пока не заломило запястье, а потом и плечо. Смешав миндаль с сахарной пудрой, мисс Агнесс поставила котелок над тлеющими углями, медленно помешивая в нем ложкой. Судя по отрешенному взгляду, она видела перед собой не миндальную пасту, а измельченные кости врагов, и служанки навострили уши, чтобы расслышать, как она бормочет проклятия. Но мисс Агнесс прикусила нижнюю губу.

Проклятия она бормотала про себя.

Еще долго она месила гладкую белую массу, полуприкрыв глаза и представляя, как впивается ногтями в чьи-то щеки, оставляя глубокие царапины. В сущности, движения для обоих действий нужны одни и те же, и к тому времени, как был готов марципан, Агнесс отчасти успокоилась. На ее лице все еще играла недобрая улыбка, когда она отщипывала кусочки марципана и лепила из них лепестки, но свекольный сок уже не показался ей похожим на кровь. А пока цветы сохли на мраморной доске, Агнесс успела приготовить глазурь, белую, как одежды праведников.

Все это время служанки избегали смотреть в угол, где хлопотала мисс Агнесс. Как заведенные, они утрамбовывали ветчину, хлеб и овощи в огромную корзину, которую навьючили на Диггори, наказав ему оставить подношение у черного входа, но обязательно дождаться, когда его заберут. В кухню все трое вернулись с опущенными головами и долго не решались посмотреть на торт, призрачно белевший в полумраке. Со вчерашнего дня он дожидался своего часа и наконец дождался.

– Джейми хватил бы удар, – констатировала экономка, ковыляя поближе.

– И поделом ему, – поджала губы мисс Агнесс.

Она могла простить дяде и холодность со всполохами гнева, и безупречно вежливую насмешливость, и его всегдашний взгляд сверху вниз, и запертую дверь в его кабинет, а если бы он хлестнул ее по щеке, когда она уронила Библию, Агнесс поплакала бы, но не стала держать зла. Только трусости нет прощения. А мистер Линден оказался трусом. Не выдержал пересудов. Испугался, что брызги грязи замарают белый пасторский воротничок. Бежал с поля боя, бросив ей знамя… Трясущимися руками Агнесс пыталась поднять это незримое знамя повыше.

Утешала ее лишь мысль о том, что есть люди, которые никогда бы не струсили. И она знает одного из них. Знает и любит.

– Пойду, пожалуй, – сказала Агнесс, подхватывая блюдо с тортом, но Дженни, угадав ее намерения, упала на стул и забилась в истерических рыданиях.

Все пропало! Не видать ей места камеристки! Рекомендациям мисс Агнесс будет грош цена, с такими ее даже в тюремные судомойки не примут!

А ведь она почти неделю отрабатывала на мисс Агнесс навыки камеристки, то прижигая ей затылок раскаленными щипцами, то смешивая для нее такое ядреное притирание на основе хрена, что вместе с веснушками у молодой госпожи чуть не сползла кожа. Тем не менее мисс Агнесс решила не ставить крест на ее карьере, надеясь по доброте душевной, что Дженни и правда научиться затягивать корсет без помощи колена, которое она пребольно впечатывала хозяйке чуть ниже спины…

В конце концов торт был упакован в шляпную коробку, а мисс Агнесс, вместо того чтобы пройтись по центральной улице, добиралась к пристанищу Милли задворками, словно воровка, ограбившая магазин дамских шляп.

Издали она разглядела скрюченную фигуру матушки Пэдлок. Старушка копала грядки, и при каждом движении ее невероятных размеров чепец колыхался, словно шляпка трухлявого гриба. Никем не замеченная, Агнесс юркнула в открытую дверь, на которой даже не было щеколды – видимо, унесли на память предыдущие постояльцы. Это упущение нагнало на нее страху. Что, если громилы вернутся сегодня ночью? Едва ли матушка Пэдлок отобьется от них мотыгой.

С верхнего этажа доносились звуки ссоры, весьма продолжительной, судя по хрипотце в обоих голосах, мужском и женском. Агнесс приуныла. Она рассчитывала увидеть, как мистер и миссис Лэдлоу сидят в обнимку у очага, с усталыми, но отважными улыбками, готовясь проявить стойкость перед ударами судьбы. Но им, похоже, было не до духовного родства.

В семейных ссорах третий никогда не лишний, это Агнесс уяснила в детстве. Скорее наоборот. Кто еще станет курьером между супругами, которые, исчерпав словесное красноречие, уже неделю общаются посредством записок?

Ступая осторожно, чтобы размокший земляной пол не хлюпнул под ногами, Агнесс прокралась в кухню, чтобы приготовить чай и нарезать торт. То был самый действенный способ хотя бы на время прервать ссору. Браниться с набитым ртом не только неэстетично, но и опасно для здоровья.

Спугнув со стола облезлую кошку, которая с возмущенным шипением выскочила в окно, Агнесс поставила торт и отправилась на поиски чайника, который не обнаружился ни у очага, ни даже в буфете, из дверцы которого прыснули тараканы. Вероятнее всего, он покоился на дне чана, куда Агнесс так и не отважилась сунуть руку. Бока грязной посуды выпирали из мутной, подернутой жирной пленкой воды, словно обломки кораблекрушения, и неизвестно, какие опасности таились на самом дне. По крайней мере, Агнесс не стала выяснять. Хватит с нее приключений в воде.

Голоса вдруг смолкли, лестница заскрипела, и она выбежала навстречу Милли. Та застыла от неожиданности, но собралась с силами и медленно спустилась по прогнившим ступеням. Слезы смыли ее красу, как вода смывает акварельные мазки с модной картинки. За несколько дней она постарела лет эдак на десять.

Милли отвернулась, встряхнув головой, чтоб слипшиеся пряди упали на лицо и прикрыли его. Распущенные волосы более всего ужаснули Агнесс. Только в детстве она видела женщин с распущенными, не завитыми волосами, и то мама каждый раз щипала ее, чтоб зажмурилась. Неужели Милли стала такой женщиной? По-настоящему падшей?

– Я пришла тебя поздравить, – начала Агнесс, но миссис Лэдлоу скривила опухшие губы.

– Видишь, как нас уже поздравили.

– Милли…

– Не говори ничего, Агнесс. В глубине души ты тоже меня презираешь.

– Я презираю не тебя, а негодяев, которые вас травят.

Миссис Лэдлоу промолчала.

– Вы не можете прятаться от них целую вечность. Просите защиты у констебля.

– Я видела его ночью.

– Так почему же не позвала на помощь?

– Он был среди них.

Агнесс взяла ее за руку, холодную и вялую, как мертвая рыба, и как будто невзначай потянула в направлении кухни. Милли последовала с ней с тем же безучастным видом, но одного взгляда на стол хватило, чтобы ее глаза приняли осмысленное выражение. Она приоткрыла рот. Право, было чему удивиться.

Творение Агнесс, конечно, уступало свадебному торту королевы Виктории, тянувшему на триста фунтов, зато по части украшений мисс Тревельян перещеголяла придворных кондитеров. Те ограничились фигурой Британии и молодоженов в тогах. Агнесс же претила скудость.

– Что это? – спросила Милли, кивнув на мириады марципановых роз, подкрашенных свекольным соком. Розы цеплялись к оплывающей глазури и возвышались над тортом хрупким розоватым букетом.

– Твой свадебный торт.

Милли отломила лепесток, смахнув сахарную пыльцу, и тупо на него посмотрела.

– Ты меня разыгрываешь?

– Вовсе нет.

– После всего, что произошло, ты затеяла свадебный завтрак?

– Никогда не поздно его устроить, – пожала плечами Агнесс. – Мне так жаль, что свадьбы не получилось! Я надеялась, что ты позовешь меня подружкой и я буду держать твои перчатки, когда вы с Эдвином обменяетесь кольцами. Я бы и фату тебе подарила, у меня как раз оставались кружева шантильи. А так хоть торт испекла.

– Ты правда рада, что я вышла замуж за Эдвина, а не за мистера Холлоустэпа? – недоверчиво спросила Милли.

– Спрашиваешь! Холлоустэп негодяй, и от него пахнет требухой, а Эдвин такой славный.

– Неужели?

Милли пододвинула ей шаткий виндзорский стул, в спинке которого не хватало половины деревянных спиц.

– Присядь, Агнесс, и поведай мне, что же это в моем благоверном такого славного. Я пока что никаких достоинств за ним не замечала.

– Но как же тогда…

Милли с такой силой забарабанила по столу, что при каждом ударе торт подрыгивал, рассыпая по сторонам сахарную пудру.

– Он сказал, что после первого раза ничего не бывает! Тоже мне, доктор! Да Берк и Хэйр лучше разбирались в медицине, чем ты! Слышишь, Эдвин, слышишь, что я говорю?

Мистер Лэдлоу виновато зашаркал на втором этаже, но спускаться не стал.

– Утром мы написали его родственнику, но, раз обманувшись в Эдвине, поможет ли он ему снова? Едва ли! Эдвина никогда не примут обратно в университет! Нам уготованы голод и скитания, это мне уже вполне очевидно. Так что если ты отыскала у моего супруга хоть какие-то достоинства, умоляю, поставь меня в известность. Сразу потеплеет на душе.